Марья Тарасовна

В тишине кафельной ванны раздался дребезжащий металлический звук. Устало приоткрыла глаза. Белой потолок в рыжих разводах остался безразличен к любым звукам в квартире. То, что так любило бегать по старым трубам появлялось лишь ночью и жителям мешало редко. Оно и на глаза то никогда не попадалось, лишь изредка напоминало о себе чёрными подтёками в раковине.

Завернувшись в тёмное полотенце, светлые из-за воды мгновенно желтели после первой стирки, вышла из ванной. Едва тёплая рыжевато-жёлтая вода медленно уходила в сточные трубы.

Нужно собираться на работу.

Стрелки настенных часов показывали половину третьего ночи. Без десяти пять уже надо встречать у входа в морг сегодняшнюю смену.

Я любила собираться неспешно, наслаждаясь ночной тишиной и предрассветным щебетом птиц. Лето выдалось жарким и сухим. Пыльным. В лесах горели торфяники, желтела трава на газонах. Унылая пора, знойная. Другое дело зима: вокруг снега, сугробы, в воздухе пахнет морозом, щёки и нос покалывает, кровь то стынет в венах, то бежит, разогревая мышцы и кожу под свитером и шубкой.

Засвистел чайник. Стеклянная кружка со сколотыми краями стала матовой от крутого кипятка. Запахло кофе. Под ногами путалась Муська.

– Сейчас покормлю, – обречённо известила чёрную кошку и полезла в шкаф за пачкой корма.

Таксист ехал молча.

После окончания медицинского колледжа поступить в вуз не смогла, ума и желания не хватило. Так и работала по специальности, через подхалимство и умасливание начальства дотянув до старшей медсестры хирургического отделения. Через год начальство сменилось, а ушла я сама. Всё равно хотелось найти место попрестижнее и с зарплатой побольше.

Ни новой престижной работы, ни более высокой зарплаты в моей жизни не случилось. Год на учёте биржи труда погнал обратно под родные своды районной больницы, пропахшими хлоркой и марганцовкой. Будучи старшей медсестрой мимо меня мышь не пробегала без бахил, и ни один интерн не отлынивал от работы, теперь же я должна была терпеть насмешливые взгляды от коллег. Предложению перевестись в морг обрадовалась, как цветам на день рождения. Перед уходом на пенсию бывшая работница, Елена Андреевна, предупредила, мол, работа специфическая, но втянешься быстро.

Втянулась я и правда быстро. Кошмары перестали мучать всего год спустя.

– Приехали.

Протягиваю двести рублей. Больничный городок укутан утренней тишиной. Той самой тишиной с шумом листвы и шорохом гравия под колёсами «скорой». Пятнадцать лет эта тишина встречает меня. Пятнадцать лет я вслушиваюсь в неё и пытаюсь найти ответ на вопрос: «Что же меня здесь держит? Что так привязало меня к этим стенам? »

У входа в морг курил Гавриил. Невольно замерла, стоило его грустным глазам остановиться на моём лице. Сердце болезненно сжалось: знала, что мегерой считает.

– Доброе утро, Марья Тарасовна.

– Доброе, Ганя. Сегодня же не твоя смена, а Сашки.

– Приехал отчёт сдать.

– Опять Юнона подвезла? – вырвалось против воли. Но это всегда было сильнее меня.

– Нет, – слегка растерянно ответил он. – Такси вызвал. Она же меня только в рабочие смены подвозит…

– Отчёт-то написал? – буркнула, тоже закурив. – С ошибками не приму.

– Написал. На столе в приёмке оставил. Если что-то не так – позвоните. Приеду, переделаю.

– Позвоню, – кивнула, не глядя на сонного Ганю. – Непременно позвоню.

– Хорошей смены, Марья Тарасовна.

Он всегда носил рубашки поверх футболок, под штаны надевал кеды, отчего выглядел моложе своего возраста. Отчего так хорошо смотрелся рядом с хрупкой нежной Юноной…

– Ганя!

Он обернулся, вперев в меня вопросительный взор вечно печальных карих глаз. Даже улыбки его были с налётом тоски и жалости к собеседнику. И лишь девчонке он улыбался смущённо и радостно. Ей одной.

– Ты обещал ресторан. За помощь с братом Исая, помнишь?

– Конечно, помню, – и снова эта тоскливая улыбка. – Когда Вам будет удобно?

И снова это «Вам», как граница. Юнона младше его на десять лет, но никогда на «вы» не обращалась. Я же старше его на столько же, и никогда Ганя границы дозволенного рабочим этикетом не пересекал.

Мужчины в моей жизни были явлением редким и не особо красочным. Никогда не влюблялись первыми, зато первыми уходили, попутно жалуясь на «холод» в отношениях. А я… просто не могла. Не могла с придыханием слушать об их увлечениях, изображать страсть в постели, дрожать от прикосновений и млеть от поцелуев.

От случайных прикосновений Гавриила кожа покрывалась мурашками. От голоса что-то внутри замирало, а воркование с Юноной вызывали приступы глухой раздражительности. Вот только… в меня никогда мужчины первыми не влюблялись.

– Ладно, потом как-нибудь. Работы много накопилось. – Потом обещание забудется и сотрётся из памяти, будто его никогда и не существовало.

Он только рад будет. А я… что я? Работы и правда много.

Неуверенно кивнул и снова направился к выходу.

– Ганя!

Снова обернулся.

– Сегодня тридцатое.

– Что?

– Ничего. Ступай домой, – отмахнулась от него и зашла в морг.

Александр Соколов опоздал на двадцать минут. Забежал в приёмку взмокший, запыхавшийся и злой. Волосы прилипли ко лбу, а на скуле краснело пятно от удара.

– Ну Марья Тарасовна! – возмущался молоденький патологоанатом. – Всего двадцать минут! Я с отцом повздорил прямо перед выходом! Это даже по законодательству опозданием не считается!

– Ты на законодателя работаешь? – спокойно отозвалась я, подписывая табель учёта рабочего времени.

– Н-нет, – удивлённо отозвался Сашка. – А при чём тут это?

– А чего тогда возмущаешься? Ты работаешь на больницу, а у неё другой закон, за соблюдением которого я здесь и слежу.

– Тоже мне, Фемида…

– Что?

– Ничего, – громче отозвался Сашка. – Пойду работать.

И пулей выскочил из приёмки.

– Думаешь, мне клином свет сошёлся на ваших опозданиях? Да вообще можете не приходить, – прошипела вслед, отшвырнув от себя табель.

Я и правда могла и опоздания не ставить, и премию ему сохранить, и отчёты сквозь пальцы читать. Всё могла. И не делала этого только по одной причине: наставления Елена Андреевны ещё звучали в ушах гулким эхом.

– Все ребятишки здесь хорошенькие, молодые, славные. Но ты им всяко спуску не давай, поняла? Им же это боком и выйдет. А то я всё прикрывала опоздания одного мальчишки, и в какой-то день у нас труп… сбежал. Начали разбираться, а по времени он якобы вовремя на работу пришёл, там и подпись моя. Сколько шума тогда было, кошмар, – Елена Андреевна грустно покачала седой головой. – Тут ведь рядом родильное отделение. Вышла девчонка утром покурить, видит, мужик со сломанной шеей бежит, голова-то на сто восемьдесят градусов повёрнута. Так перепугалась, что дитё скинула. Как нас тогда не уволили – до сих пор загадка. Строже будь, поняла?

– Поняла.

– Скоро ещё трое новеньких придут, рук у нас всегда не хватает, сама понимаешь. Каждому назначишь кого принимать, а время сама выберешь. Лучше, конечно, рано утром, чтобы народ не пугать перевозками жмуриков. Поняла?

– Поняла, Елена Андреевна.

– И ещё кое-что… – она понизила голос до заговорщицкого шёпота: – Давидович позовёт в шахматы играть – отказывайся! Я половину зарплаты у этого хрыча оставила!

– Марья! – в приёмной мёдом растёкся голос санитара Давидовича. – Опять вся в чёрном?

– Так я несколько лет в похоронном бюро работала. С тех пор и осталось.

– Тебе идёт, – кивнул он с видом, будто его мнение было истиной в последней инстанции. – Не хочешь, такая красивая, в шахматы сыграть со старым?

– Мне работать надо, Давидович, – для убедительности помахала перед носом какими-то документами.

– Работа не волк – в морг не сбежит, – хохотнул старик.

– Сейчас как впишу тебе прогул…

– Ну тебя!

Сашка вернулся через три часа, сдал диктофон с записью сегодняшнего вскрытия, молча расписался в табеле. Ушёл не попрощавшись. Обиделся.

Молодая девушка с заштопанным брюхом явилась через полчаса, завёрнутая в белое полотно, которыми мы трупы на столах прикрывали и попросила книжку почитать. Глаза у неё оказались красивыми, только грустными, затравленными. На шее чернел синяк. Выбрала «Объявлено убийство» Агаты Кристи и ушла куда-то в сторону холодильных камер. Пусть пока побродит, обвыкнется.

– Давидович, – позвала я санитара в его коморке, недалеко от холодильных камер. – Там девушка сидит, книжку читает. Ты её пока не трогай, а после часа в холодильник загони. Приедут родственники забирать. Сашка ей всё рассказал уже.

– С ней-то хоть можно в шахматы сыграть? – тоскливо отозвался лысый мужичок, откладывая газету на стол.

– Можно, можно. Только веди себя прилично. Её муж зарезал, она вот, грустная ходит.

– Да что же мы, звери какие? – санитар начал рыться в столе и отыскал коробку конфет.

– У неё в животе пара десятков дыр, все внутренности – месиво…

– Ой! У меня где-то здесь духи оставались. В подарок купил, но ничего, ей всяко приятнее будет… – и снова полез по шкафам.

– Ладно, ищи. Я домой ушла.

– Иди, иди.

Люди только просыпались на работу, дороги наполнялись шумом и автомобилями. Сигналили в пробках, ругались в полупустых автобусах кондукторы, у которых не было сдачи с крупных купюр. Город оживал. Я же медленно шла на остановку в мечтах поспать пару часов перед новой сменой: ночью прислали прошение из хирургического отделения принять мужчину. Пришлось срочно вызывать Ольгу на работу.

Обернулась на здание одноэтажного морга из белого кирпича. Ступеньки крошатся, трубы и решётки на окнах покрываются ржавчиной.

Пятнадцать лет без выходных. Пятнадцать лет я пыталась понять, для чего навсегда пришила себя красными нитками к этому месту.

Но понять так и не смогла.

Гавриил

Застыв на двадцать первом августа отрывной календарь врал. Телефон же услужливо известил напоминанием поздравить Юнону с днём рождения. Очень кстати вспомнилось то утреннее обещание позвонить ей после работы по стационарному телефону. Забыл. Не позвонил. Сам виноват, забегался по прокуренным квартирам и цветочным магазинам.

Стационарный дисковой телефон ба отыскался на антресолях, рядом с пакетами тряпья, бывшими когда-то школьной спортивной формой. Во всей квартире кабель под дисковой телефон протянули только в прихожей. И вот я стою перед зеркалом, глядя на своё же побелевшее лицо с трубкой около уха.

Гудки.

Номер её сотового телефона я держал в записной книжке, в ящике тумбочки и знал наизусть. Но каждый раз всё равно открывал ящик, листал эту книжицу с ветхими страницами до буквы «Ю» и трясущимися руками вращал диск.

«Юнона: 8-300-820-00-18».

Крутится диск. Раздаются гудки. Сердце пропускает удары.

– Алло? Ганя?

– Доброе утро.

– Ты чего так рано?

– Звоню поздравить с днём рождения.

– Не забыл, – раздаётся её довольный голос в трубке. – Я дома одна, представляешь? Родители куда-то ушли, даже за уши не оттаскали. После обеда к тебе забегу, как с друзьями встречусь, хорошо?

– Может сразу ко мне?

– Не, я обещала. Это займёт минут пятнадцать, честно.

– Купить торт? – я сдался. Я всегда сдавался в этот день.

– Балуешь, – довольно протянула Юнона. – Купи. Шоколадный и непременно дорогой.

– Куплю. Всё равно в магазин идти. Шампанское хочешь?

– Хочу. Теперь-то уже можно, – хохотнула Юнона. – Я ещё позвоню, как к тебе пойду.

– До встречи.

– Жди меня.

И сбросила. В трубке повисла тишина, не было даже коротких гудков.

Прелесть крошечных городов заключалась в том, что, отправляясь в магазин за шампанским и тортом ты мог оказаться в самом неожиданном месте. Особенно, когда всё строили вплотную, будто жалея земли самого большого государства в мире.

У входа в продуктовый магазин, что рядом с помойкой, где летом всегда пахло льдом из холодильников и проросшей картошкой, меня вдруг переклинило. Резко остановился. В десять часов утра всё только открылось, но у кассы уже стояло несколько стариков: с десяти до двенадцати пенсионерам скидки, это знали все.

Порывы тёплого ветра не сулили никаких перемен в погоде. Духота будет стоять до середины сентября, обернувшись сначала грозовыми ливнями, а потом колким снегопадом.

Запах ментола, неумело замаскированный ароматом зелёного чая, заставил меня свернуть налево, минуя магазин. Из любой точки города за двадцать минут можно добраться до чего угодно. Только вот до единственного кладбища нужно было топать через дворы и гаражи почти сорок минут. Через пятнадцать я уже хотел обругать себя и повернуть назад, но половина пути была пройдена. Начав – нужно закончить, иначе не стоило вообще браться.

В поле, среди мелких цветов виднелись высокие железные кресты и чёрные глыбы памятников. Я прошёл через кованные ворота. Смотритель привычно стыдливо отвёл глаза, я привычно не обратил на это внимания. Я прошёл мимо могил криминальных авторитетов с целыми гранитными композициями из ангелов и вечных каменных цветов. Прошёл мимо убогих безымянных насыпей и свежих глубоких ям.

Шёл вглубь, пока не добрался до зарослей молодых берёзок. Там я её и нашёл. У могилы дочери.

– Ах, это ты, Ганя, – бледно улыбнулась Иванна. – Четыре года не виделись, а ты совсем не изменился.

– Вы тоже.

– Не ври, – добро пожурила седовласая старушка.

– Как я могу…

– Как чувствовала, что встретимся сегодня, – заявила мне вдруг. – Я ведь специально каждый год выбираю случайный день, чтобы дочурку навестить. А сегодня проснулась и поняла: нужно идти, ждут меня.

– Вы же раньше меня пришли.

– Ты же всё равно ждал кого-то здесь увидеть?

– Не знаю даже…

– Только не думала, что это ты окажешься, Ганя.

– Почему?

– Четыре года прошло. Кто бы что ни говорил, а это срок, и не маленький. За четыре года можно новую жизнь с нуля начать. А ты здесь.

– Я…

– Я, – перебила Иванна, – я ведь поздно её родила. Долго замуж не могла выйти. Ещё в юности поставили диагноз, что детей иметь не смогу. Оттого отношения с мужчинами у меня не клеились. Пока с Ромой не познакомилась. Ему всё равно на мой диагноз было, сказал, что, если захочу – из детского дома малыша возьмём. Я как-то и не думала об этом, так и жили с ним вдвоём. А в то утро по радио передавали срочный выпуск новостей: в московском метро теракт, в переходе бомбу взорвали. Он же у меня милиционер, а тогда, его как раз неделю как в Москву перевели. Мне плохо стало, «скорую» пришлось вызывать. И вот сижу в приёмной, выходит врач и недовольным тоном заявляет: «Что ж вы, гражданочка, себя не бережёте?! Второй месяц ведь уже! »

Я молчал.

– С Ромкой, конечно, всё в порядке оказалось. Вернулся с работы, а тут я… беременная. Ещё долго в своё счастье поверить не могли. Пока дочка не родилась.

В уголках карих глаз блеснули слёзы.

– Мы ведь в тот день… пораньше из дома ушли за подарком. Знали, что ей как шестнадцать исполнилось, всё о «Волге» мечтала. Мы с отцом полгода на машину эту откладывали. Хотели подогнать прямо к подъезду и ключи отдать. Возвращаемся, а её нет. В прихожей записка: «Ушла к друзья, потом к Гане на тортик и шампанское», – Иванна улыбнулась мне. Без скорби и осуждения. Как уставший человек человеку. – Так и не вернулась домой. И до тебя дойти не успела. Так и погибла, не сев за руль… Я тогда подумала, что она – дар Божий, но данный мне лишь на очень короткое время. Кто знает, может этот ребёнок – любимая душа ангелов, вот и захотели вернуть пораньше.

Я молчал.

– Наверное, она хотела бы этого. – Женщина вложила в мою руку что-то тёплое. – Наверное, так было бы правильнее.

– О чём вы?

– Я знаю, что ты нравился ей, не смотря на разницу в возрасте. Я ведь и сама старше мужа на шесть лет. Поэтому никогда её не осуждала, лишь надеялась на твоё благоразумие. Но ты всегда был мальчиком порядочным, стеснительным. Даже подвеску жемчужную через меня отдавал… она знала, что это от тебя, вот и носила не снимая.

С гладкой чёрной поверхности надгробия мне улыбалась вечно юная девушка с короткими волнистыми волосами и печальными карими глазами. И даже на этой фотографии на тонкой шее сверкала серебряная цепочка с крошечной белой жемчужинкой. Мой подарок Юноне на семнадцатый день рождения.

– Четыре года прошло, – повторила мать Юноны. – Пора нам с тобой двигаться дальше. До встречи, Ганя.

– До свидания.

В руке лежал ключ от машины.

Сизая «Волга» стола у въезда на кладбище. Совсем не та, что из моих воспоминаний четырёхлетней давности: лобовое стекло пересекала трещина, на крыше вмятина, пороги поела ржавчина, внутри же пахло прелостью и бензином. В бардачке лежала стопка измятых газет и, совершенно неожиданно, запечатанная пачка ментоловых сигарет.

Закурил я на автомате, чуть приоткрыв окно. Но подумав, окурок выбросил. В машине она курить запрещала.

Завелась старушка только с третьего раза, испугав выхлопом стайку воробьёв. Включил радио. Откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Успокаивающий голос диктора станции «Звезда» рассказывал о приключениях Джона Пол Джонса в России.

С тех пор Юнона больше меня до работы не подвозила и трубку тридцатого августа не снимала. Я добирался сам, на постаревшей «Волге», а дисковой телефон выбросил.

Что ж.

С чего-то же должна была начаться новая жизнь.

Август-октябрь 2021

Нулевой километр

⸸

Я оторвался от родного края легко и непринуждённо, как новорожденному обрезают пуповину и отделяют от тела матери. Единственная красная нить, связывающая меня с домом, оборвалась со смертью старшего брата ещё в детстве. Ему тогда всего десять было, мне восемь. Родители о его смерти рассказывать не захотели, я же помнил лишь то, как дядя поведал мне об «отравлении ядовитым растением» и довёз до кладбища, попрощаться с братом. Мать тогда жутко разозлилась, кричала, плакала, потом снова кричала, но уже на тётю (как только её отпустила милиция, но это уже другая история), которая позволила уйти мне с неизвестным мужиком.

То холодное утро понедельника десять лет назад вообще выдалось странным. Время от времени я вспоминаю об этом с улыбкой. Не знаю уж, какие конкретно воспоминания вызывают такую странную реакцию, но… грустить не хотелось.

Не хотелось и оставаться в родном городе, где каждый двор отражение соседнего; в городе, где каждый кирпич молчаливо вопит от безысходности и тоски; где каждое лето река утопает в тополином пуху; где цветут яблоневые деревья под окнами безликих многоэтажек; где каждый куст сирени напоминает мне о навсегда ушедшем человеке.

Чем быстрее мы двигались вперёд, тем отчаянней цеплялись за прошлое. В нашей комнате висел плакат с красногвардейцем, уже второй год подряд вопрошающий со стены с облезлыми обоями «А ты записался добровольцем? » Старенький холодильник «Ока» периодически нарушал тишину своим тарахтением, а колонки ноутбука почти круглые сутки наполняли комнату песнями прошлого века.

Мы жили прошлым. И как бы все не причитали, дышать старой пылью тех лет нам было проще и привычнее. Прекрасное далёко оказалось слишком жестоким. Начавшие свой путь на заре нового времени затерялись в руинах при стыке с новым тысячелетием.

Я проснулся сразу по нескольким причинам: наступило утро, в дверь постучали и пришло уведомление.

И если утро наступало каждый день после ночи, то всё остальное вызвало лишь глухое раздражение. Уведомление на экране телефона сообщало о зачисление зарплаты из кальянной, что немного затушило злость. А вот дверь пришлось открыть.

Парень на второй полке двухъярусной кровати сонно заворочался.

– До сих пор спите, что ли? Уже десять утра.

– Мы во вторую смену. – Это была чистая правда.

Толстый ремонтник покачал лысой головой и начал устанавливать стремянку под датчиками дыма на потолке. Следить за его работой не было никакого желания. Около умывальников уже горланили первокурсники.

Как же скучал по утреннему общежитию.

– Кир, у тебя смена?

– Да, ночная, – меланхолично отозвался на вопрос соседа по комнате и одногруппника по совместительству. – Ты на пары пойдёшь?

– Так сегодня экстремизм, – ответил тоном, будто это всё объясняло. Конечно, это действительное многое объясняло.

– Изучаете никому ненужные профессии, – вдруг подал голос ремонтник. – То-то раньше в ПТУ обучали слесарей, электриков, монтажников. Юристов уже как собак нерезанных!

– Я по первому образованию электрик, – хмыкнул Антон, с полной готовностью защищать своё оконченное среднее профессиональное и неоконченное высшее до последнего. – А у вас какое?

– Высшее филологическое, – грустно изрёк толстый лысый ремонтник и ушёл со стремянкой в соседнюю комнату.

Как-либо комментировать мы отказались, а потому Антон встал с кровати собираться на пары, а я лёг досыпать до вечера перед ночной сменой.

Путь наименьшего сопротивления, хмыкнул про себя.

Всю свою цветущую юность люди в России отдают образованию. От тринадцати до двадцати лет в совокупности. Кто-то больше, кто-то меньше. В семнадцать мало задумываешься о старости и карьере, но система заставляет делать это, заставляет вытравливать из души весну.

Вспоминая о школе, на удивление, на ум не приходит ни одного хорошего момента: лишь угнетение, депрессия, апатия и самоненависть. Банально, но правдиво. Большая часть родителей, родившихся в семидесятых и воспитавших детей в нулевые, стали главной причиной всех психических и психологических проблем. Кто-то выбрался, кто-то нет.

Невозможно жить счастливо, когда выбор делают за тебя. Невозможно слепо ткнуть пальцем в небо и заявить: «хочу быть юристом! » Но так оно, обычно, и происходит. Либо ты, либо за тебя. И, к сожалению, поколение нового тысячелетия стало точкой в попытке дать свободу выбора. За нас решали будущее, как личное, так и всей страны.

Смирение – это и есть путь наименьшего сопротивления. Попытки бунта, пресекающиеся под лозунгом: «Ты бросаешь, потому что даже не хочешь попытаться». Демагогия без конца.

Хозяин кальянной был родом из Самарканда и выглядел как тот самый карикатурный человечек нерусской национальности из комедийных старых фильмов: невысокий полный узбек, улыбчивый, в костюме странной расцветки и, конечно же, любитель красивых девушек славянской наружности.

Крохотное подвальное помещение дешёвой кальянной в самом центре города туристов не привлекало, а вот студентов – вполне. Поначалу находиться здесь было невыносимо: тесно, жарко, дымно так, что идёшь на ощупь, оглушающая музыка из огромной колонки и повсюду этот сладкий запах, от которого не скрыться. Но самое раздражающее – это светодиодная лента под потолком по всему периметру помещения, ослепляющая едким неоновым светом. Она же – единственное украшение зала.

– Сегодня народу будет много. – Меланхолично заметил Дима, первый и последний раз протирая стол за сегодняшнюю ночную смену. Далее, чтобы с бедным низким столиком не случилось, – прольют ли алкоголь, сок, воду или пиво, – протирать его не будут. Уж не знаю почему.

– В среду всегда много. Может у них пар меньше в этот день.

– А ты-то когда на учёбу сходишь?

– За ночные смены больше платят, – резонно заметил я, и Диме ничего не оставалось, как грустно это подтвердить.

– Опять втроём будем, – тоски в голосе – на двух Пьеро хватит. И уже тише: – Не считая собаки…

– Опять Джан высказал?

– Говорит, я за порядком не слежу, – буркнул Дима. – А мне делать нечего, как пьяных студентов друг от друга оттаскивать?

– Что случилось?

– Да напились и перед входом подрались из-за какой-то дуры, которая за нации начала что-то затирать. До этого в зале ругались. Парень, узбек, к колонке подключился и сам музыку ставил. Репертуар примерно понимаешь. А ей русской попсы захотелось… Чуть милицию не вызвали.

К раздражению Дмитрия я лишь посмеялся над историей. Случалось такое довольно часто, и каждый раз на его смену. На мою – ни одного инцидента, как в насмешку.

Но видимо сегодня накаркал.

– Родом откуда? – милиционер изредка кидал на моё опухшее лицо редкие взгляды абсолютного холодно-рабочего безразличия.

– С паспорта списывайте, – достаю из внутреннего кармана паспорт и кидаю на обшарпанный стол в кабинете участкового.

– Далеко тебя занесло, – хмыкает он. – Чего тогда гостей обижаешь?

– Я драку разнимал! Не виноват, что девки нынче не пуганные и думают, что могут любому «фи» высказывать.

– Из-за чего поссорились?

– Не вникал.

– А чего полез тогда?

– Работа такая.

– Лучше бы учился, студент, – вздохнул милиционер. – Родители, как я понимаю, в другой области живут, и забрать отсюда никто не сможет?

– Нет.

– Позвонить не хочешь?

– Я не общаюсь с ними.

– Поссорился?

– Вы протокол составляете или психологом подрабатываете?

Он хмыкнул и покачал головой. Откинулся на спинку стула, перевернул протокол текстом вниз и спросил:

– Чай хочешь? Соглашайся, два раза повторять не буду. Я ведь имею право тебя на несколько часов задержать без основания.

– Буду.

Странно, но вся суматоха ночного милицейского участка осталась за серой деревянной дверью с облезлой краской и восковыми разводами, которым опечатывали кабинеты.

– Я за двадцать лет дослужился только до капитана. Потолок на моей должности, – вдруг признался милиционер. – Много повидал, со многими дело имел. Такие, как ты, тоже изредка тут бывают. Мальчишки-потеряшки.

– В каком смысле?

– Тебя занесло так далеко от дома, с родителями не общаешься, не хочешь возвращаться. И ничего у тебя не выходит, не получается, ни учёба, ни работа не клеятся. В понедельник родился?

– Что?

– Да так, шучу, – отмахнулся мужчина и поставил передо мной грязноватую фарфоровую чашку с крепким чёрным чаем. – Только ничего кроме самого чая нет. Блин, ни шоколадки, ни конфет.

– Так попью…

– У меня дочь твоего возраста есть. Уехала в столицу учиться. Думал, что будет приезжать раз в несколько месяцев, уйдёт в загул.

– И как?

– Каждые выходные на вокзале встречаю, – пожал он плечами. – Говорит, не может долго вдали от дома. Тоскливо. Недавно прислала фото из центра, где нулевой километр.

– Угу, я тоже там бывал в детстве, – говорю, неспешно попивая чай.

Милиционер достал телефон и открыл переписку с дочерью. Девушка семнадцати лет с короткими тёмными волосами стояла спиной к Красной площади и подкидывала монетку на нулевом километре, которую налету подхватывали мужички бомжеватого вида и прятали в дырявых карманах.

«нулевой километр. или как бы сказали у нас дома “сто тридцатый от золотых ворот” ахахаха».

– Я хочу сказать тебе, парень, что… Хотя, ты и сам поймёшь со временем. Такси вызвать или сам поймаешь?

– А протокол?

– Да иди уже… Скоро комендантский час в общежитии. Или хочешь тут переночевать в обезьяннике?

Я молча отставил от себя допитую кружку и вышел из кабинета, оставив участкового один на один с незаполненным протоколом об административном правонарушении.

Я окинул взглядом двор родного дома, такой же пустой и обезличенный, как и каждый двор в этом унылом, пропахшем безвозвратно ушедшим светлым прошлым городе. Я стоял напротив родного подъезда с кривыми каменными ступеньками, тёмного и затхлого, с призрачными соседями, которых никогда не видел ни в местном магазине, ни в отделении почты. Я стоял и полной грудью вдыхал запах цветущих яблонь и дорожной пыли, на грани сознания задерживая в мысли, что где-то кричат дети около песочницы и просто так ругается всем недовольная бабка.

Ах, вот оно что.

Наверное, он был прав. Для каждого человека существует свой нулевой километр. И это не обязательно место, где ты родился, или откуда родом твои родители; не обязательно это и Москва с точкой отсчёта автодорог. Нет.

Для человека нулевой километр может быть местом, где сердце замирает, пропуская удар, и снова захлёбывается восторгом после долгой разлуки. Разлуки с домом.

Да, наверное, так и есть.

Родной дом и есть тот самый нулевой километр. Куда возвращаешься спустя год, три, пять, десять и всё равно осознаешь, что наконец-то ты… по-настоящему дома.

Милиционер об этом ничего не сказал. Но я и сам понял со временем.

Ноябрь 2021 – февраль 2022

Содержание

Уведомление о смерти……………………. ………………………... 3

Нулевой километр.. ………………………. ………………………... 45

⇐ Предыдущая 12