Ласточки. Ивовый плетень

Ласточки

Ласточки обещали хорошую погоду: они кружились под солнцем так высоко, что, казалось, острыми крыльями задевали солнце.

А тут, внизу, от деревенской околицы до синих зарослей ивняка у ручья лежала пестрая луговина. Среди буйного разнотравья цветы, как живые глаза, не моргая, смотрели в небо, может быть, даже завидуя тому, что обыкновенные ласточки запросто являются в гости к солнцу.

Тропинкой, переплетенной желтым, ползучим вербейником и чабрецом, я медленно шел через луговину к лесу. У моих ног мелькнула густая серая тень, и я увидел ястреба-тетеревятника.

Короткие крылья были как бы неподвижны, и только длинный хвост с необыкновенной ловкостью направлял его полет прямо в гущу ласточек. Почуяв опасность, они через всю луговину бросились к ручью, где в песчаном обрыве берега их ожидали теплые гнезда. Но до ручья было далеко, а хищник уже настигал, он совсем рядом.

Можно было бы свернуть к лесу, но они-то знали, что лес − это дом стервятника с его гнездом в осиновых зарослях на опушке.

Когда до ласточек оставалось метров десять, ястреб увидел, как одна из них, отцепившись от стайки, резко свернула в сторону и быстро начала снижаться. Тетеревятник на мгновение растерялся. Стайка ласточек продолжала улетать к ручью. Ястреб тоже свернул и камнем бросился за отбившейся ласточкой.

Слышно было, как часто стучит мое сердце. Ястреб был так близко от ласточки, что, казалось, ему хочется продолжить свое удовольствие погони за глупой птичкой, которой никуда не деться от его цепкого горбатого клюва... Ласточке некуда было скрыться. Впереди на косогоре стоял только небольшой куст какого-то низкорослого деревца.

Я даже не заметил, как ласточка в одно мгновенье исчезла, а ястреб начал кружиться над самым деревцем, едва не задевая его крыльями. Он кружил долго, пока я не приблизился к зеленому кусту. Ястреб взмахнул крыльями и, крадучись над самой землей, полетел в сторону леса.

Я подошел к кустарнику.

Среди буро-коричневых ветвей, покрытых острыми изогнутыми шипами, прикрываясь пильчатыми опущенными листьями, сидела ласточка. Я подошел к ней вплотную, и она продолжала спокойно и неподвижно сидеть за своей надежной колючей оградой. Она смотрела на меня темными добрыми глазами. Я внимательно разглядывал ее и, невольно улыбаясь, вспомнил загадку, что когда-то в детстве загадывал мне мой отец, плотник и птицелюб: " Спереди шильце, сзади вильце, сверху синенько суконце, с исподу бело полотенце".

Я отошел на несколько шагов в сторону − и тотчас ласточка, вспорхнув из своей зеленой крепости, с легким щебетанием полетела к высокому берегу ручья.

Проходя к лесу, я обернулся и над самым ручьем высоко в небе увидел веселую птичью стайку: ласточки обещали хорошую погоду.

Рыжий

Захромавшая в стаде на прошлой неделе корова, которую теперь стерегла Маруся, давно перешла через ручей и только изредка лениво поднимала комолую голову из буйной прибрежной травы.

Маруся, босая, заметно выросшая за минувшую весну из синего, с белым горошком, платьица, медленно шла по песчаному берегу, поглядывая на букет цветов, - она обещала принести его своей маленькой сестренке.

Многие названия цветов знала Маруся. Этому научил девочку ее дед, колхозный пасечник и садовод Кузьма Захарыч. Словно кусочки ясного июньского неба, голубели лепестки незабудок с жарким солнышком посередине, лиловели грустные кукушкины слезки, озорные ромашки с желтыми глазами весело смотрели на Марусю. С ярко-рыжими метелками донника переплелись бесцветные метелки тимофеевки, травы-ржицы... И еще много цветов перволетья полыхали на солнцепеке разными огнями-самоцветами.

Над тихим задремавшим ручьем, за седыми кустами крушины кто-то громко свистнул. Вздрогнула Маруся: так свистит Ромка, рыжий-рыжий, как этот донник. И правда: раздвигая крушиновые заросли, по песчаному откосу навстречу Марусе шли деревенские ребятишки. А впереди, как всегда, − Ромка.

Маруся повернула назад. Ей трудно было бежать по сыпучему раскаленному песку. Она спешила к двум слегам, перекинутым через ручей. Маруся не оглядывалась, она чувствовала, что рыжий догоняет, что он уже рядом. Ромка обязательно отнимет букет. Он даже портфели с книгами у девчонок отнимал.

Прижимая букет к груди, Маруся подбежала к березовым слегам, кем-то положенным над глубокой водой. Слеги еще издали казались зыбкими и скользкими. Видно было, что давно по ним никто не проходил.

А Ромка со своей говорливой ватагой был совсем близко.

Разве можно отдать ему такой букет, где и белая таволга, и красные смолевки, и веточки иван-чая, − недаром с росного утра бродила Маруся вдоль ручья, по лесным просекам и полянам, приглядывая за хромающей коровой.

А дома ожидает сестренка. Она будет долго плакать, если Маруся вернется к ней без цветов.

Ребятишки уже не шумели, не смеялись. Они остановились поодаль, увидев, как Маруся уходит от них, боязливо и медленно ступая по мокрым тонким березам, прогнувшимся до самой воды. На середине ручья она словно застыла. Повернула голову, чтобы увидеть, далеко ли Ромка, но потеряла равновесие, и нога соскользнула с гладкой бересты...

Холодная вода обожгла лицо.

Букет выпал из руки и, погружаясь в глухой зеленоватый омут, не спеша поплыл по течению.

Маруся не могла плавать и судорожно цеплялась за березовую слегу, повисшую над ее головой.

− Стоите, что пни обгорелые... − с досадой выпалил Ромка и, как был, в штанах и в рубахе, даже кепку позабыл снять, метнулся в ручей.

− ... воды испугались, космонавты! − кричал он присмиревшим друзьям-приятелям.

Когда Ромка помог Марусе выбраться на берег, он по привычке почти шепотом выругался:

− У, дура, ручей захотела выпить. В этом месте даже мы переходить не решаемся. А ты что − корову стережешь?

Маруся сидела на песке и молча, сдерживая слезы, смотрела на уплывающий букет. Он почти весь погрузился в воду. Только метелка донника, как выбившийся из-под кепки Ромкин вихор, желтела у противоположного берега.

− Я думала ты... рыжий, а ты добрый... Я тебя ни капельки не боюсь, − сказала Маруся.

− А я водяной, что ли? − обиделся Ромка. Он помолчал, а потом добавил:

− Дурой тебя назвал... Нарочно. Смелая ты. Даже не заплакала.

И только теперь Маруся не могла сдержать подступивших слез. Хрупкие плечи, обтянутые прилипшим платьицем, задрожали.

− Букет цветов утонул, − почти пропела она, всхлипывая. − Наташке несла. Опять реветь будет...

− Пустяки, − оживился Ромка, выжимая намокшую отцовскую кепку. − Космонавты! − крикнул он властно. − Звезды собирать пойдем. Такой букет составим, что сам Кузьма Захарыч заглядится.

Ивовый плетень

Никогда еще не было такого, чтобы мы, деревенские ребятишки, проходя мимо хаты пасечника Ляксеича, не заглянули в щели ивового плетня. Проходили, может, по десять раз на дню − и всякий раз останавливались и, прижавшись губами к сухим, потрескавшимся от солнца и от времени переплетенным прутьям, с заразительным любопытством следили за старым пасечником. Рой пчел, да что там рой - туча целая кружилась над ульями, а он, как волшебник, возился над чем-нибудь среди этой кипящей тучи.

Раскрасневшиеся от солнца подсолнухи подмаргивали нам и очень весело улыбались. Многие колышки плетня всегда были одеты в глубокие шапки, которые назывались горшками бабки Параски, жены Ляксеича, доброй. Иной раз старый пасечник замечал нас, но никогда не отгонял от своего ивового плетня. Наоборот, он зазывал нас и каждому давал пробовать крутой сахаристый мед. А если нас было мало, бабка Параска угощала молоком.

В соседних дворах мы воровали яблоки, но боже упаси, чтобы кто-нибудь из нас сорвал хоть одно яблоко в саду пасечника. А сучья яблонь белого налива свешивались, облокотившись об ивовый плетень.

Через много лет я снова проходил той тропинкой, рядом с которой стоял ивовый плетень Ляксеича. Теперь на его месте стоял высокий каменный забор, сверху обтянутый колючей проволокой.

Давно разбились горшки бабки Параски, исчезли ульи Ляксеича, да и сам он умер.

На месте хаты вырос дом из белого кирпича с шиферной крышей, а ивовый плетень изгнал высокий кирпичный забор.

⇐ Предыдущая 12