Б. М. Носик 21 страница

Миллер Наталья Николаевна, вдова генерал-лейтенанта
Е. К. Миллера, 15. 09. 1870—10. 10. 1945

Миллер Николай Евгеньевич, 13. 07. 1900—22. 04. 1946

Миллер Софья Евгеньевна, 15. 12. 1898—12. 04. 1946

Здесь похоронена семья отважного генерала Евгения Карловича Миллера, похищенного в Париже ГПУ в 1937 году.

После похищения в январе 1930 года в Париже начальника Русского Общевоинского Союза (РОВС) генерала Кутепова, делавшего отчаянные попытки «продолжать борьбу с большевиками» из Парижа (что приводило лишь к гибели отчаянных героев и к дальнейшему проникновению агентов ГПУ в аппарат РОВС), начальником Союза стал один из самых блестящих русских военачальников генерал Миллер, который вел более осторожную политику, чем Кутепов, но в рамках Союза сразу зародилась оппозиция «горячих голов», умело манипулируемая советской разведкой. Кроме противника осторожного Миллера генерала Шатилова в центре интриг (вполне типичных для тесного поприща эмигрантских организаций) стоял молодой генерал, герой Корниловского полка Николай Скоблин, более известный широкой эмигрантской публике как «генерал Плевицкий», ибо он был женат на популярнейшей эстрадной певице Надежде Плевицкой. Эта певица еще до революции была известна в Петербурге — во дворце и в кафешантанах — своим прочувствованным исполнением народных песен. Ко времени встречи с молоденьким генералом она прошла лихой путь от родной курской деревни (ее часто звали «курским соловьем») и монастырской кельи через кафешантаны Киева, концертные залы и богатые салоны Петербурга и Царского Села, через многочисленные браки и разводы, через кабинеты и спальни большевистских комиссаров и белогвардейских командиров — к новому браку на полуострове Галлиполи... В эмиграции она прославилась нестерпимо трогательным исполнением душераздирающей ностальгической песни «Замело тебя снегом, Россия», однако, несмотря на всю деловую активность супругов и успех этой любимицы патриотической публики, заработать даже такой песней на привычно роскошную жизнь в эмиграции было супругам трудно. К тому же тщеславный Скоблин метил в начальники всего Общевоинского Союза и нуждался в могучей поддержке. Так что оба супруга были без труда завербованы советской разведкой (не исключено, впрочем, что Плевицкая была завербована еще раньше, скажем, в Одессе), получили кодовые клички (Фермер и Фермерша) и оклад в долларах (выдержки из их досье давно уже преданы гласности в России). Считается, что уже генерал Кутепов был похищен с помощью Скоблина, а в 1937 году с помощью Скоблина был похищен генерал Миллер. Сам Скоблин бежал (возможно, не без помощи завербованного ГПУ Сергея Третьякова), так что ворон его косточки и ныне не сыщет, а Плевицкую судили в Париже, и она умерла (может, даже и естественной смертью) перед самым приходом нацистов (на всякий случай эксгумировавших труп бедной артистки) в женской тюрьме города Ренна, успев исповедаться и русскому священнику, и комиссару французской полиции... Бог ей судья...

Безутешные вдова и дочь Евгения Карловича Миллера прожили не долго после этой малоромантичной, но кровавой драмы, каких, впрочем, немало случалось в среде русской эмиграции, униженной, обнищавшей, затравленной и запуганной сталинскими органами разведки... Об этом могли бы свидетельствовать многие насельники мирного кладбища, спящие под шелест французских берез. Сент-Женевьев-де-Буа — это не только «венчанье тех талантов, разгадка тех легенд». Это еще и полное собрание сюжетов для «черной» серии детективных романов...

Миросхеджи Александр Федорович, 1896—1984

Миросхеджи Людмила Александровна, 1877—1973

В годы Гражданской войны балерина Тамара Гамзакурдия открыла в Ялте балетную студию, в которой одним из самых упорных ее учеников был ее сверстник, молодой офицер-кавказец Саша Миросхеджи. Вскоре он стал ее партнером, а потом и мужем. Он взял фамилию Демидов. Дуэт Демидов-Гамзакурдия долго колесил по Европе, выступал в Лондоне. В репертуаре было много характерных танцев, но коронным номером дуэта оставалась поставленная еще московским учителем Тамары «Вакханалия» на музыку Глюка, которая оказалась роковой для балерины... Позднее Тамара возглавила дом моды «Лор Белен», а ее бывший муж-танцор (они развелись уже в Париже) и бывший офицер оказался толковым заместителем директора. В ателье работала портнихой и матушка Александра, прожившая без малого 100 лет.

Михайлова (ур. Лендратис) Александра Семеновна, сестра милосердия, подпоручик Сербской службы, 25. 12. 1889—8. 05. 1948

Как и многие аристократки, Александра Семеновна прошла курсы сестер милосердия и врачевала страждущих воинов, как и многие — умела шить. В начале 30-х годов, живя под Парижем, в Аньере, она участвовала вместе с графиней Беннигсен и другими прихожанками в устройстве церкви. Вот как вспоминает об этом князь Л. Чавчавадзе: «Ревностно работала А. С. Михайлова: она шила облачение и рясы для духовенства... »

Мозжухин Иван Ильич, artiste d’opera et de cinema,
26. 09. 1887—17. 01. 1939

Мозжухин Александр Ильич, artiste d’opera et de cinema, 24. 08. 1877—1. 07. 1952

Иван Мозжухин (вопреки надписи на надгробии он родился в 1889 году) был одним из первых премьеров-кумиров (потом их стали называть звездами-этуалями, ведеттами) русского и мирового кино — задолго до Алена Делона и Жерара Депардье, до Генри Фонды, Кларка Гейбла, Грегори Пека, до Тихонова, Самойлова, Смоктуновского, Высоцкого, Баталова, Миронова... Даже трудно себе представить сегодня, как велика была русская слава Мозжухина. Разборчивый Набоков придумал для своего автобиографического романа встречу с конным Мозжухиным (в гриме Хаджи-Мурата) в лесу под Ялтой и юные поцелуи в темной зале петербургской киношки под освещенным Мозжухиным на экране. Не меньший выдумщик, чем Набоков, но тоже русского происхождения, французский романист Ромэн Гари, придумал себе (вместо скучного Лейбы Кацева) самого роскошного из отцов — Ивана Мозжухина, чью фотографию он держал на тумбочке, убеждая посетителей в их несомненном сходстве (недавно в Ницце некоторые из старых эмигрантов интимно сообщали мне, что отцом этого Гари-Кацева был ведь сам Мозжухин: то-то бедный самоубийца Гари улыбался своей шутке на небесах).

Когда студия Ермольева, уехав во Францию, воцарилась в восточном предместье Парижа (Монтрей) и русские таланты стали спасать гордую французскую фирму-прародительницу «Пате» от энергичного натиска Голливуда, великий актер Мозжухин потрясал телезрителей в эпштейновском «Льве Моголов», в «Буре» и жюль-верновском «Мишеле Строгове» (Туржанского), открывшем французам «русский характер». Но у Мозжухина были и режиссерские идеи. Вместе с Александром Волковым он поставил в начале 20-х годов фильмы «Пылающий костер», «Буря» и «Дитя карнавала». И это было посерьезнее, чем все постановочные сказки Шахерезады и все княжны Таракановы. Серьезнее для русского и еще серьезнее — для французского кинематографа. Вот как сын Огюста Ренуара, знаменитый французский режиссер Жан Ренуар, вспоминал о своем приходе в кинематограф:

«Однажды в кинотеатре «Колизей» я увидел «Пылающий костер»... Зал вопил, шикал, свистел, шокированный этим зрелищем, столь непохожим на обычную киношную жвачку. Я был в восторге. Наконец-то я увидел хороший фильм, поставленный во Франции. Конечно, он был поставлен русскими, но все же он был поставлен в Монтрее, во французской атмосфере, в нашем климате: и этот фильм шел в хорошем кинотеатре, он не имел успеха, но все же он шел.

Я решил забросить свой промысел керамиста и делать кино».

«Конечно, он был поставлен русскими... » Эту фразу можно произнести по-разному, с разной интонацией. Кто нас упрекнет, если мы (да еще у этой могилы) произнесем ее с гордостью?..

С приходом звука (при отставании дубляжа) для Мозжухина (как и для его партнерши Наташи Лисенко и многих других русских актеров) наступили черные дни. Он ведь не успел ни выучить языки, ни отложить денег, ни благоразумно купить одну-две-три виллы, как успевают нынешние звезды. И здоровье он не берег, как нынче делают в Палм-Спрингсе и Беверли-Хиллз. Впрочем, он и не дожил ни до 90, ни до 80 лет, как доживают звезды сегодня. Он едва дожил до 50, и притом в большой бедности, этот несравненный русский кумир Иван Мозжухин... Симпатичные воспоминания о нем оставил (наряду с множеством других вспоминателей) Александр Вертинский:

«Я до сих пор не знаю, любил ли Мозжухин свое искусство. Во всяком случае, он тяготился съемками, и даже на премьеру собственного фильма его нельзя было уговорить пойти. Зато во всем остальном он был живой и любознательный человек. От философских теорий до крестословиц — его интересовало все. Необычайно общительный, большой «шармер», веселый и остроумный, он покорял всех. Мозжухин был широк, щедр, очень гостеприимен, радушен и даже расточителен. Он как бы не замечал денег. Целые банды приятелей и посторонних людей жили и кутили за его счет... Жил он большей частью в отелях, и когда у него собирались приятели и из магазина присылали закуски и вина, ножа или вилки, например, у него никогда не было... Он был настоящей и неисправимой богемой... Иван буквально сжигал свою жизнь, точно предчувствуя ее кратковременность... Умирал Иван в Нейи, в Париже. Ни одного из его бесчисленных друзей и поклонников не было возле него. Пришли на похороны только цыгане, бродячие русские цыгане, певшие на Монпарнасе... Иван Мозжухин любил цыган... »

Вертинский не упомянул о сногсшибательных иноязычных женах кинопремьера, ни слова не знавших по-русски (сам он не говорил по-иностранному)...

Мозжухина похоронили в пригороде Нейи, где была больница. Энергичный священник-похоронщик о. Борис Старк позднее перевез тело в Сент-Женевьев, перезахоронил и даже оставил описание этой мрачной процедуры:

«И вот, я стою перед раскрытым гробом того, кто считался одним из самых красивых мужчин своего времени. В гробу — сухие кости и почему-то совершенно сохранившиеся синие шерстяные плавки. С благоговением я взял в руки череп того, кто был нашим кумиром в дни моего детства... В этот момент мне почудилось нечто шекспировское... нечто от Гамлета. Я поцеловал этот череп и аккуратно положил в новый гробик вместе со всеми другими косточками, которые бережно вынул из старого гроба, покрыв их синими плавками. Бог помог и могилу достать, и выкопать ее поглубже, чтобы в эту могилу смог лечь и брат и невестка покойного. Удалось поставить и простенький каменный крест».

Брат Ивана Мозжухина, оперный певец, бас Александр Ильич Мозжухин, лег в ту же могилу, но вдова его вернулась в Россию и доживала свой век в Доме для престарелых артистов...

Морозов Иван Васильевич, 14. 08. 1919—6. 11. 1978

Иван Васильевич Морозов родился в семье хлебороба в Печорском крае (который был в ту пору частью Эстонии) и рано, еще в Прибалтике, с головой ушел в деятельность молодежного христианского движения, которое переживало там особый расцвет. В 1938 году И. В. Морозов приехал в Париж учиться в русском Богословском институте. Человек энергичный, обаятельный, глубоко верующий, он и после окончания института и защиты кандидатского сочинения остался работать в христианском студенческом движении, долгое время был его парижским секретарем, потом стал первым редактором «Вестника РСХД» и директором издательства «ИМКА-Пресс». Он также преподавал историю русской церкви в Богословском институте. Увлекался студенческим театром РСХД, где он играл и сам (по словам критика, был «сочным Подколесиным» в «Женитьбе»). Все любили его и звали просто Ваней... Когда ему было всего 50 лет, врачи попросили его сократить размах деятельности и сосредоточиться на «руководстве издательством и на преподавании в институте» (врачам видней). А в апреле 1978 года, как сообщил «Вестник РСХД» в редакционной статье, «по просьбе друзей ему пришлось отойти и от руководства издательством». 6 ноября того же года он умер. Из таинственных некрологов в «Вестнике» можно понять, что «просьба друзей» была для него последней каплей, и он покончил счеты с жизнью. С другой стороны, из-за потери места в издательстве не кончают с собой, да и грех это для христианина. Странный похоронный номер «Вестника» (№ 127) имел приложенные к нему письма, размноженные на гектографе, подписанные близкими усопшего и верхушкой Совета Движения. Авторы писем опровергали и без того малоубедительную фразу о «просьбах друзей» и намекали на непререкаемую волю «одного из авторов, печатающего свои произведения в издательстве» (такой влиятельный автор в издательстве, да и в целой России, был один, и поминать его дорогое для нас имя в таком контексте было бы жаль).

Подробнее суть скандала в благородном религиозном семействе письма эти не объясняли, да ведь всякому живущему на Западе и без того известно, что работы и престижных мест здесь мало, а людей много. А что и в самых высоконравственных местах не всегда царит ангельская атмосфера, это ясно всякому, кто читал хотя бы честные воспоминания митрополита Евлогия или «Записки аутсайдера» третьего директора издательства Владимира Аллоя. В общем, «всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет». Впрочем, страсти в наше время помельче, мы ведь не пушкинские «свободы вольные сыны»...

А честного Ваню жалко. Это ж как надо мучиться и болеть, чтоб жизни себя лишить...

Морозов Сергей Тимофеевич, 27. 07. 1860—11. 12. 1944

Сергей Тимофеевич приходился внуком основателю знаменитой текстильной старообрядческой династии — Савве Васильевичу Морозову, основавшему в 1797 году в селе Зуеве Богородского уезда Московской губернии ткацкое предприятие, капитал которого равнялся пяти рублям. В 1820 году Савва уже выкупил у помещика себя и четырех из пяти сыновей. Пятого, предвидя скорое обогащение Саввы, помещик не отпустил и позднее взял за него баснословную сумму. Обратившись к «немцу» и западной технике, Савва быстро разбогател и к середине прошлого века имел несколько фабрик и мануфактуру в Твери. Был он «благодетелем» старообрядческих скитов и моленных и прожил без малого сто лет. Сын его Тимофей Саввич (тоже вполне традиционный «старовер») строил железные дороги, завоевывал восточные рынки, соединял благотворительность с требованием качества (что привело к первой европейской стачке — «морозовской»). Мой парижский друг Леон Поляков написал книгу, где проводил сравнение между ортодоксальными евреями и старообрядцами: те же религиозность, трудолюбие, бережливость, страсть к филантропии, враждебность к правительству, жесткие религиозные правила и т. д.

Третье поколение Морозовых, к которому принадлежали Савва Тимофеевич Морозов и похороненный здесь Сергей Тимофеевич, уже вполне восприняло европейскую культуру, но, по наблюдению одного из правнуков (Кирилла Кривошеина), начало при железном здоровье обнаруживать «некоторую надломленность духа, даже часто странности («морозовские странности»), депрессии, неврастению, мучительные колебания при принятии самого простого решения... воображаемые недуги — все это при больших интеллектуальных способностях, врожденном барстве, утонченной воспитанности, хоть слегка смягчавшей мучительную для окружения тяжесть их характеров». О старшем сыне Тимофея Саввича Савве Тимофеевиче Кирилл Кривошеий сообщает, что он «будучи активным руководителем фабрики, был меценатом Московского Художественного театра, где бюст его стоит и поныне: друг Максима Горького и артистки Андреевой, он щедро субсидировал революционное движение, в особенности партию большевиков, и умер при загадочных обстоятельствах насильственной смертью в 1905 году на французской Ривьере». О его брате Сергее Тимофеевиче Кирилл Кривошеин сообщает, что он женился уже немолодым на сестре столыпинского министра Александра Кривошеина Ольге Васильевне Кривошеиной, которая, как и он сам, умерла в Париже. Он восстанавливал кустарное искусство в России, создал Кустарный музей в Москве...

Мотылева-Анненкова Валентина Ивановна,
умерла 2 июля 1978 года

В 1938 году готовился к своему второму сезону «Русский театр», организованный при участии И. Фондаминского, который спросил у почитаемого им Набокова, отчего бы ему не написать пьесу, и — попал в точку: это была старая мечта Набокова. Отложив роман «Дар», Набоков сел за пьесу, которая называлась «Событие». Рецензенты использовали название, чтобы объявить саму пьесу событием русской театральной жизни. Критики трактовали «Событие» по-разному. Полагаю, что прав был Ходасевич, угадавший, что в центре пьесы — страх героя, и думаю, что событием, потрясшим автора, был страх, пережитый им незадолго до этого в Каннах, когда перед самым приходом жены на пляж писатель вдруг увидел приехавшую к нему парижскую возлюбленную...

Пьесу «Событие» ставил Юрий Анненков, он писал Набокову на Лазурный Берег о том, как ему и актерам интересно ставить и играть нечто совершенно нетрадиционное. Труппу Анненков набрал прекрасную: в тогдашнем Париже можно было набрать русских актеров на три дюжины пьес. В главной роли была гениальная Лиля Кедрова. Играла, конечно, и артистка Московского Художественного театра Валентина Мотылева-Анненкова (здесь новатор Анненков ни на йоту не отступил от театральной традиции семейственности)...

Муравьева Татьяна, 1904—1993

Татьяна Дмитриевна Муравьева-Логинова родилась в Севастополе и была правнучкой родного брата Н. М. Карамзина. В эмиграцию она уехала в 1920 году из Крыма, во Франции окончила Химический институт и училась одновременно живописи в Русской академии, потом у Гончаровой с Ларионовым (о которых написала книгу), потом y французских профессоров. Занималась графикой, станковой живописью и росписью тканей, выставляла свои живописные работы в салоне Независимых и на выставках, а ткани — в домах моды.

В 1935 году на выставке русских книг она случайно познакомилась с нобелевским лауреатом И. А. Буниным, и 65-летний классик оставил ей телефончик, а потом стал приглашать ее то в кино, то в кафе. Вскоре молодая художница познакомилась и с Верой Николаевной Буниной, женой лауреата, а потом приехала в гости к Буниным в Грас. Дружеские отношения Татьяны с семьей Буниных продолжались четверть века, до самой смерти Веры Николаевны. Мне кажется, что и последнее в жизни письмо Веры Николаевны было адресовано Татьяне (на нем дата 4. 04. 61 года, а «Русские новости» сообщили, что Вера Николаевна умерла 3. 04. 61 — кто-нибудь да ошибся). В 1968 году Татьяна Муравьева-Логинова написала воспоминания о Буниных, сопроводив их своими рисунками, которые она передала в музей, в Россию. Еще интереснее собрание писем, которые Т. Муравьева издала в издательстве «ИМКА-ПРЕСС» в 1982 году — «Письма Буниных к художнице Т. Логиновой-Муравьевой».

Благодаря хлопотам Т. Д. Муравьевой на улочке, ведущей к бунинской вилле «Бельведер» в Грасе и на вилле «Жаннета», где Бунин жил в войну, были установлены мемориальные доски. Если б не доска на улочке Вье Ложис, мне бы никогда не найти «Бельведер» (никто в целом Грасе не слышал о русском лауреате Нобелевской премии, прожившем в городке полтора десятка лет и именно там узнавшем о том, что ему присуждена премия; зато многие тысячи французов слышали про Нину Берберову, которая была за что-то в обиде на Бунина)... Помню, как я добрался со своим спальным мешком до виллы «Бельведер», позвонил у калитки, долго рассказывал хозяйке виллы, кто был Бунин, а потом прилег в своем мешке на ночлег под забором, на травке. (Об этом есть в моей книге «Жена для странника». )

Татьяна Дмитриевна жила в одной из башен парижского «чайнатауна» неподалеку от моего парижского дома. Мы несколько раз договаривались с ней увидеться, но так и не увиделись. Теперь уж не увидимся...

Графиня Мусина-Пушкина (ур. гр. Воронцова-Дашкова) Мария Илларионовна, 1872—1927

Гр. Мусин-Пушкин Владимир Владимирович, 22. 01. 1898—1. 11. 1973

Граф Владимир Владимирович Мусин-Пушкин был сыном графа Владимира Владимировича Мусина-Пушкина, служившего в Изюмском гусарском полку и ставшего позднее действительным статским советником, предводителем дворянства в Рузе, членом Четвертой Государственной думы и церемониймейстером двора, и его жены Марии Илларионовны, урожденной графини Воронцовой-Дашковой. Младший брат Владимира Владимировича, граф Мстислав Владимирович Мусин-Пушкин, стал в эмиграции архимандритом (архимандрит Сергий). Его родственник граф Владимир Романович Мусин-Пушкин погиб во время одной из американских бомбардировок Парижа на территории киностудии (Париж за всю войну бомбили пять раз, два раза — немцы и три — американцы).

Мхитаров Николай, La medaille de la resistance francaise, 17. 09. 1924—15. 07. 1944, расстрелян

О 20-летнем Николае Мхитарианц-Мхитарове памятка воинов, павших в рядах французской армии и Сопротивления, сообщает следующее:

«Родился в Париже 17сентября 1924 г.

Юноша замечательного ума и энергии. Пользовался большим влиянием на школьных товарищей. Только что сдал экзамены на аттестат зрелости.

Арестован в марте 1944 г. при исполнении боевого задания для Сопротивления, расстрелян 15 июля того же года во дворе тюрьмы Санте. Милиционеры не включили его поначалу в группу заложников, которых собирались расстрелять, но за пять минут до расстрелов извлекли его из тюрьмы. Услышав его русское имя, офицер республиканской гвардии, женатый на русской, подошел к нему и тихо спросил, не желает ли он что-либо передать своей семье. Мхитаров вынул из своего бумажника фотографию и написал:

“Прежде, чем умереть, благодарю Господа.

Буду там молиться за семью.

Вы все — любящие меня — молитесь за меня.

Мужайтесь и надейтесь.

Николай”»

Вот такой был юноша Коля Мхитарянц-Мхитаров. Будь к нему милосерд, Господь...

Что до французской полиции, то она рьяно выполняла свой коллаборационистский долг в эти последние месяцы немецкой оккупации (запасаясь одновременно справками об «участии в Сопротивлении» на будущее).

Мятлев В., умер в 1946

В довоенную пору в «большом» петербургском свете эпиграммы блестящего офицера лейб-гвардии Владимира Мятлева были у всех на устах. Они были смешными, зачастую злыми и неуважительными, метили очень высоко, но до времени все прощалось насмешнику, и слава его была немалой. В эмиграцию чуть не всякий придворный вывез в памяти вороха этих эпиграмм. Даже юный сын адмирала, будущий священник Борис Старк, знакомясь с сыном барона Пистелькорса, немедленно вспомнил эпиграмму о его родителях и великом князе Павле Александровиче, умыкнувшем жену барона:

«У е ле гранд дюк, мадам? » —

Спросил Лубе, согнувши торс.

«Иль е парти авек ма фам»,

Ему ответил Пистелькорс...

Когда Мятлев задел кого-то, кого нельзя (Высочество или Величество), его сослали в деревню, откуда он немедленно отозвался:

Сижу я в одиночестве,

Где нету электричества,

И нет Его Высочества,

И нет Его Величества...

Гостя в Одессе у Святейшего Патриарха Алексия в 1953 году, тот же о. Борис Старк с почтительным изумлением обнаружил, что Его Святейшество также пронес в памяти через десятилетия великое множество мятлевских эпиграмм. Тогда, вероятно, и вспомнилось о. Борису, как страшно закончил свой век бывший придворный острослов в больничном коридоре старческого дома в Сент-Женевьев в середине 40-х годов, где он «совсем потерял разум, находился в состоянии полнейшего маразма. Он никого не узнавал, впал в совершенно животное состояние. Ни одна сиделка, ни одна уборщица не соглашалась убирать его комнату. Приходилось посылать к нему санитаров. Он жил в состоянии полного упадка. Грязь его комнаты и его самого была вне сравнений. Часто он разгуливал по комнате совершенно голый... Ничего не осталось от блестящего лейб-гусара, и его смерть явилась для всех большим облегчением».

Набокова Наталья, ум. в 1988

Княжна Наталья Алексеевна Шаховская, дочь статского советника князя Алексея Николаевича Шаховского и княгини Анны Леонидовны (урожденной фон Книнен), внучка тайного советника и сенатора князя Николая Ивановича Шаховского и княгини Натальи Алексеевны (урожденной княжны Трубецкой), правнучка генерала, члена Государственного совета Ивана Леонтьевича Шаховского и княгини Софьи Алексеевны (урожденной графини Мусиной-Пушкиной) была замужем за известным музыкантом, композитором и музыковедом Николаем Дмитриевичем Набоковым (они с мужем были ровесники, оба родились в 1903 году), двоюродным братом прославленного русско-американского писателя Владимира Набокова. В начале 30-х годов Наталья с мужем уехали в США, и это у Натальи Алексеевны останавливались Владимир и Вера Набоковы по приезде в Нью-Йорк в 1940 году. Позднее супруги Наталья и Николай Набоковы развелись, а судя по письмам кузена-писателя, их семейные нелады начались задолго до этого. Энергичный и обаятельный Николай Набоков женился еще неоднократно (теперь уж только на иностранках), и каждый раз его робкий кузен-писатель восклицал по этому поводу в письмах (то ли восхищенно, то ли испуганно): «Ник опять женится! »

Наталья Алексеевна работала на радиостанции «Голос Америки», растила сына Ивана и умерла в США. Ее сестра Зинаида Алексеевна Шаховская (писательница, журналистка, вдова С. С. Малевского-Малевича, кончившая свой век в Русском доме близ этого кладбища) перевезла прах Н. А. Набоковой во Францию. Сын Натальи Алексеевны и Николая Набокова Иван Николаевич Набоков живет в Париже и известен в высоких издательских кругах.

Нагорнов А., 1981

Алексей Ипполитович Нагорнов был создателем парижского ресторана-кабаре «Шахерезада», в котором бывал «весь Париж» — от беспартийных американских миллионеров до советского партийного посла и его младших сотрудников, вроде Мориса Тореза, или даже прославленной Эдит Пиаф, которой так нравилось удивительное контральто моей медонской приятельницы Наташи Кедровой (дочери Николая Кедрова), бывавшей в детстве в Коктебеле, певшей в «Шахерезаде», а в старости подарившей коктебельскому музею целую кучу акварелей Волошина. Наташа показала мне восторженные записи Пиаф в своей памятной книге и смущенно сообщила вполголоса, что великая Пиаф («воробышек, в чем душа держится») бывала у них «все время с разными мужчинами». И еще она рассказала мне, как они с мужем, инженером, певцом и таксистом, в дни опьянения русской победой пели в «Шахерезаде» советские песни («Хороши весной в саду цветочки... ») и даже... «Интернационал».

Вдова Карпа Тер-Абрамова Алла Сергеевна рассказывала мне, что, возвращаясь из Южной Америки во Францию после войны, Алексей Нагорнов познакомился на корабле со своей будущей женой Таней. Это была великая любовь — на всю жизнь. Впрочем, после смерти А. Нагорнова жизнь на земле не замерла, и Таня снова вышла замуж...

Неклюдова Вера Васильевна,
старшая сестра и учредительница сестричества
при Александро-Невской церкви в Париже, 31. 08. 1862—1935

Митрополит Евлогий оставил в своих мемуарах рассказ об этой замечательной женщине:

«По примеру Берлина, мне хотелось организовать сестричество и в Париже. Господь послал подходящего человека — Веру Васильевну Неклюдову.

В. В. Неклюдова была личность незаурядная. Старая девица, институтка, фрейлина, она имела за собой опыт общественной работы. Во время войны она состояла в Стокгольме в организации Красного Креста, взявшего на себя попечение о наших военнопленных в Германии и Австрии: через В. В. шла вся переписка с лагерями. Мать ее по происхождению была гречанка, и это сказалось на темпераменте В. В. Экспансивная, горячая, она имела редкий дар воодушевления, которое невольно передавалось и ее сотрудницам. Некоторая нервность обусловливала неровность ее характера: восхищение каким-нибудь человеком сменялось ополчением против него, обожание — неожиданным «ноги моей не будет! » Душа чистая, добрая, преисполненная идеализма и редкая по цельности. Ко мне она относилась с глубокой преданностью. Новому делу она отдалась самоотверженно, и работа быстро и успешно наладилась. Пока В. В. была старшей сестрой, жизнь в сестричестве била ключом.

Сестры заботились о порядке в храме, украшали его в праздники зеленью или цветами, ведали починкой облачений.

Отмечу и просветительную деятельность сестричества. Оно создало «четверговую» церковно-приходскую школу в здании русской гимназии. Здесь детей обучали Закону Божию, русскому языку, географии и истории России. В те годы школа работала успешно. В. В. Неклюдова каждый четверг бывала там и лично следила за всем. Стоило законоучителю о. Николаю Сахарову запоздать на несколько минут к «матушке» — телефонный звонок: «верны ли Ваши часы? Уже 2 часа, а батюшки нет... »

Первые летние колонии для эмигрантской детворы возникли тоже по инициативе В. В. и ее трудами совместно с сестрами. Великое благодеяние! Сколько детей, протомившись весь год в подвалах, либо в мансардах, попадали на лоно природы, на свежий воздух и простор! Устраивали сестры для детей и «елочки» на Рождестве и разговенье на Пасхе.

Все эти начинания требовали расходов. Приходилось обращаться к добрым людям за пожертвованиями. Тут В. В. была неутомима. Бывало всех обегает, всех обклянчит, претерпит немало неприятностей, а деньги все же соберет. В одном банке директор, какой-то грек, приказал секретарю: «дайте ей 10 франков», В. В. вскипела: «от себя Вам дам 10 франков!.. »

Очень широко развило сестричество благотворительную деятельность. Сестры собирали ношеное платье, белье, обувь и раздавали нуждающимся: оказывали и денежную помощь. Посещали они и одиноких русских в больницах, приносили им на Пасхе куличи, яйца; хоронили безродных больных. Тогда денег еще на все хватало. Были взносы, были пожертвования. Дежурную сестру с тарелочкой «на бедных прихода» неизменно можно было видеть в притворе храма за всеми церковными службами, а эмиграция поначалу денег на добрые дела не жалела. Ежегодно в кассу сестричества притекало тысяч 50—60 — сумма огромная по сравнению с последними годами.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒