22 октября 2 страница

Девочка потянулась к Миле, хотела, чтобы ее взяли на ручки. Мила исполнила ее желание. Малышка крепко, изо всех сил, обняла ее за шею. Чувствовала, наверное, что Мила пришла ее спасти. Мила заметила, что, несмотря на истощение, девочка чистенькая. Такая забота говорила о противоречии между ненавистью и любовью – добром и злом.

– Она любит, когда ее берут на ручки.

Девочка узнала голос и, довольная, захлопала в ладошки. Мила обернулась. У подножия лестницы стояла госпожа Коннер.

– Он не такой, как другие. Он хочет все держать под контролем, а я не должна обманывать его ожиданий. И он, когда обнаружил, что я беременна, потерял голову. – Женщина говорила о муже, не называя его по имени. – Он даже не спросил, кто отец. Наша жизнь должна быть безупречной, а я разрушила его проект. Вот что взбесило его, а отнюдь не измена.

Мила смотрела на нее, не двигаясь с места, не произнося ни слова. Не знала, что и думать. Похоже, женщина не разозлилась и не удивилась, застав постороннюю в доме. Как будто давно уже этого ждала. Наверное, и сама хотела освободиться.

– Я умоляла его позволить мне сделать аборт, но он не захотел. Заставил меня скрывать от всех беременность, и девять месяцев я верила, что он в самом деле хочет сохранить девочку. Но однажды он повел меня вниз и показал, как переоборудовал помещение, и тогда я поняла. Ему было недостаточно выказать презрение. Он хотел меня наказать.

Мила ощутила, как ярость подступает к горлу.

– Он принудил меня родить в кладовке и бросить ребенка здесь. Я до сих пор твержу ему, что мы могли бы оставить девочку рядом с отделением полиции или больницей. Никто бы никогда не узнал – но он мне даже не отвечает.

Девочка улыбалась на руках у Милы, и ничто, казалось, не волновало

ее.

– Время от времени, по ночам, когда его нет дома, я отношу ее наверх

и показываю сестренок, пока те спят. Скорее всего, они замечали нас, но думали, что это им снится.

В кошмарном сне, добавила про себя Мила, вспомнив о привидении на рисунках и в сказке. Она решила, что выслушала достаточно. Повернулась к манежику, чтобы забрать тряпичную куклу и поскорее подняться наверх.

– Ее зовут На, – проговорила женщина. – То есть она ее так зовет. – Помолчав, добавила: – Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?..

А дочь свою ты как-нибудь назвала? Мила была в ярости, но спрашивать не стала. Мир за стенами дома ничего не знал об этой малышке. Мила могла себе представить, чем бы все кончилось, не приди она сюда.

Никто не ищет девочку, которой не существует. Женщина, прочтя в ее взгляде отвращение, возмутилась:

– Знаю, о чем вы думаете, но мы не убийцы. Мы не лишили бы ее жизни.

– Верно, – согласилась Мила. – Вы просто подождали бы, пока она умрет.

Что я была бы за мать, если бы не знала, как зовут любимую куклу моей дочери?

Она ехала на машине и всю дорогу без конца повторяла этот вопрос.

Ответ всегда был один и тот же.

Я ничем не лучше.

Всякий раз, осознавая это, она все бередила и бередила одну и ту же рану.

Без двадцати двенадцать она переступила порог Лимба.

Так в Управлении федеральной полиции называли отдел по розыску без вести пропавших. Он был расположен на цокольном этаже западного крыла, в самой отдаленной его части. Прозвание подразумевало также, что в этом месте уже никого ничто не волнует.

Ее встретил непрекращающийся рокот старого кондиционера вкупе с застарелым запахом табака – наследием тех далеких времен, когда можно было курить в кабинетах; из подвала к тому же тянуло сыростью.

Лимб состоял из нескольких комнат плюс внизу старый архив бумажных документов и склад вещественных доказательств. Кабинетов было три, в каждом по четыре стола, кроме того, что предназначался для начальника отдела. Но самое обширное помещение располагалось сразу за входом.

Зал Затерянных Шагов.

Здесь пресекались пути многих. Любой, входя сюда, замечал три вещи. Первая – пустота: мебели не было, и эхо свободно гуляло по залу, отдаваясь от стены к стене. Второе – ощущение замкнутого пространства: несмотря на высокий потолок, угнетало отсутствие окон, зал освещался одним только серым неоновым светом. Третьим, что каждый замечал неизменно, были сотни глаз.

Стены сплошным ковром покрывали фотографии без вести пропавших.

Мужчины, женщины. Молодые, старые. И дети: они сразу бросались в глаза. Мила долго раздумывала почему. Потом поняла. Дети выделялись из

общей массы, поскольку их присутствие здесь вызывало тягостное чувство несправедливости. Ребенок не может исчезнуть добровольно, стало быть, само собой разумеется, что рука взрослого схватила его и уволокла в иное, невидимое измерение. Но в этом зале не наблюдалось особого отношения к ним, детские лица были выставлены среди прочих, в строго хронологическом порядке.

Все обитатели стен молчания были равны между собой. Никаких различий: ни расовых, ни религиозных, ни по признаку пола, ни по возрасту. Фотографии, запечатлевшие любого из них, были попросту самым близким по времени доказательством присутствия пропавшего человека в этой жизни. Это мог быть снимок на дне рождения, перед тортом со свечами, или фотограмма, извлеченная из записи на камеру слежения. Человек мог беззаботно улыбаться или даже не знать, что попал в кадр. Главное – никто из них не подозревал, что позирует для последней фотографии.

С того момента мир двигался дальше уже без них. Но их не оставили за бортом, в Лимбе никто ни о ком не забывал.

– Это не люди, – твердил Стеф, начальник Милы. – Это – поле нашей деятельности. Если ты думаешь иначе, долго здесь не продержишься. Я держусь уже двадцать лет.

Но у нее не получалось относиться к этим людям как к «полю деятельности». В других отделах Управления было в ходу иное название:

«потерпевшие». Обобщенный термин, означающий только то, что человек пострадал от какого-либо преступления. И все же коллеги Милы, не работающие в Лимбе, даже не догадывались, как им повезло, что в запасе у них имеется хотя бы это слово.

В случае с пропавшими без вести невозможно сразу определить, является ли тот, кто пропал, потерпевшим, или же он сам решил исчезнуть.

Работающий в Лимбе на самом деле не знает, что он расследует: похищение, или убийство, или добровольный уход. Ему не светит награда в виде торжества справедливости. Его не согревает мысль, что рано или поздно удастся поймать злодея. Работающий в Лимбе должен довольствоваться тем, что, возможно, узнает правду. И впрямь, неведение может обернуться наваждением не только для тех, кто там, снаружи, любил пропавшего и хочет знать во что бы то ни стало, что с ним случилось.

Мила хорошо усвоила урок. В первые четыре года, проведенные ею здесь, рядом работал коллега, Эрик Винченти, спокойный, вежливый, который однажды признался, что девушки всегда бросают его по одной и той же причине. Пригласив какую-нибудь поужинать или выпить, он

оглядывал всех, кто сидел за столиками или проходил к стойке бара.

«Девушка говорила, а я все время отвлекался. Пытался слушать, но у меня не получалось. Одна так и сказала: перестань глазеть на других, когда я с тобой».

Мила помнила, как Эрик Винченти слегка улыбался, рассказывая об этом. Помнила его голос, хрипловатый, негромкий, его манеру кивать. Будто он уже смирился с происходящим и передает случившееся с ним как забавный анекдот. Но в конце изрек совершенно серьезно:

– Я ищу их везде. Ищу всегда.

От этих слов она вдруг похолодела, и холод больше не отпускал ее.

Эрик Винченти пропал однажды в воскресенье, в марте. В его однокомнатной квартире постель была застелена, ключи лежали на тумбочке в прихожей, одежда висела в шкафу. На единственной фотографии, которую они нашли, Эрик был изображен улыбающимся, в компании старых друзей, в тот момент, когда с гордостью показывал только что выловленную зубатку. Его лицо обрело место среди других, на восточной стене.

– Не выдержал, – изрек Стеф свой приговор. Его захватила тьма, подумала Мила.

Идя к своему столу, она взглянула на стол Эрика Винченти, на котором за два года, прошедшие со дня его исчезновения, никто ничего не тронул. Последний след его существования.

Итак, на службе Лимба их осталось только двое.

В других отделах Управления полицейских было так много, что им приходилось работать в тесноте, да к тому же начальники постоянно требовали результатов. Зато у них с капитаном Стефом места осталось немерено, они никому не должны были давать отчет в своей деятельности, которая не гарантировала сиюминутных успехов. Тем не менее ни один полицейский с толикой амбиций не хотел бы работать здесь – надежды на быстрый карьерный рост быстро тают, когда нераскрытые дела взирают на тебя со стены.

Зато Мила нарочно выбрала такую должность, когда семь лет назад ей предложили повышение за раскрытие самого громкого дела последних лет. Высшее начальство недоумевало, большинство не видело никакого смысла в том, чтобы похоронить себя в этакой дыре. Но Мила не передумала.

Сняв спортивный костюм, который утром ей служил прикрытием, она переоделась в обычную одежду – простую футболку с длинными рукавами, темные джинсы и кроссовки – и собралась сесть за компьютер, чтобы составить рапорт о том, что обнаружилось в доме Коннеров. Девочку-

привидение, которой никто не озаботился дать имя, препоручили социальным службам. Две женщины-психолога в патрульной машине отправились за сестренками в школу и в детский сад. Госпожу Коннер арестовали, и, насколько было известно Миле, мужу грозила та же участь, как только его найдут на рабочем месте.

Пока она ждала, когда старый компьютер запустится, вернулся голос, который преследовал ее все утро.

Я ничем не лучше.

Тут она взглянула на дверь в кабинет Стефа. Начальник затворил ее, хотя обычно всегда держал открытой. Пока Мила гадала, в чем дело, капитан заглянул в ее кабинет.

– А, ты здесь, – проговорил он. – Зайди, пожалуйста.

Тон был ровный, но от Милы не укрылось некоторое напряжение. Стеф исчез прежде, чем она могла о чем-то спросить, но оставил дверь приоткрытой. Мила встала и послушно направилась, куда ей велели. Подойдя ближе, расслышала обрывки разговора. Два разных голоса.

Никто не спускался в Лимб.

Но, по всей вероятности, у Стефа был собеседник.

Кто-то мог забрести сюда только по особой причине.

Коллеги с верхних этажей сторонились Лимба, будто на нем лежало проклятие или он приносил несчастье. Высшие чины не занимались им. Предпочитали забыть, словно об укорах нечистой совести. Или боялись, что и их всосут в себя стены Зала Затерянных Шагов и они тоже застрянут в этом существовании, на полдороге между жизнью и смертью.

Когда Мила переступила порог, Стеф уже сидел за столом. Напротив него расположился мужчина, на чьих могучих плечах едва не лопался пиджак от коричневого костюма. Несмотря на набранные лишние килограммы, залысины и галстук, который не добавлял ему элегантности, а скорее удушал, Мила сразу узнала добродушную улыбку Клауса Бориса.

Он встал и пошел ей навстречу:

– Как ты, Васкес? – Борис хотел было обнять ее, но вдруг вспомнил, что Мила не любит, когда к ней прикасаются, и застыл в неловкой позе.

– Я – хорошо, а ты совсем отощал, – пошутила она, чтобы сгладить неловкость.

Борис звонко расхохотался:

– Чего ты хочешь, я – человек действия. – Он похлопал себя по выпирающему животу.

Он уже не тот, что прежде, старина Борис, подумала Мила. Женился, обзавелся парой детишек, дослужился до инспектора, то есть теперь он по званию выше ее. Нет, конечно, это явно не визит вежливости.

– Судья тебя поздравляет с сегодняшней находкой.

И Судья вдобавок, подумала Мила. Раз начальник Управления интересуется полицейским из Лимба, за этим что-то кроется. Разговор обычно бывал короткий: если выяснялось, что исчезновение связано с убийством, дело автоматически передавалось в убойный отдел, ему же приписывались и все заслуги в случае раскрытия преступления.

Сотрудникам Лимба медалей не причиталось.

Дело Коннеров пошло по той же дорожке. Зато наверху посмотрели сквозь пальцы на несколько неортодоксальные методы, к каким прибегла Мила. В отделе предотвращения преступлений были счастливы взять на себя руководство расследованием. В конце концов, это ведь было не что иное, как похищение человека.

– Судья тебя послала, чтобы ты мне это передал? Могла бы позвонить. Борис снова рассмеялся, на этот раз принужденно:

– Почему бы нам не устроиться поудобнее…

Мила бросила взгляд на Стефа, желая понять, что происходит, но капитан отвел глаза. Говорить надлежало не ему. Борис снова уселся, указав Миле на стул перед собой. Но Мила садиться не стала, а вернулась к двери и закрыла ее.

– Давай, Борис, выкладывай, что стряслось, – сказала она, не поворачиваясь. Обернувшись, увидела, что на лбу у Бориса обозначилась морщина. И свет в кабинете тотчас же едва заметно поблек. Все, приехали, церемонии позади, сказала себе Мила.

– То, что я вам сейчас сообщу, строго конфиденциально. Мы стараемся не допустить прессу.

– С чем связаны такие предосторожности? – проворчал Стеф.

– Судья задала режим строжайшей тайны, все, посвященные в подробности дела, будут взяты на учет, чтобы в случае утечки информации определить возможный источник.

Это не просто рекомендация, а скрытая угроза.

– Вы хотите сказать, что с этого момента мы двое тоже в списке, – подытожил капитан. – Так можно ли наконец узнать, в чем дело?

Помедлив секунду, Борис заговорил:

– Этим утром, в шесть часов сорок минут, в полицейский участок,

расположенный за городом, поступил звонок.

– Где именно за городом? – спросила Мила. Борис поднял руки:

– Погоди, не все сразу.

Мила подошла, уселась напротив него.

Борис обхватил руками колени: было видно, что ему тяжело рассказывать.

– Мальчик десяти лет, Джес Белман, сообщил, что кто-то ворвался к ним в дом во время ужина и начал стрелять. И что все умерли.

Миле показалось, что лампы в кабинете потускнели еще больше, будто понизилось напряжение в сети.

– По названному адресу расположен домик в горах, в пятнадцати километрах от ближайшего жилья. Он принадлежит некоему Томасу Белману, основателю и президенту одноименной фармацевтической компании.

– Знаю такую, – вмешался Стеф. – Она выпускает мои таблетки от давления.

– Джес – младший. У Белманов было еще двое детей, сын и дочка, Крис и Лиза.

Осторожно, глагол в прошедшем времени: где-то в глубине сознания засветился тревожный красный огонек. Засим последует самая скорбная часть рассказа.

– Шестнадцати и девятнадцати лет, – уточнил Борис. – Жену Белмана звали Синтия, ей было сорок семь. Когда агенты из местного участка приехали по вызову… – Борис умолк, его глаза потемнели от гнева. – Ладно, хватит ходить вокруг да около… Мальчик сказал правду: все они собрались в горном домике тем вечером. Произошла настоящая бойня. Все мертвы. Кроме Джеса.

– Почему? – Мила сама удивилась, что задает такой бессердечный вопрос.

– Мы считаем, что убийца имел зуб на главу семьи.

– Что заставляет вас так думать? – нахмурился Стеф.

– Он был убит последним.

Очевидный выбор садиста. Томас Белман должен был сознавать, что его близкие умирают, и страдать еще больше.

– Младший сынишка сбежал или ему удалось спрятаться? – Мила старалась казаться спокойной, но краткий отчет о происшествии потряс ее.

Губы Бориса искривила горькая усмешка, он как будто не верил в то, что говорит.

– Убийца пощадил мальчика, чтобы тот позвонил в полицию и рассказал, что произошло.

– Ты хочешь сказать, что ублюдок присутствовал при телефонном разговоре? – поразился Стеф.

– Он хотел быть уверен.

Крайняя степень насилия и самореклама, подумала Мила. Поведение, типичное для особого разряда убийц, mass murderer^[1].

Эти более непредсказуемы и летальны, чем серийные, хотя и публика,

и СМИ часто путают их. «Серийники» совершают убийства через более или менее длительные интервалы, «массовик» весь сосредоточен на одной- единственной, хладнокровно задуманной, тщательно подготовленной бойне. В данную категорию входит парень, уволенный с работы, который возвращается в офис и убивает своих коллег, или ученик, который является в лицей с боевой винтовкой и расстреливает преподавателей и одноклассников, словно в видеоигре.

Их мотив – обида, злость. На правительство, на общество, на существующую власть или на весь человеческий род.

Существенное различие между серийными и массовыми убийцами в том, что первых, если повезет, можно остановить – надеть наручники, с наслаждением заглянуть в глаза, прямо в лицо отчеканить: «Все, тебе конец»; в то время как вторые останавливаются сами, достигнув идеального итога в тайном подсчете мертвецов. Себе они предназначают последний выстрел, отпускающий на волю, почти безболезненный, из того же оружия, какое использовалось для бойни. Или осознанно подставляют грудь под пули полицейских, бросая последний вызов. Но у блюстителей закона всегда остается тягостное ощущение, что они не поспели вовремя, ведь убийца уже достиг своей цели.

Захватить с собой в ад как можно больше жизней.

Если не остается виновного, которого можно задержать и осудить, жертвы вместе с ним пропадают в забвении, оставляя лишь бессильный гнев неосуществленного возмездия. Таким образом, сотворивший резню отнимает у полиции последнее утешение: сделать что-то доброе для погибших.

Но здесь не тот случай, спохватилась Мила. Если бы эпилогом рассказу послужило самоубийство злодея, Борис не преминул бы об этом сообщить.

– Он на свободе, понимаете? Вооруженный. И может быть, он не довершил начатое.

– Известно, кто этот психопат? – спросил Стеф.

Но Борис ушел от ответа:

– Известно, что он явился из леса и ушел туда же. Известно, что он стрелял из полуавтоматической винтовки «Бушмастер. 223» и из револьвера.

Вроде бы все, но у Милы сложилось впечатление, что в рассказе Бориса чего-то не хватает. Что-то он утаил, что-то такое, из-за чего взял на себя труд спуститься в Лимб.

– Судья хочет, чтобы ты поехала и посмотрела.

– Нет.

Отказ вырвался так непроизвольно, что Мила сама удивилась. Как при вспышке, перед ее глазами возникли четыре тела, кровь, разбрызганная по стенам и липкой лужей скопившаяся на полу. И она ощутила запах. Миазмы, шибающие в нос, как будто узнающие тебя и предвещающие со смехом, что и твоя смерть однажды будет так же смердеть.

– Нет, – повторила она с новой решимостью. – Не поеду, не обессудьте.

– Погодите, я не понял, – вмешался Стеф. – Почему должна ехать она?

Она не криминолог и не профайлер.

Проигнорировав капитана, Борис вновь обратился к Миле:

– У убийцы есть план, вскоре он снова вступит в игру, погибнут невинные люди. Знаю, что мы слишком многого от тебя требуем.

Вот уже семь лет, как ноги ее не было на сцене преступления. Ты – его.

Ты ему принадлежишь. Сама знаешь: то, что ты увидишь…

– Нет, – произнесла Мила в третий раз, чтобы заглушить голос тьмы.

– Я все объясню тебе на месте. Это займет не больше часа, обещаю.

Мы подумали, что…

Стеф презрительно расхохотался:

– С первой минуты, как ты вошел ко мне в кабинет, это «мы» не сходит у тебя с языка. Мы решили, мы подумали… Боже правый, все прекрасно знают, что Судья и подумала, и решила, а ты здесь только для того, чтобы передать ее слова. Так что за всем этим стоит?

Гас Стефанопулос – для удобства и краткости все и всегда его называли Стефом – был опытный полицейский, настолько уже близкий к пенсии, что мог наплевать на последствия своих выпадов. Миле он нравился: все время, сколько она его знала, Стеф играл в открытую, не наступал никому на больную мозоль, всегда старался говорить прямо, поступать по справедливости и блюсти честь мундира. Но вдруг, в самый неожиданный момент, давала о себе знать натура старого грека. Мила и раньше видела изумление, теперь написанное на лице Бориса: он, казалось, не верит своим ушам. Стеф, откровенно забавляясь, повернулся к ней:

– Как, по-твоему, мне следует поступить? Дать инспектору пинка под зад и отправить его на верхние этажи?

Мила ему не ответила. Она медленно перевела взгляд на Бориса:

– Сцена преступления у вас отличная, лучше не бывает. Кроме того, у вас есть свидетель, очевидец, сын Белмана, и вы, полагаю, уже составили фоторобот. Может быть, для полной картины вам недостает мотива, но отыскать его не составит труда, в подобных случаях он обычно связан с какой-то давней обидой. Насколько мне известно, там никто не пропал, так каким боком нас, в Лимбе, это касается? Как это касается меня? – Мила помолчала. – Значит, ты здесь потому, что возникла проблема с установлением личности убийцы…

Она прервалась, чтобы все прониклись сказанным. Борис, все время молчавший, даже не шевельнулся.

Стеф подстегнул его:

– Это правда? Вы не можете установить его личность? – Порой случалось, что другие отделы просили, чтобы сотрудники Лимба на основании внешности установили личность: взамен пропавшего человека оставалось имя. – Вот зачем вам понадобилась Мила. Если вы не сумеете выяснить, кто убийца, прежде чем он устроит очередную бойню, можно будет свалить вину на Лимб. Грязная работа – по нашей части, так?

– Ошибаешься, капитан, – нарушил молчание Борис. – Нам известно, кто он.

И Стефа, и Милу ошеломило это утверждение.

– Его зовут Роджер Валин.

При звуках этого имени в голове у Милы беспорядочно замелькали различные сведения. Счетовод. Тридцать лет. Больная мать. Вынужден был ухаживать за ней до самой ее смерти. Ни семьи, ни друзей. Есть хобби – коллекционирует часы. Кроткий. Незаметный. Всем чужой.

Мысленно Мила выбежала из кабинета, пробежала по коридорам Лимба до Зала Затерянных Шагов. Встала перед левой стеной, подняла глаза. Увидела.

Роджер Валин. Впалые щеки, отсутствующий взгляд. Ранняя седина. Единственная фотография, которую удалось отыскать, была на бедже, служившем пропуском в офис: светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску, зеленый галстук.

Необъяснимым образом исчез.

Как-то утром. В октябре. Семнадцать лет назад.

Дорога вторила контуру гор.

Машина поднималась все выше и выше, оставляя позади панораму города, сплющенную под тяжелым покровом смога. Потом пейзаж внезапно изменился. Воздух стал чище, в тени высоченных елей легче переносилась затянувшаяся летняя жара.

За окнами автомобиля солнце играло в прятки среди крон, отбрасывая скользящие тени на раскрытую папку, что лежала у Милы на коленях. Вся история Роджера Валина излагалась там. Миле до сих пор не верилось, что грустный бухгалтер с фотографии, висевшей в Лимбе, мог учинить такую жестокую расправу. Как и у других массовых убийц, в его прошлом не отмечалось тяги к насилию. Ярость вспыхнула сразу, вся, сколько ее накопилось, без каких-либо знаков и предвестий. Но именно потому, что у Валина никогда не было проблем с законом, он не числился в базе данных.

Как же удалось выяснить личность преступника?

Когда Мила спросила об этом Бориса, тот всего лишь посоветовал немного потерпеть, мол, скоро она все узнает.

Сейчас инспектор вел «седан» без номерных знаков, и Мила задавалась вопросом, к чему такие меры предосторожности. То, что она воображала себе, пытаясь объяснить действия полиции, только усиливало ее тревогу.

Если причина в самом деле настолько ужасна, лучше ее и не знать.

Семь лет Мила потратила, чтобы пережить случившееся с ней во время расследования дела Подсказчика. Кошмары продолжались, но приходили не по ночам. Во сне все исчезало, а вот при свете солнца ее порой охватывал внезапный страх. Как кошка шестым чувством чует опасность, так и она ощущала чье-то присутствие рядом с собой. Поняв, что ей не отделаться от воспоминаний, Мила пошла на компромисс с собой. План предусматривал ряд соглашений, личную «линию обороны». Мила все хорошо продумала, выработала для себя четкие правила. Первое – самое важное.

Никогда не называть монстра по имени.

Но один из бастионов этим утром вот-вот будет сметен. Она поклялась себе, что больше никогда не взглянет на сцену преступления. Мила боялась того, что могла испытать, оказавшись лицом к лицу с картиной насилия и крови. То же, что и все, уговаривала она себя. Но темный голос в глубине твердил совсем другое.

Ты – его. Ты ему принадлежишь. Сама знаешь, то, что ты увидишь…

– Почти приехали. – Это Борис обратился к ней, заставив умолкнуть мантру.

Приняв его слова к сведению, Мила кивнула, стараясь скрыть беспокойство. Потом скосила взгляд в окошко, и страх поднялся вверх по шкале еще на одну отметку: двое полицейских у камеры видеонаблюдения контролировали скорость проходящих автомобилей. Чистая мизансцена: истинная цель – не пропустить никого к месту массового расстрела. Когда их машина прошла под камерой, агенты проводили ее взглядом. Через несколько метров Борис свернул.

Автомобиль подпрыгивал на выбоинах узкой грунтовой дороги. Казалось, они едут по туннелю из ветвей, которые вот-вот сомкнутся. Лес придвигался ближе, чтобы одарить беглой лаской; под такой обольстительной оболочкой обычно таится дурное намерение. Но вот за аркой из ветвей открылась залитая солнцем поляна. Вынырнув из тени, они неожиданно очутились перед самым особняком.

То было трехэтажное строение, разбитое на несколько уровней. Классические приметы горного шале: покатая крыша, деревянная облицовка – дополнялись высокой застекленной верандой – последним словом современной архитектуры.

Дом богачей, сразу подумала Мила.

Выйдя из машины, она огляделась. Перед домом стояли четыре

«седана» и фургон криминалистической лаборатории, все без номеров. Заметно, что задействованы немалые силы.

Двое агентов ввели Бориса в курс дела. Мила не слышала, о чем они говорили, она поднималась по каменной лестнице, ведущей к входной двери, отстав на несколько шагов.

По пути Борис рассказал, что владелец дома Томас Белман, врач, превратившийся в бизнесмена, основал процветающую фармацевтическую компанию. Пятьдесят лет, давно женат, трое детей. Страстно увлекался самолетами и мотоциклами прошлых лет. Человеку, которому в жизни всегда везло, выпала скверная смерть: он погиб последним, увидев истребление всей своей семьи.

– Ну же, идем, – подтолкнул ее Борис.

Только теперь Мила отдала себе отчет в том, что застыла на пороге, не в силах сдвинуться с места. В просторной комнате с большим камином в центре сновали по меньшей мере двадцать коллег, и все они как по команде обернулись. Узнали ее. Можно себе представить, о чем они думают. Мила смутилась, неловкая вышла ситуация, но ноги упорно отказывались идти

дальше. Она опустила взгляд, рассматривая как будто со стороны ступни, словно принадлежащие кому-то другому. Если я это сделаю, нельзя будет передумать. Если шагну вперед, уже не будет возврата. И вновь зазвучала мантра, вселяющая страх.

Ты – его. Ты ему принадлежишь. Сама знаешь, то, что ты увидишь… понравится тебе, – повторила Мила, мысленно дополняя фразу.

Она наконец шагнула вперед. С левой ноги.

Среди массовых убийц есть разновидность, с представителем которой ни один полицейский не желал бы столкнуться. «Спрей-киллер» совершает целый ряд расправ за очень короткое время. Вероятно, случай Роджера Валина именно таков. Значит, чем больше прошло минут и часов, тем меньше шансов благополучно завершить расследование. Поэтому в особняке явственно ощущались ярость и бессилие. Мила смотрела, как работают коллеги. Это единственное, что можно сделать для мертвых, заруби это себе на носу.

Ненависть, какую Роджер Валин принес в этот дом, оставила по себе темное свечение, невидимую радиацию, влияющую на тех, кто пришел на место бойни.

Полицейские впитывали в себя его злобу и заболевали ею.

То же чувство, по всей вероятности, направляло массового убийцу, питало его паранойю, вложило ему в руки боевое оружие, чтобы автоматная очередь, размеренная и четкая, заглушила в его голове голоса, которые его преследовали, подталкивая поквитаться за несправедливость, за пережитые унижения.

То, что следовало увидеть, было сосредоточено на верхнем этаже, но, прежде чем допустить туда, Милу заставили надеть бахилы, латексные перчатки и спрятать волосы под шапочку. Мила заметила, что один из коллег передал Борису мобильник.

– Да, приехала, она здесь, – услышала Мила.

Она была готова побиться об заклад на любую сумму, что друг- инспектор говорил с Судьей. На самом деле новый руководитель отдела не имел ничего общего с судебным ведомством и процессами. Прозвище, намекавшее на суровый, неприступный вид, прилипло много лет назад. Вместо того чтобы вызвать обиду, эта насмешливая кличка была воспринята как почетное звание. По мере восхождения Судьи по иерархической лестнице издевка улетучилась, сменившись боязливым почтением. И тот, кто пустил в ход это прозвище, наверное, жил в постоянном страхе, что рано или поздно придется платить по счетам. Но

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒