ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГЛАВА ПЯТАЯ

Итак, отец Грандье был обвинен в колдовстве, а урсулинки страдали, осаждаемые бесами. Когда мы читаем хронику тех далеких времен, нам трудно сдержать улыбку. Но прежде чем рассмеяться, давайте посмотрим, что представляли собой подобные обвинения в первой половине семнадцатого столетия. В ту пору колдовство считалось уголовным преступлением, так что для начала разберем юридический аспект этой проблемы. Знаменитый английский законник конца царствования королевы Елизаветы и начала царствования короля Якова I сэр Эдвард Коук дал такое определение колдуну: «Особа, которая вступает в сношения с Диаволом, дабы заручиться его советом либо содействием». По Статуту 1563 года колдовство и ведьмачество каралось смертной казнью лишь в том случае, если суд мог доказать, что обвиняемый покушался на чью-то жизнь. Но в первый год правления короля Якова был принят другой закон, более суровый. Начиная с 1603 года, преступлением, заслуживающим смертной казни, считалось уже не убийство при помощи нечистой силы, а сама принадлежность к ведьмовству. Даже если колдовство носило самый невинный характер (например, прорицание будущего) или производилось на благо людей (лечение при помощи заговоров и заклятий), преступление от этого не становилось менее тяжким. Достаточно было доказать, что данное действие свершилось «при содействии Диавола» либо при помощи сатанинского колдовства, и обвиняемый был обречен на смерть.

Таков был английский, то есть протестантский закон. Он полностью соответствовал каноническому закону и традициям католических стран. Крамер и Шпренгер, доминиканские теологи, написавшие трактат «Malleus Maleficarum» (в течение почти двух столетий этот трактат был главным учебным пособием для всех охотников за ведьмами как католических, так и протестантских), цитируют многих авторитетных авторов, желая доказать, что все ведьмы, предсказатели, колдуны и маги заслуживают смертной казни. «Ибо ведьмовство является актом измены против величия Господа. Посему их (обвиняемых) следует подвергать пыткам, чтобы принудить к признанию. По обвинению в колдовстве пытке может быть подвергнут всякий человек, какого бы ранга и звания он ни был. И всякий, даже уже признавшийся в своем преступлении, должен быть отправлен на дыбу и предан всем прочим предписанным законом истязаниям, дабы он понес кару, соответствующую свершенному злодеянию».

За этими законами стоит идущая с незапамятных времен традиция, согласно которой общество должно было свято верить в то, что дьявол — Князь этого мира, заклятый враг Господа и его детей, а также сеятель зла и раздора между людьми. Иногда дьявол действует собственными средствами, но бывает и так, что он использует помощь смертных. «Ежели же спросить, какой из этих способов дьяволу больше по вкусу — вредить Божьим созданиям своими силами либо прибегать к помощи ведьмаков, — то тут нечего и сомневаться: конечно же, помощь колдунов Нечистому по нраву куда больше. Во-первых, тем самым Сатана наносит еще большую обиду Господу, узурпируя власть над одним из созданий Божьих. А во-вторых, поскольку Господь чувствует себя оскорбленным, Он дает Дьяволу больше власти вредить людям. В-третьих. Дьяволу выгодно, что он губит еще одну христианскую душу».

(На заре христианства и в средние века) к колдунам и их клиентам относились так же, как в двадцатом веке к «врагам народа»: евреям при Гитлере, капиталистам при Сталине, коммунистам и левым в США. Их воспринимали как агентов враждебного государства — в лучшем случае, антипатриотов, а в худшем — предателей и еретиков. Этим метафизическим квислингам¹ минувших эпох смерть грозила точно так же, как сегодня она гро-

¹ Квислинг Видкун (1887—1945) — лидер норвежских фашистов. Сотрудничал с гитлеровцами, после поражения Германии был казнен по приговору суда.

зит политическим «дьяволопоклонникам», которых в одних странах называют коммунистами, а в других империалистами. В либеральном девятнадцатом веке историки, подобные Мишле, отказывались понимать предков, обращавшихся с колдунами таким жестоким образом. Благонамеренные историки слишком сурово относились к прошлому человечества. И слишком оптимистически оценивали будущее — то есть нашу эпоху. Это были рационалисты, воображавшие, что крах традиционной религии положит конец преследованиям инакомыслящих, искоренению еретиков и ведьм. Однако, оглядываясь назад из нашего времени, мы видим, что религиозные преступления могут происходить и без веры в сверхъестественное. Самые убежденные материалисты готовы свято верить в идеи, которые они сами себе и выдумали; самые заядлые гуманисты способны преследовать своих противников с такой же яростью, с какой некогда инквизиторы расправлялись с пособниками вездесущего Сатаны. Подобная практика существует с незапамятных времен; она гораздо древнее любых человеческих верований. В наши дни мало кто верит в дьявола, но это не мешает людям подчас вести себя точно так же, как вели себя наши предки, не сомневавшиеся в существовании Врага Рода Человеческого. Чтобы оправдать свою нетерпимость, люди предают теориям статус догмы, превращают законы в нравственный кодекс, политических вождей в богов, а всех несогласных объявляют воплощением дьявола. Это языческое воплощение частного в абсолютное, и человеческого в божественное позволяет верующему предаваться самым гнусным занятиям, сохраняя при этом чистую совесть и свято веря, что все эти зверства совершаются во имя высшего добра. Когда же верования эпохи устаревают и начинают казаться нелепыми, человек выдумывает себе новую религию, и извечное безумие продолжается, нося привычную маску законности, идеализма и веры.

В принципе, законы, касавшиеся колдовства, были предельно просты. Всякий, замеченный в сношениях с дьяволом, подлежал смертной казни. Для того чтобы описать, как эти законы применялись на практике, понадобилось бы слишком много места. Достаточно будет сказать, что, несмотря на явную предубежденность некоторых судей, все же много было таких, кто проводил разбирательство честно. Но даже честный суд, по нынешним западным понятиям, представлял собой чудовищную карикатуру на справедливость. Читаем в «Malleus Maleficarum»: «Законы требуют, чтобы был выслушан всякий свидетель, дающий показания против обвиняемого». В число свидетелей попадал кто угодно, включая малолетних детей, а также злейших врагов обвиняемого. В ход шли любые доказательства: сплетни, голословные утверждения, предположения, описание снов, а также признания, вырванные у «одержимых». Для получения этих признаний пытка использовалась почти всегда. Кроме того, в порядке вещей были и ложные обещания относительно приговора. В «Malleus Maleficarum» проблема ложных обещаний обсуждается вдумчиво и обстоятельно. Существуют три возможных альтернативы. Если судья выбирает первую из них, он может пообещать обвиняемому сохранение жизни (при условии, что тот выдаст своих соучастников) и сдержать это обещание. Единственная уловка здесь состоит в том, что обвиняемый надеется на относительно легкую кару, а вместо этого попадает в пожизненное заключение, на хлеб и воду.

Вторая альтернатива состояла в следующем: «Можно посадить ведьму в тюрьму, не умерщвляя ее, как и было обещано, а потом, некоторое время спустя, все-таки предать ее огню».

«Третья возможность состоит в том, что судья со спокойной совестью обещает ведьме сохранить жизнь, а потом устраивает так, что приговор выносит не он, а другой судья, который никаких обещаний не давал».

(Особое внимание обращает на себя выражение «со спокойной совестью»! Намеренная ложь подвергает душу лгущего смертельной опасности. Поэтому, если уж необходимо солгать, то нужно позаботиться о том, чтобы все выглядело пристойно — и для людей, и для Господа — иначе Он ни за что не пустит тебя в Царствие Небесное).

С точки зрения современного западного человека, самым абсурдным аспектом средневекового судебного процесса было то, что любые необычные обстоятельства непременно приписывались дьявольскому вмешательству. Например, вот как проходил процесс над ведьмами в Англии, в 1664 году, под председательством сэра Мэтью Хейла, впоследствии главного судьи королевства. Ведьма, которую приговорили к повешению, поссорилась с соседом и произнесла в его адрес какие-то угрозы. Вскоре, как показал свидетель, «на его свиней напала странная хвороба — поросята нарождались на свет, но тут же издыхали». И это еще не все. Чуть позже на беднягу «обрушились вши невероятной величины». Против столь устрашающих паразитов обычные средства борьбы не помогали, и поэтому свидетель был вынужден сжечь два лучших своих костюма. Сэр Мэтью Хейл слыл справедливым судьей, человеком умеренным, благоразумным, ученым, светочем литературы и юриспруденции. Просто невероятно, что он мог всерьез принять такие доказательства, однако факт остается фактом. Причина, вероятно, состояла в том, что Хейл был человеком исключительно благочестивым. В ту далекую эпоху благочестие подразумевало веру в дьявола и требовало истребления всех его приспешников. Иудео-христианская традиция была вся построена на вере в сверхъестественные события, поэтому проклятья старухи, смерть новорожденных поросят и появление огромных вшей вполне могут быть причислены к злым проискам Сатаны и его приспешников.

Судебная практика взяла на вооружение не только сведения о дьяволах и колдунах, содержащиеся в Библии, но и целый ряд широко распространенных суеверий, к которым судьи относились столь же почтительно, как к Священному Писанию. Например, вплоть до конца семнадцатого века все инквизиторы и большинство гражданских судей-магистратов свято верили в так называемые физические доказательства ведьмовства. Нет ли на теле у обвиняемого каких-нибудь необычных метин? Может быть, есть участки кожи, не чувствительные к уколу иглой? Более же всего ценились «дьяволовы сосцы», то есть дополнительные рудиментарные соски, при помощи которых ведьма могла бы вскормить жабу или черную кошку. Те, у кого такие соски обнаруживались, автоматически попадали в разряд ведьм. Всякий знал, что именно так выглядит печать, которой дьявол метит своих слуг. (Поскольку девять процентов мужчин и почти пять процентов женщин рождаются с рудиментарными сосками, недостатка в жертвах у судей не было. Природа делала свои маленькие ошибки, а судьи толковали их по своему разумению).

Было еще три весьма распространенных суеверия, каждое из которых послужило причиной неисчислимого количества трагедий. Наши предки верили, что ведьмы при помощи дьявола могут накликать бурю, вызывать болезнь и делать мужчин импотентами. В «Malleus Maleficarum» Крамер и Шпренгер пишут об этих явлениях как об общеизвестных фактах, подтверждаемых не только человеческим опытом, но и авторитетом ведущих медиков. «Святой Фома, комментируя «Книгу Иова», пишет: «Следует признать, что, с соизволения Господа, дьяволы могут нарушать безмятежность воздуха, поднимать ветер и обрушивать пламень с небес. Ибо, хотя вещественные тела изменяют свою форму не по команде ангелов, неважно, добрых или злых, а лишь по воле Бога Творца, все же существуют сферы, в которых материя повинуется эфиру… Например, ветры, дождь и прочие подобные движения воздуха происходят из-за перемещения паров, источаемых землей или водой; стало быть, силы дьявола вполне достаточно, чтобы направлять эти процессы». Так утверждает Святой Фома.

Что касается болезней, то «ведьмы способны вызывать любую из них, вплоть до проказы и падучей. Это подтверждается и мнением ученых лекарей».

Лекарей поддерживают и почтенные авторы трактата: «Нам тоже не раз приходилось видеть, как на людей наводят порчу через падучую или припадочную болезнь, используя для этого яйца, захороненные вместе с покойником, в особенности если сей покойник был колдуном… Обычно такие яйца дают тому, кого хотят извести, в еде или питье».

Что касается импотенции, то тут наши авторы проводят решительное различие между естественной импотенцией и сверхъестественной. Естественная импотенция — это когда мужчина не способен иметь половые сношения ни с кем из представителей противоположного пола. Сверхъестественная импотенция вызывается магическими заклинаниями, и состоит она в том, что мужчина не способен иметь половые сношения с одной-единственной женщиной (обычно с собственной женой), в то время как со всеми прочими представительницами слабого пола он продолжает оставаться полноценным мужчиной. Следует отметить, пишут авторы, что Господь особенно часто позволяет колдунам покушаться на детородную силу, поскольку именно в сей сфере человеческой жизни со времен Грехопадения чаще всего происходят «величайшие из бесчинств, свойственных роду человеческому».

Однако бури происходят часто, избирательная импотенция — тоже не редкость, да и в болезнях у людей никогда недостатка не было. В мире, где закон, теология и общественное мнение сходились в том, что вину за эти несчастья следует возложить на колдунов, вовсю процветали шпионство, доносительство и сведение личных счетов с помощью ложных обвинений. В разгар охоты на ведьм в шестнадцатом веке, жизнь в некоторых регионах Германии была очень похожа на то, что происходило в этой стране четырьмя веками позже, при фашистах, или на то, что происходит в странах, недавно попавших в коммунистическую сферу влияния.

Под воздействием пытки, ложно понятого чувства долга либо истерического порыва человек мог обвинить в колдовстве собственную жену, подруга возводила напраслину на подругу, дети на родителей, слуги на хозяев. И это не единственное зло, вызванное охотой на ведьм. Постоянные предостережения о колдовстве и кознях дьявола действовали на психику многих людей самым пагубным образом. Кто-то попросту сходил с ума, были и такие, кого сверхъестественный ужас сводил в преждевременную могилу. Но находились и те, кто использовал предрассудки и суеверия в собственных интересах — люди честолюбивые и мстительные. Исторические персонажи, вроде Босуэлла¹ или мадам де Монтеспан², прибегали к черной магии, не останавливаясь ни перед какими злодеяниями. Если кто-то чувствовал себя обиженным или ущемленным, если испытывал ненависть к обществу в целом или каким-то конкретным его представителям, то вполне естественным способом сведения счетов казалось обращение за помощью к Сатане, который, если верить святому Фоме и прочим святым отцам, мог оказать помощь и покровительство в самых черных делах.

Постоянно толкуя о дьяволе и относясь к колдовству как к тягчайшему преступлению, теологи и инквизито-

¹ Джеймс Босуэлл (1535—1578) — третий муж Марии Стюарт, королевы Шотландской. Современники обвиняли его в колдовстве и чернокнижии.

Маркиза Франсуаза де Монтеспан (1641 —1707) — фаворитка Людовика XIV. Обвинялась в отравлениях и поклонении Сатане.

ры, по сути дела, всячески пропагандировали веру в Нечистого и способствовали распространению тех самых преступлений, с которыми так неистово боролись. Начиная с восемнадцатого века колдовство перестало считаться важной общественной проблемой. Вскоре после этого оно отошло в прошлое — именно потому, что власти перестали придавать ему значение. Чем меньше преследовали колдунов, тем меньше возникало желающих заняться этим опасным ремеслом. Государство перефокусировало свое внимание из сферы сверхъестественного в сферу обычного. Начиная примерно с 1700 года и вплоть до настоящего времени все «охоты на ведьм» в западном мире носили вполне земной характер. Зло перестало быть чем-то метафизическим, оно переместилось в политику или экономику. В наши дни Зло (ибо все мы позитивисты и любим называть то, что нам не нравится, «злом») находит своих приспешников не среди магов и колдунов, а среди представителей ненавистных наций или классов. Причинно-следственный механизм общественной ненависти изменился, но гонений и несправедливостей от этого меньше не стало.

Как мы уже видели, церковь относилась к колдовству как к преступлению ужасному, но совершенно реальному. Поэтому и закон действовал в соответствии с этим догматом. До какой степени общественное мнение совпадало с официальной точкой зрения? Мы можем судить о взглядах неграмотного и невежественного большинства лишь по историческим хроникам людей ученых.

В главе, посвященной колдовской порче домашнего скота, трактат «Malleus Maleficarum» содержит любопытные сведения о жизни средневековой деревни, по которой с такой ностальгией вздыхают некоторые из сентименталистов позднейших времен. В трактате сказано: «В любой самой маленькой деревне непременно найдутся крестьянки, которые при помощи заклятий портят молочных коров у своих соседок, а нередко и губят чужую скотину». Четыре поколения спустя английские священники Джордж Гиффорд и Сэмюэл Харснет описывают сельскую жизнь тогдашнего общества, охваченного суеверной истерией примерно так же: «Если какая женщина затаит зло на свою соседку, а с той случится некое худо, то у жителей возникает подозрение. Потом, через несколько лет, она поссорится еще с кем-нибудь, и к тому человеку тоже приходит лихо. Люди видят это и запоминают. Все начинают говорить, что матушка такая-то — ведьма… Все теперь боятся ее, соседи не смеют сказать ей дурного слова, хотя более всего желали бы видеть ее повешенной. Потом кто-то заболевает, и соседи приходят к нему и спрашивают: «Скажи, сосед, — говорят они, — не подозреваешь ли ты дурного сглаза? Не прогневал ли ты чем матушку такую-то? » Тот говорит: «Ваша правда, соседи. Я никогда ее не любил. Не знаю, чем я ее прогневил, разве что вот моя жена… Она просила ее, и я тоже просил, чтобы матушка такая-то не пускала кур в мой огород… Видно, за это она меня и околдовала». Тут уж все окончательно уверяются, что эта женщина — колдунья… Кто-то видел, как из ее дома в соседний вбежал хорек, а потом сосед заболел. Перед смертью недужный говорил, что его околдовали. Терпение общины заканчивается, колдунью увозят в тюрьму, а там предают строгому допросу и отправляют на виселицу. Уже под петлей она говорит, что ни в чем неповинна». Это свидетельство Джорджа Гиффорда. А вот что пишет Сэмюэл Харснет в книге «Разоблачение папистских вымыслов»: «Посмотрите вокруг себя, о бдительные соседи! Если у кого-то из вас заболела овца, сдохла свинья, захромала лошадь, отбился от рук мальчишка или обленилась девчонка, если у вас нет в каше масла, или ваша семья живет в нужде — все ясно, это старая матушка Нобс во всем виновата, ведь это она назвала вашу дочку «ленивой бездельницей», или же послала вас к черту, и вот вы уже считаете, что матушка Нобс — ведьма». Жизнь средневековой сельской общины, со всеми ее суевериями, страхами, предрассудками и предубеждениями, кажется нам, сегодняшним, такой жуткой и депрессивной, потому что, по сути дела, мы с тех пор не так уж изменились. Разве не о том же самом пишет Джордж Оруэлл в романе «1984», предсказывая всем нам сатанинское будущее?

Свидетельства ученых мужей средневековья достаточно красноречивы, но еще красноречивее деяния, запечатленные в хрониках. Общество периодически устраивало расправы над так называемыми ведьмами, свято веря в колдовство и страшась дьявола. Вот пример из французской истории, относящийся почти к тому же периоду, который описан в этой книге. Летом 1644 года несколько деревень неподалеку от Бона были разрушены необычайно сильным ураганом, после чего местные жители решили отомстить приспешникам Сатаны, погубившим урожай. Ревнителей веры возглавил семнадцатилетний мальчишка, утверждавший, что он обладает безошибочным нюхом на ведьм. Крестьяне схватили и забили до смерти нескольких женщин, других жгли раскаленными лопатами, кого-то спалили в печах, кого-то сбросили с крыши. Чтобы положить конец этой вакханалии террора, парламент Дижона прислал двух специальных чиновников с отрядом вооруженной полиции.

Как мы видим, общественное мнение было целиком и полностью на стороне теологов и юристов. Однако среди людей образованных такого единства не наблюдалось. Крамер и Шпренгер с возмущением пишут о людях, сомневающихся в существовании ведьм (очевидно, уже в конце пятнадцатого века таких скептиков было довольно много). Авторы знаменитого трактата целиком и полностью поддерживают теологов и вероучителей, которые сурово осуждают «нечестивцев, утверждающих, будто никакого ведьмовства не существует, будто это воображение людей, которые, не прозревая истинной причины событий, приписывают их колдовству, а ведь в действительности дело не в каких-то скрытых причинах, а в кознях дьяволов, действующих самостоятельно либо при содействии колдунов. Люди истинно ученые единодушно осуждают сие пагубное заблуждение, а более всех ревностен святой Фома, причисляющий сомневающихся к сонму еретиков, ибо их сомнение произрастает из неверия».

Эта теоретическая установка чревата практической проблемой. Возникает вопрос: те, кто утверждает, что ведьм не существует, — кто они? Злонамеренные еретики или же просто подозрительные личности, придерживающиеся еретических убеждений? Судя по всему, правильным было сочтено первое мнение. Однако, хотя все «приверженцы сей злой доктрины» заслужили отлучение от церкви со всеми сопутствующими земными карами, «следует также принимать во внимание, сколь много на свете людей, которые в силу своего невежества погрязли в сем заблуждении. Поскольку заблуждение сие весьма распространено, предусмотренные законом кары следует применять с милосердием». Но, с другой стороны, «пусть никто не думает, что может уйти от наказания, сославшись на невежество, ибо и среди грешащих по незнанию встречаются серьезные преступники».

Одним словом, официальная позиция церкви состояла в следующем: хотя неверие в колдовство, безусловно, является ересью, сомневающихся не нужно подвергать преследованиям. Достаточно держать их под подозрением, и если они упорствуют в своих ложных взглядах, отвергая постулаты католицизма, то их ждут серьезные неприятности. Вот чем объясняется предостережение, изложенное Монтенем в 11-й главе его Третьей книги: «Ведьмы, живущие неподалеку от меня, оказываются под смертельной угрозой, когда кто-нибудь начинает против них свидетельствовать. Для того чтобы соотнести примеры, приведенные в Священном Писании, — а никто и не думает подвергать сомнению их истинность, — с событиями современности, слабого человеческого ума недостаточно, ибо нам непонятны причины происходящего, а также пути, которыми движется Провидение. Лишь один Господь, — пишет Монтень, — может определить, что является чудом, а что нет. Верить нужно Богу, а верить людям мы обязаны не всегда, потому что свидетель — «всего лишь один из нас, и не может не сомневаться в правдивости своих слов; к тому же, как знать, не лишился ли он рассудка? » Далее следует цитата, которую следовало бы золотыми буквами написать на всех церковных алтарях, на всех судах, университетах, сенатах, парламентах и правительственных резиденциях. Пусть эти слова горят ярким неоном, и каждый может прочесть их издалека: «В конце концов, нужно придавать слишком большое значение собственным фантазиям, чтобы из-за них сжигать людей заживо».

Полвека спустя Селден проявил куда меньше осторожности, как, впрочем, и гуманизма: «Закон против ведьм не доказывает, что они действительно существуют; но он карает злобу тех, кто прибегает к колдовству, чтобы нанести вред своим ближним. Если человек верит, что он может наслать на кого-то порчу, трижды повернув свою шляпу и выкрикнув магическое слово «базз! », хотя на самом деле это, конечно, полная чушь, тем не менее он заслуживает смертной казни, как то предписывают государственные законы, ибо в его смехотворных действиях содержится злой умысел». Селдон был слишком большим скептиком, чтобы возводить фантазии в ранг догмата, но в то же время, будучи юристом, он считал, что человека можно сжечь заживо, если этот человек сам считает себя колдуном. Монтень тоже был человеком закона, однако его рассудок отказывался слепо повиноваться юридическим постановлениям. Когда Монтень думал о ведьмах, прежде всего ему в голову приходил не злой умысел, а болезнь рассудка, причем, возможно, вполне излечимая. «По совести говоря, — писал он, — я бы предпочел лечить их не цикутой, а чемерицей (так называлось лекарственное средство, при помощи которого тогдашние врачи лечили меланхолию и безумие)».

Впервые критика теории дьявольского наущения и охоты на ведьм прозвучала из уст немецкого врача Иоганна Вайера в 1563 году и кентского помещика Реджинальда Скота, опубликовавшего трактат «Открытие колдовства» (1584). Гиффорд и Харснет относились к современным суевериям с таким же скептицизмом, однако не осмеливались оспаривать содержавшиеся в Библии сведения об одержимости, магии и союзе с дьяволом.

Но на всякого скептика находилось достаточное количество тех, кто искренне верил в колдовство. Самый достопочтенный из них — несравненный Жан Боден, который, по его собственным словам, написал книгу «Демономания колдунов» еще и для того, чтобы «дать достойный ответ сочинителям книжек, находящим оправдания для колдунов, ибо это сам Дьявол наущает сих авторов писать подобные творения». С точки зрения Бодена, скептики заслуживают костра не в меньшей степени, чем колдуны, которых они пытаются защитить и оправдать.

Король Яков I тоже написал свою «Демонологию», придерживаясь примерно той же позиции. Он пишет, что разумник Вайер защищает колдунов и своим сочинением «выказывает, что и сам принадлежит к этому сословию». Прославленные современники короля Якова — сэр Уолтер Рэйли и сэр Френсис Бэкон тоже были на стороне искренне верующих. На протяжении семнадцатого века в поддержку охоты на ведьм выступали многие из просвещенных англичан: философы вроде Генри Мора и Кадворта, ученые врачи вроде сэра Томаса Брауна и Глэнвила, видные юристы вроде сэра Мэтью Хейла и сэра Джорджа Макензи.

Во Франции семнадцатого столетия все теологи признавали существование колдунов, однако отнюдь не все духовенство было увлечено охотой на ведьм. Были и такие священники, которым казалось, что это занятие не только отвратительно, но еще и наносит вред общественному спокойствию и заведенному порядку. Такие клирики осуждали своих фанатичных коллег и всеми мерами старались сдерживать их пыл. Похожая ситуация сложилась и среди юристов. Были среди них такие, кто с удовольствием отправлял на костер женщину, которая «намеренно помочилась в земляную дыру, дабы породить ураган, который стер с лица земли ее деревню» (это аутодафе состоялось в 1610 году в Доле). Но были и другие, умеренные, кто, веря в существование ведьм, не желал принимать участие в судебных процессах над ними. Однако при абсолютной монархии последнее слово всегда остается за королем. Людовика XIII проблемы дьявола занимали очень живо, однако сын и наследник этого монарха повел себя иначе. В 1672 году Людовик XIV отменил смертные приговоры, вынесенные руанским парламентом ведьмам и колдунам. Виновные отделались ссылкой. Парламент заявил протест, используя теологическую и юридическую документацию, но на короля эти доводы не подействовали. Его величеству было угодно, чтобы ведьм более не жгли, и этого оказалось вполне достаточно.

Разбираясь в нашем луденском деле, нужно проводить четкую границу между двумя аспектами обвинения: с одной стороны, одержимость монахинь и, с другой стороны — причина этой одержимости, то есть колдовство Урбена Грандье. Речь пока будет идти главным образом о вине приходского священника, а к проблеме одержимости мы обратимся позднее.

Отец Транкиль, принадлежавший к одному из первых эшелонов экзорцистов, опубликовал в 1634 году труд под названием «Истинный рассказ о справедливом разбирательстве дела луденских урсулинок и Урбена Грандье». Название книги обманчиво. Ничего «истинного» в этом памфлете нет. Отец Транкиль пускается в риторическую защиту судей и «экзорцистов», пытаясь оправдаться перед общественным мнением, которое отнеслось к процессу скептически и неодобрительно. Судя по всему, в 1634 году большинство образованных людей не очень-то верили в одержимость монахинь, были убеждены в невиновности Грандье и возмущены тем, как проходило разбирательство. Транкиль напечатал свое сочинение, надеясь

при помощи красноречия вразумить и переубедить публику. Это ему не удалось. Король и королева были набожны и благочестивы, но большинство придворных придерживались иных взглядов. Почти никто из просвещенных людей, приезжавших посмотреть на экзорцизм, не верил в то, что монахини действительно одержимы бесами, а стало быть, не верил и в виновность Грандье. Большинство врачей остались при мнении, что в недуге монахинь не было ничего сверхъестественного. Менаж, Теофраст Ренодо, Исмаэль Бульо и прочие литераторы, писавшие о Грандье, были уверены в его невиновности.

Но большинство неграмотных католиков принадлежали к противоположной партии. (Неграмотные протестанты, само собой, относились ко всему судилищу в высшей степени иронически). Можно не сомневаться, что «экзорцисты» в виновности Грандье и одержимости монахинь были уверены. Их вера не мешала им, и в первую очередь канонику Миньону, подтасовывать улики, чтобы отправить Грандье на костер. (Вся история спиритуализма подтверждает, что благочестивый обман ни в коей степени не противоречит вере). Нам неизвестно, как относились к процессу широкие массы духовенства. Монахи, вероятно, были на стороне Миньона и Барре, потому что по роду своей деятельности тоже должны были заниматься экзорцизмом. Но как обстояло дело с мирскими священниками? Верили ли они, что член их конгрегации продал свою душу дьяволу и околдовал семнадцать урсулинок?

Во всяком случае, нам известно, что у высшего духовенства единого мнения по этому поводу не было. Архиепископ Бордоский был убежден, что Грандье невиновен, а монахинь довел до исступления каноник Миньон вкупе с бешенством матки. С другой стороны, епископ Пуатевенский свято верил в одержимость монахинь и в колдовские чары луденского кюре. А какой позиции придерживался первый церковник королевства герцог-кардинал? Как мы увидим впоследствии, Ришелье иногда мог быть скептиком, а в других случаях проявлял себя ревностным поборником костра. Очевидно, он был притворщиком, но в то же время нельзя исключить, что и в первом, и во втором случае первый министр действовал по убеждению.

Магия, как черная, так и белая, представляет собой соединение науки и искусства, дабы при помощи сверхъестественных (но не божественных) средств достигать вполне земных целей. Все ведьмы призывали себе на помощь злых духов, но встречались и такие колдуньи, которых в Италии называли сторонницами la vecchia religione¹.

«Для ясности, — пишет Маргарет Меррей во вступлении к своему превосходному исследованию «Культ ведьмы в Западной Европе», — я провожу четкое различие между оперативным и ритуальным ведьмовством. Под оперативным ведьмовством я имею в виду всякие заклинания, заговоры и заклятья, к помощи которых прибегает ведьма или христианка, причем неважно для каких целей — хороших или дурных, чтобы извести кого-то или излечить. Подобные заклинания известны во всех народах и всех странах, к ним, в том числе, прибегают и священники всех религий. Это часть общего наследия человечества… Что же касается ритуального ведьмовства, или, как я называю его, дианического культа, — то оно вбирает в себя верования и ритуалы особого сословия, которое в позднее средневековье получило название «ведьминское». Есть доказательства, что за фасадом христианской религии скрывался некий тайный культ, который исповедовали самые разные группы населения, но в основном люди невежественные, безграмотные и проживающие в малонаселенных частях европейских стран. Эта религия восходит к прахристианским временам; вероятно, это самая древняя из западноевропейских конфессий».

В год от рождества Христова 1632, когда со времен обращения Западной Европы в христианство миновало уже более тысячелетия, древняя религия плодородия, изрядно ослабленная репрессиями, тем не менее все еще была жива. У нее имелись собственные жрецы, собственные герои и жертвы и даже своя церковная организация, которая, по словам Коттона Матера, повторяла структуру официальной церкви. Собственно говоря, в самом факте живучести старой веры нет ничего уникального или поразительного. Достаточно вспомнить, что индейцы Гватемалы за четыре столетия миссионерской деятельности так и не стали настоящими католиками. Может быть, лет через семьсот или восемьсот религиозная ситуация в Центральной Америке будет примерно такой же,

¹Старая религия (ит. ).

как в Европе семнадцатого века, когда христианское большинство подвергало жестоким преследованиям приверженцев древней религии.

(Правда, в некоторых местностях сторонники дианического культа и сочувствующие вполне могли составлять и большинство. Реми, Боге и де Ланкр рассказывают, что в Лотарингии, стране басков и в провинции Юра в начале семнадцатого века большинство людей — во всяком случае до некоторой степени — все еще практиковали старую религию. На всякий случай, чтобы никого не прогневить, днем они молились христианскому богу, а ночью дьяволу. У басков многие священники справляли обе мессы, и белую, и черную. Де Ланкр предал огню трех таких священников, еще пятеро сбежали из камеры смертников, а многие, так и не попавшие под суд, находились у властей под подозрением).

Главный обряд ритуального ведьмовства называется «шабаш». Этимология этого слова непонятна, к еврейскому слову «шабад» оно никакого отношения не имеет. Шабаши справлялись четыре раза в год: на Сретенье, 2 февраля; на Крестовой неделе, 3 мая; на праздник Урожая, 1 августа и в канун Дня Всех Святых, 31 октября. Это были шумные празднества, для участия в которых люди приходили издалека. В промежутках между шабашами маленькие деревенские общины устраивали так называемые еженедельные «эсбаты», где отправлялся древний культ. На шабашах непременно присутствовал дьявол, которого изображал какой-нибудь мужчина, по традиции наряженный двуликим богом дианического культа. Молящиеся поклонялись этому богу, целуя его в «заднюю личину» — маску, прицепленную на ягодицы, под чертовым хвостом. Затем дьявол производил ритуальное совокупление с некоторыми из женщин, пользуясь для этой цели искусственным фаллосом из кости или металла. Потом начиналось пиршество (оно всегда происходило на свежем воздухе, возле священных деревьев или скал), за пиршеством — танцы, а потом сексуальная оргия, смысл которой когда-то, несомненно, заключался в жертве богине плодородия. Ритуал всеобщего свального греха у наших предков, примитивных охотников и скотоводов, почитался верным средством для увеличения поголовья домашних животных. На шабашах обычно царила веселая, раскованная атмосфера бездумного и дикого веселья. Когда участников этих празднеств привлекали к суду, многие из них даже под пытками отказывались отречься от религии, доставлявшей им столько счастья.

В глазах церкви и судебных властей членство в «дьявольской партии» усугубляло преступление ведьмовства. Ведьмы, посещавшие шабаш, считались куда более опасными, чем ведьмы, практиковавшие свое ремесло в одиночестве. Присутствие на шабаше было равнозначно заявлению о том, что для данного человека дианический культ важнее христианства. Кроме того, колдуны и ведьмы образовывали нечто вроде секретного братства, которое могло быть использовано честолюбцами для достижения политических целей. Можно считать почти доказанным, что именно этим инструментом воспользовался в Шотландии Босуэлл. Королева Елизавета и ее Тайный совет были абсолютно уверены — справедливо или нет, это другой вопрос, — что чужеземные и британские католики якшаются с колдунами, чтобы сжить со свету ее величество. Во Франции же, согласно Бодену, колдуны создали нечто вроде мафии, так что в каждом городе и даже деревне имелись члены этого тайного сообщества.

Для того чтобы злодеяния Грандье казались еще более ужасными, его обвинили не только в оперативном ведьмовстве, но также и в ритуальном — что он якобы участвовал в шабашах и принадлежал к «дьявольской церкви».

Картина получалась такая: воспитанник иезуитов, отрекшийся от крещения; священник, предавший алтарь ради дьявола; ученый-богослов, спутавшийся с ведьмами и колдунами, со всякого рода нечистью, сатанинскими инкубами и прочими тварями. Все это вместе взятое устрашило благочестивых, распалило любопытство бездельников и, разумеется, доставило много радости протестантам.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒