Владимир Перцев, г.Ярославль. Женская баня

Владимир Перцев, г. Ярославль

Женская баня

Ходить в городскую баню я страсть как люблю. Баня огромная, располагается в старом здании дореволюционной постройки. Дед говорит, что стены у неё толщиной в метр и такие прочные, что пушка не пробьёт. Вот бы пальнуть!

Я хожу с отцом и матерью. Мы вместе стоим в очереди в кассу, а потом на лестнице расходимся, встаём в разные очереди, отец направо в мужское отделение, а мама налево в женское. Я обычно иду с отцом. Но, когда отец в командировке, как сегодня, то с мамой.

Мы приходим часа в четыре занимать очередь в кассу, и стоим до шестого часа. Очередь, запрудив тесное пространство перед кассой, выпирает на улицу, и кольцами укладывается во дворе перед баней. Она вяло пошевеливается, как удав после сытного обеда.

Стоять в очереди весело. Кого тут только нет, кажется, весь город, поодиночке и семьями: мужчины с сетками, из которых торчит сухой берёзовый веник, бурый и пружинистый; женщины с тазами, детскими ваннами; хныкающая мелкота. Я нахожу себе компанию, и мы носимся как угорелые, играем в прятки и в догонялки. Тявкающие собачонки, увязавшиеся за нами, вертятся у всех под ногами, взвизгивают, когда им наступают на лапы, обнюхиваются с другими собачонками, а порой свиваются в свирепо рычащие клубки под свист и улюлюканье толпы.

После долгого топтания в тесной очереди мы, наконец, оказываемся у кассы, где за узким вертикальным окошком толстая тётя с овальным потным лицом размеренно и непрерывно выбивает ленты чеков на своём кассовом аппарате, отсчитывает деньги и выкидывает сдачу на тарелку. Сую ей пятнадцать копеек за маму, сам я хожу бесплатно, потому что мне ещё нет семи лет. То есть, мне восемь, но меня выдают за шестилетнего, чтобы деньгами не разбрасываться. Она ловко забирает монету и выбивает чек, отрывает и кидает на тарелку. Я хватаю чек, и толпа выпирает меня из очереди. Но мы тут же становимся в очередь на лестницу, два пролёта которой ведут наверх, к помывочным отделениям. Справа стоят мужчины, слева женщины. Наверху, как царь на троне, сидит маленький седенький старичок в синем халате. Когда из какого-нибудь отделения выходит помывшийся, он пропускает одного человека из очереди, ловко накалывая на длинную спицу чек. Перед ним на тумбочке стоят на деревянных подставках две такие спицы с нанизанными чеками.

Отстояв и эту очередь, оказываемся в раздевалке. Это просторный зал с высоченными потолками, побелёнными, но какими-то облезлыми, в разводах. По стенам потёки. Ряды деревянных шкафов с верёвочными завязками. Гомон, гул голосов и вентиляторов. Обилие голых и полуодетых тел. Возле большого запотевшего зеркала в огромной кадке - фикус. Толстая пожилая банщица с красным лицом, усеянным множеством капель, в синем просторном халате и платке, повязанном, как у Бабы-Яги, непрестанно елозит шваброй в проходах, нахально наезжая сырой тряпкой на босые ноги моющихся.

В самой бане очень весело, гул и плеск. По каменным мокрым полам бегут золотые змейки. Время от времени распахиваются двери парилки, и оттуда вместе с яростными клубами пара вырываются малинового налива люди с приставшими к спине и бокам бурыми берёзовыми листьями.

Мы занимаем свободную скамью – очень широкую и массивную каменную плиту на чугунных ножках. Мать, семеня пингвиньей походкой, приволакивает большой овальный таз, чуть не до краёв наполненный горячей водой.

-Залезай! – командует она мне.

И я забираюсь на скамью и опасливо трогаю воду большим пальцем правой ноги, балансируя на левой.

Вода горяченная.

-Давай, давай, - торопит мать, - отмачивай свою коросту.

И я медленно, сантиметр за сантиметром погружаю ногу в таз, затем вторую и ещё медленнее сажусь. Тут главное – не погнать волну. Иначе так ожжёт! Сижу, парюсь, рассматриваю высоченные мокрые потолки в бесчисленных клёпках капель, лампы в мутных стеклянных колпаках, на четверть наполненных водой. Слушаю гулкие банные шумы и млею. Особенно зимой это хорошо, после морозной улицы. Раз, когда у нас были гости, я хватанул шампанского, пока никто не видит, и поплыл. Вот это примерно так же.

Отец обычно моет меня целиком. Я ору, а он, цепко придерживая за плечо, дерёт мои спину и бока жёсткой мочалкой, точно наждаком. Но самое ужасное это намыливание головы. Мыла он не жалеет. Мыльная едучая пена залезает мне в глаза, в нос, в рот, в уши. В голове моей начинают лопаться мыльные пузыри. Я уже не ору, а мычу в страшном отчаянии и слепоте, чуя свою неминучую погибель. Отец поливает меня из ковшика, я тру глаза и прозреваю. И когда он, осматривая меня, говорит довольно:

-Как заново родился, - то я чувствую, что это так и есть.

С матерью я моюсь сам, она только спину трёт. Но перед этим мы идём в парилку. Забираемся по деревянной лестнице под самый потолок, в самую жгучую жуть, где и дышать нельзя. Мать садится на влажный веник, а я стою возле. Сидеть на скамейке невозможно, жжется. Смотреть, как кого-нибудь хлещут веником, обмакивая его в кипяток у меня нет сил. Злой раскалённый пар приходит в движение и так жжёт, что я, закрыв глаза, чтобы не лопнули, устремляюсь вниз, скользя пятками по мокрым ступеням. И, как ошпаренный, вылетаю из парилки.

Мать моется долго, неторопливо, несколько раз ходит в парилку. А я стою под жидкими щекотными струйками душа, потом сижу в тазу и рассматриваю моющихся. Рассматривать мужчин я больше люблю, они как то крепче, бодрее. Женщины вялые, рыхлые и делают всё медленно и бессильно. Жутковато смотреть на то, как моются старухи, уронив в таз длиннейшие пряди волос. Так они и сидят внаклонку, и, завесив лица волосами, стирают эти волосы в тазу. Постирав, как бельё скручивают, отжимают и забрасывают за спину. Но так ещё страшнее, потому что открываются их груди, свисающие как две жидкие лепёшки. Я на это стараюсь не смотреть, а поскорее отворачиваюсь.

В раздевалке нас охватывает бодрый холод, и мы моментально покрываемся пупырышками гусиной кожи. Мать развязывает верёвочки на дверце нашего шкафа и набрасывает мне на спину махровое полотенце. Тут-то я и замечаю близняшек Наташку и Настю Гусевых из второго А. Они уже помылись, оделись и с кружкой подходят к питьевому бачку. У обеих головы повязаны новенькими белыми платочками, из под длинных шерстяных юбок торчат валенки с калошами. Заметив меня, они некоторое время хлопают длинными ресницами, а потом как то неестественно улыбаются. При этом обнаруживается, что у Насти недостаёт переднего зуба. Я делаю вид, что не вижу их и забираюсь поглубже в шкаф. А они, наполнив кружку и напившись поочереди, подходят к нашему шкафу и осторожно заглядывают внутрь. Я прячусь за длинное материно пальто и перестаю дышать.

-Вофка, - говорит Наташка в шкаф, - это ты?

Я не отвечаю и готов сквозь землю провалиться. Как то мне ещё не приходилось со знакомыми девчонками сталкиваться в бане и вот на тебе!

Настя отодвигает пальто, за которым я прячусь, и они с любопытством рассматривают меня.

-Смотри, - говорит Наташка, - у него пипирка.

-Ага, - с нескрываемым удивлением соглашается Настя.

Они стоят и рассматривают меня, как чучело доисторического человека в музее краеведения.

-Вофка! - кричит мать, думая, что я куда то улизнул.

Я молчу и не шевелюсь. Девчонки уходят, а мать, заглянув в шкаф и обнаружив меня, сердито выговаривает:

-Нашёл время в прятки играть. Давай одевайся, - и кидает мне мои трусы.

Одеваюсь я в два счёта, раньше матери, но из шкафа не вылезаю.

С Наташкой, Настей и их бабушкой мы сталкиваемся у буфета.

Я прячусь и боком проскальзываю на улицу. Мать, ничего не замечая, заходит в буфет и берёт, как всегда, два стакана сока: мне грушевый, а себе томатный.

-Вофка! – слышу я с улицы её голос, но идти не собираюсь, хотя пить мне хочется очень, и сок грушевый я люблю.

-Где ты носишься?! – ругается мать, выглянув на улицу со стаканом сока, - Иди пей давай!

-Не пойду, - говорю я угрюмо.

-Чего это? – удивляется мать, - Не хочешь?

- Там Наташка и Настя, - нехотя сообщаю я.

-И что? – не понимает мать – Причём тут…

Она осекается и как то пристально так на меня взглядывает.

-Пей здесь тогда, - говорит примирительно, - будешь теперь с отцом ходить, раз стесняешься.

Я пью сок и прячусь за мать, потому что в этот момент Наташка с Настей выходят из бани, вытирая губы ладошками. И мне даже не интересно, какой сок они пили.

«Нет уж», - думаю про себя, - «век больше не пойду в эту женскую баню».

12 Следующая ⇒