ОТ ПЕРЕВОДЧИКА 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 22Следующая ⇒

– Разве не заметно?

– Нет.

– Я не изменился?

– Нет. Да. Не знаю…

– Дело дрянь!

Скверная была новость.

– Я принесу тебе завтрак в постель, – говорю.

Она уже спала. Я натянул на ее плечи одеяло и вернулся к столу, где сидел Пьеро. Мы подсчитали деньги. Наш брадобрей оставил нам «лимон» и всякую мелочь. Да еще пятьсот тысяч Мари-Анж. Немало для таких молодых ребят, как мы.

Я сунул пачку в сто тысяч под подушку матери, сделав отличный рождественский подарок, и мы смылись, не разбудив ее, стараясь не привлекать внимания, чтобы какие-нибудь негодяи не обчистили нас. Не следует прогуливаться с большими деньгами в таком районе, как этот.

– Поехали к Карно, – предлагаю. – Купим у него какую-нибудь тачку.

«А теперь – хватит делать глупости», – думал я. С заблудшими в ночной темени забулдыгами, с меланхоликами, задремавшими на материнской груди, покончено. Такое времяпрепровождение очень опасно. Дрожь пронимает, когда думаешь, что сидишь и попиваешь кофе в домашней обстановке, пока фараоны делают все, чтобы обнаружить тебя по приметам. Может быть, повесить на стене стрелки с указанием, где наше гнездышко?.. Пора было нажать на сигнал тревоги. Заниматься пустяками можно всегда, важно только вовремя взять себя в руки.

XIV

Спустя несколько дней произошло много всяких событий.

Мое серое вещество снова потребовалось в полной мере. Нельзя же внезапно стать идиотом!

Кроме того, нас почтила своим вниманием пресса. Все обернулось статьей под названием «Месть подонков». Там писалось, что новому нападению подвергся несчастный парикмахер, которого, видимо, хотят погубить. Бедняга решительно ничего не мог понять. Сначала у него похитили машину, потом избили, а спустя две недели те же негодяи явились ночью в салон и учинили там погром. Его ограбили, побили, хотят разорить! Более того: была изнасилована его лучшая служащая! Пострадавший брадобрей еще не получил ордена Почетного Легиона, но это был вопрос дней. На него должны были распространить закон о помощи пострадавшим при стихийном бедствии. Наши портреты теперь занимали целую страницу. Мы стали настоящими маленькими народными героями, которых давно разыскивают. Подруга же Мари-Анж оказалась на высоте. Она не проболталась, что остригла нас. Для всех стражей порядка мы были по-прежнему волосатиками, грязнулями, которых совсем не трудно обнаружить. Были проведены облавы среди хиппи. Все это существенно подняло наше настроение.

Даже Карно не сразу узнал нас. А ведь мы столько лет были знакомы! Понадобилось целых пять минут, прежде чем он разобрался, кто мы такие.

Из всего этого я сделал следующие два заключения: во-первых, никогда не следует доверять реакции матери, которая распознает свое чадо даже в темноте или с завязанными глазами. Таков уж феномен пуповины, она получает сигналы. Во-вторых, если такой старый волк, как Карно, всегда опасающийся засады, не узнал нас, значит, это не удастся полуслепым фараонам. Волосатики и подонки сгинули! Мы стали такими же нормальными людьми, как все. Надо уметь пользоваться оружием врага.

Поэтому мы могли расслабиться. Что мы себе и позволили в течение целой недели.

* * *

Мы здорово расслабились. Освободили от напряга мускулы и нервную систему. Ни один сустав у нас не скрипел, складки на одежде были в идеальном состоянии. В деньгах мы не нуждались. Мы были красивы, нам было хорошо. Мы мурлыкали. На нас приятно было смотреть. Мы так и лучились, никто бы нас не узнал, мы помолодели на десять лет. Я сам себе не верил, что рядом со мной на мягком сиденье развалился Пьеро. Я пребывал в шоке, когда разглядывал себя в зеркальце машины.

Теперь мы выглядели двумя вполне приличными молодыми людьми, которые со всеми мерами предосторожности катили на почти новой машине, не превышая 110 км/час. К тому же это была машина марки «диана-6». Мы строго выполняли все правила движения, правила вежливости и вообще все прочие правила.

Мы стали людьми, которых можно было звать в гости.

Мы тормозили, чтобы пропустить вдову или сиротку, мы тормозили всякий раз, чтобы пропустить несчастного слепого.

Нас ставили в пример. С нами сравнивали. Женщины завидовали нашим матерям, у которых такие воспитанные мальчики. Их собственные волосатые и прыщавые сынки с ходу подвергались суровому разносу.

Мы бессовестно подлизывались. Улыбались маленьким детям, доказывали мамашам, что их младенцы похожи на них.

Невероятно приятно было разыгрывать из себя хоть какое-то время обыкновенных буржуа… Можете себе представить, какой это приносило результат! Мы словно впервые увидели солнце, голубое небо и облака… Мы покачивались, как новорожденные, решившие сразу встать на ноги, чтобы поскорее вылезти из-под подола своей маменьки… Мы делали первые шаги в незнакомом нам мире, где никто не поглядывал на нас искоса. Мы растворились во всеобщем уважении.

Люди шли по тем же тротуарам, что и мы. Подчас мы их даже задевали. Мы нарочно, удовольствия ради, запутывались в их роскошных духах, и они извинялись, пугались, что сделали нам больно. Они сходили с ума при одной мысли, что могут оставить синяк.

Никто не спрашивал у нас документы. Даже фараоны очень вежливо давали всякие справки. Это было так приятно, что мы бесконечно звали их на помощь. На каждом перекрестке мы интересовались, как проехать, сколько времени и где почта. Они отдавали нам честь, подчас не обращая внимания на образовавшуюся пробку, на недовольных водителей, чтобы только потолковать с нами. Не было более симпатичных людей на свете, чем эти стражи порядка! Мы сталкивались все время исключительно с приятными и симпатичными людьми. Они были без ума от нас, так хорошо мы себя вели. Мы были самыми красивыми, самыми лучшими, самыми совершенными молодыми людьми. И они боролись за право первыми протянуть нам руки. Все желали стать нашими крестными. Впервые в жизни мы чувствовали себя членами большой дружной семьи.

Мы имели право трогать все, заходить куда хотим. В магазине мы уступали дорогу дамам, предлагали поднести покупки. Мы по-детски улыбались продавщицам с шиньонами, чтобы они нас баюкали, баловали, показывали свои титьки. Вместо этого они говорили о размерах, распорках в паху, застежках, обкалывали булавками, размечали мелом, крутили во все стороны, позволяя своим рукам дотрагиваться до чего угодною. Мы просили пощады, но они так дивно пахли, стоя на коленям перед нашими ширинками, что приходились прислоняться к стене, чтобы не упасть или не проявить неуважения, особенно когда они шастали с сантиметром сами знаете где. Но мы держали себя корректно. Так мы обзавелись одежкой выпускников лицея. Свои же пожитки унесли в больший пакетах.

Мы ещё не привыкли ходить во фланелевых брюках с новенькими складками. От них у нас чесались ноги, и мы пошатывались. Воздух дорогих кварталов пьянил нас, таким он был чистым, надушенным, полным обещаний. Мы позволяли себе такое опьянение.

У нас болели ноги в скрипучих мокасах. Мы выглядели настоящими мужчинами с пакетами в руках. И были готовы принять участие в конкурсе красоты. Нам недоставало только собаки. Да еще младшей сестрички с конским хвостом и в лакированных лодочках.

Ели мы только мягкую пищу в забегаловках: кнели, лапшу, сладкий крем, кефиры.

Иногда мы срыгивали и пачкали галстуки.

Мы вели себя, как добропорядочные сыновья своих родителей, уверяю вас.

Вечером, с наступлением ночи, мы разыгрывали, будто пора домой, что отец будет ворчать за опоздание к ужину. Ясно, что ему просто нужно размяться. Я придумывал, что у нас есть обожающая мать, которую мы так и не увидим раздетой, ибо по ее требованию обязаны стучать в дверь, прежде чем войти в комнату, где с большим вкусом расставлены цветы; она станет играть для нас одних на рояле и устроит скандал, если какой-нибудь мужчина, даже лучший друг отца, преподнесет ей букетик цветов. Она не пожелает видеть его за столом и отвергнет все извинения…

* * *

Свою мать, как вы поняли, я видел лишь пять дней в течение месяца: когда у нее были месячные.

«Ее история, – рассказывал я Пьеро, – это настоящая драма, сам увидишь. Надо же было случиться, что в шестнадцать лет она по уши влюбилась в какого-то подонка, ну что-то вроде послевоенного черноблузника, восемнадцатилетнего парня, у которого плохо стояло, который занимался махинациями с машинами, перепродавал американские сигареты и все такое. При этом был очень красив. Самое же занятное, что его фамилия была Бо[3], Жан-Клод Бо. Отдаешь себе отчет? Надо же такому случиться!.. Он закадрил мать своим мотоциклом и черными глазами. Она кричала под ним, как истеричка… У нее пропал аппетит, она бросила учебу. Не спала. Стала чахнуть. По ночам через окошко убегала на свидание к своему красавчику. Когда ее старики догадались обо всем, то не проявили особого восторга. Это были вонючие торгаши, продававшие радиоприемники, проигрыватели, утюги. Они не хотели ударить лицом в грязь, считая себя сливками общества в районе, где проживали арабы. Ибо были там на виду и мечтали о приличной партии для дочери. «Могла бы найти себе другого волшебного принца! » – кричали они ей. В общем, и слышать не хотели, чтобы она встречалась с таким ничтожеством, подонком, уже имевшим дело с полицией. Никто ничего не должен был знать! Они запрещали этому говенному претенденту на руку дочери переступать порог магазина, плевали ему вслед, грозили вызвать полицию нравов… Тогда Бо явился с дружками и забросал витрину булыжниками. Произошла стычка… Но однажды он покинул мак и и увез на мотоциклете мою мать. Похищение! Они решили укрыться подальше, чтобы там изготовить ребенка любви – как последнее средство заставить родителей дать согласие… В общем, они на это очень рассчитывали. Скрывались четыре дня и четыре ночи, пока фараоны с привычной для них деликатностью не прервали это свадебное путешествие. За совращение малолетней красавчик Бо был отправлен куда надо. А мою мать препроводили в отчий дом. Ее старуха тотчас принялась высчитывать дни, чтобы Всевышний избавил дочь от неприятностей, чтобы ее регулы пришли в изобилии и в свое время. Но мать хотела родить. Она боролась до конца. Она превзошла себя по части женской хитрости. Так, подружка одалживала ей использованные салфетки – ее мать все сама проверяла. В торговле они все такие, лучше им не подсовывать черт знает что! Она вынюхивала салфетки, исследовала их под лупой, пусть, мол, не думают, что она не распознает варенье. Но подружка-донорша была уже здоровенной девахой и теряла кровь за двоих. Так что той нечего было сказать, все, казалось, было в норме. Уф! Старуха вздохнула с облегчением и расцеловала свою дочурку.

Тем временем моя мама стала потихоньку надуваться. Каждый месяц ходила к подружке ночевать – у них был одинаковый цикл. Но она надувалась и надувалась. А так как была еще совсем девчонкой, то это долго было не очень заметно. Скандал разразился на пятом месяце, когда уже стало поздно что-то предпринимать. Оставалось только плакать. Еще до своего рождения я исторгал одни слезы. Мою мать прогнали прочь, награждая всякими проклятиями. Ее унес тайфун проклятий. Но она быстро научилась, как жить. Достаточно было, оказывается, улечься на спину, как начинали капать монеты… К моему рождению она соорудила мне прекрасные ясли. Она дожидалась, когда ее подонок выйдет из тюряги, и регулярно писала ему. Сообщала новости о нас обоих. Писала, что работает гладильщицей. Что было неправдой только наполовину. А этот Бо чихать хотел на нее. После отсидки он растворился за горизонтом. Мы никогда о нем так ничего и не узнали… Он действительно был ничтожеством, матери пришлось признать правоту своих стариков. Это были гнусные людишки, но все равно оказались правы. Самое ужасное в разыгравшейся драме заключалось в том, что правы оказались мудаки. Хуже этого не бывает…»

* * *

Шикарным шлюхам, которые умели молчать и работали в приличных барах, мы под большим секретом рассказали, что мы братья и что это у нас в первый раз. Что потеряли мать в раннем возрасте и восемь лет провели в церковном учебном заведении. Что наш отец-нотариус был таким строгим, что запрещал общаться с девочками из страха, что мы забросим учебу. Каникулы мы проводили у других отцов церкви, в Германии, чтобы выучить язык. Что сдали экзамены на бакалавра и получили право растранжирить свои сбережения в обществе прелестных женщин и так отпраздновать свой успех. Наконец, что завтра мы уезжаем назад в Мюнхен и у нас мало времени.

Они были очень растроганы и буквально дрались за право получить нашу первую ликерную продукцию. Мы им казались такими приятными, хорошо одетыми молодыми людьми! Одна даже захотела участвовать в операции бесплатно, из любви к делу. Мы же разыгрывали застенчивых мальчиков, которые никак не хотят их затруднять…

В дорогом отеле, в номере, затянутом шелком, с ванной, сортиром и всем, что надо, их оказалось пять… Это были настоящие дамы. Чтобы нас не напугать или, как они выразились, не «травмировать», они проявляли редкую деликатность. Им было боязно, что, увидев их телеса, мы еще, не дай бог, станем педиками. На них произвело большое впечатление, что имеют дело с целками, и испытывали непривычный страх. Поэтому собрались в уголке посовещаться. Шум, который производило их шушуканье, длинные мундштуки, крокодиловые сумки и меха напоминали концерт духовной музыки. Тем временем мы стаскивали обувку и кончали от одного запаха ног, не привыкших к настоящей коже. Наконец они договорились, что приобщать нас к таинствам любви будут две из них, а остальные останутся зрительницами, не имеющими права разговаривать, дотрагиваться до нас и уж никак не отпускать соленых шуток – они обещали. Заказываем две бутылки шампанского в судках со льдом. Их принес официант, который уже ничему не удивлялся. Угощали они, ведь не каждый день получаешь еще и удовольствие… Притушив лампочки на современных бра, мы мило чокнулись, а затем все разделись.

Две жрицы поскидали свою одежку, а тем временем остальные аккуратно развесили наши костюмы на вешалках. Они все делали с уважением к нашей невинности, чтобы мы, упаси Боже, не подхватили конъюнктивит… Сами же остались в белье. Мы никогда не видели столько сложных шелков. Они были такие теплые и мягкие, что мы не решались к ним прикоснуться, боясь, что порвем. Все это и шампанское здорово возбудило нас. Мы дали им поработать как с двумя важными директорами предприятия. Старались они изо всех сил!.. Их возбуждало целомудрие двух бедных свихнувшихся парней. Действуя с серьезностью трагических жриц, они праздновали рукоприложение. Им надо было нас всему научить, обеспечить солидным багажом. Урок мы получили великолепный, изрядно удивив очевидными способностями. Они отнесли это на счет долгого ожидания, а также к изрядно подготовившим нас занятиям рукотворчеством в общежитии. Им хотелось узнать, не находим ли мы их массирующие кармашки все же более привлекательными. Им хотелось знать, получаем ли мы удовольствие, каковы наши первые впечатления? И пока три свободные зрительницы промокали наши лбы бумажными салфетками, мы отвечали довольным ворчанием.

Их очень удивила одна вещь – наши грязные попки. Единственное, что осталось от прежней жизни, своего рода пуповина, связывавшая нас с прошлым. И отнесли это к дурным нравам интерната. «Они плохо подтираются, эти неряхи! » Их приводили в ужас и наши грязные ноги. Нас окунули в душистую пену ванной. А пять крестных занялись отмыванием наших телес. Никто прежде нами так не занимался… Нам казалось, что нас засунули в барабан ультрасовременной стиральной машины для пеленок, нательного белья с программой и шампанским. Пальцы пяти фей возбуждали нас изощренными ласками, наши бубенчики были на высоте. Мы были их цыплятами, их обожаемыми утятами, они были полны решимости отдраить нас до глубины кишечника, подготовив к встрече Нового года. И всеми своими действиями хотели добиться, чтобы мы были лучшими экспонатами на стенде… После такой церемонии купели наши были полны грязи.

* * *

Оказавшись на улице, мы почувствовали себя чертовски легкими! Космонавтами в бикини! В голове у нас что-то булькало. Это было опьянение от невесомости. Мы сбросили по пять кило патины. Мы испытывали блаженство пай-мальчиков. Теперь мы обожали светских женщин. Мы совершенно переменились. Вид у нас был свежеумытых, розовощеких вожатых скаутов. Каким же макияжем оказалась грязь! Мы помолодели еще на десять лет, мы были очень юными, спортивными мальчиками, еще более неузнаваемыми, чем прежде… Считая нас сбежавшими из дома, фараоны могли вернуть нас родителям. На этот случай я готов был пустить в ход свою пушку. «А ну проваливайте, – говорил я, – иначе вы погибнете на боевом посту! Я поговорю со своим стариком, он связан с депутатами, я сделаю все, чтобы вас сослали куда подальше! В Тмутаракань! Подойдет? » Видели бы вы выражение на харе сержанта! Стоило посмотреть. Он ползал на коленях, залезал в канаву, лизал мне пятки, поднимал лапу у каждого платана и от страха всюду оставлял свои следы. Но мы ведь хорошие ребята, мы его утешили, посоветовали не огорчаться тому, что он стал фараоном. «Стоило ли заниматься таким грязным делом, имея так много заслуг? » – спрашивал я. Мы похлопывали его по вислым щечкам, поправляя плохо завязанный галстук. Инструктировали, как в час пик лучше всего управлять движением на его перекрестке, а он так и рассыпался в благодарностях…

* * *

Нам следовало непременно привыкнуть к алкоголю. После многих лет знакомства с одним пепси шампанское так и ударило в голову. Мы плавали по воздуху. Поднимались над тротуарами… С прежней грязной наследственностью было покончено. Остались лишь новые деньги и жажда любви. Однако следовало уладить одно важное дело. Всего этого крещения, подмывания, омовения в нашей Франции мало, будь у тебя хоть семь пядей во лбу. Без удостоверения личности ты ничто. Старые документы превращали нас в бандитов с гранатами с выдернутой чекой. Даже если допустить, что она сработает не сразу, все равно должен был наступить день, когда взрыв доставит нам кучу неприятностей. О том, чтобы заявить по новой в мэрии о нашем рождении, не могло быть и речи. Нам требовалось признание нашего незаконного рождения, факт того, что о нас все позабыли. Где нам было найти служанку, готовую сказать, что она подобрала однажды ночью младенцев с полным кошельком денег и подбросила их многодетной крестьянке с расхристанной грудью? До такой царской судьбы нам было далеко! Нам нужно было сделать все, чтобы наши имена были навсегда стерты и заменены новыми… Нет, так не могло дальше продолжаться! Что-то следовало предпринять, чтобы получить новые ксивы. Вот в чем заключалась проблема! И серьезная!

Мы долго обсуждали эту проблему с Карно. Но среди его знакомых не оказалось специалиста по фальшивым документам. Можно было бить его по голове сколько влезет, он бы все равно ничего не вспомнил. Он разбирался только в машинах. Я тоже. Мы просто не знали, к кому обратиться. Мы оказались ублюдками, у которых среди знакомых не было ни одного мошенника. У нас не было даже – как это называется? – дурных знакомств. Мы не испытали на себе чье-либо дурное влияние. И все по вине нашего нутра. Такими, какими мы стали, мы сделали себя сами. Вот уже неделю мы ночевали на сиденьях «дианы» в ближнем лесочке, дожидаясь, когда нам подгонят новые костюмы. Брились электробритвой на батарейках. Конечно, бывает хуже, согласен. Но по ночам мы мерзли. При ноле было очень холодно. По утрам стекла машины запотевали, и, проснувшись, мы опасались, не окружены ли уже полицией. Первый, кто просыпался, должен был выскользнуть из-под одеяла и включить печку, чтобы разогреть помещение. Мы притворялись, что любим подольше поспать. Наши фланелевые брюки мялись. О том, чтобы умыться, не могло быть и речи. Мы снова запаршивели. Так не могло продолжаться. Нам нужны были документы! На любое имя – хоть Ковача или Сильверстейна. Лишь бы иметь возможность спать в гостинице, в настоящей кровати. Не могли же мы всю жизнь ютиться в брошенных курортных домиках! А что мы станем делать во время отпусков? Куда мы денемся в разгар сезона? К тому же тайком проникать в чужие дома отнюдь не безопасно. Можно быть застигнутым хозяевами. Такие действия считаются подсудными. По закону мы могли претендовать только на место в тюремной камере!.. Нет, мы хотели непременно выбраться на свет Божий, иметь возможность наезжать на прохожего просто так, а не во время дьявольской погони. Что бы вы сделали на нашем месте, болтуны несчастные? А мне после изрядных усилий удалось найти решение проблемы. Оно явилось передо мной, как вспышка от трения двух кремней. Абсолютно логическое. Безупречное!

Итак, мы решили прибегнуть к дурным связям! Причем самым простейшим образом. Достаточно было подежурить перед тюрьмой и оказаться на месте в тот момент, когда кто-либо из заключенных выйдет на волю. Судя по газетам, самым серьезным преступлением является совращение профессионалами малолетних преступников. Нам предстояло найти способ познакомиться с таким профессионалом.

Напротив любой тюрьмы всегда расположено веселенькое бистро. В это местечко люди должны были бы заходить почаще. Им следует посоветовать, если они не знают, сводить туда друзей. Не лишайте себя такого удовольствия! Тут можно отметить и деловой обед, и бракосочетание, и ужин старых приятелей. Идеальное местечко и для сочельника! Здесь всегда обнаружишь скучающего тюремного сторожа, его можно пригласить к столу, и он сумеет вас повеселить. Для исправления настроения нет ничего лучшего, как поговорить с пьяным надзирателем. Умора, и только! Он расскажет вам жуткие истории. Вы узнаете обо всем, что ему пришлось пережить, он развлечет дам и вас всех взбодрит. Вы будете лопать перед зловещим зданием тюрьмы, понимая, что находящимся там заключенным наплевать на вас, и это удвоит ваш аппетит. Все дело в пропорциях. Надо знать, мимо чего проходишь. Находясь на свободе, не понимаешь размера своего счастья. Тут – да. Ты думаешь об их мисках для супа, о плавающем в нем куске мяса, напоминающем резину. И лучше оцениваешь вкус своего бифштекса.

* * *

Первое заведение, которое мы нашли, посчитав его прелестным в своем роде, называлось «Чокнемся со всеми». Помнится, шел дождь.

Мы явились прилично одетые и заказали два какао с бубликами. Для уточнения – дело было утром. Похоже, что заключенных выпускают обычно по утрам. Мы приехали туда прямо из леса, еще не проснувшиеся и взлохмаченные. Помимо двух типов в блузах художников, которые посасывали аперитив, разговаривая с хозяином, там мы были одни. Строгая, затянутая в корсет хозяйка сидела за табачной стойкой, почитывая «Маленького парижанина».

Не очень похожий на француза официант поставил перед нами завтрак.

– Что это за огромное сооружение напротив? – спрашиваем его.

– Централка, – отвечает. Мы делаем большие глаза, ну ни черта не понимаем. – Центральная тюрьма, – поясняет тот.

Переглядываемся с Пьеро… Ну и дела!.. Мы потрясены, словно с луны свалились.

– Ничего не скажешь, не слишком веселый домашний пансион!

– Понятное дело, – отвечает. – Лучше находиться за его стенами, чем внутри.

Вот так… Мы делаем успехи… Такой разговор – неплохое начало.

Мы едим, просим еще бубликов, тянем волынку, идем пописать, возвращаемся, включаем игру-автомат, хандрим, время тянется медленно, снова идем в сортир, художники уходят, играем очередную партию. Но ничего не происходит. Ни одной бандитской морды на горизонте. Ворота и дверца в них по-прежнему закрыты. Насмерть. На весь сезон. И мы, как мудаки, слушаем старую пластинку.

Терпение.

Тот же сценарий разыгрывается и на другой день, и через день. Здесь к нам начинают привыкать. Ведь мы подстрижены, прилично одеты. А с тех пор как регулярно посещаем душевые, стараясь не уронить мыло, которым могли бы воспользоваться разные арабы, снова такие чистенькие.

Как истинные Робин Гуды, стараемся получше организовать свою жизнь. Покидаем белок на заре, катим на нашей тачке в три лошадиные силы до въезда в город, минуем его вместе с толпой рабов, отправляющихся ишачить. Полицейские останавливают движением руки эти орды мужиков, которые бегом пересекают улицу, словно их подхлестнули хлыстом кучера. Катим дальше. Когда все небоскребы заполняются до отказа, мы выгружаемся перед таверной, где упиваются безжалостные тюремные сторожа.

* * *

Бистро «Чокнемся со всеми» становится нашей штаб-квартирой. Мы врастаем в него, нас тут теперь знают. Мы говорим «здравствуйте» или «как обычно». У нас появляются новые привычки. Мы беседуем. Получается диалог. Ткем свою паутину.

Говорим, что поселились неподалеку, на соседней улочке, снимаем однокомнатную квартирку. Что ненавидим готовить еду, мать не научила, что пора бы жениться. Поэтому мы и приходим утром, днем и вечером. Ну совсем к жизни не приспособлены! Берем дежурное блюдо и съедаем на бумажной скатерти. Мы, мол, студенты, готовимся к экзамену, вкалываем, как каторжники, до трех утра. Экзотичный официант охотно нам верит. Мы выглядим такими интеллигентными парнями и оставляем такие щедрые чаевые. Как и хозяин, он начинает привыкать к нам. Мы отличные клиенты!

Приходится быть такими. Мы ведь чего-то ждем.

* * *

Но пока ни о чем не спрашиваем. Они сами начинают выдавать нам всякие тюремные байки, чтобы произвести впечатление. Как все мелкобуржуазные выродки, мы такие чувствительные, нас вырастили в вате. Вот они этим и пользуются.

«Самое ужасное, – объясняют нам, – это ходить на глазах у всех но нужде. К этому никогда не привыкнешь. В углу камеры без всякой ширмы стоит параша. Когда кто-то пользуется ею, приходится открывать окно даже зимой. Но парни, к счастью, сговариваются и устраивают ограждение из одеял».

Чокаемся, и они продолжают в том же духе.

«Напротив есть один старший надзиратель, который очень любит врываться в камеру и срывать ограждение у параши. Это порочный тип. Ему нравится смотреть, как люди справляют нужду. Одеяла же мешают ему все видеть. И он отправляет ребят в карцер за порчу казенного имущества».

Успех таким рассказам обеспечен. Мы напуганы, разыгрываем недоверие. Кричим, что, если такое происходит, это скандал! Тогда они начинают по новой.

«Но самое ужасное – это номер с отверткой. Один из ребят берет отвертку и начинает с помощью молотка всаживать ее себе в висок. Чтобы так поступать, надо действительно очень желать смерти».

Однако потрясать интеллигентов можно совсем не каждый день. Не каждый день и им попадаются такие, которые приезжают с книгами, тетрадями, с заспанными глазами и растрепанными волосами после ночных бдений. Настоящие работяги, не то что разные хмыри, играющие в Революцию!

«Наш сосед, – рассказываем им, – старьевщик. Он целый день что-то пилит, колотит молотком, точит на станке. Здесь нам куда спокойнее работать».

Мы, мол, изучаем математику. И заполняем страницы липовыми уравнениями. Делаем выписки из купленных учебников. Мы даже курим амстердамский табак в чудовищных трубках и для вящей убедительности надеваем очки.

Нашим бравым торгашам всегда не хватало такой аудитории. Молодых, чистеньких, цепенеющих в ужасе от их рассказов. Мы существенно разнообразим привычную клиентуру – всех этих любителей рыбалки и прочего.

Они нам преподробно рассказывают все самое гадкое из нравов дома напротив. И делают это с наслаждением. «В большом зале со скамьями для кино, телика, мессы всегда находятся типы, которые хотят тебя пощупать».

Самое ужасное, что они тоже разыгрывали возмущение, изображали гуманистов, которые хотят что-то сделать. Но что? Считая, что просто стыд, когда существуют такие порядки и нравы, они с наслаждением их описывали. Между тем без незаконных операций с тюрьмой им бы никогда не удалось обзавестись своей напичканной неоном лавкой.

Эти люди получали за все комиссионные. За потихоньку переданное через знакомого сторожа письмо. За чистое белье, приготовленное для арестанта женой, которая из-за работы не может прийти в день, когда берут передачи, а воскресных дней у нее нет. Настоящий рэкет под предлогом оказания услуги и облегчения тягот тюремной жизни! «Слава богу, мы тут», – утверждают они, убежденные, что приносят благо.

Эти взяточники, кстати говоря, ни в чем не нуждаются. Каждый год они обновляют, раскрашивают свое заведение, меняют рекламу, ставят атомные кофеварки. А по воскресеньям, когда в тюрьме нет посещений, когда все закрыто, отправляются на речку побаловаться рыбалкой.

Хорошо было бы как-нибудь обчистить их… Плохо – времени у нас маловато…

* * *

Двери тюрьмы открывались не часто. Мы не видели, чтобы кто-нибудь из них выходил, за исключением сторожей, которых мы узнавали по форме, по их здоровенным симпатичным рожам людей, радующихся, что есть возможность заглянуть по-соседски в бистро.

Зато мы видели, как впускают в тюрьму, как прибывает с мотоциклетным эскортом тюремный фургон, в котором за решеткой сидит очередной калека. Затем все эти шоферы и эскорт приходили сюда выпить пивка, но уже без своего пассажира, который оставался внутри, голый, ожидающий, когда его обыщут, отберут травку, сделают снимки и все остальное, что проделывают за этими толстыми стенами.

Отмечая сдачу «товара», они много пили, награждая друг друга дружескими тумаками. Славные люди…

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒