Каллан. С Днем рождения, чудик.

Каллан

Я больше люблю виски, чем вино, но принести бутылку виски к Фрайдей было бы ужасной идеей. Она бы просто конфисковала его, стоило мне переступить порог. Никогда не видел, чтобы старушка пила что-нибудь, кроме крошечного стаканчика мятного ликера, и то не часто.

Но когда Корали возвращается на кухню, мне ужасно хочется выпить чего-нибудь покрепче. И говоря о крепости... определенная часть моего тела движется в этом направлении тревожно высокими темпами, и не думаю, что смогу что-то с этим поделать. Корали так чертовски красива. Она всегда необычно выглядела, когда мы были моложе. Я помню, как Даррен Уэзерс был совершенно сбит с толку, когда я сказал, что веду Корали на танцы для старшеклассников. Он спросил, почему ее, а не любую другую девушку, которую мог бы взять, и я сказал ему правду. Сказал, что она была самым очаровательным человеком, которого мне когда-либо посчастливилось увидеть. Он нахмурился, прищурившись, глядя на нее, склонив голову набок, и сказал, что так и думает, но каждому свое. Меня тянуло к ней, и отрицать это было невозможно. Сейчас, по прошествии стольких лет, она немного повзрослела, но на нее все равно приятно смотреть.

Ее зеленые глаза все такие же колдовские, как и всегда. Темное пятно в ее радужной оболочке, которое, как я сказал, похоже на шторм, бушующий на Юпитере, все еще там. Нижняя губа все еще немного полнее с одной стороны, чем с другой, хотя и не так заметна, как когда ей было пятнадцать.

Я не могу перестать пялиться на ее чертовы ключицы, когда она берет с плиты огромную кастрюлю с гумбо для Фрайдей и ставит на стол посреди кухни. Мне всегда нравились ее ключицы. Они были ярко выражены и чертовски чувствительны. Я покусывал их зубами, стараясь не кончить, как неопытный юнец, когда она стонала и извивалась подо мной.

Поднимаю глаза, и Корали хмуро смотрит на меня, очевидно, точно зная, о чем я думаю, смотря на изящную колонну ее шеи.

— Итак. Корали. Ты живешь в Лос-Анджелесе? Чем зарабатываешь на жизнь? — спрашивает Шейн.

— Я все еще художница, — говорит она отрывисто.

— Ну, конечно! Не могу поверить, что забыла об этом. Ты всегда была такой талантливой. Значит, выставляешь работы в галереях?

Тина даже не взглянула на меня с тех пор, как вошла в дом — определенно все еще злится из-за всей этой истории с шафером, — но она, кажется, слишком заинтересована в том, чтобы сосредоточить свое внимание на Корали.

Корали садится на единственное оставшееся место за столом — напротив меня. Она выглядит очень сердитой, когда бросает на Фрайдей не слишком дружелюбный взгляд. Старушка улыбается в ответ, делая вид, что не чувствует арктического холода, пробегающего по ее коже.

— Да, иногда, — говорит она. — Хотя обычно я продаю свои работы за комиссионные. Вещи обычно покупаются и оплачиваются еще до того, как я их начинаю.

Тина выглядит изумленной.

— Вау. Это невероятно. Ты, должно быть, очень востребована.

Корали неловко пожимает плечами. Ей всегда было трудно принимать комплименты по поводу ее работы. Похоже, это не изменилось.

— Ты должно быть встречаешься со многими известными людьми? — фонтанирует Тина.

Я знаю, что Шейн любит эту женщину, но у меня всегда была мечта, что однажды утром он проснется и решит, что влюбиться в Тину и жениться на ней было самой большой ошибкой в его жизни. Дерьмово, знаю. Вот такой я дерьмовый человек.

Корали накладывает себе на тарелку немного гумбо, не сводя глаз с еды.

— Нет. Почти никогда. Я работаю дома. У меня есть студия в задней части дома. Это... безмятежно. Мне так больше нравится.

Тина выглядит опустошенной.

— Какая жалость.

— Вообще-то мне почти ни с кем не приходится встречаться, — тихо говорит Корали. — И это меня вполне устраивает.

Корали вручает столовую ложку Тине, которая передает ее непосредственно Шейну, чтобы он мог кормить ее, как гребаного ребенка.

— Не думаю, что мне понравилось бы сидеть в комнате в одиночестве целый день, — говорит она. — Полагаю, твоя работа очень похожа на эту, не так ли, Каллан?

О. И вот, наконец, она заговорила со мной. Я одариваю ее натянутой, дерьмовой улыбкой.

— Нет. Я весь день окружен людьми. Парень, который приносит кофе. Парень, который отвечает на звонки. Парень, который меняет освещение. Визажисты и парикмахеры.

— Вообще-то я имела в виду съемки дикой природы. Как та, которая помешала тебе прийти на нашу свадьбу.

— О. Да. Полагаю, съемки природы могут быть довольно одинокими. — Я не выгляжу пристыженным, сожалеющим или даже слегка раскаивающемся. Если это то, чего она ждет, тогда она не на того напала.

Шейн сердито смотрит на жену, которая отказывается признать его молчаливую просьбу о вежливости и вместо этого грустно улыбается Корали.

— Прости, что мы не пригласили тебя на свадьбу, Корали. Мы просто понятия не имели, куда отправить приглашение. Мы спросили Каллана, но...

— Каллан не виноват, что мы не смогли послать ей приглашение на свадьбу, Ти, — говорит Шейн. — Давай просто пресечем это в зародыше прямо сейчас, хорошо? Прошло очень много времени с тех пор, как мы все вместе ели. Давай не будем все портить.

Откинувшись на спинку стула, Тина скрещивает руки на груди и, поджав губы, пристально смотрит на меня.

— А как насчет этого? Я не стану упоминать о том, что Каллан подвел тебя в самый последний момент, если он извинится. Искренне.

— Он уже это сделал.

— Когда?

— Сегодня утром.

— Ну, он не извинился передо мной.

— Тина, я искренне сожалею, что вынужден был выполнять свои рабочие обязанности. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем присутствовать на вашей свадьбе. Фотографирование черепах, вылупившихся из яиц на пляже в Коста-Рике, и рядом не стоит с тем, как ты размазываешь свадебный торт по лицу этого бедного ублюдка.

— О, боже мой! Почему ты такой мудак? — Тина откидывается на спинку стула, и я вижу, что не только Шейн немного округлился в талии.

Я думаю упомянуть об этом, но потом ловлю взгляд Фрайдей и закрываю рот. Господи, эта женщина могла бы заморозить ад своим взглядом, если бы действительно захотела.

Прежде чем она может потребовать, чтобы я извинился перед Тиной в более искренней, менее саркастической манере, решаю, что, возможно, будет лучше сделать это самостоятельно.

— Окей. Ладно. Ты права, — говорю я ей. — Это было дерьмово, что я не пришел. Должен был подумать об этом. Мне действительно очень жаль. Полагаю, эти вещи более важны для людей, чем я думаю. Если вы, ребята, возобновите свои клятвы через десять лет, буду там как штык. Даю тебе слово.

Тина выглядит немного шокированной. Она, вероятно, не ожидала, что я не отреагирую на то, что она назвала меня мудаком, сдерживая свое поведение и давая ей то, что она хотела. Если чему-то и научился за последние десять лет, работая с очень взвинченными женщинами, так это тому, что гораздо лучше признавать свои ошибки и уступать их требованиям, чем воевать с ними. Как бы ужасно это ни звучало, мне все равно, если у Тины лопнет кровеносный сосуд, и она устроит мне ад. Но меня волнует Фрайдей. Я не хочу портить ей вечер, и она одобрительно кивает мне.

Следующие полчаса Тина и Шейн проводят за едой, задавая Корали один вопрос за другим. Действительно ли в Калифорнии каждый день солнечно? Видела ли она Ди Каприо в продуктовом магазине? Есть ли у нее парень?

Я чуть не давлюсь своим гумбо, когда она отвечает «да» на последний вопрос. Она молода и безумно красива, так что, конечно же, у нее есть парень. Меня не должно шокировать, что она с кем-то встречается, в конце концов, за эти годы я успел переспать с половиной женского населения Нью-Йорка. Наверное, просто никогда не ожидал, что мне придется услышать от нее самой, что она в отношениях с кем-то другим. Мне никогда не приходило в голову, что в один прекрасный день сяду за один обеденный стол с ней и услышу ее рассказ о каком-то придурке по имени Бен.

Ненавижу имя Бен.

— Да. Он юрист. Работает в основном на общественных началах для города, — говорит Корали, засовывая ложку еды в рот. Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит.

— Так круто! Значит, он много занимается благотворительностью? — воркует Тина.

Корали кивает.

Итак, этот придурок Бен — чертов святой, судя по всему. Он стабилен, делает добрые дела в обществе и помогает нуждающимся. Он уже заставляет меня хотеть ударить кого-нибудь. Я никогда не хочу с ним встречаться.

— Думаешь, что в конце концов ты выйдешь за него замуж? — спрашивает Тина.

Корали роняет ложку в тарелку, и та издает громкий звон. Гумбо разливается повсюду, по всей скатерти.

— Черт, мне так жаль. Фрайдей, сиди, я все уберу.

Но старушка уже встала и схватила мокрую тряпку из раковины.

— Все в порядке, дитя. Садись. Ответь на вопрос Тины.

— Конечно, нет, — говорю я. — Она не выйдет замуж за Бена.

Все оборачиваются и смотрят на меня. Шейн поднимает брови вверх. Фрайдей выглядит ошеломленной. Может быть, мне не следовало быть таким категоричным в своем заявлении, но это правда. Корали сжимает белую салфетку в руках, и я вижу панику в ее глазах.

— Почему бы мне не выйти замуж за Бена?

— Потому что. Двенадцать лет назад ты сказала, что никогда не выйдешь замуж. В то время ты казалась довольно непреклонной.

— Это было двенадцать лет назад, Каллан. Я ведь могла уже передумать, верно?

Я отрицательно качаю головой.

— Прости, но это невозможно.

— Ерунда. Почему это невозможно? Раньше я ненавидела майонез. Теперь не могу есть картошку без него.

— Это не одно и то же, и ты это знаешь.

Чувствую, как температура в комнате поднимается, приближаясь к точке кипения. Она просто не сможет этого сделать…

Корали отодвигает стул, откашливается и встает из-за стола.

— Я недостаточно хороша для того, чтобы выйти замуж? — спрашивает она. — Слишком сломлена? Слишком сумасшедшая? Тащу за собой слишком много багажа? Поэтому, Каллан?

— Нет, я не об этом говорю. Даже близко нет.

— Тогда что? Ты не можешь знать глубины моих отношений с моим парнем и не можешь утверждать, выйду ли я за него замуж.

Я наклоняюсь через стол.

— О, но я знаю. Мне это прекрасно известно. Ты могла бы сказать «да», если бы он спросил. Возможно, ты даже добралась до гребаной церкви в день своей свадьбы. Но ты не хуже меня знаешь, что в тот момент, когда ты пойдешь к алтарю, поймешь, что это неправильно. Что ты не должна этого делать. Потому что есть только один человек на этой планете, за которого ты должна выйти замуж, и это точно не Бен-добрый-самаритянин. Это я.

Дыши.

Дыши, черт возьми.

Я осторожно кладу ложку в миску, мои уши горят, как в огне. Чувствую, как мои вены и капилляры расширяются, открываясь шире для прилива крови, которая растекается по моим рукам и ногам, туловищу и голове. Черт, чувствую, что... я не чувствовал себя так уже много лет. Ни разу с тех пор, как был подростком, все еще боролся со своими буйными гормонами и безудержными эмоциями.

Шейн, Тина и Фрайдей... все трое сидят в абсолютной тишине, уставившись в свою еду. Корали нависает надо мной с другой стороны стола. Кажется, за последние несколько секунд она выросла на целый фут. Девушка смертельно неподвижна, застывшая, как грозная мраморная статуя Боудикки, которую я однажды видел в Лондонском музее, ее глаза сверкают огнем и серой, руки дрожат по бокам.

— Ты... ты не имеешь права так со мной разговаривать, Каллан. Ты... ты не имеешь права... говорить со мной о браке. Тебя вообще не должно быть здесь. Почему ты вернулся? Зачем? Чтобы мучить меня? Чтобы разбить мне сердце? Потому что, позволь сказать тебе... — Она хватает свою сумку и пытается перекинуть лямки через плечо. — Я не могу больше мучиться. И мое сердце не может больше разбиться. Обе задачи уже выполнены.

Я не могу смотреть, как она уходит. Мне надоело смотреть, как Корали стремительно уходит из моей жизни. Смотрю на картину на стене, сжимая челюсти, когда она шепчет извинения на ухо Фрайдей и целует ее в щеку. Продолжаю смотреть на картину, когда бормочет очень тихое прощание Шейну и Тине, и все еще смотрю на картину, когда выбегает из комнаты, входная дверь в дом хлопает пять секунд спустя.

На картине изображена Элджи, маленькая тявкающая собачонка, которая была у Фрайдей и которая, по-видимому, уже давно умерла. Она выглядит так, будто смеется надо мной с портрета маслом — маленькая засранка всегда любила Корали больше, чем меня.

Шейн прочищает горло, отправляя в рот еще одну ложку гумбо.

— Ну, — говорит он, не отрываясь от тушеного мяса. — Признаюсь, все прошло гораздо лучше, чем я ожидал.

Глава 10

Корали

С Днем рождения, чудик.

Прошлое

В первый раз, когда Каллан Кросс стучит в мою дверь, я не так напугана, как должна была бы. В течение последних шести месяцев он каждое утро провожал меня в школу, но при этом встречал достаточно далеко от моего дома, чтобы у отца не было никакой возможности увидеть нас вместе. Каждое утро он появляется рядом со мной, задыхаясь, ухмыляясь от уха до уха, с наушниками Walkman, запутавшимися вокруг шеи, на грани удушения, и каждое утро обязательно говорил мне, что я должна «перестать строить ему глазки», иначе он собирается поцеловать меня.

Я отрицаю, что строю глазки, но втайне хочу, чтобы Калан поцеловал меня. Мы даже не держались за руки, но мне кажется, а иногда и ему кажется, что мы больше, чем просто друзья.

Так что да. Сегодня утром все по-другому, потому что Каллан не догоняет меня на улице. Сегодня суббота, и он подходит к входной двери и вежливо стучит по ней, как будто это совершенно нормально и совсем не повод для беспокойства. В любой другой день его действия стали бы серьезной проблемой, но не сегодня. Сегодня особенный день. Я открываю дверь и вижу его во всем его великолепии в рваных джинсах и футболке, с убийственной улыбкой на лице и свертком, завернутым в синюю бумагу в руках.

— С Днем рождения, чудик, — говорит он мне.

Мое сердце, словно воздушный шарик, парит в груди.

— Сам ты чудик.

Я отступаю назад, чтобы впустить его в дом, и Каллан входит, даже не пытаясь скрыть свое любопытство, когда оглядывает коридор и гостиную справа от нас.

— Знаешь, — говорит он, протягивая мне сверток, — действительно хреново, что твой отец каждый год уезжает из города в твой день рождения, и это ужасно. Большинство родителей хотят остаться и отпраздновать рождение своих детей вместе с ними.

Я принимаю его подарок, стараясь не слишком сильно краснеть, когда наши пальцы соприкасаются.

— Очевидно, мой отец не такой, как все остальные.

На лице Каллана отражается непонимание.

— Да уж. Очевидно.

Странно, но в последнее время отец все чаще и чаще уезжает. И он не поднимал на меня руку так часто, как обычно. Это не значит, что он полностью оставил меня в покое, но мои синяки стали более редким явлением. Менее яркие в истории черно-синих и фиолетовых. Но я не хочу говорить о своем отце. Даже думать о нем не хочу. Не сегодня.

Я обхватываю пальцами сверток, ощущая внутри странные слои и формы.

— Мне открыть сейчас? — шепотом спрашиваю я.

— Ты просто обязана открыть его прямо сейчас. Я всю неделю представлял себе выражение твоего лица, когда ты увидишь, что там внутри. И должен получить свое удовлетворение. Даже настаиваю.

Оглядываюсь, прикусывая губу.

— Здесь? В коридоре?

Каллан поднимает брови.

— Нет. Наверху, в твоей спальне. Я хочу посмотреть, что ты за личность.

— Ты уже знаешь меня.

— Ошибаешься. Я смогу сказать это только тогда, когда увижу, плакаты каких групп висят у тебя на стенах.

Какая ирония, что он думает, будто мне позволено такое. Тем не менее киваю на широкую лестницу позади себя, жестом приглашая его следовать за мной. Мне нравится идея Каллана Кросса в моей комнате. Насвистывая, он следует за мной в спальню, и на его лице появляется смущение, а затем отчаяние когда он переступает порог.

— Господи, Корали. Я и не знал, что ты из династии строгих протестантов. Где черт возьми все твои вещи?

Я окидываю взглядом свою комнату, пытаясь представить, как он видит ее впервые: простые белые стены; простые белые простыни и пододеяльник; простой деревянный комод в дальнем конце комнаты; письменный стол, на котором аккуратно разложены мои школьные задания; крошечный пуфик, стоящий в конце кровати, которая когда-то принадлежала моей матери, расшитый птицами.

— Знаю, здесь очень просто и... скучно.

Каллан выглядит ошеломленным, когда поворачивается, рассматривая свое окружение.

— Для того, кто так хорошо рисует, этому место серьезно не хватает цвета.

— Знаю. Если бы это зависело от меня...

Каллан выдыхает, выталкивая воздух из легких в медленном, долгом вздохе.

— Точно. Малькольм. Он не позволяет тебе оформить все так, как ты хочешь?

Я отрицательно качаю головой.

— Он говорит, что, когда я уеду и поступлю в колледж, он никогда и не вспомнит, что я была здесь.

— Черт.

— Да.

Каллан подходит к окну и смотрит вниз, на небольшой участок крыши, где я иногда сплю.

— Она выдержит нас обоих? — спрашивает он.

— Возможно.

— Хорошо. — Он открывает раздвижное окно и вылезает, прежде чем я успеваю возразить. Усевшись по-индейски на крыше внизу, он поворачивается и улыбается мне через отверстие. — Тебе прекрасно видно мою спальню, — говорит он. — Ты что, шпионила за мной?

Уверена, что мое лицо приобретает ярко-красный оттенок.

— Нет! Зачем, во имя всего святого, мне это делать? — кричу я, вылезая из окна и садясь рядом с ним.

Наши коленные чашечки соприкасаются, не самое сексуальное место для соединения двух тел, но я получаю огромное удовольствие от этого. Иногда мы соприкасаемся локтями или предплечьями. Каллан иногда кладет руку мне на плечо, когда мы проходим по коридорам средней школы Порт-Ройала, и я уверена, что он совершенно не представляет, какое впечатление производит на меня.

— Это кажется комковатым, — говорю я, сжимая его подарок, пытаясь игнорировать давление между нашими коленями и давление, растущее в моих легких. — Что это?

— Ты привыкла к тому, что люди рассказывают, что купили для тебя, прежде чем откроешь свои подарки, мисс Тейлор? Потому что там, откуда я родом, люди обычно любят, чтобы это было сюрпризом.

Думаю, он пожалеет меня, если я расскажу о единственном подарке — нижнем белье, которое я получаю от своей тети каждое Рождество, поэтому не упоминаю об этом. Вместо этого показываю ему язык.

— Осторожнее, — советует он мне. — Я заполучу его на днях.

О боже. Целовать кого-то с языком — это странная идея, которая в прошлом всегда вызывала у меня отвращение. Но мыслей о моем языке во рту Каллана и его в моем… достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Головокружение настолько сильное, что я даже не могу смотреть на него прямо сейчас. Медленно провожу пальцем по краю оберточной бумаги, открывая пакет с одного конца. Затем методично открываю другие заклеенные участки бумаги и еще более аккуратно разворачиваю ее.

Внутри я нахожу книгу «Руководство художника по рисованию птиц. Том II». На обложке красивый цветной рисунок зяблика, запечатленного в полете, и я чувствую, как моя грудная клетка сжимается. Поверх книги лежат еще два трофея — металлическая жестянка с пятьюдесятью цветными карандашами, которые, по-видимому, превращаются в акварельную краску, когда их смачивают, и рядом с ней одноразовая камера «Кодак», помещенная в яркую желто-синюю коробку. Под книгой лежит огромный сверток материала. Я сразу же узнаю в нем миткаль.

— Это... это невероятно, — вздыхаю я.

— Я не смог найти первый том, — говорит Каллан, указывая на книгу и почесывая затылок. — Искал повсюду, но оказалось, что они прекратили тираж или что-то в этом роде. Не беспокойся. Женщина в магазине сказала, что не имеет никакого значения с какой книги ты начнешь. И еще я подумал, что ты уже очень хорошо рисуешь птиц, так что...

Мне хочется разрыдаться. Это нормальная реакция, когда кто-то дарит тебе подарок? Понятия не имею, но делаю все возможное, чтобы предотвратить слезы, когда листаю страницы, становясь все более и более взволнованной с каждой новой иллюстрацией и инструкцией.

— И материал. Знаю, что это не лучший вариант для рисования, но подумал, если растянуть его на холст, он может выглядеть в деревенском стиле или что-то в этом роде.

Несколько недель назад я сказала Каллану, что мой отец отказался покупать мне материалы для работы, потому что считал это пустой тратой денег. Когда я набралась храбрости и осмелилась попросить у него несколько полотен, он так сильно ткнул меня локтем в ребра, что целую неделю было больно дышать. Удивительно, что Каллан заплатил за все эти замечательные вещи для меня. Удивительно, что он вспомнил.

— Если бы ты была птицей, то какой бы хотела быть? — тихо спрашивает Каллан.

Он вдруг кажется ближе, как будто тянется ко мне. Его рука касается моей, посылая теплые, безумные иглы, стреляющие вверх по моей шее и вниз по спине.

— Даже не знаю. Наверное... наверное, я хотела бы быть сиалией (прим. перев.: голубая сиалия — певчая птица семейства дроздовых. Ее так же называют лазурной или синей птицей. У некоторых народов синяя птица издавна служит символом счастья, удачи и любви. ), — говорю я, глядя на страницу книги. — Они мои любимые. У нас здесь, в Южной Каролине, полно синих птиц. Они очень... — Слова застревают у меня в горле, когда Каллан кладет подбородок на мое обнаженное плечо, заглядывая мне через плечо. Его дыхание скользит по моей руке, и мои чувства наполняются его близостью, теплом и запахом.

— Красивые? — заканчивает Каллан за меня. — Ты ведь знаешь, что я считаю тебя очень красивой?

Я закрываю глаза.

— Я… не…

— Ты очень красивая. И если ты говоришь, что хочешь быть синей птицей, то я бы очень хотел, чтобы ты была моей синей птицей.

В атмосфере Земли, кажется, не хватает кислорода, когда я неоднократно пытаюсь заполнить мои легкие. Вдох, выдох, вдох, выдох — независимо от того, насколько сильно пытаюсь расширить диафрагму, кажется, не могу перевести дыхание.

— Корали? Черт. Не хотел тебя расстраивать. Скажи мне, если веду себя как придурок. Боже, веду себя как гребаный мудак, да? Я просто подумал... — Он откидывается назад, выпрямляясь, наши тела больше не соприкасаются, и меня охватывает страх.

Я начинаю говорить, хотя понятия не имею, что именно хочу сказать.

— Нет. Нет, ты не ведешь себя как придурок. Я просто не... я не совсем...

— Я тебе не нравлюсь?

— Ты мне определенно нравишься, Каллан Кросс, — шепчу я.

Такое чувство, что целую вечность ждала, чтобы произнести эти слова, хотя никогда не думала, что у меня хватит смелости их выплюнуть. Теперь они так легко выскальзывают из моего рта, словно шелк с кончика языка, без смущения или страха. Чувствую, как Каллан напрягается рядом со мной.

— Ты мне тоже очень нравишься, Корали Тейлор.

— Думаю, это хорошо.

Каллан делает паузу, а затем говорит:

— Я тоже так думаю.

Я могу слышать улыбку в его голосе. Он звучит так, как звучит, когда счастлив, а не так, как звучит, когда дразнится и дурачится. Нет, обычно его голос звучит мягко и нежно только тогда, когда он говорит о чем-то, что для него что-то значит, а это случается нечасто. Мне кажется очень странным, что Каллан говорит о нас, обо мне и о нем таким тоном.

Мы оба сидим и впитываем в себя несколько фраз, с которыми только что расстались, пока, в конце концов, Каллан не говорит:

— Так что ты предлагаешь нам делать с этой взаимной симпатией друг к другу?

Набираюсь храбрости, чтобы посмотреть на него, поворачиваю голову в сторону, и мной овладевает немедленное и сильное желание снова отвести взгляд. Каллан только что сказал, что я красивая, но это он похож на картину Микеланджело. Это из-за него девочки в школе замирают в коридорах, хихикают и строят глазки. Почти невыносимо, что он так близко ко мне и смотрит на меня так, будто хочет притянуть в свои объятия и держать там вечно.

— Не знаю, — отвечаю я.

— Я не собираюсь тебя целовать.

Меня захлестывает волна стыда. Выгляжу так, будто хотела этого? Боже.

— Нет, нет. Конечно, нет. Это было бы...

— Это было бы потрясающе. Корали, конечно, я собираюсь поцеловать тебя в конце концов. Просто мне кажется, что сейчас не тот момент, когда это должно произойти. Понимаешь?

Медленно киваю. Со всеми этими разговорами о том, что он мне нравится, а я нравлюсь ему, было бы немного наигранно, если бы мы сразу кинулись сосать лица друг друга.

— Да. В другой раз. Сейчас слишком много давления.

— Именно. Как насчет того, чтобы вместо этого обсудить вот это? — спрашивает он, одаривая меня широкой улыбкой, когда протягивает руку и берет одноразовый фотоаппарат «Кодак» с книги, лежащей у меня на коленях.

— Как раз собиралась спросить об этом. Фотография — твое увлечение, а не мое. Наверное, она случайно оказалась в моем подарке ко дню рождения? — Я беру у него камеру и подношу к лицу, чтобы через видоискатель увидеть его крошечную, искаженную версию.

Нечеткая версия Каллана качает головой.

— Нет, это было сделано намеренно. Да, фотография — мой конек, но… — Он поднимает указательный палец. — Надеялся, что тебе это тоже понравится. Я вроде как думал, что, может быть, ты примешь участие в небольшом испытании вместе со мной?

Я опускаю камеру и хмуро смотрю на него.

— Каком испытании?

— В лучшем из них. Таком, где ты — это ты, а я — это я, и увидим, сможем ли мы друг другу помочь. Сколько кадров на этой камере, Корали?

Я смотрю вниз и проверяю маленькое окошко в верхней части корпуса камеры.

— Тридцать один.

— Отлично. Изначально их было тридцать два, но я израсходовал один, прежде чем отдать тебе твой подарок.

— Серьезно? Сжульничал? И что ты сфотографировал?

— В конце месяца я покажу тебе, как проявить пленку, и это будет сюрприз, —ухмыляется он, кончик языка торчит между зубами. — Остальные кадры для тебя. Я подумал, может быть, в течение месяца ты могла бы каждый день делать новую фотографию, и я мог бы сделать то же самое, а затем в конце месяца мы могли бы сравнить все, что мы видели.

Я осторожно кручу камеру в руках, не уверенная в том, что именно он от меня хочет.

— Даже не знаю, Кэл. Я же видела твои фотографии. Они прекрасны. Я не разбираюсь в этих вещах. Уверена, что любая фотография, которую сделала бы, выглядела бы ужасно.

— Неправда. В любом случае, дело не в том, кто лучше сфотографирует. Речь идет о вещах, которые ты видишь в течение дня, и которые так или иначе влияют на тебя. То, что заставляет тебя что-то чувствовать. То, что трогает тебя. Я хочу знать все это. И... хочу поделиться этим с тобой.

Каллан смотрит на свои руки. Я никогда не видела его неуверенным в себе, как таковом, но парень выглядит так, как будто сейчас немного растерян. Есть много факторов, которые могли привести меня к смелости. Может быть, тот факт, что сейчас знаю, что он заботится обо мне, и это знание избавило от некоторой паники внутри меня, а может, это как-то связано с тем, что сегодня мой день рождения, и отец ушел на рыбалку, но в любом случае это происходит. Я храбро протягиваю ему руку. Каллан расплывается в улыбке, глядя на мою ладонь, а затем медленно поднимает свою руку и кладет ее в мою.

— И что скажешь? — говорит он, втягивая нижнюю губу в рот. На его левой щеке появляется глубокая ямочка, когда он пытается подавить улыбку. — Ты в игре?

Я колеблюсь лишь секунду.

— Конечно. Похоже, это будет весело.

Каллан кивает, все еще пытаясь скрыть тот факт, что он вот-вот засияет. Но не может скрыть удовольствия в своих глазах.

— Ненавижу это говорить, но мне скоро надо идти. Мама сказала, что она плохо себя чувствовала. Ей нужно, чтобы я выполнил для нее кое-какие поручения. Когда вернется твой отец?

— Наверное, не раньше позднего вечера.

— Хорошо. И... моя мама, она вроде как спросила, не хочешь ли ты прийти к нам на ужин. Она сказала, что хочет встретиться с тобой. — Каллан выглядит таким смущенным, говоря это.

Я иногда видела, как миссис Кросс рано утром уходит на работу в своей униформе. Она напевает, забирая счета и почту из почтового ящика в конце подъездной дорожки, продолжает напевать, садясь в свой побитый «Форд» и уезжая. Она высокая и стройная, темноволосая, как Каллан. У них одинаковые высокие скулы и горделивый лоб. Она очень красивая женщина. Кажется, словно вокруг нее сияет солнечный свет, так же когда-то вокруг моей мамы. Мои нервы снова взвинчены. Встреча с матерью Каллана звучит мило, но в то же время очень пугающе. Что, если она меня возненавидит? Что, если она подумает, что я слишком сломлена, чтобы встречаться с ее сыном?

— Нет причин так волноваться, — говорит Каллан, медленно потирая большим пальцем тыльную сторону моей ладони. — Я знаю, что большинство парней моего возраста ненавидят своих родителей, но моя мама довольно крутая. Она просто потрясающая.

Забавно, как ему удается развеять мои страхи всего несколькими словами.

— Тогда ладно. Это было бы здорово, — говорю ему.

Провожаю Каллана вниз по лестнице, все еще прижимая к груди книгу, которую он мне подарил, и чувствую, словно плыву. Это прекрасное чувство. Каллан обнимает меня у входной двери, и мой пульс бешено ускоряется. Мы и раньше обнимались — время от времени коротко прижимались друг к другу на прощание, — но теперь наши тела сливаются, соединяются и остаются связанными. Каллан руками сжимает меня, его ладони покоятся на моей пояснице, и глубоко и медленно дышит в изгиб моей шеи. На сегодняшний день я живу уже шестнадцать лет, и эта небольшая коллекция секунд — безусловно, самый волнующий момент из всех секунд, минут, часов и дней моего короткого существования. Пока Каллан держит меня, мое лицо прижато к его груди, мое ухо прижато к эху его сердцебиения, я не волнуюсь. Не думаю ни о своем отце, ни о том, как мне выжить завтра, или на следующей неделе, или в следующем месяце. Я просто здесь, в его объятиях, и это прекрасно.

Перемещаясь, Каллан откидывается назад, чтобы посмотреть на меня. Так долго моей ежедневной целью было дистанцироваться от своего тела, быть вне его, где-то еще, чтобы наблюдать со стороны за болью и унижением, которые оно должно вынести. Но только не сейчас. Это первый раз, когда мое тело ощущается, как подарок, и я хочу быть в нем, слитая и запечатанная внутри моей кожи и костей, чтобы могла владеть этим моментом, когда Каллан смотрит на меня сверху вниз, как будто он только что выиграл в лотерею.

Медленно, дюйм за дюймом, он наклоняется, его глаза сверкают чем-то похожим на нервы и предвкушение. Часть меня знает, что Каллан собирается поцеловать меня, но мой мозг повторяет его слова с крыши — что он не собирался этого делать. Еще нет. И только когда его губы скользят по моим, едва касаясь моего рта, понимаю, что это действительно происходит. Я видела много детей, целующихся в коридорах средней школы, но понятия не имела, что это будет так. Как будто время остановилось, и душа начинает петь. Я падаю, таю, горю и лечу — все сразу. Целую его в ответ, открывая рот, ошеломленная силой чувств, которые испытываю к нему, когда он обхватывает мое лицо одной рукой. Его пальцы, едва касаясь, проводят мягкую линию под моим ухом, останавливаясь на затылке, и каждый волос на моем теле встает дыбом.

Я льну к нему, и Каллан выдыхает через нос, когда осторожно, нежно пробует меня своим языком.

— Каллан Кросс, немедленно отпусти эту девочку, слышишь?

Каллан отпускает меня, как будто я внезапно вспыхнула, делая гигантский шаг назад, с ужасом на лице. Через его плечо я вижу, как Фрайдей врывается в ворота переднего двора с желтым зонтиком в оборках, зажатым в правой руке. Она выглядит так, будто собирается совершить убийство. Элджи рвется по тропинке, лает и рычит, скаля зубы на Каллана.

— О, нет. Прости, я забыла, что она собиралась приготовить мне завтрак на день рождения.

Я прикрываю рот рукой, стараясь не рассмеяться, в то время как Фрайдей направляется прямиком к очень испуганному Каллану.

— Что это на вас двух дураков нашло? — спрашивает она, шлепая меня зонтиком. — Ты не можешь вот так прелюбодействовать на пороге, чтобы весь мир видел. Тем более в субботу, так близко к чертовому дню отдохновения. Клянусь, мне следовало бы свернуть вам обе шеи, — она улыбается в своей обычной сварливой манере, и я знаю, что на самом деле она не рассердилась.

— Простите, миссис Бошан. Хотя вряд ли мы прелюбодействовали, — говорит Каллан.

— С того места, где я стояла, все выглядело именно так. И не называй меня миссис Бошан. Я никогда не была замужем. У тебя сахарная вата вместо мозгов, мальчик? Зови меня Фрайдей или вообще никак.

Вряд ли это первый раз, когда Каллан встречается с Фрайдей — они живут через дорогу друг от друга, и в таком городе, как Порт-Ройал, это почти делает вас семьей — но, очевидно, первый раз, когда он был пойман целующимся с девушкой. Каллан не очень хорошо с этим справляется.

— Прости, Фрайдей. Мне, наверное, пора идти.

— Я тоже так считаю. — Фрайдей кладет руку на широкое бедро и хмуро смотрит на него. Когда Каллан не двигается, она издает недовольный рычащий звук и проскальзывает мимо меня в дом, держа зонтик в одной руке и сетчатый пакет с продуктами в другой. — Не задерживайтесь надолго, мисс, — говорит она мне. Позвав за собой Элджи, исчезает.

Как только она уходит, Каллан начинает смеяться.

— Черт. Это было совсем не так, как я планировал.

— Знаю. Она... что-то с чем-то.

— Мм, хм. — Каллан вздыхает и делает шаг ко мне. Он берет меня за руку и слегка сжимает ее. — Мне действительно нужно идти. Увидимся позже за ужином? — Я киваю, и он нежно целует меня в лоб, прямо между глаз. — С Днем рождения, Синяя птица.

Глава 11

Корали

Капитуляция.

Настоящее

Я пытаюсь дозвониться до Бена, но телефон занят. С кем, черт возьми, он разговаривает в десять тридцать вечера во вторник? Мать Бена иногда звонит ему поздно, но только по средам и субботам, и даже она не может болтать больше часа, пока у нее не кончаются слова. Когда набираю ему снова в полночь, линия все еще занята.

Беспокойно расхаживаю по своему гостиничному номеру, кровь бурлит, как кипящий котел. У Каллана действительно нет права так со мной разговаривать. Мы больше не близки и не были в течение очень долгого времени. Даже если бы мы оставались на связи и время от времени разговаривали, ему все равно было бы крайне неуместно говорить, что он единственный мужчина, за которого я должна выйти замуж. О чем, черт возьми, Каллан думал? Просто выпалить такое на глазах у всех? Безумие. Чистое, абсолютное гребаное безумие.

Я звоню на стойку регистрации и заказываю бутылку Pinot grigio. Женщина за стойкой говорит, что пришлет одну прямо сейчас, и что лицензия отеля заканчивается ровно в двенадцать, так что не смогу сделать никаких дальнейших заказов. Я передумываю и прошу принести две бутылки Pinot grigio. Она не выглядит счастливой, но говорит, что скоро доставит. Когда приносят охлажденное вино, я сажусь на пол в ванной, рядом с душем, и пью. Пью, пока одна из бутылок не пустеет, и изо всех сил пытаюсь открыть завинчивающуюся крышку на второй. Классика.

Мой сотовый звонит в час ночи. Голос Бена звучит напряженно и нервно.

— Привет, Кора. Что происходит? Пытаюсь дозвониться до тебя уже два дня. Я был очень расстроен.

— Прости. Я просто ужасно провожу здесь время. У меня было так много дел, и мне приходилось иметь дело с... людьми. — Я овладела искусством казаться трезвой, даже когда это не так.

Мой голос звучит совершенно нормально, когда говорю в трубку. Однако то же самое нельзя сказать о Бене.

— Отлично. Я… могу... тебенужна... нужнапомощь? — Когда он пьет, то всегда связывает свои слова воедино. Хотя странно, что он не спит и так пьян в будний день. Этот человек всегда сводит потребление алкоголя до двух бокалов вина за ужином, когда должен быть на работе на следующее утро.

— Нет, ты ничем не можешь помочь, — говорю я ему. — Ты что, пил?

— Ммм, всего пару кружек пива... с ребятами после работы.

Бен никогда не пьет с ребятами с работы. И неоднократно говорил, что они все пьяные идиоты, и какого черта он будет тусоваться с ними после рабочего дня? Подозрение зудит в глубине моего сознания, но я предпочитаю игнорировать его.

— Ладно. Тогда, может быть, тебе лучше лечь в постель? Ты же знаешь, как плохо бывает с похмелья, если не выспишься. — Мое собственное похмелье, наверняка, будет эпическим, но завтра мне нечего делать, кроме как сдать эти бумаги в морг.

— Да, ты права. Спокойнойночи, Кора. Люблю тебя.

— Ммм. Тебе тоже.

Вешаю трубку и в миллионный раз слышу голос Бена: «Кора, ты снова не сказала это. Ты не сказала, что любишь меня. Да что с ним такое? »

Я трижды говорила ему, что люблю его, и каждый раз это была ложь.

Мне так и не удалось забыть Каллана. Даже близко нет. За ужином, когда он сказал, что я никогда не выйду замуж, он был прав. Могу обманывать себя, думая, что это то, что мне нужно, чтобы двигаться вперед в жизни, но в глубине души я бы знала. Знала, что поступаю неправильно, потому что, как бы ни старалась, мне не удалось разлюбить Каллана. В моем сердце не было места ни для кого другого, потому что этот ублюдок владел мной с самого первого дня. Даже не пытаясь, и с целой страной, разделяющей нас, Каллан оказывал мощную и ужасающую власть надо мной, которую я не смогла поколебать. Хуже того, даже не пыталась от нее избавиться. Так долго позволяла ей властвовать надо мной и губить меня. С моей стороны было самонадеянно верить, что я ничего не могу с этим поделать, хотя на самом деле могла бы сделать многое.

Могла бы пойти к нему. Получить какое-то завершение. Могла бы говорить о своих отношениях с ним во время терапии вместо того, чтобы категорически отказываться каждый раз, когда речь заходила о нем. Могла бы попытаться полюбить кого-нибудь другого. Или, по крайней мере, постараться изо всех сил.

Конечно, есть и другие причины, по которым не могу его отпустить. Темные, ужасные, мучительные причины, о которых он даже не догадывается. Я скрывала их от него, и пока он сидел на восточном побережье все эти годы, накручивая себя из-за той дурацкой фотографии, я сидела на западном побережье, изнемогая от чего-то гораздо худшего. Но я не смогла ему сказать тогда, и уж точно не скажу сейчас. К чему это приведет? Абсолютно ни к чему хорошему.

Я планирую выпить вторую бутылку вина и лечь спать.

На середине второй бутылки планирую положить остатки в мини-холодильник, позвонить Каллану и наорать на него. Несмотря на то, как сильно хотела ее сжечь, я сохранила ту модную визитную карточку, которую он положил под дворник «Порше», так что у меня есть его номер. Могу это сделать. У меня есть так много причин, за которые я могла бы выплеснуть на него.

Остатки вина так и не попадают в холодильник. Допиваю бутылку, размышляя над вопросом, есть ли у меня проблемы с алкоголем. Дома, в Лос-Анджелесе, могу выпить несколько бокалов за ужином, но не каждый вечер. Раз или два в неделю. Нет, не думаю, что у меня есть проблемы с алкоголем. У меня проблемы с Порт-Ройалем, с Калланом, с моим покойным отцом, с призраками, с воспоминаниями и с болью, поджидающей меня на каждом шагу. Алкоголь — это временный механизм преодоления, точно так же, как заставить себя блевать по дороге в аэропорт.

Когда смываю размазанную тушь с лица, понимаю, что не могу полагаться на алкоголь или возрождение моего расстройства пищевого поведения, чтобы справиться с этой ситуацией. Это должно прекратиться. Было бы легко слишком сильно опереться на эти костыли, и тогда где я окажусь? В реабилитационном центре? Бен организует вмешательство для меня, потому что я не могу съесть никакой твердой пищи, не заставляя себя выблевать ее обратно? Ему бы это не понравилось. Как и мне. К черту это. Я боролась на протяжении многих лет терапии. Уже дважды была в кризисе и больше никогда не хочу возвращаться в это темное место. Я уже все это пережила.

Если бы только Каллан остался в Нью-Йорке. Разобраться с отцовскими распоряжениями было бы нелегко, но думаю, что справилась бы. Наверное, была бы в состоянии пройти через фарс похорон и службы, не ломая и не разрушая все в поле зрения. Может быть. Но когда он здесь, все становится в десять раз сложнее. Чувствую, что с каждой секундой злюсь все больше и больше, когда понимаю, что его появление здесь на самом деле было самым эгоистичным, коварным, жестоким поступком, который он когда-либо мог сделать со мной.

Я явно не в своем уме, когда беру телефон и звоню на стойку регистрации, чтобы вызвать такси. Позвонить Каллану и устроить ему взбучку — этого недостаточно. Мне нужно встретиться с ним лицом к лицу, чтобы он мог видеть выражение моих глаз, когда все ему выскажу. Мне нужно смотреть ему прямо в глаза, умоляя вернуться домой в Нью-Йорк.

Консьерж говорит, что они позвонят, когда приедет такси, но я слишком взвинчена, чтобы ждать в своей комнате. Накидываю куртку, хотя на улице, наверное, жарче, чем в аду, и спускаюсь в главный вестибюль, чтобы дождаться машину. Через пятнадцать минут ко главному входу подкатывает бело-голубое такси, и я сажусь в него, даже не потрудившись проверить, мое ли оно вообще. Даю водителю адрес и устраиваюсь на заднее сиденье, уставившись невидящим взглядом в окно. Кажется, водитель спрашивает меня о чем-то, но, когда я не отвечаю, он в молчании проделывает остаток пути через город.

Выйдя у дома Каллана, расплачиваюсь с ним двадцаткой и велю оставить сдачу себе. Чувствую себя отвратительно внутри, когда спешу по дорожке к входной двери, изо всех сил стараясь не смотреть на здание справа от меня. Мой старый дом с таким же успехом мог бы быть домом ужасов из Амитивилля (прим. перев.: фильм «Ужас Амитивилля» о доме с призраками). Не могу смотреть на него без паники и желания убежать от него далеко и быстро. Даже просто находясь рядом с ним, покрываюсь холодным потом от ужаса.

В доме Каллана не горит свет. Стучу в парадную дверь, используя ладонь для максимального удара, и звук глухого грохота разносится по спящему району. Такими темпами разбужу Фрайдей так же, как и всех остальных на улице, но мне все равно. Буду тарабанить в дверь, пока Каллан не проснется и не впустит меня, и мне все равно, кого еще разбужу.

В спальне наверху, через три дома от меня, загорается свет, но на втором этаже дома Каллана он упрямо остается выключенным.

— Пошел ты, Кросс, — шиплю я, хлопая по двери еще сильнее.

Никаких огней. Тишина. Вообще никакого движения внутри. Делаю шаг назад и осматриваю дом, кипя от злости. Хорошо. Он не хочет открывать эту чертову дверь? Без проблем. Так или иначе я попаду внутрь, и тогда у него не будет другого выбора, кроме как иметь дело со мной.

Огибая дом, опускаю голову и отворачиваюсь налево, все еще отказываясь смотреть на дом по соседству. Пытаюсь найти камень на клочке земли рядом с домом Каллана — голом клочке земли, который когда-то был полон цветов и прекрасных вечнозеленых кустарников, которыми Джо когда-то так гордилась. И, конечно же, прямо там, где он всегда был, замечаю большой черный камень с металлическим синим блеском — вулканит, совершенно неуместный в цветочной клумбе в Южной Каролине. Поднимаю камень, уже готовая запустить его в окно нижнего этажа, если понадобится, но когда прищуриваюсь в темноте, то вижу ту же связку ключей, которую Каллан всегда держал там для меня. Теперь они заржавели, металлическая петля, к которой прикреплены ключи, покрыта грязью, но они точно такие же.

При виде их впадаю в панику. О, черт. Может быть, мне не стоит этого делать? Может не стоит бегать среди ночи и вламываться в чужие дома? Меня могут арестовать за это. Есть все шансы, что Каллан захочет выдвинуть обвинение к тому времени, как я вытащу его из постели и начну угрожать физической расправой.

На секунду обдумываю перспективу посидеть в общей тюремной камере в участке шерифа Мейсон, а затем прихожу к выводу, что это будет стоить того, если мне удастся убедить Каллана, и он уйдет. Использую ключи, втыкая самый тонкий в замок на входной двери с такой силой, что металл сопротивляется, дверь распахивается, скрипя точно так же, как это было в детстве. Странно, что все остается по-прежнему, когда так много всего изменилось.

— Каллан! — кричу я в темноту.

Вхожу в дом, не останавливаясь, чтобы подумать, чтобы подготовиться к нападению на мои чувства, и запах этого места ударяет в меня, как удар в живот. Не старый, не сырой, не затхлый, и даже не такой, каким дом пах давным-давно. Сейчас здесь пахнет Калланом. В дальнем конце коридора старые напольные дедушкины часы, которые так любила Джо, накрыты белой простыней. После робкого осмотра первого этажа вижу, что каждый предмет мебели в этом месте также покрыт пыльными простынями. Но Каллана нигде не видно.

Бегу вверх по лестнице на второй этаж, немного колеблясь теперь, когда знаю, что он совсем недавно был здесь. Дверь в старую комнату Джо закрыта. Но дверь в ванную приоткрыта. Лунный свет льется в крошечное окошко, отбрасывая длинные серебристые лучи на шкафчик и раковину, где одинокая голубая зубная щетка лежит на боку рядом с дорожным тюбиком зубной пасты.

Я просто стою и смотрю на него. Где-то в Нью-Йорке остальные вещи Каллана аккуратно сложены в шкафы и ящики. Его книги аккуратно расставлены на полках. Пластинки, как и всегда, разложены в алфавитном порядке рядом с древним проигрывателем. Ботинки, вероятно, в беспорядке валяются под кроватью, как и всегда. Мое сердце внезапно становится тяжелым, слишком тяжелым, чтобы биться дальше. Однажды, в другой реальности, моя зубная щетка должна была бы стоять рядом с его зубной щеткой. Мои туфли были бы в беспорядке вместе с его под кроватью. Мы говорили об этом. На самом деле мечтали. В наших головах создали эту исключительную далекую совместную жизнь, и она была удивительной. Конечно, были бы ссоры и разногласия. Их было бы много, но сладкие моменты, когда мы любили друг друга и делали жизнь друг друга лучше, просто ради радости сделать другого человека счастливым — это моменты, ради которых мы бы жили.

Пока стою там, все еще глядя на его дурацкую зубную щетку, вспоминая все, что мы когда-то говорили, понимаю, что чувствую себя ограбленной. Эта жизнь была отнята у меня, и жизнь, которой живу сейчас, настолько далека от моих мечтаний, что даже не признаю ее чем-то, что когда-либо действительно хотела для себя. Вхожу в ванную, беру зубную щетку Каллана и бросаю ее в унитаз. Она отказывается исчезать, когда смываю воду, поэтому просто оставляю ее там, не заботясь о том, что он найдет ее в какой-то момент и узнает, насколько мелочной я была.

Прежде чем открыть дверь в спальню Каллана, набираюсь храбрости. Видеть его полностью одетым и спорить с ним за обеденным столом — это одно, но видеть его полуголым и спящим, уязвимым — это совсем другое. Не знаю, достаточно ли сильна, чтобы справиться с противоречивыми эмоциями, которые вызовет такое видение.

В любом случае, как оказалось, собрать себя в кулак было бессмысленной задачей. Когда вхожу в комнату, затаив дыхание, сразу замечаю, что его кровать застелена, а его самого там нет. Его нет дома? Сейчас половина третьего ночи, и это будний день. Насколько могу судить, он уже давно здесь не живет, так где же он, черт возьми? Напивается в каком-нибудь ночном баре с девушкой?

Ненавижу то, что это первая мысль, которую выдает мой разум. Каллан — очень сексуальный мужчина. Всегда был таким, и нет никаких сомнений, что таким и остался. Удивительно, что до сих пор я даже не задумывалась о том, что у него может быть девушка в Нью-Йорке. Его сегодняшняя речь о браке была определенно хорошим показателем того, что он не вовлечен ни во что серьезное в данный момент, но, несмотря на это, вполне может быть, что какая-то симпатичная маленькая хипстерская девушка в очках в черной оправе ожидает его в Трайбеке, или Бруклин-Хайтс, или в любом другом перспективном районе, в котором тот поселился.

Она, вероятно, писательница или что-то в этом роде. Возможно, ведет блог.

У меня такое чувство, будто проглотила толченое стекло. Пытаюсь подавить это чувство, когда вхожу во владения Каллана и шагаю по половицам, осматривая вещи и позволяя воспоминаниям возвращаться в мой разум по частям: плакат «Nevermind» на стене, который я повесила после того, как Каллан случайно пробил дыру в гипсокартоне; пробковая доска, полная корешков от билетов в кино и на концерты. Боже. Так много фильмов мы ходили смотреть вместе: «Бойцовский клуб», «Властелин колец», «10 причин моей ненависти», «Зеленая миля». Мы даже не были достаточно взрослыми, чтобы видеть большинство из них в то время, но Шейн работал в театре Village 8 и тайком впускал нас после небольшого подкупа.

Не могу поверить, что он сохранил те же простыни. Выцветшие и застиранные, они скорее серые, чем голубые, но все те же. Чувствую себя так, будто только что накачалась наркотиками, и я Алиса, падающая в давно потерянную кроличью нору, которая раньше была мне так знакома, но теперь кажется странной и чужой. По идее, мне стоило бы попытаться выбраться из этой проклятой дыры, но я этого не делаю. Свободно падаю, даже не заботясь, теряясь в дыму и зеркалах пыльных воспоминаний, которые обрушиваются на меня.

Сажусь на край кровати Каллана, переполненная любовью и болью, которые когда-то существовали между нами в этой комнате. Некоторые из самых важных моментов моего подросткового возраста произошли именно здесь. Другие происходили по соседству, в моей собственной спальне. Один из них произошел в подвале моего отца.

Я доблестно боролась, чтобы убедить себя, что пребывание здесь, в Порт-Ройале, теперь не более чем неудобство для моей жизни, но правда в том, что я так напугана и травмирована, оказавшись здесь, что едва могу дышать. Даже не осознаю, что делаю, когда ложусь на матрас, сбрасываю туфли, сворачиваясь калачиком в позе эмбриона, прижимая колени к груди.

Я вдруг так устала. Кости ощущаются тяжелыми внутри моего тела, тянут меня вниз в матрас, отказываясь позволить мне двигаться. Лежать — это худшая идея, которая приходила мне в голову за долгое время, но не могу собраться с силами, чтобы даже волноваться об этом. Каллан флиртует с девушкой в баре или сидит на скамейке, разговаривая со своей девушкой-блогером в очках в черной оправе по мобильному телефону, и я ничего не могу с этим поделать. И не хочу ничего с этим делать.

Черт бы его побрал. К черту Каллана за то, что он вернулся сюда. К черту его за то, что причиняет мне боль, за то, что любит меня, и выглядит так чертовски идеально, и за то, что заставляет меня чувствовать то, что я не хочу чувствовать.

И к черту меня за то, что чувствую это.

Каллан

У меня такое чувство, будто мой мозг замариновали в спирте. Фрайдей не была впечатлена моим поведением за ужином, но опять же не думаю, что она была впечатлена кем-то из нас. После ухода Корали, женщина выругалась себе под нос, встала и наполнила пластиковые контейнеры гумбо.

— Вот. Возьмите это. На дорожку, — сказала она мне, сунув в руки емкость, а затем еще одну, побольше, в руки Шейна. — Если вы не способны вести вежливый разговор в моем доме, то не возвращайтесь, пока не овладеете искусством светского этикета.

Затем она бесцеремонно выгнала меня, Шейна и Тину на тротуар, хмыкая на нас, когда захлопнула входную дверь, и это было последнее, что мы видели от нее. С тех пор прошло пять часов. И эти пять часов были заполнены Тиной, кричащей на меня за то, что я такой мудак, Шейном, запихивающим Тину в свою машину и говорящим ей ехать домой, а затем Шейн и я напиваемся в хлам в каком-то новом, модном баре, полном детей, которых здесь не было, когда я уезжал из города в последний раз.

— Ты уверен, что хочешь сейчас домой? — спрашиваю, тыча Шейна в живот своим контейнером с холодным гумбо. Мы стоим в конце подъездной дорожки к моему дому, покачиваясь, как вялые стебли кукурузы. — Ты пьяный. Тина убьет тебя.

— Тина меня не убьет. Она... — Он икает. — Она убьет тебя, когда увидит в следующий раз. Она прекрасно понимает, что я не виноват. Она говорит, что тебе нельзя доверять.

— Хм. Ну, ты уж прости меня, если я не буду гореть желанием тусоваться с твоей женой до того момента, как покину этот городишко.

— Я все понимаю. — Шейн отрыгивает, ударяя себя в грудь сжатым кулаком. — На твоем месте тоже не стал бы этого делать. Итак. Что ты собираешься делать с...? — Шейн кивает головой в сторону соседнего дома и шевелит бровями. — Ну, ты знаешь, с Корали Тейлор, и этим ее «никогда больше со мной не разговаривай»?

— Она не говорила, чтобы я больше никогда с ней не разговаривал.

— В этом не было необходимости. Это было чертовски очевидно, Кэл. Она скорее воткнет себе в глаза раскаленную кочергу, чем еще раз поболтает с тобой, судя по выражению ее лица, когда она убегала от тебя к чертовой матери.

Он прав, и я ненавижу это. Боже, у меня чертовски щиплет глаза. Я так пьян и так устал, и чудовищность этого дня все время грозит поставить меня на колени. Если позволю эмоциям взять верх, то разобью всю мебель в доме, как только переступлю порог, а я этого не хочу. Не хочу злиться и впадать в ярость только потому, что встреча с Корали впервые за долгое время прошла не так, как надеялся. Все прошло именно так, как я и ожидал, и это...

Она злится на меня. Она в ярости. Публикация этой фотографии была настоящим идиотским шагом с моей стороны.

— Тебе лучше вернуться к своей беременной жене, прежде чем она пошлет поисковую группу, требуя моей крови, — говорю я, хлопая Шейна по руке.

Он притягивает меня к себе, тычет костяшкой указательного пальца мне в ребра, а потом уходит по улице, тихо смеясь себе под нос.

Подойдя к входной двери, обнаруживаю, что она приоткрыта на дюйм.

Какого черта? Прожив так долго в Нью-Йорке, я не совершаю ошибки, оставляя входную дверь открытой. У меня настоящий пунктик по поводу безопасности, что делает тот факт, что эта дверь не заперта, крайне необычным. И тревожным.

Когда я был ребенком, то играл в бейсбол, просто для удовольствия. Обычно брал одну из маминых сумок для покупок в дальний конец сада и собирал все яблоки, упавшие с деревьев, а потом мы с папой стояли на узкой лодочной пристани в конце нашего двора. Он подбрасывал яблоки в воздух, а я бил по ним бейсбольной битой, издавая обрывки смеха, когда размягченные плоды взрывались каждый раз, когда кедровое дерево касалось их. Река, протекающая через Порт-Ройал, извиваясь за домами на нашей улице, была вся усеяна кусочками яблок, и у папы было такое выражение лица, как будто он считал себя величайшим отцом на этой гребаной планете. Воздух был полон сахара и солнечного света, и я бы подумал, что, может быть, он все-таки не уйдет. Не оставит нас.

Но он ушел. Я больше никогда не выбивал яблоки в реку, хотя бейсбольную биту сохранил. Как единственный мужчина в доме, знал, что должен защищать свою маму, поэтому держал биту спрятанной в узкой щели между входной дверью и книжным шкафом в прихожей, где она все еще собирает пыль.

Тянусь к ней, обхватывая пальцами истертую веками древесину, вглядываясь в чернильную черноту расфокусированными глазами. Ни хрена не видно. Я чертовски пьян, и как бы ни старался, не могу приспособить свое зрение, чтобы видеть в темноте. Однако включение света может оказаться роковым решением. Если кто-то прячется там, ожидая, когда пройду мимо, чтобы они могли разбить лампу о мою голову, последнее, что мне нужно, это помочь им, показав, где именно нахожусь.

Боже. Почему именно сегодня мне приходиться разбираться со взломом? Утром я буду в бешенстве и с похмелья. Тогда, наверное, был бы готов к бою. Сейчас же чувствую, что вот-вот отключусь у подножия лестницы.

Мне удается поставить одну ногу перед другой, когда обхожу нижний уровень дома, ища злоумышленников. Тот, кто вломился сюда, либо очень ловок и молчалив, как ниндзя, либо его здесь нет. Во всех комнатах пусто.

Значит, на втором этаже. Стараюсь не шуметь, поднимаясь на цыпочках по лестнице, но старое дерево скрипит с каждым шагом. Окно ванной комнаты по-прежнему плотно закрыто. Я начинаю подозревать, что ветер каким-то образом открыл входную дверь (очень маловероятно), но затем вижу свою зубную щетку в унитазе, и знаю, что кто-то точно тут был. Кто-то с извращенным чувством юмора.

Придурки.

Поднимаю биту высоко над головой, готовясь напасть на любого, кто окажется в моей спальне, но когда пинком открываю дверь, то сразу же узнаю маленького, свернувшегося калачиком человека посреди моей кровати. Я уже много раз находил ее вот так, когда мы были подростками.

Зубная щетка в унитазе теперь имеет смысл.

Я наделал достаточно шума, чтобы разбудить мертвеца, когда только распахнул дверь, и все же Корали спит, не подозревая, что последние десять минут рыскаю по дому, как умалишенный. Опускаю биту, чувствуя, как напряжение, еще секунду назад кипевшее в моих венах, тает, сменяясь странным чувством пустоты.

Корали лежит на моей кровати. Почему? Какого хрена она лежит на моей кровати? Она накричала на меня за ужином, выбежала из дома, как будто я воплощение дьявола, и ей не терпелось сбежать от меня. А теперь она вошла в мой дом, забралась на мою кровать и заснула, как будто это самая нормальная вещь в мире? Бывали времена в Нью-Йорке, или Камбодже, или Исландии, или еще где-нибудь в мире, когда я возвращался в свою постель и жалел, что не открыл дверь и не нашел ее вот так.

Однажды снимал в Зимбабве для статьи в журнале «Тайм». У меня был самый ужасный гребаный день, когда меня держали под дулом пистолета, пока машину журналиста Карла грабили, а потом подожгли. Нам с Карлом пришлось стоять на обочине грязной дороги и смотреть, как горит наше единственное транспортное средство. Мы держали рот на замке. Я и глазом не моргнул, когда нападавшие сорвали с моей шеи фотоаппарат и принялись передавать его по кругу, осторожно поднося видоискатель к лицам, словно ожидали увидеть через стекло какие-то волшебные вещи. В некоторых странах камеру разбили бы о землю, но только не в Африке. В Африке все чего-то стоит. Я знал, что смогу выкупить свой «Кэнон» обратно на местном рынке через пару дней, если буду держать язык за зубами. Нам с Карлом пришлось пройти восемнадцать миль обратно в наш базовый лагерь по невыносимой жаре. К тому времени, когда мы вернулись в обветшалый отель, в котором нас поселили, я был слишком измучен и несчастен, чтобы даже войти в свой номер.

Знал, что ее не может быть там. Знал, что это невозможно, и все же какая-то часть меня надеялась, что найду ее в своей постели. Не хотел входить в дверь и осознавать, что я один, все еще без нее, и поэтому простоял в коридоре три часа, прижавшись лбом к облупившейся краске, пытаясь дышать сквозь боль.

Здесь и сейчас, вернувшись в Порт-Ройал, я никак не могу переварить образ Корали, наконец-то уснувшей на моей кровати. Делаю шаг к ней, и до меня доходит, насколько я чертовски пьян. Дерьмо. Хочу разбудить ее. Поговорить с ней. Выяснить, что привело ее сюда. Должно быть, случилось что-то действительно дерьмовое, раз она пробралась в этот дом, так близко к жилищу ее отца по соседству. Но не могу разбудить ее, когда нахожусь в таком состоянии. Это только разозлит ее. Беру угол одеяла на своей кровати, накрываю ее, а затем выхожу из комнаты, закрывая за собой дверь.

Мне нужен гигантский чан кофе. И немедленно. Я не могу все испортить. Если она проснется, рассердится на меня и сбежит, это будет в последний раз. Уверен.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒