ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

— Подполковник Николаев! — представился комендант, возвращая Пригоде мандат и поручение Военного совета 6-й армии. — Пошли в комнатенку, а то здесь хуже чем от пушек глохнешь.

Он зажег свечу, убрал со столика газету с едой, говоря:

— Частей в городе нет, вечером последний батальон ушел на оборонительный рубеж. Машины стараются обойти город, фашист бомбит с рассвета дотемна. Диверсанты орудуют, вчера железную дорогу за станцией подорвали, ракеты пуляют. Одного чуть не поймали, вот рацию бросил, — показал он на зачехленную коробку под окном.

— А комендатура что? — спросил Пригода. Подполковник отмахнулся:

— Что я могу с полуротой? В центре порядок, а дальше, к окраинам, — даже не совсем в курсе.

— Эвакуация приостановилась?

— Почти что. Семей военнослужащих много осталось, осаждают вот… Ценностей порядочно не вывезено. Вагоны, паровозы есть, а поездные бригады не сыщешь. Полотно дороги срочно восстанавливать необходимо.

— Необходимо, — повторил Пригода. — И надо всем сразу заниматься, нельзя медлить. Беру на себя отправку ценностей. Много их осталось? Где они находятся?

— В банке… Осталось… Главное вывезли.

— Съезжу посмотрю. Давайте только условимся, товарищ подполковник, будем без щепетильности, если мне придется подсказать или напомнить, что делать. Обстановка требует.

— Разумеется, голова кругом ходила.

— Сейчас же надо собрать ремонтную бригаду. Пошлите расторопного человека, хорошо знающего город, пусть отыщет адреса и собирает рабочих по домам. И машинистов — тоже. У меня три грузовика, один могу выделить. И командира с бойцами. Составляйте эшелон. Я из банка заеду на станцию… Нет ли у вас данных, сколько вагонов на путях?

— С полсотни годных наберется. Побитых много.

— Нужна точная информация. И хотя бы примерно знать, сколько народу совершенно необходимо эвакуировать. Все, еду в банк, — направился к выходу Михаил Степанович, но задержался, добавил: — А насчет диверсантов, мародеров и прочей контры — моя забота. Со мной опергруппа.

Выйдя на улицу, Пригода подозвал свою небольшую опергруппу и командира роты, объяснил им обстановку.

— В распоряжение коменданта пойдете вы, — обратился Пригода к оперуполномоченному Ремешко. — Берите грузовик, двоих красноармейцев. Комендант даст знающего человека, и отправляйтесь искать ремонтников. Без промедления! Встретимся на станции. И мне надо человек пять, — повернулся он к ротному. — В банк поедем. Остальных направляйте патрулировать город, во все стороны до окраины. Население должно чувствовать Советскую власть и знать: оно не брошено на произвол. Потолкуйте с людьми, пособите чем можете… А вы, — подошел он поближе к двум оперработникам, — займитесь выявлением подозрительных. Соберемся здесь через два часа.

Серел рассвет, обнажая исковерканные дома, захламленные улицы, создающие впечатление покинутого города.

Здание банка находилось неподалеку. Оно не пострадало, лишь кое-где в окнах повылетели стекла. Массивные двери были распахнуты. В вестибюле, на этажах не оказалось ни души. Кругом вороха бумаг, в беспорядке мебель.

Пригода с красноармейцами проник в подвал и, встревоженный, остановился вдоль ряда крупных сейфов. Они были раскрыты и пусты.

— Опоздали! — вырвалось у Михаила Степановича. Но тут он услышал отдаленные голоса, прошел дальше, увидел еще одну комнату, а в ней — троих гражданских парней.

— Стой! — испуганно выкрикнул один из них, и на вошедших нацелились три нагана.

Пригода спросил первым:

— Кто такие?

— А вы кто?

— Заместитель коменданта города, — присел он на ящик, освобождая красноармейцам проход.

Револьверы легли в кобуры.

— Боязно, налетали тут, — объяснил паренек, видимо старший группы. — Всю ночь как в засаде сидели.

Пригода сказал о цели прихода.

— Вывезли все в надежное место, шесть ящиков осталось, — указал рукой на высокие ящики паренек и, заметив вопросительный взгляд командира с тремя шпалами в петлицах, пояснил: — В «Европейскую» гостиницу отправили, там крепкая охрана, никто не сунется.

Оставшиеся ценности погрузили на полуторку, и вскоре они присоединились к остальным, действительно оказавшимся в надежном месте: гостиницу заняли не успевшие эвакуироваться партийные, советские работники, милицейская охрана, большая группа раненых.

Ценности надо было вывозить, не дожидаясь, пока восстановят железнодорожный путь. Пригода связался по телефону с комендантом.

— Но у меня ни одного грузовика.

— Тогда на своем отправлю в особый отдел фронта, — решил старший батальонный комиссар и спросил: — Какие новости?

— Доложили, что на два эшелона вагонов наберется. И еще насчет семей военнослужащих. Человек двести, говорят. Да, машиниста нашли… О ремонтниках пока не слышно.

— Ясно. Отправляю машину и еду на станцию.

Ощущение того, что дело движется и еще можно успеть многое предпринять, взбадривало уставшего до крайности Пригоду. Особенно после того, когда он, приехав на станцию, узнал от Ремешко, что ремонтная бригада уже выехала в сторону Золочева — к месту работы.

— Пора формировать два состава. Один можно днем загрузить имуществом, второй — людьми, как начнет смеркаться, и ходу… — вслух размышлял Михаил Степанович.

Ремешко напомнил:

— Агенты абвера наверняка засекут подготовку.

— Об этом я и не забываю. Усилим охрану путей. И еще постараемся дезинформировать врага о времени отправки эшелонов. Проскочат, думаю.

Они направились к привокзальной площади, где стоял броневик, но не успели до него дойти: началась бомбежка. Безнаказанно низко пролетел над площадью «мессершмитт», строча из пулемета по разбегающимся прохожим.

Пригода рванулся к машине, видел, как перед ним пули строчкой пробили асфальт, и в то же мгновение почувствовал кольнувшую боль в руке. «Задело! » — понял он, ощупав рану, и, заметив присевшего Ремешко, крикнул:

— За мной! В машину!

Они сразу отъехали, свернули за угол, слыша позади частые разрывы бомб.

— Только бы не повредил путей, — с непонятной для Ремешко болью в голосе произнес Пригода, снимая гимнастерку.

— Вы ранены? — вырвалось у Ремешко. Он живо достал индивидуальный пакет, перевязал старшему батальонному комиссару сквозную рану выше локтя, говоря: — Кость цела. И хорошо, хоть не разрывной.

— Куда лучше… — морщился Михаил Степанович, осторожно натягивая гимнастерку.

В комендантском полуподвале Пригода не застал подполковника Николаева, тот выехал с красноармейцами на уничтожение десанта.

— Какого десанта, где? — встревожился Пригода, услышав новость от пожилого дежурного по комендатуре.

— Рядом, в Подзамче, парашютисты, кто-то по телефону донес.

Крепко задумавшись, Пригода сел за стол. Вернулся один из двоих оперработников, доложил о подозрительных субъектах, по всей видимости националистах, которые восхваляют гитлеровцев, распространяют ложные слухи.

— Задержите и допросите. Стремитесь выйти на вражескую агентуру.

— Уже задержаны… И еще двое, явно разведчики-информаторы, с рацией их видели, — закончил оперработник.

— Это уж не те ли, которые бросили рацию?.. Поимейте в виду при допросе.

Стремительно вернулся Николаев.

— Вы понимаете, звонок давеча, десант, кричат, парашютисты! — возбужденно говорил комендант. — Еду в Подзамче, но ни там, ни возле никакого десанта. Провокаторы!

Допросы выявили вражеских агентов и пособников — организованную группу абвера. Арестованные разведчики-информаторы не сумели заранее вызвать авиацию для бомбардировки подготовленных к отправке эшелонов.

— Гнались вчера за нами, бросили рацию, а потом ее не нашли, — объяснил разведчик абвера.

Обстановку во Львове гитлеровцы все же знали слабо. Спокойно ушли эшелоны с эвакуированными и ценным имуществом, вывезли и арестованных. Пригода с ротой оставил город, когда по нему начала бить вражеская артиллерия.

Лишь спустя полсуток после их отхода в притихший, израненный Львов ворвались гитлеровцы. Это произошло 30 июня, когда Ставка Главного командования разрешила отвести войска из львовского выступа на рубеж старых укрепленных районов, расположенных по линии Коростень, Новоград-Волынский, Проскуров.

Глава 20

Каждый день войны ставил перед Михеевым все новые и неожиданные задачи помимо огромной работы по оперативному руководству особыми отделами фронтов. Вся полнота власти в прифронтовых районах переходила к военным советам боевых соединений, а на чекистов возлагались свои, особые обязанности: по эвакуации, угону подвижного железнодорожного состава, уничтожению всего того, что может достаться врагу.

Выполняя задание Наркома обороны, Михеев требовал от особых отделов фронтов не только полной чекистской информации, но и данных о наступающих частях противника — о всем том, что раскрывало силу и направления ударов врага. Разумеется, оперативная сводка армейской контрразведки, полученная непосредственно из особых отделов армий фронтов, не претендовала на полное отражение дислокации и продвижения войск противника, но служила Генштабу необходимым уточнением истинного соотношения сил и обстановки на фронте в первые недели войны.

Но четкость в штабной работе скоро наладилась. И однажды, докладывая в Ставке Главного командования Вооруженных Сил данные из вражеского документа о том, что в Прибалтике советские войска не дали себя окружить и отходят, хотя и с большими потерями, но довольно организованно; что большую тревогу у гитлеровского руководства вызвало упорное сопротивление войск Юго-Западного фронта; что группа армий «Юг» понесла большие потери и явно не справилась с возложенной на нее задачей, — Михеев почувствовал, что его слушают с заинтересованным вниманием. Не часто еще удавалось знать мнение противника о боях. А Михеев продолжал:

— Четвертая танковая армия врага развернула наступление на витебском, оршанском и могилевском направлениях с подавляющим превосходством…

Генерал армии Жуков сердито кашлянул и заметил:

— Мощные удары наносят. Особенно в районе Борисова, расположенного на шоссе Минск — Москва. — И он будто бы закончил сообщение за Михеева, давая понять, что начальник контрразведки явно увлекся и вторгся не в свою область.

Но не это задело Михеева. Ему неприятно было услышать ироническое, как показалось, уточнение, где находится город Борисов.

Маршал Тимошенко нарушил паузу:

— Повторение — мать учения. Я требовал от товарища Михеева представлять стратегические данные о противнике, которые становятся известны по каналам ведомства контрразведки. Так мы за сутки раньше узнали о направлении ударов мехчастей первой танковой группы, о стойкости наших пятой и шестой армий. Так что… — взглянул он на Жукова, но продолжать разговор не стал.

Однако после совещания Тимошенко задержал Михеева.

— Обиделся? — спросил он. — Ты лишка хватил. Такие направления ударов перечислил: витебское, оршанское… Не первые дни войны. Мы даже знаем, что они ударят и на Бобруйск. Вот если бы эту подробность сообщил первым, Жуков бы взялся за карандаш.

— Понял вас, товарищ маршал. Разумеется, не обиделся. У меня и моих сотрудников слишком много времени забирала эта работа. Поставлю новую задачу.

— Да, теперь ждем от чекистов данных о замыслах врага. Возможности у вас есть… Должен сказать, тут еще назревают вам заботы.

Михеев с ожиданием смотрел в глаза наркома.

— В ближайшее время должны принять указ об объединении НКВД и НКГБ в Наркомат внутренних дел. Сегодня же начни заниматься вопросами подготовки к реорганизации. Военная контрразведка переходит в подчинение НКВД. Чего не радуешься? Ты же добивался этого.

— Заждался… — только и ответил Михеев, вспомнив о своем рапорте наркому с просьбой послать его на фронт. И, заговорив сейчас о нем, услышал ответ:

— Закончим реорганизацию, в последнюю минуту, пока будешь в моем подчинении, удовлетворю твою просьбу.

— На Юго-Западный фронт, — подсказал Михеев.

…Как-то так получалось, подходил ли Михеев к карте с нанесенной обстановкой, просто ли размышлял о событиях на полях сражений, мысли его непрестанно увлекали ожесточенные бои на Юго-Западном фронте с главными силами врага — группой армий «Юг». Здесь он отчетливо представлял себе во всем территориальном размахе расположение армий и мехкорпусов, укрепленных районов, видел лица командиров соединений, знал, на что они способны и как поведут себя в бою.

Душой Михеев теперь уже и вовсе находился там, на Юго-Западном. Не потому ли он сразу подписал рапорты сотрудников аппарата управления об откомандировании в действующую армию, для работы в партизанских отрядах? Все чаще интересовался у своих заместителей о ходе подготовки к предстоящей реорганизации — им он поручил эту работу, поторапливал их.

За последние дни Михеев сблизился с Плесцовым. Иван Михайлович перешел работать во вновь созданное информационное отделение, быстро освоился в новой роли. За день Анатолий Николаевич много раз встречался с ним по всякого рода сообщениям из особых отделов фронтов, вместе составлял докладные записки для вышестоящего руководства, в которых после редакторской руки батальонного комиссара править начальнику управления вроде было нечего. Но Михеев оказался придирчив, и Плесцов не сразу к этому привык.

А еще он понял Михеева в другом: не надо начинать с огорчительных сводок. И подбирал их так, чтобы сразу не портить настроения начальнику управления.

Вот и сейчас они вместе бурно обсуждали итоговое сообщение о потерях за июньские дни боев. Враг потерял две с половиной тысячи танков, полторы тысячи самолетов; более тридцати тысяч пленных — это что-то значило. Перемолотить такую мощную громаду надо было суметь. Бесспорным становилось то, что фашистская стратегия «молниеносной войны» дала трещину.

Плесцов не удержался, с чувством прочитал запомнившееся ему четверостишие из стихотворения Семена Кирсанова:

…Бой идет одну неделю,

час настанет — все сочтем

и фашистов так разделим,

что и корень извлечем!

— Ну-ка, постой, повтори. — Стихи понравились Михееву.

Сейчас Плесцов стал подробно докладывать об упорных боях на Березине, об отличившейся 100-й дивизии, которая сожгла полтораста вражеских танков, и не чем-нибудь, а в основном бутылками с бензином, Михеев прервал:

— Знаю. Впредь подбирай материал по узловым моментам, о главном, чтобы находиться в курсе.

— Есть, докладывать о главном! Я и перехожу… Сегодня танковые дивизии противника ворвались в Житомир.

Михеев, помрачнев, задумался, и Плесцову показалось, что он не слышит его сообщения о том, что к исходу девятого июля наступление 4-й танковой армии врага было приостановлено на всем фронте обороны от Десны до Жлобина.

— В Житомире штаб фронта, — тихо и раздельно произнес Михеев. — Неужели от Ярунчикова нет сообщения?

— Они на пути в Киев, потом в Бровары.

— Так что же мне голову морочил сотой дивизией? Ты мне эту тактику брось! Докладных о маневрах противника больше не представлять. Сообщите об этом на места. Укажите, нас должны интересовать упреждающие данные, замыслы, концентрация, предполагаемые удары. Что раздобудете, докладывайте немедленно, устно. Там видно будет, чему дать ход. А то сочиняем целые тома. Своим делом надо больше заниматься, — разгорячился Михеев.

Плесцов знал, что сейчас успокоит начальника.

— Приятные новости с Юго-Западного… — сделал он паузу и увидел, как Михеев живо провел пятерней по пушистой русоволосой шевелюре — признак доброго нетерпения. — Сегодня войска пятой армии во взаимодействии с первым стрелковым и третьим мехкорпусом нанесли сильный контрудар со стороны Коростенского укрепрайона во фланг главным силам первой танковой группы врага. Наши войска не только остановили противника, но и заставили его отступить.

Михеев даже поднялся; сцепив ладони, подошел к карте на стене и некоторое время стоял молча, уставившись на крохотный кружочек со словом над ним — «Коростень».

— Не-ет, выкорчевывать надо из тебя эту манеру, — не поворачиваясь, вдруг сказал Михеев. — Или в следующий раз начинай докладывать с конца.

* * *

Передача особых отделов в НКВД СССР до 24 июля задержала Михеева в Москве. Ему присвоили звание «комиссар государственной безопасности III ранга», и у него в петлицах стало три ромба. Теперь ничто не задерживало отъезда Михеева на фронт.

…Возвратившись из Наркомата обороны к себе в кабинет, Михеев — сразу к телефону.

— Плесцов?! Ночью едем! — сказал Анатолий Николаевич и спросил: — Ты готов?.. И я так думаю, чего до утра тянуть. Еще задержат. В полночь тронемся. Предупреди Капитоныча, пусть готовит машину. До Киева!

И отправился прощаться с сотрудниками управления. Он обошел все кабинеты, пожимал чекистам руки, желал успехов, чуть ли не каждому напоминая неотложное по оперативным мероприятиям, как будто уезжал на несколько дней и хотел, чтобы к его возвращению все успели закончить. Он шутил, напутствовал с деловитой заинтересованностью, при этом словно бы забывая, что уезжает насовсем.

Нет, об этом Михеев не забывал. Ровно в полночь он заспешил к себе в кабинет, где его уже поджидали Плесцов и несколько руководящих работников управления.

— Все готово, товарищ комиссар, — встретил Михеева Плесцов. — Звонила несколько раз жена Ярунчикова. Поговорить хочет.

— Соедини меня с ней, — велел Анатолий Николаевич Плесцову. — Домой-то заедешь?

— Я уже съездил, забежал на минуту.

— Ну а я по пути загляну. — Михеев взял протянутую телефонную трубку. — Здравствуй!.. Да, сейчас еду… Передам. Кто у тебя в Энгельсе?.. Подожди, запишу, — потянулся он за карандашом. — Да не реви ты, дуреха! Говори адрес… Транспортная, тридцать три… квартира четыре. Когда выезжаешь?.. Ты у нас поживи. Ну как знаешь, поклонись там Волге. От меня Волге, говорю, поклонись!

Он положил трубку, чему-то усмехнулся и пошел к сейфу, достал из него маузер в колодке, повесил его на ремень, потом так же неспешно взял из шкафа коричневую кожаную куртку, бросил ее на руку.

— Все, нет больше меня тут. Присядем на дорожку, — опустился Михеев на стул и вдруг удивил просьбой: — Дайте-ка, мужики, папиросу!

И впервые в жизни неумело закурил.

…Дождь пошел еще затемно. Капитоныч сбавил скорость и почти лег на баранку, вглядываясь в дорогу. Михеев не торопил, молчал, а Плесцов счел неудобным заговорить, считая, что Анатолий Николаевич находится под впечатлением расставания с семьей.

Михеев же мысленно был на участке фронта возле города Фастова, который после недельных боев захватил противник. И хотя 26-я армия сдала город, ее стойкость и отвага вызывали восхищение. Ценой огромных потерь гитлеровцы с 16 по 19 июля продвинулись на считанные километры и заняли несколько сел в Фастовском районе Киевской области. Но взять Фастов, крупный железнодорожный узел, противник смог лишь после четырехдневного штурма.

«Все чаще начинают выдыхаться, подбрасывать новые силы», — думалось Михееву. Для этого он имел все основания. Командующий фашистской группой армий «Юг» отдал приказ приостановить наступление на рубеже Киев, Коростень и временно перейти к обороне.

Но обстановка ежедневно менялась. Михееву скорее хотелось оказаться там, в гуще событий.

Проехали Орел. Капитоныч — крупный, рыжеволосый и конопатый во все лицо и даже шею, — вцепившись обеими руками в баранку, трудно вел непослушный «форд» по раскисшей дороге; машина вихлялась, норовя залететь в кювет, но шофер как-то успевал выровнять ее и проскочить вязкое место. Но машина по-прежнему не слушалась. Дождь усилился, перешел в ливень.

— Сядем! — заключил Михеев. — Так мы и до завтра не доберемся.

Посоветовались. Плесцов предложил вернуться в Орел, достать дрезину и на ней махнуть до Киева.

Так и сделали.

Вокзал был забит красноармейцами. Они лежали на полу, на подоконниках, даже на широком буфетном прилавке — ни пройти, ни продохнуть. Осторожно пробираясь, Михеев заметил на лавке майора, подошел к нему.

— Из какой части? Куда направляетесь? — спросил он, наклонясь.

Майор вытянулся перед ним, доложил:

— Заместитель командира полка… Оставлен с двумя батальонами. Ждем подачу вагонов.

— Давно ждете?

— С вечера.

— Когда обещают?

— Неизвестно… пока, — подергивалось опущенное левое веко майора.

— А ну айда со мной, — пригласил Михеев и направился к военному коменданту станции.

Плесцов уже был там.

— Есть дрезина, бак прохудился, чинить надо, — сообщил он Анатолию Николаевичу. — Пойду организую ремонт.

— Поживей только, — поторопил Михеев и представился капитану-коменданту, спросил его о причине задержки отправки двух батальонов.

Нетерпеливо дослушав объяснение железнодорожного военного начальника о том, что красноармейцев отправлять не на чем, Михеев подсказал:

— На погрузном дворе вагонами забиты пути. Я только что мимо проезжал.

— Эшелон с имуществом, товарищ комиссар. Дальше пойдет.

— Куда это дальше? — нажал на последнее слово Михеев. — Немедленно разгружайте, готовьте состав к отправке на Киев! Имущество! За землю кровь льется!.. Соедините меня с начальником дороги. — И обратился к майору: — Оружие — в козлы, охрану поставьте, остальных — на разгрузку. И в путь, чтоб через час тут ни души не осталось.

Разговор с начальником дороги был коротким. Сообщив ему о том, что на станции Орел не обеспечена отправка на фронт воинской части, в результате чего она оказалась разобщенной, половина полка томится в ожидании вагонов, в то время как на запасных путях погрузного двора скопились четырехосные пульманы с каким-то имуществом, Михеев попросил распорядиться разгрузить их и пустить на запад. И, услышав в ответ согласие, все же с недовольством добавил:

— Я доложу в Москву о странной нерасторопности на станции Орел. Прошу немедленно принять срочные меры.

Вокзальные залы опустели, но тут же в них стали набиваться проезжие беженцы с детьми. Они толпой хлынули с перрона, должно быть укрывались там под дощатым навесом, и опять говорливое оживление заполнило все вокруг.

Вернулся из депо Плесцов с чайником в руке.

— Можно ехать, — доложил он Михееву. — Я только воды налью… Вас на перроне начальник станции поджидает. Говорит, зеленую улицу даст.

…В пять утра следующего дня они были в Дарнице. Их встретил Ярунчиков. Он не скрывал удовлетворения приездом Михеева, потому что охотно уступал ему руководство особым отделом фронта, был оживлен и суетлив.

— Ты чего это сияешь, будто всю контру переловил? — спросил Анатолий Николаевич, когда машина тронулась на Бровары, куда только что из Проскурова перебрались штаб, Военный совет и особый отдел фронта.

— Помощи на войне всегда рады, — объяснил Никита Алексеевич.

«Как глыбу свалил», — понял Михеев и стал расспрашивать об обстановке на фронте.

— Южнее Киева по-прежнему тяжелое положение, — докладывал Ярунчиков. — Всю неделю от Бердичева до Днестра идут упорнейшие бои. Два танковых корпуса врага прорвались в районе Белой Церкви, стремятся в тыл шестой и двенадцатой армий, представляете ситуацию?! И тут наша двадцать шестая армия нанесла фланговый контрудар. Вовремя и сверхудачно выбрали направление удара. Превосходно действовала армия. Особенно отличилась сто девяносто девятая стрелковая дивизия. Несколько дней она у станции Мироновка держит и лупит врага, довела его до психических атак. Там порой трудно было понять, кто наступает, а кто обороняется. Противник всполошился. Контрудар армии сильно сковал его активность. Мы выиграли время для отвода шестой и двенадцатой армий; они уже не имели непосредственно связи с соседями; сказать прямо, трудно бьются с обходящими частями врага. Теперь уже в отрыве оказались от нашего фронта.

— Из особых отделов этих армий когда было последнее донесение? — спросил Михеев, решив узнать, сколько с тех пор прошло времени и какая за этот срок могла появиться угроза окружения частей на южном крыле фронта.

— Позавчера Пригода прислал короткое донесение шифровкой, чувствуется, излагал второпях, наверное, неожиданно представилась возможность передать… Содержание такое: «Чекисты заняты выполнением боевой задачи, возможность соединения с правым соседом утрачена, есть соображения передачи нас Южному фронту. Отходим с боями. Положение трудное».

— Ну если Пригода утверждает «трудное», значит, неважные дела, — расшифровал Михеев и спросил: — Как на правом фланге у Горбаня?

— Пятая армия тоже в сложную обстановку попала. Наметился выход группировок противника в ее тыл. Кирпонос приказал отвести армию на позиции Коростенского укрепрайона.

— Когда, сегодня?

— Нет, сегодня как раз завершат отход на рубеж Белокоровичи, Турчинка, Малин. Отходили с боями, организованно. И не только оборонялись, но и контратаковали, отбрасывали врага. Вчера фашистам удалось ворваться в Малин. На улицах шли бои, доходило до рукопашных. Старший оперуполномоченный Ништа угодил там в переделку, нынче утром вернулся вот с такой шишкой, — приложил кулак ко лбу Ярунчиков.

— Он же маленький, тощенький, куда ему в рукопашную, — не смог Михеев представить себе Ништу дерущимся.

— А пистолет для чего? — напомнил Ярунчиков, как будто Михеев мог забыть о том, что Ништа был вооружен. — Слабый хитростью, увертливостью возьмет. Но все равно попало ему… Белозерский рядом был, начальник особого отдела армии, вместе они выезжали в Малин. Доложил мне ночью, он наградной лист написал на Ништу, просил поддержать. Говорит, смело действовал, с десяток фрицев ухлопал… А Малин переходил из рук в руки. Линия фронта без конца перемещалась. И все-таки к вечеру гитлеровцев выбили окончательно. К Коростеню враг рвется. Если бы… — задумчиво остановился Ярунчиков.

— Что «если бы»? — повернулся к нему Михеев.

— Мало сил. В иных полках по триста человек. Но я хотел о другом доложить. Связь кое-где халатно поставлена, по рации кроют открытым текстом. Противник наперед узнал о подготовке удара двадцать шестой армией, естественно, принял меры.

— Установили, по чьей вине враг узнал о наступлении?

— Работник оперативного отдела смещен и разжалован. Между прочим, сегодня перехватили распоряжение генерала Гальдера. Он четко выражает ситуацию: «До тех пор, пока двадцать шестая русская армия, действующая южнее Киева, не будет разбита, нельзя ставить первой танковой группе каких-либо новых задач для наступления на юг».

— Солидная похвала, — хмыкнул Михеев.

— Да, хотя гитлеровцы и подготовились отразить контрудар, но едва устояли, а кое-где и отступили, вынуждены были повернуть от Киева на юг несколько мотомеханизированных дивизий. Кстати сказать, полностью укомплектованных средними и тяжелыми танками. А у нас, — Ярунчиков потер затылок, — в шестой армии полсотни танков не наберется, в двенадцатой — ни одного, а противник давит, смыкает фланги.

Михеев вспомнил:

— В двадцать шестой армии три мехкорпуса. Они должны бы пробиться.

— Что от них осталось? Если объединить, один полностью укомплектованный, может, сформируется. И нехватка в армии в боеприпасах, в противотанковом оружии, даже в бутылках с горючей жидкостью. Саперные лопатки другой раз одна на десятерых.

— Нехватка или тылы плохо работают, не поставляют? — спросил Михеев.

— И то и другое, — без уверенности ответил Ярунчиков.

— Знать и перечислять нужду легко. А причина? Ты вник, разобрался? По-моему, нет. Значит, и мер никаких не принимал. А меня прежде всего это интересует. Кто обслуживает тылы?

— Деревянко.

— Разберись с ним по вопросу работы тыла фронта и сегодня же доложи мне.

Машина резко свернула влево, мелькнул дорожный указатель с надписью: «Бровары».

— Вот мы и приехали, — сказал Никита Алексеевич, указывая рукой. — В школе расположились.

Михеев остался безучастным к разъяснениям Ярунчикова.

— А люди стоят, — сказал он задумчиво. — Даже контратакуют… Нет, не победить им таких!

Машины встали возле широкого здания школы. Справа, за штакетной оградой, скрылся в тополях деревянный домик. Ярунчиков объяснил:

— Там секретариат, а вон за дорогой наискосок моя, стало быть, теперь наша хата.

Михеев направился к крыльцу школы, на которое вышли чекисты. Он увидел несколько знакомых лиц.

— Здравствуйте! — приветствовал всех Михеев, успевая задержать взгляд на каждом из открыто улыбающихся сотрудников. — Опять, значит, вместе. Не знаю, как вы, а я рад. От души говорю.

Ответить ему так же порывисто и откровенно в присутствии Ярунчикова, видимо, постеснялись. Но Михеев и без того видел, с каким уважением встретили его оперативные работники, и потому шутливо добавил:

— Будем считать, новое знакомство состоялось… А вы, Плетнев, что сверлите меня глазами, будто не припоминаете?

— Да нет, товарищ комиссар, — подтянулся Дмитрий Дмитриевич. — Вас повысили в звании. Поздравляю!

— Да, представьте себе, понизили в должности и повысили в звании. Выходит, тут у вас ответственнее участок… Но если бы я не знал вас, Дмитрий Дмитриевич, то счел бы ваше поздравление…

— Подхалимством, знаю, — опередил Плетнев. — Но ведь и я вас не впервые вижу.

— Признаться, я думал, вы, Дмитрий Дмитриевич, где-нибудь на передовой. Что это вас многовато собралось в отделе? — разом согнал он с лиц улыбки. — Обстановка вроде неподходящая тесниться тут. Я бы желал видеть оперативный состав почаще на переднем крае.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒