Б. М. Носик 8 страница

Этим доблестным поведением молодой кн. Гагарин еще раз засвидетельствовал славные традиции своей семьи».

Получив это письмо, отец Георгия князь Владимир Гагарин поплыл за море, чтоб увидеть могилу сына. Вот как рассказывает об этом кавалер креста Освобождения князь Николай Вырубов: «... князь Владимир Анатольевич, прослужив два года в русском военном флоте, вышел в отставку в 1909 году. По объявлении войны в 1914 году он добровольно, до призыва пошел в действующую армию и получил ряд боевых отличий вплоть до ордена Св. Победоносца Георгия. Вернувшись снова во флот и там закончив службу, кн. В. А. Гагарин вследствие революции был вынужден покинуть родину и поселиться на юге Франции, где и родился сын Георгий. Затем он был приглашен в Марокко для заведывания большим имением. По получении известия о трагической смерти сына единственным стремлением отца было посетить могилу его. С этой целью он 22. 2. 1946 отправился из Касабланки в Марсель для дальнейшего пути в Страсбург. На пароходе он уступил свою койку одной больной женщине и все путешествие — восемь суток — провел на палубе. Здесь он заразился тифом и скончался 23. 3. 1946 в госпитале в Париже. Отцу не удалось помолиться на могиле сына, но покоится он подле него — на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа».

Однажды, лет 20 тому назад, в Риме в гостях у сценариста и друга Феллини Тонино Гуерры мы ели приготовленные Тонино спагетти с какой-то симпатичной, хотя и левой до ужаса, французской актрисой. Говорили о всякой чепухе — о кино, о макаронах... Откуда мне было знать тогда, что эта Маша Мерил (как выяснилось, очень знаменитая актриса во Франции) была родной дочерью князя Владимира Анатольевича Гагарина (она родилась от его второго брака в 1940 году, в Рабате) и сводной сестрой героического Георгия (Юрия) Гагарина (рожденного от первого брака Владимира Анатольевича — с княжной Шереметьевой).

Кн. Гагарин Николай Николаевич, 1895—1986

На этой фотографии двадцатилетний князь (дожил он Божьей милостью до 90) Николай Николаевич Гагарин предстает в мундире Императорского Александровского лицея, из которого он был выпущен в 1915 году. Поскольку на здешнем кладбище (точно в стихах Пушкина, приуроченных к лицейской годовщине — 19 октября) сошлось сразу много былых однокашников-лицеистов, самое нам время сказать несколько слов об этом знаменитом учебном заведении, одном из трех-четырех (наряду с Пажеским корпусом, Императорским училищем правоведения, Смольным институтом благородных девиц... ) привилегированных учебных заведений для отпрысков знатных семей России. Лицей был основан в 1811 году и размещался сперва в Царском Селе. В первом его выпуске наряду с любимцем России Александром Пушкиным были будущий канцлер Горчаков и будущий адмирал Матюшкин. По стопам Горчакова послами России за границей стали еще 23 выпускника Лицея. Среди выпускников Лицея насчитываются также 74 сенатора, 48 губернаторов, 46 членов Государственного совета, 42 генерала и адмирала, 594 тайных и статских советника. В Лицее учились Салтыков-Щедрин, Я. К. Грот, Петрашевский и многие другие знаменитости.

Один из выпускников Лицея, сын виленского губернатора Д. Н. Любимова, после непродолжительного сотрудничества с нацистами ставший советским журналистом и выпустивший одну из первых московских книг об эмиграции, так вспоминал о своем Лицее: «Лицей давал среднее и высшее юридическое образование (с филологическим уклоном). Плата в этом закрытом учебном заведении была очень высокой: тысяча рублей в год, но сюда входили питание и полное обмундирование воспитанника. Особое внимание уделялось иностранным языкам... В Лицей принимались только сыновья потомственных дворян. Формально привилегии сводились к тому, что его бывшие воспитанники при зачислении на службу выгадывали один чин. Но по существу лицейские преимущества были очень велики: в лицее приобретались важные связи на всю жизнь, лицеистам открывались двери таких замкнутых учреждений, как канцелярия Министерства иностранных дел, Совета министров, государственная и кредитная служба, а оттуда, в свою очередь, открывался доступ к самым высоким постам.

Бутылочного цвета мундир, красные обшлага, серебряное шитье на воротнике, а в старших классах — золотое, треуголка, серая николаевская шинель до пят (с пелеринкой и бобровым воротником), да еще шпага в выпускной год! На фоне петербургских дворцов мы казались сами себе видением пушкинской поры. Романтическая дымка не мешала нам, впрочем, принимать как должное знаки почтения от соотечественников, которым не полагалось подавать руку, — капельдинеры, извозчики и швейцары неизменно величали каждого лицеиста “сиятельством”... ».

Остается добавить, что среди выпускников Лицея по меньшей мере 15 были выходцами из рода Голицыных, 14 — из Крупенских, 12 — из Корфов, 10 — из Врангелей, 8 — из Шаховских...

Что касается демократического пафоса любимовского описания Лицея, то любой житель демократической Франции и еще более демократических США замечал существование привилегированных школ, колледжей и университетов, позволяющих в первую очередь оказаться в замкнутом кругу «более равных». В стране победившей охлократии — СССР — тоже существовали МГИМО, МГУ, ВПШ, так что Александровский лицей не был исключением из правила...

Гуляя недавно по Петербургу, я забрел в какой-то сад на Каменноостровском и присел на скамейку в тени. Сад был замусорен, изгажен, на скамейках сидели бесцеремонные парочки и шумные компании — пили пиво, курили, матерились, совершали какие-то сделки... Оглядев внимательней изгаженный сквер и драный дворец, я понял, что судьба занесла меня ненароком в садик Александровского лицея...

Кн. Гагарина (урожд. Бурдукова) Анна Васильевна,
12. 12. 1897—1989

Анна Васильевна Бурдукова родилась во Владикавказе, в эмиграцию уехала молодой — работала то ли горничной, то ли официанткой в Болгарии (или в Турции), где ее увидел ротмистр Дмитрий Голицын. Он женился на ней и привез во Францию. Прокормить супругу помогла князю жизнь при русском старческом доме в Сент-Женевьев-де-Буа, где князь Голицын исполнял обязанности регента домовой церкви, благодаря чему Анна Васильевна попала в самое что ни на есть высшее общество, в котором получила прозвище «Просто княгиня». О происхождении прозвища рассказывает в своих похоронных мемуарах о. Борис Старк:

«Начало этого прозвища таково. К ним пришла новая работница, не то уборщица, не то сестра милосердия, и, желая познакомиться, спросила: «Как Вас зовут? », на что Анна Васильевна ответила: «Милочка, зовите меня просто княгиней». Так она «просто княгиней» и осталась в Русском Доме, где природным княжеством было не удивить».

Надо сказать, что о. Борис рассказывает о новоиспеченной княгине не без сарказма. Единственным ее достоинством он признает ее «очень красивый голос»: «Колоратурное сопрано, очень чистое и сильное... Они жили... в одном из флигелей, и, проходя мимо, можно было часто слышать, как княгиня Анна Васильевна занимается вокализами».

Все прочее в княгине вызывает меньше энтузиазма у о. Бориса Старка: «Лицо Анны Васильевны было трудно разглядеть, так как под крашеными волосами была сплошная маска из косметики. Ко мне они оба относились хорошо из-за моего происхождения и из-за моих сиятельных родственников... » (Любопытно, что «возвращенец» о. Борис Старк называет себя в своих записках «советским человеком», но происхождение и родственников поминает на каждом шагу, а рассказ о князе Голицыне и его «Просто княгине» начинает так: «Он был женат на особе с не слишком благозвучной фамилией. Кажется, он встретил ее в Константинополе, где она работала горничной в ресторане... »).

Можно отметить, что представители древнейших родов России не разделяли этих предубеждений и мужских вкусов о. Бориса, ибо через 4 года после смерти князя Голицына Анна Васильевна Бурдукова (т. е. вдовая княгиня Голицына, которая уже приближалась к 60-летию) вышла замуж за 68-летнего князя Глеба Григорьевича Гагарина, бывшего полковника кавалергардского полка (его первая жена, урожденная графиня М. Д. Граббе, княгиня Львова по матери, умерла в Биаррице в 1942 году). Нельзя сказать, что, выйдя за князя Гагарина, княгиня Анна Васильевна «пошла по понижение». Род Гагариных идет от Рюрика через второго сына киевского князя Владимира II Мономаха князя Суздальского и Ростовского Юрия (умер в 1157 году). А птичье прозвище «Гагара» первым получил в этом роду последний князь Стародубский Михаил Иванович... Вот тебе и «особа с не слишком благозвучной фамилией»...

Кн. Гагарина (урожд. баронесса Поммер-Эшее) Елизавета Николаевна, 1893—1969

Как и многие в этом подлунном мире, княгиня Е. Н. Гагарина считала, что нет выше звания, чем звание артистка, и благороднее занятия, чем служение сообществу ближних. Окончив театральную школу в Петербурге, она поступила в петербургский Малый театр, и вскоре успех актрисы Валенской (это был ее сценический псевдоним) стал так велик, что ее пригласили в престижную Александринку. А потом грянула война. Как многие русские женщины (в том числе многие аристократки), она окончила курсы Общества Святого Георгия, чтобы уйти на фронт медсестрой. Увы, война не скоро кончилась. Началась Гражданская война — против захвативших власть насильников-большевиков. Рядом со своим мужем — полковником, командиром 20-го драгунского полка князем Владимиром Николаевичем Гагариным бесстрашная медсестра, в недавнем прошлом знаменитая петербургская актриса, прошла тяжкий путь боев и отступления — до самого Кавказа. Была ранена, награждена боевой медалью. А дальше — дороги изгнания: Константинополь, Польша, Париж. Еще в Константинополе княгиня Гагарина организовала театральную труппу, один из первых эмигрантских театров русского рассеяния (их потом было много). В межвоенные годы имя актрисы, героини и подвижницы то и дело мелькает в хронике эмигрантской жизни Парижа. Но мирная передышка была недолгой: снова война, и 46-летняя княгиня — медсестра (старшая санитарная сестра) перевязывает на фронте раненых французских солдат. Она, впрочем, еще и после войны была сестрой милосердия в парижском Красном Кресте...

Газданов Гайто (Georges), 1903—1971

О писателе Гайто Газданове я часто слышал от своей приятельницы Татьяны Осоргиной-Бакуниной, что это был человек прекрасный. Зная о взыскательной строгости Татьяны Алексеевны и слыша от нее такой отзыв о ком-нибудь, я должен был понимать, что речь идет о благородном человеке, о джентльмене, вдобавок о друге покойного мужа Татьяны — Михаила Осоргина, а может, даже и о франк-масоне. Гайто Газданов, кажется, соединял все эти высокие качества. Вдобавок он был большой писатель. Он был одним из двух крупнейших писателей, порожденных русской эмиграцией и начавших писать за границей. Первым обычно называют Набокова, вторым Газданова. Ревнивый Набоков и сам высоко ценил Газданова, ценил его прозу, упоминал его как бы ненароком в своих произведениях... При этом Газданов не был таким «счастливчиком», каким был Набоков. За спиной у него не стояли преданные отцовские друзья и отцовская репутация, как у Набокова, ему пришлось воевать, а когда он покинул Россию, он был моложе, беднее и необразованнее Набокова. Позднее у него была добрая милая жена-гречанка, но такие беззаветные и бестрепетные служительницы мужниного таланта и русской музы, какой была Вера Слоним-Набокова, встречаются и в России нечасто... Так что Газданову пришлось пережить все невзгоды эмигрантской судьбы — и работать в порту грузчиком, и мыть паровозы, и ночевать под мостом. В течение почти четверти века знаменитый эмигрантский писатель Гайто Газданов был ночным таксистом. А еще он воевал в отличие от Набокова — сперва в армии Врангеля, потом в Сопротивлении, в подполье, когда немцы были в Париже...

Он учился урывками, на медные деньги, потому что на войну с большевиками он ушел после седьмого класса гимназии... Однако природа наделила этого русскоязычного осетина недюжинным талантом, а судьба изредка посылала ему удачи, чтоб не окончательно упал духом. Так после Галлиполи девятнадцатилетний белогвардеец Газданов случайно встретил в Константинополе кузину Аврору Газданову, балерину, которая помогла ему поступить в русскую гимназию. Гимназия переехала в Болгарию, но Газданов сумел ее закончить, а в Сорбонну поступил только в начале тридцатых, когда был уже знаменитым и нищим эмигрантским писателем, автором нашумевшего романа «Вечер у Клэр».

Четыре года он изучал историю литературы, философию, экономику в Сорбонне, но пережил настоящее отчаяние в середине 30-хгодов. До него дошли слухи о болезни матушки, которая осталась во Владикавказе, у него больше не было сил. Именно тогда он напечатал в «Современных записках» свой отчаянный очерк про обреченность молодой эмигрантской литературы. Именно тогда стал просить Горького (высоко оценившего его знаменитый роман) похлопотать о его возвращении, хотя многое понимал про тогдашнюю подневольную Россию. Он никуда не уехал (да и Горького вскоре убрали с пути хозяева). Может, его морально поддержал Осоргин, который привел его к масонам для «строительства внутреннего храма», ибо душевный кризис было даже труднее пережить, чем скудость и полуголодную жизнь. В конце 30-х годов Газданов принес присягу Франции и воевал снова.

Во время немецкой оккупации Газданов вместе с женой Фаиной Ламзаки примкнул к Сопротивлению. Он выпускал подпольный листок, что было, конечно, смертельно опасным. Под влиянием послевоенного подъема русского патриотизма, советских побед и долгого, неуклонного полевения русских масонских лож Газданов садится сразу после войны за новый роман («На французской земле»). На рабочем столе у него были не «Севастопольские рассказы» или «Последний из удеге», а Пруст и «Вечер у Клэр», но и его «Молодая гвардия» была достаточно далека от военной реальности, ибо робкое полупроцентное французской Сопротивление вырастает в ней до размеров всенародной волны, а советские профессиональные разведчики предстают как некие мстители, упрямо бредущие на Запад сквозь европейскую ночь. Военный роман Газданова затрагивает малоизвестную тему существования советских отрядов на французской территории, но вряд ли может служить подспорьем для историка. Роман очень скоро вышел по-французски, почти не был замечен и лишь полвека спустя появился в оригинале в России. Похоже, что взгляды самого Газданова на «эволюцию большевизма» и на собственный роман претерпели изменение уже вскоре после выхода в свет этой книги. Возможно, именно поэтому в послевоенном своем докладе «Писатель и коллектив», прочитанном в масонской ложе «Северная звезда» (где ж и поговорить с грамотными людьми о литературе, как не в ложе? ), Газданов уже в 1946 году, как сообщает А. Серков, «выступил с позиций индивидуализма», а в следующем своем литературном докладе в ложе заявил, что художественное произведение должно выдержать дистанцию с описываемым историческим событием. То-есть, не надо назавтра после Бородинской битвы садиться за «Войну и мир». Ну, а выдержав дистанцию и оглядевшись, вчерашний певец таинственных комиссаров досточтимый брат Газданов и вовсе сообщил своим медленнее, чем он, созревавшим братьям по ложе удивительные вещи. К тому времени, как его вернувшихся на родину русских друзей из бригады Сопротивления советские органы уже великодушно разместили в лагерных бараках ГУЛАГа (то-есть, к весне 1948 года), оратор масонской ложи «Северная звезда» Г. Газданов выступил с докладом «Советская проблема (новый правящий класс)», в котором он, проанализировав сообщения о ситуации в СССР, приходил выводу, что в ближайшее время никаких положительных изменений в Стране Советов, похоже, не предвидится и оттого стремление части русских эмигрантов вернуться на родину является результатом утопических мечтаний. Еще через пять лет, окончательно утвердившись в этом мнении, Газданов уехал в Мюнхен, где он до конца жизни работал на радио-станции «Свобода» (и даже руководил ее русской редакцией). Конечно, работа на радио отнимала много времени, но вечная нужда отступила, да и на прозу Газданов все же находил время. Вышел его новый роман «Призрак Александра Вольфа», который был переведен на четыре языка.

В 60-е годы Газданов прочел в масонской ложе интересные доклады о Гоголе и Чехове. Умер он в 1971 году, не дописав свой последний роман. Прозу его, вполне сложную и современную, многие критики считают менее «сделанной», чем набоковская проза, находят в ней меньше блеска. Но есть критики, которые видят в ней больше доброты, морального трепета, лиризма...

Подобно Бунину, Газданов постоянно ощущал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти». Оставалось лишь, как всякому писателю, уповать на милость Божию и бессмертие родного слова, которому он посвятил жизнь...

Недавно на могиле Гайто Газданова был установлен новый памятник. Имя писателя известно теперь и в России, и в Осетии, и в далеких заокеанских университетах...

Гакен Николай Александрович, general, 11. 04. 1865—5. 04. 1944

Гакен (урожд. Старикова) Ольга Николаевна, 2. 05. 1870—19. 04. 1944

В своем мемуарном «Синодике» священник Русского дома о. Борис Старк рассказывает о трогательной любви и смерти супругов Гакенов, живших на втором этаже (или «во втором этаже») старческого дома: «Она уж давно лежала больной, а муж неизменно приходил в церковь с клетчатым пледом на плечах, как английский лорд. Они были чрезвычайно дружны, и, видя, как жена постепенно угасает, генерал заранее страдал, как он останется без жены. Их трогательная взаимная любовь напоминала старосветских помещиков...

Как-то, когда больной старушке было особенно плохо, после моего посещения муж вышел в коридор и со слезами стал говорить мне, что вот она уже без сознания, скоро умрет, и он не видит, как может быть без нее. Я подбодрил его, как мог. На другое утро, приехав в Русский дом, я увидел свет в покойницкой и спросил, кто умер. Мне ответили: «Гакен». Ну, этого можно было ждать, еще вчера она была так плоха... «Да нет! Умерла не она, а внезапно умер сам генерал... » Это было совершенно невероятно. Ничего, кроме подавленного состояния, не предвещало скорую смерть. Комната Гакенов находилась почти над самой домовой церковью, но старушка была без сознания и не слышала ни отпевания мужа, ни то, как его выносили из храма почти из-под ее окон. Так Господь пожалел этих достойных супругов и не дал фактически ни одному пережить другого. Лежат они в одной могиле».

(Вы, наверное, отметили, что Ольга Николаевна пережила мужа на две недели. )

Галахов Николай Павлович, губернатор Витебска, 1855—1936

Галахова (ур. Шеншина) Ольга Васильевна, 1862—1947

Галахова (ур. Вырубова) Мария, 1885—1941

Галахов Александр Николаевич, 1884—1928

Галахов Николай Александрович, 1911—1965

Галахова Кира Николаевна, 1886—1967

Со своими родственниками, которые покоятся в этой могиле, знакомил меня мой старый парижский знакомый Николай Васильевич Вырубов. Мы сидели в его элегантном, просторном, увешанном картинами кабинете на авеню Иены и говорили о тех, кто давно уже довольствуется тесным коммунальным прибежищем на русском кладбище. Галаховы были родней Вырубову со стороны его матушки, урожденной Галаховой.

— Вы, наверное, заметили, — сказал Вырубов, — как мало воображения было у девушек из нашей семьи: девицы Галаховы выходили замуж за Вырубовых, а девицы Вырубовы — за Галаховых...

— Но это происходило только в двух-трех последних поколениях, вот ведь Ваш дедушка...

Николай Васильевич признал, что мое глубокомысленное наблюдение было верным. Его дедушка с материнской стороны Николай Павлович Галахов (который был не только витебским, но и орловским губернатором, а также камергером Высочайшего двора) женился на девице Ольге Васильевне Шеншиной, которая приходилась племянницей поэту Шеншину-Фету, а также племянницей писателю Ивану Тургеневу. Таким образом, тургеневское имение Спасское-Лутовиново досталось сестрам Галаховым (Марии и Кире), и Николай Васильевич Вырубов провел там детство.

— Сейчас там музей, — сказал мне Николай Васильевич, вполне признающий справедливость такого устройства...

Сын Николая Павловича и Ольги Васильевны (то есть дядя Николая Васильевича по матери) Александр Николаевич Галахов был ротмистром конного Кабардинского полка Дикой дивизии.

Здесь же похоронен его сын Николай Александрович, чей век был не слишком долог...

Галич (Гинзбург) Александр Аркадьевич, 19. 10. 1919—28. 07. 1977

Я знал этого милого, обаятельного, красивого и талантливого человека в Москве в «звездный час» его судьбы — в конце 60-х —начале 70-х, незадолго до его эмиграции. Но уверен, что это мое короткое знакомство с ним ничего не прибавило к тому, что я знал о нем раньше, заочно. Ибо хотя я и успел за этот год оценить его доброту и терпимость, его обаяние, его блестящую речь, его пение в узком, интимном кругу, это «реальное» общение дало мне все же меньше эмоций, чем сотни часов, проведенных у магнитофона, бесконечно певшего его голосом, чем это мое общение один на один с «настоящим» Галичем, или даже встречи на улице с «его» героями (и особенно — его героинями: они были все очень трогательными), чем обнаружение в своей собственной речи «его» неотвязной лексики.

Мне кажется, в жизни его тогда произошло чудо. Конечно, еще и раньше 60-х он был московский писатель, известный драматург, процветающий кинодраматург, лауреат и так далее, и даже в 30-е годы (как рассказывал мне один друг, его одноклассник) он уже был красивый, артистичный московский мальчик Саша Гинзбург, но он еще не был тогда Галичем. Конечно, он что-то декламировал, что-то писал (пьеса «Вас вызывает Таймыр», написанная вместе с К. Ф. Исаевым, и еще десяток пьес, сценарий «Верные друзья» и еще две дюжины сценариев), что-то ставил где-то, даже пел что-то, но все это было ненастоящее, вернее, такое, как у всех, или почти как у всех, может, чуть лучше или чуть честнее — и пьесы, и сценарии, и стихи... Но в конце 60-х годов он вдруг запел свое, совсем свое (он говорил мне, что это другое началось с «Милиционерши Леночки»), и Москва словно сошла с ума. Через несколько лет после блистательного Окуджавы появился в России новый прекрасный «бард», другой, конечно, но тоже замечательный — остроумный, злой, добрый, трогательный, лиричный... «Облака плывут, облака... »

И вот помню, как у нас в сценарной студии при московском Доме кино объявили, что со следующей недели курс у нас будет вести не А. Гребнев, а Галич, тот самый Галич... Пришла наконец следующая, долгожданная неделя, и он вошел в класс... Я испытал шок... Я даже не знаю, чего я ждал. Что войдет обглоданный тундрой (той, что он «кайлом ковырял») зек с железными зубами? Не знаю: я его никогда не видел. Вошел красивый усатый человек в замше, с трубкой, пахнущий дорогим табаком, дорогим коньяком и одеколоном... И я понял, что он был еще какой-нибудь год тому назад просто преуспевающий драматург, просто богатый сценарист (сколько их! ) — но вот Господь избрал именно его, чтобы он все это нам рассказал, напел то, что он поет, Господь дал ему талант, послал его к нам, а нас к нему, чтоб мы слушали, открыв рот, боясь проронить слово... Это был его звездный час — он больше не повторился. В тот год мы летали вмести с ним в Ленинград, во Фрунзе, мы много общались — его нельзя было не любить, несмотря на его киношные замашки, на смешное и симпатичное (оно ему шло) пижонство... Он слетал тогда в Новосибирский научный городок, где ему присудили премию (не нобелевскую, но свою, молодежно-интеллигентскую) — слава его была в зените.

И вдруг какой-то высокий цековский чин услышал у себя дома его песни (младшее поколение новой партийной знати тоже под них «балдело») — и поднялся скандал. Галича исключили из Союза кинематографистов. Коммунистический тиран и его органы зашевелились: было страшно. Робкий от природы, я все же позвонил ему в тот вечер. Какая-то женщина сказала, что учитель не подходит, но спросила, что я хочу ему передать. Я сказал, что мы его любим и чтоб он наплевал на «их кино» и на «их союз». Позднее я прочитал у Раисы Орловой, что это она отвечала на звонки в тот вечер и записывала имена звонивших... Галич уехал в эмиграцию, в Париж. Он любил этот город, его улицы и кафе. Он выступал здесь по радио, он ездил на гастроли, он ни в чем не нуждался, кроме обмирающих от восторга залов и кухонь — в Москве, в Новосибирске... Он даже выпустил сборник стихов... Но его «звездный час» больше не повторился... Вернее, новая слава пришла к нему, но это было уже в конце восьмидесятых, в «перестройку». Его тогда уже не было в живых. Он погиб нелепо и случайно. А может, и не случайно... И то, что мир наш пустеет с годами, с возрастом поколения, это тоже не случайно. Галич ведь и сам давно жаловался под перебор гитары: «Уходят друзья и уходят друзья... в осенние дни и в весенние дни... ». Он ушел в неурочный декабрьский день 1977 года. В Париже, где и декабря-то настоящего не бывает. Как на десятках эмигрантских могил, на его надгробье евангельский текст: «Блаженны изгнанные за правду... ». Господи, прости и гонителям тоже, бо не ведали, что творят...

Супруга его прожила еще десяток лет в Париже. Я встречал ее в русской библиотеке — одинокую, потерянную...

Гарина (урожд. Вонковская) Софья Дмитриевна, 1897—1991

Софья Дмитриевна работала главной закройщицей в доме моды «Лор Белен» под началом балерины Тамары Гамзакурдиа. Она могла бы обшивать и россиянок в России, но так красивая одежда была тогда объявлена буржуазным предрассудком. Да и не на что стало русским одеваться. Помню, у моей бедной, красивой мамочки не было за всю жизнь ни одного красивого платья...

Работящая эмигрантка Софья Дмитриевна Гарина прожила 94 года. Из них 90 пришлись на страшный ХХ век...

Георгий, архиепископ, 27. 04. 1893—22. 03. 1981

Архиепископ Георгий (Тарасов) был по образованию инженер-химик. В годы Первой мировой войны он окончил курсы авиаторов и в 1916 году послан был во Францию для изучения военной авиации. Здесь он поступил добровольцем во французскую авиацию, а демобилизовавшись, остался в Бельгии, где в 1940 году был рукоположен в священники. Был вначале в Брюсселе помощником о. Александра, и митрополит Евлогий так рассказывал об этом: «Другим помощником был священник Георгий Тарасов, прекрасный, кроткий, высоконравственный пастырь; он имел такую же прекрасную жену-христианку, которая всецело отдала себя служению Христу и церкви; к сожалению, она скоро умерла».

В 1953 году о. Георгий был уже епископом, а после смерти митрополита Владимира в 1959 году стал архиепископом Франции и Западной Европы.

Георгий (Вагнер), архиепископ, 1930—1993

Отец Георгий (Вагнер) родился в протестантской семье в Берлине. Позднее мать его перешла в православие, а о. Георгий, закончив Богословский институт в Париже, остался преподавать в нем. В 50-е годы он был священником в православной берлинской церкви и учился на философском факультете университета в Западном Берлине. После смерти архиепископа Георгия (Тарасова) стал его преемником — архиепископом Франции и Западной Европы.

Гефтер Александр Александрович, писатель и художник, 1885—1956

В 1932 году Военно-морским союзом в Париже была издана книга стихов А. А. Гефтера «В море корабли». За ней последовали изданный в Брюсселе роман Гефтера «Игорь и Марина», сборник рассказов «Мояна», вышедший в Риге, а также напечатанный в Париже роман «Секретный курьер» и другие книги. Коллеги по русскому рассеянию (не только почтенный П. Пильский, но и молодые парижане Ю. Мандельштам и Б. Сосинский) неизменно откликались в печати на новые книги А. Гефтера.

После войны А. Гефтер (как и многие другие масоны — Н. Рощин, М. Струве, Н. Муравьев, А. Ладинский, Л. Зуров) сотрудничал в просоветских газетах «Русский патриот» и «Советский патриот», а в 1945 году даже сделал в ложе «Юпитер» доклад на модную тему — о вождях народа. Однако позднее он вернулся к своему любимому предмету и рассказывал в ложе о символах. Вот как сообщает об одном из его докладов историк масонства А. И. Серков:

«18 марта 1948 г. на заседании лож Юпитер, Гермес, Гамаюн и Лотос с энтузиазмом поэта и художника А. А. Гефтер в докладе «Поэзия символов» развил идею о связи красоты и гармонии с тайнами мироздания. Он считал, что великие символы, например, крест, всегда устремлены в вечность и призывают человека к высшим духовным ценностям, требуя от него предельной искренности и согласия с совестью».

Гиппиус-Мережковская Зинаида Николаевна,
20. 11. 1869—9. 09. 1945

10 сентября 1945 года, преодолев свой страх перед покойниками и похоронами, 75-летний Бунин пришел на панихиду по З. Н. Гиппиус, а потом рассказал жене:

«50 лет тому назад я в первый раз выступал в Петербурге и в первый раз видел ее. Она была вся в белом, с рукавами до полу и когда поднимала руки — было похоже на крылья. Это было, когда она читала: «Я люблю себя, как Бога! » и зал разделился — свистки и гром аплодисментов. — И вот, красивая, молодая, а сейчас худенькая старушка... ».

В том самом 1895-м, о котором вспоминал Бунин, к 26-летней Зинаиде Гиппиус, начавшей печататься девятнадцати лет от роду, пришла громкая слава поэта, и она заняла почетное место среди русских символистов, среди самых столпов «декадентства». В 1889 году двадцатилетняя Зинаида Николаевна Гиппиус (отец ее был из давно обрусевших немцев) вышла замуж за 24-летнего, едва закончившего университет Дмитрия Сергеевича Мережковского, с которым и прожила всю долгую жизнь. После его смерти она вспоминала: «Мы прожили с Д. С. Мережковским 52 года, не разлучаясь со дня нашей свадьбы в Тифлисе ни разу, ни на один день». Вряд ли это был традиционный брак, из тех, от которых рождаются дети, но они ведь и люди были необычные. (Письма Гиппиус к Берберовой, выпущенные в свет последней, показались мне любовными письмами. Любовным треугольником часто называли и тройственный союз четы Мережковских с Д. Философовым или с В. Злобиным. ) И все же этот брак, этот духовный, идейный, литературный союз, оказался на редкость прочным, надежным и долговечным.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒