Часть третья 6 страница

— Мадам, разве вы не знали младшего брата дяди Пола?

— Младшего брата? Что такое ты говоришь? — Она подвинулась вперед и пристально поглядела мне в глаза. — Никогда не видела никакого брата, даже в тот ужасный период, когда первая жена Пола утопила их сына. Эта история была во всех газетах, но ни о каком брате не упоминалось. У Пола Шеффилда была сестра, но никакого брата, младшего или старшего.

Я почувствовал головокружение, меня затошнило. Я был готов кричать, бежать куда-то, совершать дикие поступки, все, что угодно, лишь бы забыть этот кошмар. Я понял Барта. Я впервые почувствовал его боль и его растерянность. Я стоял, а земля разверзнулась у меня под ногами. Одно движение — и все рухнет.

Через мой воспаленный мозг проносились годы, годы и годы их разницы в возрасте, но ведь папа был не настолько старше мамы, всего только на два года и несколько месяцев. Она родилась в апреле, а он — в ноябре. Они были так похожи; они так понимали друг друга, что могли разговаривать без слов, только взглядами.

Мадам неожиданно притихла, сидела холодная, непримиримая, готовая к атаке на меня или на маму? Глубокие складки залегли вокруг ее суженных глаз, вокруг поджатых губ. Она пожевала губами и извлекла откуда-то из внутреннего кармана пачку сигарет.

— Послушай-ка, — сказала она задумчиво, по всей видимости, себе самой, забыв о моем присутствии, — а что такое сказала мне Кэтрин в оправдание отсутствия Пола в последний раз? Она сказала… во-первых, долгая дорога вредно отразится на его больном сердце… поэтому с ней приехал Крис… А Пола она оставила на попечении сиделки… Я еще подумала, как странно, что она оставляет мужа в таком состоянии, когда ему нужна сиделка, и путешествует в компании Криса. — Она бессознательно закусила нижнюю губу. — А прошлым летом… не приехали, потому что Барт ненавидит проклятые могилы и проклятых старых леди — меня в особенности, я полагаю. Испорченный ребенок. Этим летом они снова не приехали, потому что Барт засадил ржавый гвоздь в свою ногу и умирал от заражения крови или что-то в этом роде. Этот гнусный мальчишка не заслуживает, чтобы с ним так носились, это для нее лишь уловка, удобная отговорка, которая всегда выручала после смерти моего сына. У Пола болезнь сердца, из года в год все болезнь сердца и никогда ничего так и не случилось с его сердцем. Но каждое лето она приводит мне одни и те же потершиеся от времени оправдания. Пол не может приехать, потому что у него больное сердце, но вот Крис, тот всегда может приехать, есть у него сердце или нет.

Она прервала свой поток размышлений, потому что я, наконец, сдвинулся с места. Я отчаянно пытался сделать беззаботный вид, но никогда еще я не испытывал такого страха: по ее дьявольским глазкам я видел, что она знает какую-то ужасную тайну.

Внезапно она вскочила с места с необыкновенной энергией. — Одевайся. Я еду с тобой, и у нас с твоей матерью будет серьезный разговор.

УЖАСНАЯ ПРАВДА

— Джори, — начала решающий разговор мадам, когда мы с нею уселись в ее старенькую машину и тронулись. — Твои родители, очевидно, не много рассказывали тебе о своем прошлом?

— Они достаточно нам рассказывали, — скованно ответил я; я досадовал на ее настойчивость, с которой она всюду совала свой нос, когда я чувствовал, что надо остановиться, надо. — Они и сами умеют слушать других, и хорошо ведут разговор, это все отмечают.

Она фыркнула:

— Быть внимательным слушателем — верный способ избавить себя от нежелательных вопросов.

— Послушайте, бабушка. Мои родители заслужили право на неприкосновенность своей частной жизни. Они просили нас с Бартом не распространяться среди знакомых и друзей о нашей домашней жизни, и, кроме того, это вызывает уважение, когда семья сплоченная.

— В самом деле?..

— Да! — заорал я. — И я тоже хочу, чтобы уважали мою частную жизнь.

— У тебя такой возраст, когда нуждаются в секретах и секретности; а у них — нет.

— Мадам, моя мать — в некотором смысле знаменитость; отец — известный врач; кроме того, мать трижды выходила замуж. Я думаю, дело в том, что она не желает, чтобы ее бывшей золовке, Аманде, стало известно место нашего проживания.

— Почему это?

— Моя тетя Аманда не слишком приятный человек.

— Джори, ты веришь мне?

— Да, — сказал я, но это была неправда.

— Тогда расскажи мне все, что ты знаешь о Поле. Скажи мне, так ли он на самом деле болен, как говорит твоя мать, и жив ли он вообще. Расскажи мне, почему Кристофер живет вместе с вами и ведет себя по отношению к вам с Бартом, как отец.

Я не знал, что ответить. Я постарался быть внимательным слушателем, чтобы она продолжала говорить, а я попытаюсь сложить вместе части этой шарады. Я, конечно, стремился первым разгадать ее, опередив мадам.

Повисла долгая тишина. Наконец, она заговорила:

— Ты, наверное, знаешь, что после смерти Джулиана ты жил с матерью в доме Пола; потом она уехала в горы Виргинии, взяв с собой тебя и свою младшую сестру Кэрри. Там, в прекрасном доме, жила ее мать. Мне показалось, что уехала она с намерением разрушить второе замужество своей матери. Второго мужа ее матери звали Бартоломью Уинслоу.

Проклятый тугой комок вновь встал у меня поперек горла. Не убеждать же мне ее, что Барт — сын дяди Пола, и не может быть по-другому!

— Бабушка, если вы хотите, чтобы я продолжал любить вас, не говорите плохо о моей маме.

Ее тощая рука схватила мою руку:

— Хорошо, мой внук. Я восхищена твоей сыновней любовью и преданностью. Я просто хотела, чтобы ты знал некоторые факты.

В это же самое время она едва не угодила колесом в глубокую яму.

— Бабушка, я умею водить машину. Если вы устали или плохо различаете дорожные знаки, давайте я сменю вас. А вы можете посидеть и отдохнуть.

— Разрешить четырнадцатилетнему мальчику вести машину? Я что, сошла с ума? Или ты не уверен в своей безопасности? Всю мою жизнь я провела на колесах: сначала, в детстве, в фуражных вагонах на стогах сена, потом в экипажах, затем в такси и лимузинах, а уж когда пришло письмо от тебя, я в возрасте семидесяти четырех лет начала брать уроки вождения автомашины — и видишь, как хорошо я их усвоила за три недели…

Наконец, мы въехали во двор, правда, после четырех неудачных попыток. Перед нашими взорами предстал Барт, сражающийся с невидимым животным при помощи карманного ножа, который он держал на манер меча: в любую минуту готовый вонзить его в жертву и убить.

Мадам поставила машину, полностью игнорируя Барта. Я выскочил, чтобы открыть ей дверцу, но она опередила меня, а Барт уже перед нею со свистом вонзал нож в воздух.

— Смерть врагу! Смерть всем старым леди в черном! Смерть, смерть, смерть!

Так невозмутимо, будто она ничего и не слышала, мадам прошла мимо. Я оттер Барта плечом и прошептал ему:

— Если тебя не пугает перспектива быть наказанным сегодня, то продолжай свое дурацкое занятие.

— Черное… ненавижу все черное… я изрежу на куски все это черное зло…

Но нож он аккуратно сложил, убрал в карман, и я увидел, как он любовно погладил при этом его перламутровую рукоять. Он обожал этот нож, и недаром: подарок стоил мне семи баксов.

Не дожидаясь ответа на весьма нетерпеливый звонок, мадам решительно отворила дверь, поставила в холле свою сумку на кушетку и огляделась. Раздался едва слышный звук закрываемой пишущей машинки.

— Пишет, — злорадно проговорила она. — Я полагаю, она отдается этому с той же страстью, с которой танцевала…

Я не ответил, но едва себя сдерживал, чтобы не побежать навстречу и не предупредить маму. Мадам не позволила мне этого сделать, она опередила меня. Мама выглядела неприятно удивленной, узрев мадам вновь на пороге своей спальни.

— Кэтрин! Почему ты мне не сообщила о смерти доктора Пола Шеффилда?

Мама вспыхнула, затем побледнела. Она склонила голову и закрыла лицо руками. Но почти мгновенно обретя самообладание, она с гневом взглянула в лицо мадам и начала складывать отпечатанные листы на своем столе в аккуратную стопочку.

— Как мило ваше появление, мадам Мариша. Но было бы лучше, если бы вы предупреждали о нем заранее. Я надеюсь, Эмма найдет для вас еще парочку бараньих ножек…

— Не увиливай от моего вопроса при помощи глупых разговоров… Я ни на секунду представить не могу, чтобы я стала засорять свой организм твоей глупой бараниной… Я ем здоровую пищу, и только здоровую пищу.

— Джори, — сказала мама, — пойди скажи Эмме, чтобы она не готовила еще одну порцию в случае, если она видела приезд мадам.

— Что за идиотский разговор, который все время вертится вокруг бараньих ног? Я долго ехала к тебе, чтобы поговорить о важных вещах, а ты все время толкуешь о еде. Кэтрин, ответь на мой вопрос: Пол Шеффилд умер?

Мама показала мне взглядом, чтобы я ушел, но я не в силах был сдвинуться с места. Я не подчинился ей. Она побледнела еще больше и казалась оскорбленной моим неповиновением. От меня, любимого сына, она этого не ожидала. Затем она, будто неохотно, пробормотала:

— Вы никогда не интересовались ни мною, ни моим мужем, так что я поневоле подумала, что вас интересует лишь Джори.

— Кэтрин!

— Джори, немедленно выйди из комнаты. Или я должна вытолкнуть тебя?

Я вышел из комнаты, и дверь с треском захлопнулась за мной.

Я едва слышал, прижав ухо к двери, что они там говорили, но не слушать я не мог.

— Мадам, вы не представляете себе, как мне нужен был советчик, доверенное лицо несколько лет тому назад. Но вы всегда были так сдержанны, так холодны, я не могла и думать довериться вам.

Молчание в ответ. Фырканье.

— Да, Пол умер. Умер несколько лет тому назад. Я не хочу думать о нем, как о мертвом. Я считаю его живым, просто невидимым. Мы даже перевезли с собой сюда его мраморные статуи и скамьи, чтобы сад был похож на тот, что был при его жизни. Но нам это не удалось, хотя иногда в сумерках я выхожу одна в сад и чувствую его рядом, чувствую, что он все еще любит меня. Наша совместная жизнь продолжалась так недолго. Он почти все время болел… поэтому, когда он умер, я ощутила, что моя жизнь ненаполнена; я будто не выполнила свой долг, не додала ему нескольких лет любви и покоя… Я желала бы отдать ему то, что не дала ему Джулия, его первая жена.

— Кэтрин, — очень тихо спросила мадам. — Кто этот человек, которого твои дети зовут отцом?

— Мадам, моя жизнь — не ваша печаль. — Я услышал тихую ярость в мамином голосе. — Мы с вами росли в двух разных мирах. Вы не жили моей жизнью, вы не заглянули в мою душу. Вам не суждено было испытать и доли тех лишений и горя, которые испытала я, будучи совсем юной, когда нам более всего нужна чья-то любовь. И не глядите на меня так своими злобными черными глазами, потому что вам меня не понять.

— Ах, Кэтрин, какого низкого мнения ты о моем уме и моем расположении к тебе! Ты, наверное, думаешь, что я тупая, слепая и бесчувственная? Теперь я точно знаю, кого мой внук называет «Папой». И ничего нет удивительного в том, что ты никогда в действительности не любила моего сына Джулиана. Я было думала, что причиной тому Пол, но теперь я точно знаю, что не Пола ты любила; и не Бартоломью Уинслоу — ты любила единственно Кристофера, своего брата. Нет, я не осуждаю то, что совершаете вы с братом. Если ты спишь с ним и находишь то счастье, которого была лишена с другими, я могу это понять. В тысячах семьях каждый день происходят дела еще более противоестественные и преступные. Но ты должна была подумать о ребенке. Это прежде всего. Я должна защитить своего внука. Вы не имеете права заставлять детей расплачиваться за вашу с братом незаконную связь.

О, что такое она говорит?!

Мама, останови ее, скажи что-нибудь, сделай что-нибудь, только верни назад мне мой мир! Сделай так, чтобы вновь меня окружали покой и безопасность, отведи эту напасть, дай мне забыть об этом твоем брате, о котором я никогда не знал…

Я скрючился возле двери, закрыл руками лицо, не в силах уйти и не в силах слушать дальше.

Мамин голос, напряженный и хриплый, будто исполненный слез, проговорил:

— Я не знаю, как вам это стало известно… Но, пожалуйста, постарайтесь понять…

— Я уже сказала, я не осуждаю. Я полагаю, что действительно понимаю тебя. Ты не в силах любить никакого мужчину так, как любишь своего брата, поэтому ты не любила и моего сына. Мне это больно знать. Я плачу о своем сыне, который думал о тебе как о совершенстве, как об ангеле, его Кэтрин, его Кларе, его спящей красавице, которую он так и не смог разбудить. Ты, Кэтрин, была для него олицетворением всех прекрасных героинь балетов, девственная и невинная, манящая и целомудренная, а оказалась ничем не лучше, чем любая из нас.

— Не надо! — закричала мама. — Я пыталась уйти от любви Криса. Я пыталась любить Джулиана. Я действительно любила его.

— Нет… Если бы ты хотела, тебе бы это удалось.

— Вы не можете знать! — в отчаянии крикнула мама.

— Кэтрин, мы с тобой много лет шли одной дорогой, и ты небрежно оставляла мне на этой дороге незначительные сведения и напоминания о себе. А лотом — я вижу Джори, который изо всех сил старается защитить, прикрыть тебя…

— Он знает? О, пожалуйста, скажите мне, что он ничего еще не знает!

— Он не знает, — по возможности мягко ответила мадам. — Но в разговорах его больше того, о чем он знает. Юные всегда недооценивают старых; они думают, мы не в силах сложить факты вместе и сделать выводы. Они полагают, можно дожить до семидесяти и знать столько же, что и в четырнадцать. Они воображают свой личный опыт кладезем премудрости, наверное, оттого, что мы большей частью бездействуем, а они каждый миг полны движений и жизни. Они забывают, что и мы когда-то были такими. Мы просто обратили все свои зеркала в окна… а они все еще не могут налюбоваться на себя самих.

— Мадам, пожалуйста, не говорите так громко. Барт имеет обыкновение появляться неожиданно и везде.

Мадам приглушила звук своего голоса, и слышать их мне стало совсем трудно.

— Ну, ладно, я все сказала и должна идти. Я думаю, ваш дом — неподходящее место для взросления такого тонкого, чувствительного ребенка, как Джори. Атмосфера здесь такова, будто в любую минуту может разорваться бомба. А твой младший сын, очевидно, нуждается в психологической помощи. Он пытался заколоть меня ножом, когда я входила в ваш дом.

— Барт вечно играет в какие-то свои игры… — слабым голосом пыталась возразить мать.

— Ха! Хорошенькие игры! Нож почти чиркнул по моему пальто. А пальто новое. Это мое последнее, я собиралась носить его, пока я не умру.

— Умоляю вас, мадам, я сейчас не хочу говорить о смерти…

— Разве я просила посочувствовать мне? Хорошо, я скажу по-другому. Я собиралась носить это пальто, пока я жива… Но еще до своей смерти я собираюсь убедиться в том, что Джори достиг славы, которая должна была предназначаться Джулиану.

— Я делаю для этого все, что могу, — слабым и страшно усталым голосом сказала мама.

— Что можешь? Проклятие! Ты живешь со своим братом, рискуя своей общественной репутацией, но рано или поздно этот мыльный пузырь лопнет. И первый, кто пострадает, будет Джори. Его школьные товарищи будут унижать его. За ним, за тобой, за вами всеми станут охотиться репортеры. И по закону дети будут отняты у тебя.

— Пожалуйста, перестаньте шагать туда-сюда, сядьте.

— Ты неразумна, Кэтрин, что не слушаешь меня. Я давным-давно предвидела, что рано или поздно ты поддашься на немое обожание брата. Даже когда ты вышла замуж за доктора Пола, я уже подозревала, что ты с братом… ладно, плевать на то, что я подозревала, но ты выходила замуж уже почти за мертвеца… Это что, было чувство долга и вины?

— Не знаю. Я думала тогда, что я вышла за него по любви и из чувства долга. У меня была тысяча причин, чтобы выйти за него замуж, а наиболее важная — то, что он хотел этого, и мне того было достаточно.

— Хорошо, у тебя были причины. Но ты не подумала о страданиях моего сына. Почему же ты не отдала ему то, чего он хотел? Я никогда не смогу этого понять. Я видела, какой плакал, говоря, что ты не любишь его. Он часто говорил о каком-то таинственном человеке, которого ты любишь, но я не могла поверить. Конечно, я была дура! Дурак и он! Но мы все были дураками по отношению к тебе, Кэтрин. Мы были оба очарованы тобой. Ты была таким юным, прекрасным и невинным на вид созданием. Наверное, ты была рождена умудренной и лицемерной. Как могла ты узнать, такая юная, все способы заставить себя любить сверх меры?

— Иногда любовь — это не все, что нужно нам, — бесцветным голосом сказала мама. Я был потрясен всей этой услышанной информацией. — Как вы узнали о Крисе?

Этот вопрос поверг меня в совершенное смятение. Миг за мигом я терял свою горячо любимую мать. С каждым ударом сердца я терял и отца, которого я успел полюбить.

— Какое это теперь имеет значение?! — выкрикнула мадам. Я все еще надеялся, что она не выдаст меня. — Я не тупица, Кэтрин, как я уже сказала. Я задала Джори несколько вопросов несколько вопросов. Выслушала ответы и прибавила к ним известные мне факты. Я не видела Пола уже несколько лет, а вот Крис, наоборот, всегда был рядом с тобой. Барт на грани умопомешательства от того, что Джори, по своей невинности, упускает из виду. Он делает это, потому что любит тебя. И ты еще думаешь, что я могу равнодушно взирать на то, как вы с Крисом губите юную жизнь моего внука? Я не могу позволить тебе погубить его психическое здоровье и его карьеру. Отдай мне Джори, и я возьму его с собой на восток, где ему не будет угрожать взрыв этой информационной бомбы, которая вынесет ваши жизни на передние страницы газет всей страны.

Мне стало плохо. Я незаметно приоткрыл дверь и видел, что мама бледна, как смерть. Она начала дрожать, а я уже давно дрожал с головы до ног, но в моих глазах стояли слезы, а в ее — не было ни слезинки.

Мама, как ты можешь жить с братом, когда весь мир считает это безнравственным? Как ты могла обмануть Барта и меня? Как мог Крис? Всю свою жизнь я думал, что он такой хороший, такой заботливый… Грех… грех. Не удивительно, что Барт направо и налево болтает о грехе и наказании в аду. Барт опередил меня — он уже все знает.

Стоя на коленях, я прислонил голову к стене, всеми силами пытаясь удержаться от поднимающейся к горлу тошноты.

Мама снова заговорила, с трудом сдерживаясь.

— Мысль о том, что Барта нужно поместить хотя бы на несколько месяцев в клинику, доводит меня до умопомешательства. Но мысль отдать Джори уже свела меня с ума. Я люблю обоих своих сыновей, мадам. Хотя вы никогда мне не доверяли в отношении своего сына Джулиана, я любила его и сделала для него немало. Любить его было нелегко, человек он был сложный. Но не я, а вы с мужем сделали его таким. Не я заставляла его до тошноты заниматься балетом, в то время как он предпочитал балету футбол либо другое занятие. Не я выдумала ему в качестве наказания лишение уикэнда и работу каждый день, вы с Джорджем выдумали это; в результате ваш сын никогда не имел ни дня для веселья и отдыха. Но заплатила цену за это именно я. Он желал, чтобы я принадлежала только ему; он не хотел рядом со мною видеть даже друзей. Он вспыхивал ревностью к каждому, кто бросал на меня взгляд, к каждому, на кого я только посмотрела. Представляете ли вы, что значит жить с человеком, который подозревает тебя в предательстве и обмане каждый раз, когда ты исчезла из поля его зрения? В результате обманула его не я — это он изменил мне. Я была верна Джулиану. Я не позволяла прикоснуться к себе никакому другому мужчине; он не смог бы сказать того же о себе. Больше того, он волочился за каждым хорошеньким личиком. Потом он пользовался ими, выбрасывал, как ненужную вещь, а, возвратясь ко мне, требовал ласки, восхищения, слов о том, какой он замечательный… Я не могу сказать, чтобы это было восхитительно, когда он весь был пропитан чужими духами… Временами он бил меня — вы знаете об этом? Он будто все время что-то доказывал самому себе… Тогда я не могла понять этого, но теперь я знаю: он хотел силой добиться любви, в которой вы ему отказали в детстве.

Я почувствовал себя еще хуже. Подсматривая в щель, я увидел, что и бабушка побледнела. Теперь я потерял еще и отца. Я почитал его святым, непогрешимым. Образ моего родного отца был развенчан в моих глазах.

— Ты очень хорошо все обосновала, Кэтрин, и меня это задело. Но теперь позволь сказать и мне. Джордж и я допустили серьезные промаху в воспитании Джулиана, я признаю это, и вы с ним заплатили за наши ошибки. Но разве ты собираешься наказать таким же образом Джори? Позволь мне взять Джори с собой в Грингленн. Я обеспечу ему обучение в Нью-Йорке. У меня есть связи. Я представила миру двух блестящих танцоров, Джулиана и Кэтрин. Я не была порочной, злой матерью, не был злодеем и Джордж. Возможно, мы позволили мечтам ослепить себя, но мы старались продолжиться в Джулиане. Это все, чего мы желали, Кэтрин — продолжиться в Джулиане. Джулиана больше нет, и все, что он мне оставил — этого ребенка, Кэтрин, твоего сына. Без Джори мне незачем жить. Вместе с Джори жизнь моя обретает смысл и цель. Однажды… молю тебя, однажды в жизни отдай, а не возьми.

Нет, нет! Я не хочу уезжать с мадам.

Я видел, как мамина голова все ниже и ниже склоняется, пока ее волосы не упали, как два золотых крыла на ее лицо. Ее дрожащая рука коснулась лба, будто ее мучила головная боль. Грешница она или нет, я ее не оставлю. Это был мой дом, мой мир, и она все еще была моей матерью, а Крис — моим приемным отцом. И еще у меня были Барт, Синди и Эмма. Мы были семья — хорошая или плохая, но семья.

Видимо, мама нашла решение, и надежда появилась в моем сердце.

— Мадам, я отдаю себя на вашу милость, и надеюсь на Бога, что он дал ее вам. Умом я понимаю вашу правоту, но я не могу отдать своего первенца. Джори — это единственно светлое, что осталось у меня от жизни с Джулианом. Если вы его оторвете от меня, то оторвете часть меня самой, и я не смогу больше жить. Джори любит меня. Он любит Криса, как своего родного отца. Если я должна пожертвовать его карьерой, я не могу жертвовать его любовью к нам… не просите о невозможном, мадам. Я не могу отпустить Джори с вами.

Мадам долго и жестко смотрела на нее, а мое сердце в это время билось так громко, что я боялся, они его услышат. Бабушка встала и, очевидно, решила прощаться:

— Теперь я собираюсь высказать тебе все честно, Кэтрин, и, возможно, это будет в первый и последний раз, когда я скажу всю правду. С первой нашей встречи с тобой я завидовала тебе: твоей красоте, молодости, таланту в танце. Ты передала свой необыкновенный талант Джори. Ты превосходный преподаватель. В нем так много и от тебя, и от твоего брата. Необыкновенное терпение, жизнерадостность, оптимизм, одержимость и энергия — все это наследство вашей семьи, а не Джулиана. Но кое-что от Джулиана в нем все же есть. Он похож на него внешне. В нем огонь моего Джулиана, его греховная тяга к женщинам. И, если мне даже придется противостоять тебе, чтобы спасти его, я сделаю это. Я не пощажу ни твоего брата, ни твоего младшего сына. Если ты не отдашь мне Джори, я разрушу ваше благополучие. Закон доверит мне воспитание Джори, и ты не сможешь сделать ничего, если я возбужу это дело. Факты будут против тебя. И, если мне придется действовать таким путем, чего бы я не хотела, то я увезу Джори на восток, и ты его уже никогда не увидишь.

Мама встала на ноги и сразу оказалась выше бабушки. Я еще никогда не видел ее такой высокой, гордой, сильной.

— Ну что ж, действуйте, как вам подсказывает совесть. Я не уступлю своей позиции, не позволю вам выкрасть у меня по праву принадлежащее мне. Я никогда не отдам своих детей. Джори мой. Я родила его после восемнадцати часов борьбы на грани смерти. Если меня обвинит весь свет, я и тогда буду стоять с высоко поднятой головой и крепко держать своих детей за руки. Нет ни такой силы, ни закона, ни человека, который заставил бы меня отдать моих детей.

Повернувшись, чтобы уйти, мадам задержала свой взгляд на толстой пачке листов на мамином столе.

— Все равно будет по-моему, — шипящим кошачьим голосом проговорила она. — Мне жаль тебя, Кэтрин, и жаль твоего брата. Мне жаль даже Барта, хотя он дикий, как маленький монстр. Мне жаль всех в вашей семье, потому что они все пострадают. Но сострадание к тебе затмевается мыслью о моем внуке. Джори будет счастлив со мною, с моим именем, а не с твоим.

— Убирайтесь! — закричала потерявшая самообладание мама. Она схватила вазу с цветами и запустила ею в голову мадам! — Вы погубили своего сына, а теперь собираетесь погубить Джори! Хотите, чтобы он поверил, что жизни вне балета нет. Что надо только танцевать, танцевать, танцевать… но ведь я живу! Я была балериной, но я не балерина теперь — и все же живу! Мадам быстро оглядела комнату, будто тоже искала какой-либо предмет, чтобы кинуть, и медленно наклонилась, чтобы подобрать осколки возле своих ног.

— Это ведь мой дар. Какая ирония судьбы: именно ею ты запустила в меня. — Она взглянула на маму с нежностью и жалостью. — Когда Джулиан был мальчиком, я отдавала ему все лучшее, так же, как и ты — для своей семьи, и, если я и была неправа, то из самых лучших побуждений.

— Правда? — с горечью произнесла мама. — Намерения всегда такие правильные и лучшие, а в финале даже извинения звучат негодующе: так каждый старается схватиться за соломинку, как утопающий в пословице. Мне кажется, что я всю жизнь хваталась за соломинки, которые были только в моем воображении. Каждую ночь, ложась в одну постель с братом, я говорю себе, что это мой долг в жизни; а сделав неверный шаг, я утешаю себя тем, что я уравновешу чаши весов правильными решениями. Ведь в конечном счете я дала брату единственное счастье, единственную женщину, которую он может любить; наконец, жену, в которой он отчаянно нуждался. Я сделала его счастливым, и если в ваших глазах это преступление, я не проклинаю вас. Если это преступление в глазах всего мира, пусть мир думает все, что угодно. Я никому не причиняю зла.

На бабушкином лице были отражены все противоречивые эмоции, вызванные мамиными словами, вся борьба чувств. Я бы поклялся, что она тронута.

Я видел, как тонкая рука бабушки с выпуклыми венами дотронулась до маминых волос. Но тут же холодный голос произнес:

— И снова я скажу: я сожалею, что должна поступить так. Я жалею вас всех, но больше других мне жаль Джори, потому что он самый чувствительный среди вас.

Она стремительно направилась к двери, и я едва успел отскочить и спрятаться. Бабушка прошла через холл, где Барт снова пытался имитировать нападение с ножом.

— Ведьма, старая черная ведьма! — рычал Барт, по-звериному кривя верхнюю губу. — Не приходи больше никогда, никогда, никогда!

Я был таким несчастным, что мне хотелось заползти куда-нибудь и умереть.

Моя мать живет со своим братом. Женщина, которую я уважал, почти боготворил всю свою жизнь, оказалась хуже любой другой матери в мире. Если и рассказать кому-нибудь из моих друзей, они не поверят, а если поверят… это такая глупость, такой стыд, позор… я не смогу никому глядеть в глаза после этого. И тут меня осенило. Папа на самом деле приходится мне дядей! Родным дядей! Не только Барту, но и мне. О, Бог мой, что же теперь? Я же все про них знаю! Это не платоническая любовь между братом и сестрой, не фиктивный брак, чтобы создать видимость семьи, а инцест! Они — любовники! Я видел!

Все это представилось мне таким безобразным, таким отвратительным… Почему они позволили этой любви начаться? Почему не остановились? Мне хотелось сейчас же побежать к ним и спросить, но я не мог бы глядеть в глаза ни маме, ни папе, когда он придет с работы. Я пошел в свою комнату, закрыл дверь и упал на кровать. Когда меня позвали обедать, я отговорился тем, что не голоден. Хотя я всегда был голоден. Мама подошла к двери и из-за нее спросила:

— Джори, ты услышал что-нибудь из того, что мадам мне говорила?.

— Нет, мама. Я просто простыл, я думаю. Утром все будет хорошо, вот увидишь, — неловко оправдался я; ведь надо было объяснить, отчего у меня такой хриплый голос.

И где-то во всех этих слезах, проливаемых мною, была и еще одна невосполнимая потеря: я оплакивал того мальчика, которым я был еще сегодня утром. Теперь надо было стать мужчиной. Я чувствовал себя старым, умудренным; для меня больше ничего не значили прежние ценности. И, наконец, я понял все причуды и выходки Барта: он тоже знает.

Я стал теперь таким же, как Барт. Я подглядывал за мамой, как она сидит и пишет в своем дневнике, обтянутом красивой голубой кожей; когда она вышла, я прокрался и прочел все, что она написала. Хотя это непорядочно. Но я должен знать.

" Сегодня нанесла визит мадам Мариша и вернула мне все кошмары, преследовавшие меня в последние дни. Очередные кошмары, очевидно, останутся мне на ночь. Когда она ушла, мое сердце колотилось, как большой барабан джунглей, зовущий на битву с врагом. Мне хотелось убежать и спрятаться, как мы прятались детьми в Фоксворт Холле. Когда Крис пришел, я рванулась к нему и прижалась крепко-крепко. Но он не заметил моего отчаяния: он устал после изматывающей работы.

Он только поцеловал меня, а потом уехал на вечерние обходы, и я осталась одна: оба мои сына закрылись в своих комнатах и молчат. Знают ли они, что скоро нашему мирку придет конец?

Может быть, нужно было отдать Джори мадам и тем избавить его от скандала, унижений? Может быть, во мне говорит эгоизм? А Барт? Что будет с Бартом? А что случится с Синди, если наш секрет будет раскрыт?

Мне показалось, что мы в Шарноттсвилле, живем там с Крисом и Кэрри, или что мы на пути в Сарасоту. Моя память — как кинолента, и вот в моей памяти та толстая черная женщина, которая изо всех сил старается взобраться в автобус с огромным количеством тюков и сумок. Генриетта Бич. Дорогая, милая Хенни. Я так давно не вспоминала ее. Помню ее широкую ослепительную улыбку, ее добрые глаза, мягкие руки… и радость и покой охватывают меня, будто вот сейчас она вновь отведет нас всех к Полу, который спасет нас…

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒