Б. М. Носик 16 страница

Краснова (урожд. Неверовская) Надежда Михайловна, 13. 08. 1896—22. 06. 1943

Скончавшаяся в 46 лет Надежда Михайловна Краснова была женой Семена Краснова, который приходился племянником знаменитому казачьему генералу, журналисту, популярнейшему в эмиграции писателю и историку Петру Николаевичу Краснову, с 1943 года возглавлявшему в Германии казачьи войска. В мае 1945 года в Австрии он был выдан английским командованием советским войскам вместе со многими тысячами казаков и двумя тысячами казачьих офицеров, а в 1947 году был предан в Москве мучительной казни. Племянник Петра Николаевича Семен Краснов был также казнен. О. Борис Старк, отпевавший его жену, так вспоминает о своих встречах с этим трагическим человеком после безвременной смерти его жены:

«На ее похоронах и потом на частых панихидах, которые он служил на могиле жены, он был в форме немецкого полковника (позднее, кажется, немцы дали ему чин генерала). Для меня в этой ситуации это был убитый горем муж, и в разговоре после панихиды мы никогда не касались вопросов политики. Мое отношение к его форме он, очевидно, понимал. Но должен отметить, что никогда он не приходил ко мне в Русский Дом, где я жил... Как-то раз он обмолвился: «Не захожу сам, т. к. мы уйдем, а Вы останетесь». Не желал нас компрометировать общением с немецким офицером».

Кривошеин Игорь Александрович, штабс-капитан л. -гв. конной артиллерии, армия генерала Врангеля, узник нацистских и советских концлагерей, участник движения Сопротивления, инженер, 1899—1987

Даже этот поразительный намогильный список жизненных этапов моего соседа по парижскому жилью в 13-м округе Игоря Кривошеина не исчерпывает всех подвигов, порывов, увлечений, заблуждений и трагедий его жизни. Воистину это была жизнь героического (и трагического! ) сына века. Так что наберитесь почтения, жалости, терпения и терпимости, склонив голову перед этой могилой... Мир праху твоему, раб Божий Игорь Александрович Кривошеий!

Игорь Александрович был третьим из пяти сыновей Александра Васильевича Кривошеина, известного государственного деятеля, министра-реформатора и соратника Столыпина до революции, а после нее — премьер-министра правительства Врангеля в незабываемую, поистине историческую эпоху полуострова Крым. Как до революции, так и в эмиграции современники высоко ценили природный ум А. В. Кривошеина — об этом найдешь строки и у Бунина, и у В. Оболенского, и у Врангеля. Как и другие сыновья А. В. Кривошеина, Игорь Александрович получил хорошее образование, был выпускником Пажеского корпуса, знал европейские языки. Он успел повоевать против немцев в Первую мировую войну, а потом и против большевиков — в Гражданскую, на которой он сражался в деникинской армии и под Перекопом у Врангеля. Кончил Игорь Кривошеий войну в чине штабс-капитана лейб-гвардии конной артиллерии, из Крыма эвакуировался вместе с отцом. В Париже И. А. Кривошеин закончил образование, получил диплом инженера-электротехника, нашел хорошую работу, женился на Нине Алексеевне Мещерской. Как и его молодая, энергичная жена, как и многие «эмигрантские дети» из «хороших семей», Игорь Александрович переживал кризис переоценки твердой антибольшевистской позиции отцов, испытывал ностальгическое чувство «вины перед родиной», сблизился с движением «младороссов», искавших нового пути в красных и коричневых идеологиях (и нередко попадавших в объятия красно-коричневых идеологов и разведок). Искал он ответа на свои сомнения и в ложе благородных русских масонов. Не исключено, что именно там он попал в орбиту «ловцов душ»... А потом грянула новая война. Вместе с другими русскими эмигрантами (по большей части масонами) Игорь Александрович попал в лагерь Компьень. Впрочем, всех, кроме евреев, оттуда скоро выпустили. Лагерь завершил антифашистское воспитание Игоря Кривошеина. Он начинает сотрудничать с «Православным делом» матери Марии, которое спасало в ту пору жизнь обреченным здешним евреям, становится активным участником Сопротивления. Он был не из тех многочисленных французских «резистантов последнего дня», что обзавелись перед уходом немцев справками об «участии в Сопротивлении», он был настоящим героем, рисковавшим жизнью ежечасно. Игорь Александрович устанавливает в оккупированной Франции связь с английской разведкой и сотрудничает со «Свободной Францией» де Голля. Связным его становится младший брат Кирилл.

И вот однажды... Помню, как потрясла меня в его передаче эта история, рассказанная им на мирных тропинках парижского парка Шуази, что на полдороге между его и моим домом. Был жаркий полдень. Моя годовалая доченька перебирала у газона грязный парковый песок, голос Игоря Александровича звучал тихо, ровно, но мне слышалась в нем неизжитая боль... Однажды в оккупированном Париже он встретил на улице друга студенческих лет, немца. На немце была ненавистная нацистская форма, он был уже майор, и когда Игорь сказал ему, как все это страшно, как горько, немец с жаром признался, что он тоже ненавидит тирана Гитлера, что он тоже хотел бы бороться против него... При следующей встрече Игорь Александрович передал майору Бланку список вопросов, присланный из Лондона. Ну а потом провокатор выдал их обоих, и майора Бланка сразу поставили к стенке. Может, это воспоминанье о погибшем немце и дребезжало болью в голосе моего собеседника. Татьяна Осоргина-Бакунина говорила мне, что ее старый друг И. А. Кривошеин до смерти не мог забыть этого немца, винил себя в его гибели... Самого Игоря отправили в Бухенвальд, оттуда в лагерь смерти Дахау. Он выжил, но вернулся домой чуть живой. А Париж кипел в те месяцы: русская эмиграция переживала патриотический подъем — подъем слепого патриотизма, вызванного счастливой русской победой. Что там молодой Кривошеин — столпы эмиграции и масонства, заслуженные борцы с большевизмом пошли с повинной в советское посольство! Герой Сопротивления Игорь Кривошеин становится вскоре во главе движения русских, а потом и «советских патриотов». У него впечатление, что, как бывало в лагере, они продолжают борьбу против общего врага. Его не смущает, что борьба идет теми же подпольными методами, что и в лагере: это же борьба за правое дело. Только сегодня некоторым из историков приходит в голову, что, возможно, уже и в немецких лагерях были советские профессионалы-подпольщики из органов (как, скажем, во французской компартии верховодили профессионалы-подпольщики из «органов» и Коминтерна). Многие тысячи русских берут в ту пору во Франции русские паспорта. Однако, пригласив брать паспорта, советские власти не спешат пустить их на родину. Эти «советофилы» могут пригодиться и здесь. Им объясняют, что возвращение еще надо «заслужить», надо «послужить», «поработать», «оправдать доверие». Новые «советские патриоты» захватывают бывший штаб русско-фашистской администрации на улице Гальера. Дом становится центром советской разведки. Символика этой перемены ускользает от сознания эмигрантов. Да и вообще, у них нет чувствительности подсоветских интеллигентов. Они не различают скрытого смысла слов, оттенков голоса, выражения лиц. А «лица» у тех, кто заказывает музыку, всегда одни и те же. Позднее, через много лет русские научатся узнавать эти лица — как научился сын Игоря Александровича Никита Кривошеин, как научились мои родители, мои сокурсники («Осторожно, этот человек Оттуда! »), но пока...

К тысячам желающих «поработать» членов компартии («французской секции Коминтерна») во Франции прибавляются десять тысяч русских эмигрантов с советскими паспортами... В ту пору коммунистический профсоюз, готовясь к захвату власти коммунистами, пускает под откос первый французский поезд, и французское правительство, выдворив из Матиньона министров-коммунистов, идет на крайние меры. Оно высылает из Франции два десятка активных «советских патриотов»-«возвращенцев», имеющих советские паспорта. Заслуженный герой французского Сопротивления Игорь Кривошеин попадает в их число. Он выслан. Сперва чекисты держат его в пересыльном лагере в Восточной Германии, потом впускают в Россию. За ним едет семья. Начинается новый, русский период жизни Кривошеиных в страшной (ныне, похоже, забытой и даже беспамятно воспеваемой) сталинской России 40—50-х годов. Полунищета и нищета, квартирные трудности, униженное положение обманутых «ре-эмигрантов», которые у всех на подозрении, вечная и повсеместная слежка и, наконец, снова лагерь. Игорь Кривошеин был арестован — на сей раз КГБ, как английский шпион, как французский шпион, как монархист, масон и злейший враг советской власти, интересам которой ему довелось служить. Восемнадцать месяцев жестокого следствия на Лубянке, после которого постановлением Особого совещания (неужели нужно было так долго совещаться, чтоб фабриковать фальшивые обвинения? ) — приговор: десять лет лагеря по статье 58-4 Уголовного кодекса («сотрудничество с международной буржуазией»). Для Кривошеина начинаются лагерные муки — сперва описанная у Солженицына марфинская «шарашка», но потом уж и настоящие лагеря, описанные тем же Солженицыным, а еще страшнее — Шаламовым... Озерлаг в Тайшете... Игорь Александрович вышел на свободу лишь после смерти Сталина. Его сын Никита окончил к тому времени институт, но потом... Я помню, как бывший приятель по Инязу испуганно шепнул мне в Москве, что арестован наш бывший студент Никита Кривошеин. Три года исправительно-трудовых лагерей (по статье 58-10 часть 1) за «шпионаж в пользу Франции», точнее, за интервью корреспонденту вполне «левой» газеты «Монд»: три года в Дубровлаге и четыре года в Малоярославце, за сотым километром. Я впервые увидел моего нынешнего парижского соседа, переводчика ЮНЕСКО Никиту Кривошеина в 60-е годы, в московском Доме кино, где мы оба работали на синхронном переводе фильмов. Помню, юные киноведки балдели тогда от его странного, «ненашего» русского, от его сказочного французского, от изысканной мужской красоты последнего и единственного потомка семьи Кривошеиных...

В 1974 году Кривошеины вслед за вынужденным уехать Никитой вернулись во Францию...

С Игорем Александровичем мы стали видеться в начале 80-х годов, когда я поселился в 13-м округе Парижа, близ его дома. Только что умерла его жена Нина Алексеевна. Игорь Александрович был грустен, потерян. Новости из брежневской России не вселяли оптимизма, а судьба России волновала его по-прежнему. Помню, он спросил меня однажды, можно ли возлагать надежду на новых националистов-«почвенников», вдохновляемых тогдашним ЦК ВЛКСМ... Мы стояли близ его дома. На другой стороне улицы маляры замазывали ругательные ночные надписи на стенах белого домика.

— Это штаб молодых здешних националистов, — объяснил мне Игорь Александрович. — Каждую ночь его стены покрывают ругательствами... Но они ведь и правда расисты, эти правые...

Игорь Александрович улыбнулся грустно, и я понял, что мне не стоит ему рассказывать про шустрых московских расистов-карьеристов из ЦК ВЛКСМ и «Молодой гвардии». К тому же мне вспомнилось, что до войны здешние эмигрантские евразийцы и «младороссы» тоже питали надежды на комсомол и расистский национал-большевизм, на молодые кадры Красной Армии, на мирное перерождение большевиков, на что-то еще столь же странное и безнадежное. Наша бедная родина...

Кстати, престижный орган националистов-«почвенников» журнал «Наш современник» не обошел вниманием трагическую судьбу героя Сопротивления и русского патриота Игоря Кривошеина. Через много лет после его смерти журнал сообщил, что Кривошеин вовсе не был выслан в СССР французским правительством, а совсем напротив — как и другие «сионисты-масоны», он ринулся туда «не без особых заданий масонских организаций по налаживанию братских связей»: «Именно с такой миссией в СССР выехал вместе с семьей высокопоставленный масон, член масонского правительства И. А. Кривошеин. Однако чекисты сразу поняли характер его миссии. Он был арестован... » В этом журнальном пассаже все остроумно поставлено с ног на голову. Действительно, И. А. Кривошеин ратовал некогда за «перенос масонской работы в Советскую Россию». Но делал он это не без подачи самих чекистов, заманивавших масонов в Гулаг.

Сын покойного И. А. Кривошеина Никита Игоревич Кривошеин не стал спорить с журнальной ахинеей, но как человек, имеющий солидный советский опыт, указал в письме в редакцию, что «автора всей этой липы надо искать на Лубянке... » Ну да, в том самом здании, где Игоря Кривошеина мучали, но не добили за полтора года следствия...

Что же до самой принадлежности Игоря Александровича к масонской ложе, то его сын пишет: «Незадолго до смерти, в 1987 году, отец с радостью говорил мне о десятилетиях, проведенных в ложах шотландского обряда, о том духовно-мистическом богатстве, что он там получил, и о том, что его православная вера приобрела благодаря всему этому — еще большую крепость».

Кривошеина Нина Алексеевна, 1895—1981

Откликнувшись на исходе своих дней на призыв А. И. Солженицына, парижанка Нина Алексеевна Кривошеина (урожденная Мещерская) написала для «Всероссийской мемуарной библиотеки» парижского издательства «ИМКА-пресс» одну из интереснейших книг о русской эмиграции и о советской жизни конца 40—50-х годов («Четыре трети нашей жизни»). Женщина была талантливая, энергичная, да и судьба выпала супругам Кривошеиным удивительная. К тому же, пройдя через все испытания, прожила Нина Алексеевна, несмотря на хрупкое здоровье, долгий век — жила и во дворцах, и в коммунальных лачугах советской провинции, а в конце жизни жила по соседству с нашим домом, в 13-м округе Парижа, на краю «Чайнатауна»...

Отец Нины Алексеевны Алексей Павлович Мещерский (из той ветви Мещерских, что не имела княжеского титула) был инженер, энергичный предприниматель, богач, банкир, директор Сормовского, а потом Коломенского заводов. Была у Нининой семьи большая квартира в Петербурге, появились уже у красивой образованной девушки первые поклонники — будущий знаменитый экономист и богослов Кирилл Зайцев, композитор Сергей Прокофьев... После Октября последовали арест отца (и угроза расстрела), ночной побег за границу по льду Финского залива, а за рубежом — первый брак, через год — развод и второй брак. Вторым браком Нина Алексеевна вышла за Игоря Кривошеина, сына бывшего царского министра, соратника Столыпина, а позднее врангелевского премьер-министра Александра Кривошеина. Эмигрантское странствие — Белград, Константинополь, Ницца — временно завершилось в Париже, и последовали двадцать семь лет эмигрантской жизни, жизни вполне терпимой и даже веселой: Игорь Александрович выучился на инженера и нашел работу, Нина Алексеевна стояла за стойкой своего ресторанчика близ русского собора (у нее там пела Лиза Муравьева, а подпевал за столиком младший сын Льва Толстого Михаил Львович), были встречи, концерты, путешествия по Европе в своем автомобиле. Позднее появился сын Никита (и конечно, взяли ему няню)... И вот однажды, году в 1931-м, родственник графа Адама Беннигсена Миша Чавчавадзе привел молодую, любопытную, энергичную Нину в кафе «Ле Вожирар», в 15-м районе Парижа, где проживало много русских: «так я попала к младороссам и так... там и осталась». Эта веселая фраза, произнесенная Ниной Алексеевной на девятом десятке лет, неплохо передает легкость тогдашних решений молодой женщины. Впрочем, Нина Алексеевна дает и некоторые объяснения тогдашнего успеха младоросской партии в аристократических и интеллигентских верхах эмиграции, сообщая, что «глава» партии, ее «вождь» (ее фюрер) Александр Казем-Бек был «человек примечательный, обладавший блестящей памятью, умением тонко и ловко полемизировать и парировать атаки — а сколько их было! В ранней юности был скаутом, в шестнадцать лет участником Гражданской войны, потом участником первых православных и монархических съездов в Европе. Человек честолюбивый, солидно изучивший социальные науки и теории того времени, с громадным ораторским талантом, он имел все данные стать «лидером», а так как все русские политические организации — кадеты, эсдеки, эсеры — рухнули под натиском марксистского нашествия, то и надо было найти нечто иное, создать что-то новое. Таким образом, Младоросская партия оказалась единственной новой, то есть не дореволюционной партией, партией, родившейся в эмиграции и, нравилась она или нет, она и до сих пор остается единственным политическим ответом в зарубежье на большевистскую революцию. Был ли это просто ответ на новый социальный фактор тридцатых годов XX века — фашизм? Да, конечно, это отчасти так и было, и в 1935—36 гг., как белый, так и красный фашизм довольно-таки ярко и четко выявили свои гадкие мордочки среди Младороссов».

Проще говоря, младоросские теории примыкали и к нацизму, и к национал-большевизму, причем «вождь» вел тайные переговоры и с русскими фашистами из Германии, с агентами ГПУ, а карьеру свою кончил тем, что с началом войны бежал из Парижа в США, а после войны тайно, через Швейцарию, переправился из США в Москву, где и осел в зарубежном отделе Московской патриархии. Но в начале 30-х годов «новизна» (а главное — молодость) младороссов соблазняла многих в эмиграции, а лозунг «Царь и Советы», похоже, никого не шокировал. Не последнюю роль тут сыграл, вероятно, протест «эмигрантских детей» против их «промотавшихся отцов». Вот ведь и Нина Алексеевна признает: «Главное, что меня привлекло к ним, — был их лозунг: «Лицом к России! ». Лицом, а не задом, как поворачивалась эмиграция, считавшая, что с ней из России ушла соль земли, и что «там» просто ничего уже нет. Конечно, это «лицом к России» не все Младороссы могли вполне воспринять и переварить: иногда они впадали в нелепое и почти смехотворное преклонение, в восторг перед “достижениями”... ».

Эти откровения былой «младоросской» активистки и ее ощутимо уцелевшие до старости симпатии очень показательны. Остается добавить, что «лицом к России» и «младороссы», и левые евразийцы поворачивались в розовых очках или с завязанными глазами, а сведения о «достижениях» черпали из фальшивок коммунистических бюро дезинформации, от «агентов влияния» и от профессионалов коминтерновской разведки. Все, кто поверил этим фальшивкам, дорого заплатили за свои увлечения и легковерие. В первую очередь Нина Алексеевна Кривошеина. Несомненно, что дорога в ад была вымощена добрыми намерениями.

В начале войны И. А. Кривошеин (вместе с другими благородными искателями истины из масонской ложи) был заключен оккупантами в лагерь Компьень, вскоре освобожден, примкнул к Сопротивлению, потом был снова арестован нацистами и заключен в Бухенвальдский концлагерь, где сблизился с русскими узниками, где выжил, чуть живой вернулся в Париж, отлежался дома и встал во главе движения за возвращение эмигрантов на родину, так называемого движения «советских патриотов», курируемого, конечно, советской разведкой. Как и ведомые ими патриотически настроенные эмигранты, супруги Кривошеины взяли советские паспорта (и как все, никуда пока не ехали), а в конце 1947 года муж Нины Алексеевны был выслан из Франции в Россию, и вскоре семья последовала за ним — в провинциальный Ульяновск. Вот тут-то и начинается самая подлинная, самая драматическая часть мемуаров Нины Алексеевны. При сравнении с картинами «мирной послевоенной жизни» советской провинции и историей злоключений обманутых «ре-эмигрантов» мемуарный рассказ Н. А. Кривошеиной о прежней, эмигрантской жизни кажется хоть и занимательным, но легковесным (вроде той же истории ее прихода к «младороссам»). Уже на борту электрохода «Россия», шедшего в Одессу, Нина Алексеевна заметила, что советские члены экипажа смотрят на «возвращенку» как на ненормальную. Ну, а действительность провинциальной России превзошла все ожидания семьи: лишения, голод, холод, убожество жизни, организованное и добровольное стукачество, произвол властей, приемные КГБ, арест мужа, лагерь, потом арест подросшего сына... Господи, как дорого пришлось платить за многочасовые демагогические крики красноречивого карьериста Казем-Бека, за раздутое совестливыми патриотами «белогвардейское» «чувство вины перед Родиной», за ностальгическое нытье, за неумение слушать о чужих страданиях, понимать их и читать между строк... Бедная, бедная Нина Алексеевна...

Один из самых внимательных читателей мемуарной книги Н. А. Кривошеиной, ее друг Н. В. Вырубов сказал в этой связи о судьбе русских «возвращенцев»:

«... уехавшим было еще хуже. Кто сгинул в лагерях, кто бедствовал, во всяком случае все подверглись преследованиям. Это было подло, заманивать людей в страну, зная, что они там никому не нужны, да и не приспособлены к советской жизни.

И действительно, даже если мы не враждебно настроены, мы для советского строя не подходим — из-за воспитания, из-за того, что мы видели, что мы знаем... ».

В 1974 году, после 27 лет советской жизни, Кривошеины вслед за сыном вернулись в Париж. Перед смертью, в 1981 году, Н. А. Кривошеина закончила работу над своими воспоминаниями.

Я впервые пришел к Кривошеиным, оказавшимися моими соседями в 13-м округе Парижа, вскоре после смерти Нины Алексеевны. Игорь Александрович писал в то время послесловие к мемуарам жены, которые и были вскоре изданы издательством «ИМКА-пресс». «Мы не жалели о пройденном нами пути», — писал муж Нины Алексеевны в послесловии... Жалей не жалей — это был путь, типичный для нашего века... Крестный путь обманутых патриотов-эмигрантов.

Крылова Елизавета Дмитриевна, 1868—1948

Елизавета Дмитриевна Крылова была супругой академика Н. Н. Крылова, знаменитого математика, механика и кораблестроителя, основоположника теории корабля и автора работ по теории компасов, по математике, по истории науки. Сам академик умер в 1945 году в России, увенчанный всеми премиями и тремя орденами Ленина, а супруга его, как полагает о. Борис Старк, отпевавший Елизавету Дмитриевну, выехала за границу со своей дочерью и зятем — физиком П. Л. Капицей, работавшим в Англии, и домой не вернулась.

Крымов Владимир Пименович, 20. 07. 1878—6. 03. 1968

Владимир Пименович Крымов прожил на свете почти 90 лет и больше 50 из них издавал свои книги, а журналистикой занимался больше 70 лет, ибо еще студентом Петровско-Разумовской земледельческой и лесной академии он начал печататься в московских газетах, а в 30 с небольшим совершил деловую поездку в Южную Америку и не упустил при этом случая прогуляться по обеим Америкам. Впрочем, и о делах он не забывал тоже, этот поразительно деловой россиянин. Он взял подряд на печатание почтовых марок для Венесуэлы, поставлял русскому двору американские машины «линкольн», знал всех во дворцах и в деловых кругах... В 1912 году вышла его книга, в которой он собрал свои путевые очерки и фельетоны, в 1914-м — новая книга о путешествии по США и Вест-Индии, потом еще и еще. Он успел поработать коммерческим директором знаменитой газеты А. Суворина, три года издавал журнал «Столица и усадьба». В апреле 1917 года В. П. Крымов двинулся с женой в кругосветное путешествие, странствовал два года и описал свое странствие в книге «Богомолы в коробочке». В ту пору этот выходец из бедной прибалтийской семьи был уже «почти миллионером». Позднее он умножил в Берлине свое состояние удачным участием в германо-советской торговле. С приходом к власти фашистов он перебрался во Францию, поселился к пригороде Шату и волновал воображение бедных эмигрантских собратьев слухами о несметном своем богатстве. Однако он не давал себя разорить бесчисленным просителям... В годы войны помогал, впрочем, талантливому И. И. Тхоржевскому.

Он написал еще один роман в четырех книгах («За миллионами»): это имеющая автобиографический характер история человеческого обогащения, погони за деньгами, которая и вообще играет во всех его произведениях ключевую роль. Некоторые из критиков отмечали умение В. Крымова заглянуть во все уголки психологии своего героя, другие ругали его на чем свет стоит. Его произведения (а их было множество) охотно переводили в Англии. Последний свой большой роман («Завещание Мурова») он издал в Нью-Йорке в 1960 году (82 лет от роду). Крымов писал его в годы оккупации, уже почти ослепший. В том же году альманах «Мосты» напечатал его роман «Анатас», темой которого явилась парапсихология. Не только богатством своим, но и работоспособностью, и долголетием превзошел он бедных своих эмигрантских собратьев. Впрочем, эти завидные качества все же не сделали его первым писателем эмиграции.

Кудрявцев Василий Васильевич, доброволец Русской Северной армии, Опочка Псковской губ., 1890—1968

Кудрявцев Николай Васильевич, доброволец
Русской Северной армии, Опочка Псковской губ., 1883—1963

Братья Кудрявцевы прожили чуть не полвека в Париже, но на своем надгробье просили указать лишь самое главное — что они родом псковские, из милой Опочки, и что они ушли добровольцами сражаться против большевиков. Это главное, а всего и в романе не опишешь... А мне ведь доводилось бывать в Опочке — милый северный городок... Но вот в памяти только и осталось, что две пушкинские строки: «И путешествие в Опочку, И фортепьяно вечерком... ».

Кузнецов Борис Николаевич, 20. 02. 1896—10. 07. 1973

Кузнецов С. М., 28. 12. 1889—14. 10. 1955

Оба Кузнецова, хотя и не родственники, были драматические актеры, собратья по искусству, продолжавшие играть на сцене и в эмиграции.

Кузнецова Мария, 1880—1966

Мария Николаевна Кузнецова родилась в Одессе (где женщины от века были так красивы), в семье знаменитого художника Миколы Кузнецова, который написал несколько дочкиных портретов (наряду с портретами Чайковского, Шаляпина, Направника, Васнецова, Поленова) и который сам позировал многим собратьям по искусству (казак с повязкой на лбу в «Запорожцах... » Репина — это он, и палач, и дьявол на картинах того же Репина — тоже он). П. И. Чайковский и часто бывавший в одесском доме художника Илья Мечников отмечали, что девочка-то у Миколы Кузнецова растет гениальная певунья. Выйдя замуж за сына акварелиста Альберта Бенуа и переехав в Петербург, Мария начинает брать уроки у итальянского певца Марти и вскоре, в 1904 году, она дебютирует в роли Маргариты («Фауст» Гуно) в антрепризе князя Церетели. Ее приглашают на пробу голосов в Мариинский театр, и уже через год, в 1905-м, она становится солисткой прославленной Мариинки. Она растет не по дням, а по часам и напряженно учится, у всех — у мэтров, у партнеров, у Шаляпина, у Тартакова, у А. Петровского, у Направника... Она обратилась за советом о движении на сцене к Ольге Преображенской, и та открыла в ней талант балерины. Репертуар Марии Николаевны расширяется, и тут она воистину неукротима. Она первой поет партию Февронии (Римский-Корсаков) в Петербурге и Клеопатры (Ж. Массне) в Монте-Карло. Она знакомит русскую сцену с «Таис» Массне, и очарованный ею французский композитор пишет для нее оперу. В воспоминаниях поэта Пяста я наткнулся как-то на любопытную картинку довоенной петербургской жизни. К приятелю Пяста художнику Александру Головину приезжают позировать для портретов прославленные артисты: «... при мне в уютной качалке расположилась однажды знаменитая тогда М. Н. Кузнецова-Бенуа. Она была, конечно, с какою-то dame de compagnie. Была, конечно, с модною тогда микроскопической собакой на руках. Была в изумительно-прозрачном утреннем наряде, с длиннейшими рукавами, в каких-то сверхбезукоризненных лакировках с острейшими концами и бесконечной величины каблуками на ногах. Производила впечатление явления из какого-то другого (впрочем, совершенно реального) мира... ».

В начале описываемого Пястом 1908 года гастроли Кузнецовой в парижской «Гранд-Опера» прошли с бешеным успехом. Говорили, что она обогатила достижения итальянского вокала волшебной певучестью украинской речи. Потом были Монте-Карло, Лондон, Нью-Йорк, Чикаго, Южная Америка, Япония, Испания. В 1917 году она вернулась из Швеции и застала развал театра. В 1918-м она покинула Россию, а в 1919-м была солисткой сразу в двух театрах — в датском и шведском. Она решает приобрести репутацию танцовщицы, создает собственный театр миниатюр, а позднее ее новый муж, племянник композитора, банкир и миллионер Альфред Массне, помогает ей открыть в Париже свой оперный театр — «Русскую оперу». В ее театре были лучшие певцы, лучший хор и лучший балет (под руководством Фокина), работали такие режиссеры, как Санин и Евреинов, такие художники, как Билибин и Коровин... Театр Елисейских полей, где шли спектакли ее труппы, не вмещал всех желающих. Потом были Мадрид, Мюнхен, Милан, завоевание Южной Америки. В 1934 году Париж отметил тридцатилетие ее триумфов. Она поселилась в Барселоне, консультировала театры, давала уроки...

Кульман Николай Карлович, профессор, 1. 12. 1871—17. 10. 1940

В первые годы изгнания (в 1923 году) благодаря заступничеству французских славистов и возглавлявшего кабинет президента А. Мильерана Эжена Пети (на счастье эмигрантов, он был женат на первой русской адвокатессе) в Сорбонне было открыто русское историко-филологическое отделение. Курс русской литературы на нем читал профессор Николай Карлович Кульман. До приезда в Париж он уже читал лекции в Белграде и в Софии. Сын Николая Карловича стал священником, любимым настоятелем Аньерского храма (о. Мефодий Кульман), а потом помощником епископа в кафедральном соборе на рю Дарю.

Кутепов Александр Павлович, 1882—1930

Надпись на «символической», «памятной» (пустой) могиле генерала Кутепова гласит: «Памяти генерала Кутепова и его сподвижников».

Александр Павлович Кутепов окончил гимназию в Архангельске, потом пехотное училище, участвовал в русско-японской войне и был «за оказанные боевые отличия» переведен в лейб-гвардии Преображенский полк. В годы мировой войны он был награжден многими боевыми орденами, командовал в чине полковника гвардии Преображенским полком. Отдав приказ о его расформировании, А. П. Кутепов вступил в Добровольческую армию, оборонял Таганрог с одной офицерской ротой, под Екатеринодаром стал командиром Корниловского полка. После взятия Новороссийска он был назначен Черноморским военным губернатором и произведен в генерал-майоры. В 1919 году был произведен в генерал-лейтенанты «за боевые отличия» во время Харьковской операции, позднее прибыл в Крым и командовал Первой армией. При эвакуации Крыма он назначен был помощником главнокомандующего и произведен в генералы от инфантерии «за боевые отличия». В 1928 году, после смерти генерала Врангеля, великий князь Николай Николаевич поставил генерала Кутепова во главе Русского Общевоинского Союза. Генерал Кутепов возглавил тайную борьбу против большевистской России. В этой тайной войне профессионалы из ГПУ очень скоро переиграли отважного боевого генерала, засылая к нему многочисленных агентов, создавая (в рамках операций «Синдикат-2», «Трест» и др. ) фальшивые монархические союзы на советской территории, завлекая его в авантюрные операции. Врангель довольно рано понял, что Кутепов попал в ловушку, и порекомендовал ему прекратить эту бессмысленную, жертвенную, трагическую деятельность. Генерал Кутепов не внял указанию старшего по званию и продолжал играть в игры ГПУ. Обманутыми ГПУ оказались не только знаменитый Шульгин, но и племянник Врангеля «евразиец» Арапов, и многие другие. После смерти Врангеля Кутепов остался хозяином положения и продолжал эту наперед проигранную игру в терроризм. В середине января один из агентов ГПУ (де Роберти) раскрыл Кутепову, что им манипулирует советская разведка и что на него самого готовится покушение. Охрана Кутепова была усилена. На воскресенье (26 января 1930 года) генерал дал выходной своему шоферу и телохранителю и, выйдя из дома у себя в 7-м округе Парижа, отправился пешком к обедне в церковь галлиполийцев. По дороге он был похищен оперативной группой советской разведки, переправлен в Марсель на борт советского корабля, который взял курс на Новороссийск. По утверждению советской печати и «свидетелей» на московских процессах, генерал умер в пути от сердечного приступа...

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒