День второй.

Проснулся от холода. Уже рассвело. Хотя солнечные лучи еще не падали в яму, чувствовалось тепло, солнце, не жалея ласки, от всей души согревает все вокруг. Мужчина потянулся, с каким-то радостным ожиданием посмотрел наверх.

– Доброе утро, поверхность земная! Доброе утро, страна! На этом земном шаре есть кто-нибудь? Эге-гей! Почему же никто не ищет меня? Зубы хочу почистить, умыться, дайте хоть ковшик воды, – почувствовал, что высохли губы. – Воду, воду хочу, пить, пить хочу досыта!

Нагнулся, взял рюкзак, пошарил в нем, хотя знал, что ничего там нет, кроме вчерашней пустой бутылочки. Пустую бутылку поднес к губам, лизнул головку.

– Хе, капелька осталась, как вкусно. Очень вкусно.

Осторожно вынул из кармана телефон, будто яйцо, которое боялся разбить. Нажав на нужную кнопку, хотел включить его, но тот издал звук «пип-пип» и отключился. Хотел его вообще выбросить наверх, но передумал и положил обратно в карман.

– Сдо-ох. Отметим, что первым умер телефон. Кто следующий? – снова взял его в руки. – Сам-то какой крутой! Айфо-он, блин. – Жена уговорила купить в кредит за сорок одну тысячу, полуторамесячная моя зарплата!

Стал изображать жену: штормовку повязал на голову, поиграл задом.

– Не будем же отставать от людей, пусть будет и интернет, и камера, и ватсап, и инстаграм. Твои сослуживцы увидят, будут восхищаться, скажут «современный он человек», – тонким голосом пытался говорить как жена. – А сегодня он как пустой спичечный коробок.

Долго стоял и смотрел он на свой аппарат. «Надкусанное и выброшенное яблоко Стива Джобса, нет, даже какого-нибудь мальчишки, для меня сейчас в десять раз дороже этого айфона. И ценнее. Если надкусить яблоко с другой стороны, можно было бы утолить жажду».

– Айфон умер, а я живой. Пока, пока что. Ничто не вечно под этим небом. Ни-че-го! Силы кончатся, я тоже – «пип-пип», и погасну.

Засунув руки в карманы, задумался. В одном из карманов пальцы нащупали вчерашний гвоздь. Он этим гвоздем стал царапать стену. Сильный голод и жажда выматывали его. Хоть бы червяк какой появился, сразу бы его проглотил.

Долго скреб он стену. Если подумать, никаких других занятий здесь нет, скреби да скреби. Думал, может, таким образом можно будет что-то вроде лестницы сделать. Но ничего не получилось: земля жесткая, а гвоздь очень короткий. Ого, в земле, кажется, есть влага. Взял в ладонь чуть-чуть земли и попробовал на вкус, но сразу же выплюнул.

«Фу-у, какая гадость», – долго плевался потом.

«Надо бы отмечать дни, как Робинзон Крузо. Будешь дружить со временем, значит, будешь крутиться с земным шаром вместе, – подумал мужчина. Сидя начертил одну длинную черту. – Та-ак, здесь я второй день, а какое число было вчера? Была суббота, четырнадцатое, значит, сегодня – пятнадцатое. Одна черта, вторая», – начертил еще одну.

– Чуть не забыл, – он опять вскочил на ноги. Руки засунул в карманы и задумался. Через два дня день рождения дочери. Одиннадцать лет назад не было человека счастливее его. Перед роддомом, вернее, перед окнами палаты, где лежала жена, полдня простоял он с букетом в руках, застывший и радостный. Как-то не хотелось уходить оттуда. Ему казалось, если он уйдет, с Аминой и Сарией – имя дочери они заранее придумали – что-нибудь случится. Жена говорила: «Иди уже, а то я плакать буду», – но муж все стоял и стоял на страже, радостный и с улыбкой. Упрямый же, черт. День был дождливый, он весь промок. Ушел только, когда вечер наступил. Он был очень счастлив. А сегодня? Любым способом нужно выйти отсюда. Опять принялся прыгать. В этот раз не кричал, а старался залезть выше и зацепиться за что-нибудь. Но нет ни зазора, ни ниточки, ни силы, ни возможности. Ничего не оставалось, как смотреть с надеждой вверх и застыть в такой позе.

«Эх, Сариюшкамоя, золотце мое, солнышко мое. Единственный человек в доме, кто меня искренно любит. Если умру, как же будет она скучать по мне. Одна будет стоять у края могилы и плакать. Нет, мама тоже будет лить слезы. Она, бедняжка моя, не перенесет такого горя, вслед за мной отправится. Проводила меня таким грустным взглядом, будто хотела сказать, не уезжай, сынок, эх… Да, обязательно нужно получить благословение матери – и в путь, и в жизнь». Из его глаз струйками потекли слезы. Он их не почувствовал или не придал значения, не стал вытирать, а слезы текли и текли…

– Сбегать бы сейчас домой, обнять бы доченьку, – сказал он упавшим голосом, проглотив ком в горле.

«И зачем только я поехал сюда?! Земля, блин, понадобилась. Ведь все же есть: квартира трехкомнатная, каждый год ездим в Турцию отдыхать. Чего нам не хватает! »

Представил себе жену. Будто слышал ее вкрадчивый, ласковый голос, посмотрел по сторонам. «Нет, нам нужна земля поблизости, сейчас модно жить за городом, чем нюхать городскую пыль и питаться химией. Сами вырастим и картошку, и морковку, свое будем есть».

– Съела, дура? – поднял средний палец и смачно выругался. – Хрен тебе!

«Богатство, богатство, деньги, деньги! Жене все больше хочется богатства. И денег нет ведь накопленных – все в кредит берем! А ты на двух работах спину гнешь с утра до ночи. На кой ляд нужен был этот сад? Земля нужна! Вот и получи свою землю, хватит тебе аршин земли? Почему же человек начинает смотреть на небо только тогда, когда падает слишком низко? »

Хорошо, что солнце еще теплое. Бабье лето. Солнечные лучи охватили верхнюю часть ямы. Мужчина протянул руки, но не дотянулся до «солнца».

Сильное урчание в животе от голода помешало думать дальше. Более суток во рту не было и маковой росинки.

Человек, кажется, без еды может продержаться месяц, а вот без воды, говорят, недолго проживет. Если не найдут, значит, ему суждено высохнуть здесь…

– Эгей! Слышите меня? Я очень голоден!

Вытащил из кармана штормовки тысячную купюру и протянул наверх:

– Вот, вот деньги! Нате, кому нужны? На! Только вытащите меня отсюда, не жалко всего имущества, все отдам! – бормотал он, а в мыслях продолжал разговаривать. – В этой яме, в этом плену эти деньги ничего не стоят, не нужны они здесь. Я раньше много раз слышал, что на тот свет всех богатств не возьмешь, вот оно что значит. Сверхбогатый и державший в руках полмира султан Сулейман, говорят, перед смертью наказал своим родным, чтобы его руки в гробу были открыты. Таким образом он дал понять, что сколько бы ты ни накопил богатств в этом мире, на том свете они не нужны. Теперь я понимаю тебя, султан Сулейман, очень хорошо понимаю…»

– Султан Сулейман, я тебя понял! – крикнул он, но голос его остался рядом, в яме.

«Машина – в кредит. Телефон – в кредит. Купил жене шубу и дочери крутой ноутбук – тоже в кредит. Кредит, кредит… А что такое кредит? На руках нет кандалов, ноги не опутаны, – он протянул вперед руки, подвигал ногами, – но ты не можешь никуда идти, не можешь убежать, потому что ты – пленник, ты – в яме. Вот как я сейчас. Вот что такое кредит! Вся страна в кредите, все общество в плену. Незаметно, тихо завязывают тебе глаза и берут в плен. Сколько я талдычил этой женщине: давай не будем брать кредит, не нужно в долг брать ничего – нет, – он опять стал изображать жену: – Не хочешь жить как люди! Весь мир живет в кредит! »

«Значит, весь мир в яме, как я сейчас. В плену! »

– Эй, вы, наверху, кто ходит на поверхности, не очень-то радуйтесь, не только я в яме, но и вы тоже… Вы тоже окованы, вы тоже в кандалах, – хотел плюнуть, но потрескавшиеся, высохшие губы сильно заныли. Мужчина пытался все время думать, он чувствовал, что только раздумья его могут спасти. Не думаешь, значит, не живешь. Как бы тяжело ни было, надо держаться. Вдруг кто-нибудь подойдет. Амина ищет его, наверное: ведь он дома не ночевал, а у него нет такой привычки. Он верен своей жене, всегда приходит вовремя, если же задерживается, всегда звонит. Все знают, что он примерный семьянин.

«На улице каждая вторая крутая машина куплена в кредит. – Он умышленно пытался заполнить мозг мыслями, чтобы разбудить себя, как-то не думать о голоде. – Если бы государство не давало в кредит, квартиру хрен получишь. Если подумать, на самом деле так. На зарплату без кредита квартира только к пенсии светит. А если кризис и цены поднимутся? Нет веры в завтрашний день. А так, взял кредит и всю жизнь, да-да, всю жизнь оплачиваешь ипотеку. Вот мы, например, эту ипотеку за квартиру за сколько лет выплатить можем? – он стал на пальцах считать. – Так, осталось восемь-девять лет, мне тогда будет 61 год. До пенсии еще далеко. Допустим, возьмем сейчас землю, это будет где-то тысяч 950 на семь лет, ведь еще нужно будет брать кредит, чтобы дом, баню построить. Не-ет, лучше совсем не выходить из этой ямы. Эй, люди, не надо, не спасайте меня и не беспокойтесь, я здесь не страдаю, сижу в кредит, сам оплачиваю. Если же буду страдать, то сам же и отвечу. Сам буду платить и за кредит, и за грехи свои... »

– И не вытаскивайте меня из ямы. Я и сам не хочу. – Подложив рюкзак, сел поудобнее. – Но… не выйти нельзя, и умереть нельзя. Кто же мои кредиты тогда оплачивать будет? Могут же отнять квартиру за невыплату, тогда жена, мать, дочка останутся на улице? Нет, им без меня никак.

А сам все повторял: «Не выйду! Не хочу и все! »

В это время послышался собачий лай. Не помня себя, мужчина вскочил.

– Эге-гей! Спасите! Я здесь! Шарик, Тузик, Полкан, на, на! – кричал он и притих. Больше никаких звуков не услышал, долго с надеждой смотрел наверх, затем тихо сполз обратно на дно. – Может, ты Барбо-ос…

Он то вставал, то садился. Опять попытался подпрыгнуть. Всю стену исцарапал гвоздем, не замечая крови на пальцах. До темноты, не сводя глаз, все смотрел наверх, но надежды не терял.

Вторая ночь.

Мужчина задремал. Сколько часов проспал, он не знал. Несмотря на все, его сон был сладким. На какое-то время несчастный забыл обо всем. То ли свежий воздух и тишина способствовали этому, то ли причина была в том, что он все более убеждался: ему не спастись. Спал и спал, чувствовал, что тело отдохнуло. Его счастье – пропал в бабье лето. Дни стоят солнечные, а ночи тепло сохраняют, как зимой натопленная печка, поэтому не очень замерзал. Но к утру проснулся от холода. Было еще темно. Чуть прикрыв глаза, лежал он и смотрел на небо. Увидел звезду, за ней появилась вторая.

– Звезды играются. Земной шарик не перестал, значит, крутиться, – то ли говорил, то ли думал он. Время же неумолимо идет, бежит, торопится вперед. – Только я остановился. Или же я тоже в движении вместе с земным шаром?!

– Эгей! Что там наверху происходит? Дуют ли ветра, роняют ли листья деревья? Здесь под землей тишина, ни звука. Неужели я в этом мире совсем один остался?

Подумав об этом, некстати вспомнил дурацкий анекдот про «один».

У грузина умерла жена. Во время похорон среди родственников грузин беспрестанно плакал, всхлипывая: «Один, совсем один! Один, совсем один! »

Родственники оставляют его и уходят потихоньку, мол, пусть поплачет, тоску развеет. Грузин не спеша встает, оглядывается вокруг, увидев, что никого больше нет, начинает петь и плясать, приговаривая: «Один, совсем один! Один, совсем один! »

Друг так смешно рассказывал этот анекдот, приплясывал даже со словами «одын, савсымодын», все смеялись, только мужчина оставался спокоен. Он думал, что смешного в том, что человек один остался. Теперь вот понимает, что это значит.

В темноте снова обшарил все стены.

– Я тоже вот савсымодын, савсемодын! На этом земном шаре я один, ур-ра, ур-ра! Если подумать, это же счастье – ты один, и все! – изображая радость сам себя обнял. – На таком большом земном шаре я – Робинзон Крузо! Я – Робинзон Крузо! – шепнул он, оглядываясь по сторонам. Что ли, засомневался, что он на самом деле тут один.

«Когда я один, то все свои тайны могу открыть только самому себе, освободившись от всех земных хлопот, от взглядов окружающих, от их отношений ко мне… Ура! Вот сейчас я открою тайну. Себе. Я не люблю Амину. Жену. Раньше, да, любил. Теперь – нет. Я хочу жену своего соседа Анфису. Хочу лежать на ее больших грудях, вдыхая аромат ее волос. Хочу! – он осторожно оглядывал пространство. – Действительно никого здесь больше нет? »

Шепча ласковые слова, он представил себе соседку, блондинку Анфису: «Не бойся, Анфиса, мы здесь одни, я так хочу тебя! Вот так, иди ко мне, иди, какая ты сладкая…»

Вдруг вспомнил, как два месяца назад воры ограбили квартиру соседей. И он, и жена через стенку все слышали, все поняли. Они знали, что соседи уехали на отдых в Крым. Мужчина тут же хотел позвонить в полицию, но Амина, жена его, не позволила. «От греха подальше. Не надо! Они богатые, с них не убудет, не обеднеют от этого», – все твердила она, бегая вокруг. А когда соседи вернулись с отдыха, видели бы вы, как они артистничали, особенно Амина старалась, великие актрисы и рядом с ней не стояли.

– Дорогуша моя, не слышали, не знали ведь ничего: зря вы не оставили ключ от квартиры, мы бы охраняли ваше добро как свое, цветы бы поливали…

– Анфиса, Анфиса, – ласково прошептал мужчина, вспомнив эти события. Он рассердился на себя: нашел о чем вспоминать среди ночи…

И все же безбожный, бездушный ты человек, Амина. И я такой же! Сволочь я, тряпка! А я изменил тебе. С Анфисой, хотя бы в мыслях, – шептал он мечтательно.

«Это и не тайна. Это наша обычная жизнь. Живем, как артисты, в масках. Истинное лицо открывается только под землей, в гробу. Я сегодня одинок. Я счастлив, и мне хорошо. Я не артист, потому что я – под землей. Захочу – буду с Анфисой, а захочу …. – он не нашелся, что сказать и задумался: – Ну, захочу – плюну в лицо нашему директору, отматерю президента. Вот где свобода! Под землей…»

Долго сидел, охватив голову руками, потом резко стукнул кулаком. Казалось, не только яма, а вся земля содрогнулась.

– Нет, мне совсем не хорошо! Нет ничего хуже одиночества, – грубо захохотал. – Ха-ха, Анфиса, президент – на кой они мне! Маму мне надо, дочку надо. Где вы? – его нервный смех превратился в громкий плач. – Мама, мамочка, я есть хочу, дайте мне воды, накройте меня одеялом, я замерз. Доченька…

Ближе к утру небо заволокло тучами. Подул ветер, временами сильный. Стало чуть светлее. На звук шуршащих листьев и трав, мужчина вынул голову из штормовки, посмотрел наверх.

– Хоть бы не похолодало. Все же, если пойдет дождь, будет хорошо, очень пить хочется.

– Лей, дождик, лей, дождик, – он вспомнил давно забытый детский стишок и опять уснул.

То ли во сне, то ли наяву ему послышался лай собаки. Но мужчина не поднялся, поленился, думал, что послышалось. Иногда забывал, что лежит в яме, казалось, он у себя дома. Во сне увидел много скованных людей-пленников – проходят мимо него, звеня цепями, кандалами. Но все молчат. Один из них сел на колени и попытался сорвать цепи, но не мог. К нему подходили другие пленники, пытались помочь – не рвутся цепи. Не рвутся… А в небе летит синий кит.

Мужчина проснулся весь в поту. Посмотрел на руки, как тот пленник из сна, сел на колени и «сорвал цепи». Вздохнув свободно, стал смотреть на небо.

– Я же не пленник. К добру бы этот сон, – посмотрел опять на руки, улыбнулся. – Я на воле, и руки мои свободны.

Привстав, раскинул руки и «полетел». Стал махать руками, как крыльями. «Сейчас бы вот так полететь и выйти из этой ямы, сейчас, сейчас… – яростно махал он руками, но тщетно. Обессилев, оперся спиной о стену, успокоился. – Нет, я бы не полетел, даже если бы были крылья. Я в этой жизни в кандалах. Да, не полетел бы. Я не рожден для полетов, я рожден, чтоб ползать… Я раскинул бы эти крылья здесь и лежал бы на них, тепло и мягко. Лежал бы и лежал… – лег, свернувшись клубком, руки положил под голову. – Холодно, очень холодно, где же мои теплые крылья, где? »

В голову лезли разные мысли. Говорят, человеку трудно выбросить даже палку, к которой он привык. Мужчине стало казаться, что эта яма начинает ему нравиться. Может, так он сам себя успокаивал.

«Если подумать, хорошая эта штука, оказывается, яма. Здесь покой, нет опасностей, – пришел он к выводу. – Попробуй-ка поспи на поверхности. Машина может наехать, собаки или люди с волчьей душой так и норовят схватить за горло. А здесь спокойно, никто напасть не может. Даже медведь. И акула! Это и есть «самоизоляция», защита самого себя. – Мужчина широко зевнул, начал засыпать. – Эх, если бы сейчас кто-нибудь пнул меня под зад, я бы только обрадовался», – он улыбался во сне.

Через некоторое время сердито открыл глаза.

– Не спокойно! Нет, говорю! Я сам на себя нападаю сегодня. Я сам себе волк сегодня. И акула. Спи давай, мужик, если сможешь уснуть. Идет к тебе волк в виде голода, а в виде холода – акула.

День третий.

Тучи, что были утром, растаяли, по всему небу ярко сияло солнце. Мужчина проснулся от шума пролетающего самолета. Сначала он, разморенный сладким сном, слушал этот звук, словно идущий от всего неба, потом, когда гудение стало слышно сильнее, резко вскочил и упал с криком: «А-ай! » Левая нога сильно опухла. Он сел, обняв ногу. Вчера вечером не заметил, что нога начала опухать. Не хотел об этом думать. Надеялся, что пройдет. Но сегодня даже ступить на неё невозможно

Звук самолета стал отдаляться. Мужчина почувствовал, что сейчас потеряет что-то дорогое, стал на правую ногу и начал прыгать, как хромая сорока, стал бодро приговаривать:

– Самолет, самолет, посади меня в полет. Самолет, самолет, посади меня в полет! – чем больше отдалялся звук самолета, тем меньше было бодрости в его голосе. – А в полете пусто, выросла капуста. А в капусте – червячок. Дядя Ваня дурачок. Не дядя Ваня, а дядя Зубаир – дурак. Земли ему не хватает…

Человек, попав в безвыходное положение, оказывается, превращается в ребенка. Может быть, таким образом очищается его душа, сознание? Он не вспоминал эти детские считалки, скороговорки лет тридцать или даже сорок, а сейчас они сами по себе приходят на память. В детстве мальчишки так дразнили пролетающий самолет.

Ведь все было: и еда, чтоб нормально питаться, и жена, чтоб любить, и квартира, чтоб жить, и свои песни, чтоб петь, но человек ненасытен, ему все мало. Как же хочется пить!

Порылся в рюкзаке, хотя знал, что там ничего нет, нашел пустую бутылочку, поднял ее и припал губами к горлышку.

– Чудес не бывает. Дед Мороз еще не приходил, воду не оставил. Ни капли, лицо и руки помыть тоже надо бы.

Он и не знал, что пыль и грязь вперемешку со слезами изменили его лицо до неузнаваемости. Грязными, с пятнами крови руками отер стену, прижался к ней лицом. – Кажется, есть тут влага. – Лизнул. – Фу-у, смотри-ка, и не так уж невкусно. – Лизнул еще и еще раз. Язык стал грязным и влажным. – И рождает, и выращивает, и забирает к себе земля. Вкусно, черт, захмелел даже. Или же соки родной земли так опьяняют?

– Как хорошо. Спеть, что ли? – на память пришла известная песня на русском:

– Мальчик хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та.

Мальчик хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та.

Но не летят туда сегодня самолеты и не едут даже поезда.

Но не летят туда сегодня самолеты и не едут даже поезда…

Так-так, дорогие радиослушатели! Закончился и завтрак, и концерт утренний.

Нашарил в кармане маленький гвоздь и нацарапал еще одну черточку.

– Третий день. Интересно, сколько человек может прожить без еды? Месяц или, кажется, пятьдесят дней. А без воды? Три дня? Неделю? Если не найду воду, мне каюк.

Ему послышалось, будто гром гремит. В такой ясный день? Мужчина засомневался. Нет, наверное, послышалось. Но это действительно был гром. Утренние тучи не успели уйти далеко, и ветер, который побывал здесь утром, пригнал их обратно. Казалось, что тучи разгневались на ветер за то, что помешал их играм, загремел гром, и крупные капли дождя стали бить землю. Мужчина вскочил, взял рюкзак и, раскинув руки, держал его под дождем. Закрыв глаза, подставил лицо под дождь, струйки потекли по глазам, по губам. Сначала он вздрагивал, но долгожданная вода принесла ему такую огромную радость, что он не замечал даже радуги, висевшей прямо над ямой: радуга была у него в душе.

Дождь как быстро начался, так быстро и закончился. Мужчина торопливо выпил всю воду с рюкзака. Промочил высохшее горло, чувствуя себя немного лучше. Но через некоторое время эти несколько глотков воды стали требовать еще больше воды. Пить хотелось так, что было невозможно терпеть. Вдруг ему захотелось помочиться. Уже сколько дней он не ходил в туалет, даже забыл об этом, да это и не нужно было. Помочился в бутылочку. Посмотрев на желтую жидкость на дне бутылки, подумал: «Пусть будет запас», – криво усмехнулся. Дно ямы немного увлажнилось. Собрал в кулак глинистую почву, сделал комок и попытался выжать из него воду, но воды не было. Он хотел выкинуть этот комок наружу, но что-то его остановило.

– Я же не один здесь. Вот и колобок тут жил, оказывается, – сказал он и застыл перед комом земли, смотрел на него так, как будто хотел оживить. Но комок стал рассыпаться, он взял бутылку, хотел смазать комок, но передумал: жидкость все же может потом пригодиться. Вытащил из кармана платочек и повязал на голову (или на тело? ) колобку, оставив открытым только «лицо».

– Вот тебе и платье, или это платок? Значит, ты – женского рода. – Он осторожно прислонил своего нового друга к стене. Колобок этот немного поднял ему настроение.

– Сейчас чай с тобой попьем, только я немножко отдохну, – сказал мужчина и лег, повернув голову в сторону своей «куклы». Лежал он долго, настороженно ждал, не услышит ли какие-нибудь голоса.

Со временем ему стало казаться, что кукла ему улыбнулась. «Ха, да ты, оказывается, кокетка. Хочешь, что ли, мне понравиться? Улыбайся, улыбайся давай… Что-о?! С издевкой улыбаешься? Надо мной издеваться? » – мужчина сел напротив куклы, глаза яростно сверкают, тыча пальцем в колобок, заорал:

– Что смотришь, дура! Давай спасай меня! Спаси меня, говорю. Сидит и смотрит, вытаращив глаза. В чем я перед тобой виноват? Тебе смешно? Или жалко меня? Ты погляди, расселась тут, нога на ногу, живот вперед, да и наблюдает, как я страдаю тут, живой труп! Если хочешь знать, в этой яме я хозяин! Вот так! Все мы такие. Получаем удовольствие от страданий других. Только один человек нас жалеет и любит всю жизнь. Кто это, говоришь? Ма-ма!

Мужчина замолчал, с виноватым видом стал смотреть на куклу.

– А мне жаль тебя. Да, жаль, потому что ты не человек. Ты – глина, глина без души… – сел, повернувшись к ней спиной, и стал копать землю перед собой. Вдруг вытащил тоненького червячка.

– Ого, сегодня у меня удачный день! Вышел бы на охоту – поймал бы оленя!

Взяв червячка за хвост или за голову, поднял вверх.

– Ты червяк, да? А есть у тебя мама? Ты сегодня не червяк. Сегодня ты… – надолго задумался, во рту даже накопилась слюна, – ты не червяк, ты – куриный окорочок! – высоко поднял червяка и отправил в рот. – Фу-у, как невкусно, но пита-а-тельно.

«Вот я в яме и согрешил. Убил живое существо, – подумал он. – А на земле в это время сколько миллионов, миллиардов человек совершают грех? Подумать даже страшно…»

Растянувшись, лег на землю и, припав к ней ухом, стал слушать.

– Тс-с, – долго слушал. – Семь миллиардов пар ног ходят по земле. Да, вот же, слышу: тук-тук, тук-тук. Семь миллиардов человек, четырнадцать миллиардов ног… Но почему же хоть одна нога из этих миллиардов ног не может подойти сюда, к этой… – сам не заметил, как закричал с яростью, – ступить на эти десять соток?! – опять внимательно стал слушать дыхание земли. – Никто не идет. А сами по земле ходят. Да, вот же слышу: тук-тук, тук-тук…Тьф-у-у, это же не ноги, а мое сердце так стучит, блин, – двумя руками взялся за сердце. – Тук-тук, тук-тук. Стучи, стучи, сердце, время не остановилось, ты стучишь – значит, будем жить!

«Червячка заморил»: на обед это «корейское» фирменное блюдо с червяком было хоть куда! «Теперь можно и поплясать, чтобы дух поднять». Но ни одна мелодия не шла на ум. Вот те на! Хотел подняться, но чуть не упал от нестерпимой боли в левой ноге.

– Нога, моя нога, ах, жена, нога ведь опухла, что делать? Отвези меня к хирургу, Амина.

Подняв штанину, осмотрел, погладил больное место, попытался встать, но сразу сел на землю. «Нет, так ни фига не выйдешь отсюда», – подумал мужчина. Вспомнив про свой гвоздь, вынул его из кармана, стал ковырять ногу. «Наверное, надо выпустить гной. Если бы на моем месте был отец, что бы он сделал? Он бы выпустил гной, почистил бы это место спиртом, потом накрыл бы ранку подорожником, можно и листьями лопуха, тоже помогает. Но где их взять? А, была не была, надо попробовать, иначе из этой ямы не выбраться».

Закрыв глаза, поднял гвоздь повыше и с силой вонзил в опухшее место. От его отчаянного крика осыпалась земля в яме и будто треснуло небо. С затуманенным сознанием, повернув голову набок, долго лежал. А в это время из порванной ранки вытекал гной.

«А-ах, много собралось, черт… Сгнил бы когда-нибудь тут. Все же боль в ноге отпустила. Продезинфицировать бы. Промыть водой, почистить водкой, и в горло бы капнуть заодно… Рана может воспалиться: что делать? А что бы сделал на моем месте отец? »

Он вспомнил, однажды они с отцом заготавливали дрова в лесу. Зубаир тогда споткнулся о дерево и расшиб себе нос. Пошла из носа кровь, да так обильно – никак не остановить. Ноздри платочком закрыли, и на спине лежал долго, но нет, кровь идет и все. Вот тогда отец взял горсть земли и закрыл ею нос. Сначала и через землю просочилось немного крови, но потом сразу перестала идти. Отец тогда сказал: «В этом мире нет ничего чище, ничего добрее земли».

Мужчина собрал вокруг себя пыльную, грязную землю в ладонь и посыпал ей ранку. «Земля наверняка исцелит», – подумал он и опустил штанину.

– Где же ты сейчас, отец? Наблюдаешь за мной с небес и жалеешь сына, наверное: как же страдает мое дитя? Я так соскучился по тебе. Мне так не хватает тебя, отец.

Выйдя на пенсию, отец начал хворать. Не прошло и года. Стал кашлять, похудел весь, но никогда не жаловался, думал, пройдет. Из районной больницы дали направление в Уфу для обследования по онкологии. Все надеялись на лучшее, но врачи сказали, что пациент через два месяца умрет. Все были в шоке. Сказали врачам, что деньги найдут на лечение, может быть, в Москву поехать. Но врач был неумолим: «Поедете хоть в Израиль, хоть в Германию – поздно уже, злокачественная опухоль из легких перешла в пищевод, так что жить осталось ему два месяца», – сказал он безжалостно. Не сказать родным врач не мог, конечно. А отцу не стали сообщать. Он про свою болезнь не подозревал, надеялся на выздоровление. Только просил, чтобы побыстрей его домой к жене отвезли, говорил, что из ее рук чай хочет попить. Может, все же и он догадывался, что жить осталось недолго. Через два месяца и пять дней отец навеки закрыл глаза. Об этом вспомнил сейчас мужчина.

«Допустим, у вас заболел ребенок или близкий человек какой-нибудь неизлечимой болезнью. Вы сначала сами начинаете молча страдать, не зная, что делать, потом кидаетесь в разные стороны в поисках помощи, бить во все колокола: спасите! помогите! кто-нибудь, пожалуйста, – он болеет, если не поможете, он умрет! На каждого смотрите с надеждой: а вдруг это именно тот человек, который сможет помочь? Я тоже так смотрел на каждого врача, на служителей в мечети: «Пожалуйста, сделайте что-нибудь, спасите отца, пусть поживет еще! » Каждому, кто относится к вам с состраданием, вы верите. Вам кажется, что он знает что-то такое, чтобы спасти отца. – Мужчина от своих мыслей пришел в ярость. – А ведь, если подумать хорошенько, пока никто из ваших не заболел, пока не пришло горе, вы не верили в человечность, жили себе и плыли по течению. Даже в Аллаха не верили, думая, что все это мистика, что Его нет, позволяя себе иногда такие греховные мысли… Я, например, был таким. Работаю, дом – полная чаша, казалось, что родители будут вечно со мной. Но когда приходит горе, вы быстро бежите в мечеть, просите прочитать молитву, делаете пожертвования. Я тоже сделал так же. Надеялся на Аллаха: он-то услышит и поможет, все будет хорошо. Оказывается, вы верите, очень сильно верите и в Бога, и в его милосердие, хотя и не знали до сих пор, с какой стороны дверь в мечети открывается. Ты разве забыл, когда приглашали на обеды с чтением Корана, ходил не для того, чтобы молитвы слушать, а для того, чтоб вкусно поесть».

«Хорошо, и в мечети был, и молитвы слушал, и кое-что пожертвовал… Допустим, кто-то помог, собрали нужную сумму на операцию, добрых людей на свете много, конечно, помогут, войдут в положение.. – мужчина долго сидел в раздумьях, уставившись на колобка. – Но…без божьего участия все равно никто ничего не сможет сделать. Не сможет, нет. Даже если Президент позвонит самому лучшему врачу и прикажет. Бог располагает все по-своему. Ему известна судьба каждого, кому на роду сколько написано. От этого не уйдешь. Так что никто не спасет, ты ничего не сможешь сделать... Вот я лежу в этой яме и не могу спастись, отца также не смогли спасти. Ни аркан, ни лестница бы ему не помогли. Только дедушка Аллах дал ему облегчение». От воспоминаний об отце, ему захотелось поплакать, но почему-то слез не было. Положение его еще хуже, чем у онкобольного.

Третья ночь.

Вдалеке опять послышался лай, но мужчина не встал с места, не стал настороженно слушать. Ему было все равно: он свыкся со своим положением, все время лежал. Но сознание было настороже. Чтобы не воспалилась от холода нога, обмотал ее свитером. Ночь была теплой, как и вчера, небо звездное, ясное. Он стал часто поглаживать лицо, обросшее щетиной, грубыми ладонями. Так он чувствовал тепло и лица, и ладоней. Оказывается, надоедает и это – все время смотреть на небо, на звезды. Лежа, повернувшись к стене, тихо запел. Песня простая, давно забытая, не вспоминал о ней с детства, но желанная:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду я.

Допел песню, шевельнул высохшими губами:

– Пусть всегда буду я. Кто-нибудь вспоминает обо мне, интересно?

«Только мама беспокоится, конечно. Сказала же: “Не уезжай, сынок”, – просила, а взгляд какой печальный был, а я…»

Вдруг ему на память пришла плясовая мелодия, он вскочил и, прыгая на одной ноге, стал приплясывать.

Сил уже не было, как раньше, боясь упасть, оперся о стену и опять сел. Пришедшая на ум мелодия не давала покоя, он взгрустнул, захотелось петь. Громко. Но рот не открывался. Открыты были настежь только двери души и мыслей. Казалось, его душа поет так громко, что слышно всему миру, что мелодии его души распространяются как волны по всему миру.

В школьные годы, в юности он знал много песен. Эх, пройти бы сейчас, как тогда, по своей деревне с гармошкой и песнями. Подумают, рехнулся... Да и не поймут теперь, ведь они глаз оторвать не могут от окошка компьютера, телефона. А какие это были песни! Мелодичные, прекрасные... Настоящие. Да, тогда и чай, и сахар – все было настоящим. А шоколад? «Аленка», «Гулливер», «Мишка на севере», щербет, пирожное школьное… Какие они были вкусные! А колбаса была из настоящего мяса, на нее такие очереди тогда были… Сейчас бы ее хоть чуть-чуть… Нет, нельзя о еде думать».

– Нельзя, – подхватили эту мысль и губы.

– Да, много песен тогда мы знали. И по-башкирски, и по-русски, Нам нравились Фарит Бикбулатов, Фидан Гафаров, Магафур Хисматуллин, ГумерАбдульманов, НажияАллаярова, Галия Султанова. Слушали «Битлз», «Модерн Токинг», Виктора Цоя любили, «Ласковый май» – пели и по-английски, и по-немецки… – лежа взял в руки «гитару», настроил ее, заиграл и запел:

Группа крови – на рукаве,

Мой порядковый номер – на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне,

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве…

Песня заставляет человека жить, песня учит человека, как жить. Вы тоже пойте. Как хорошо стало на душе – пойте, даже если очень трудно, пойте, песня от смерти защищает. Даже волки боятся песни.

Ему понравился спектакль, поставленный им в своем же театре. Войдя в роль, он даже на некоторое время позабыл, что без сил. Лежал-лежал и вдруг завыл волком. Выл долго. Выл, даже когда в горле, казалось, со звоном рассыпалось что-то. Но, как ни странно, когда он выл, голова отдохнула. Да, казалось, что сознание стало просветляться. Он стал делиться то ли с собой, то ли с куклой, что рядом, своими давнишними воспоминаниями. В мыслях, разумеется.

«Слушай меня, колобок. Я расскажу тебе страшную историю... »

Это было, когда Зубаир был в шестом классе, а его брат Шакур в восьмом. После зимних каникул они отправились в Белорецк, где учились в школе-интернате. Их отец по делам лесхоза отправился на лошади в лес, поэтому братья решили пойти пешком. От их деревни до трассы семь километров. Это расстояние они прошли быстро, но пришлось долго «голосовать» на остановке. Дальше на попутке надо ехать еще 90 километров. Раньше ведь не то, что сейчас, машин проезжало немного. Если и проедет какая, то полна народу, не останавливается. Зимний день короткий. Стало темнеть, да и замерзли братья, стоя на одном месте. Остановка-то с крышей, защищает от снега и ветра, но в сумерках все же решили вернуться обратно, не их день сегодня…

Обратно надо топать те же семь километров. Пройдя немного, мальчики заметили какое-то движение слева от себя по обочине, они идут – те тоже двигаются, остановились – и они стоят. Сердце ушло в пятки – волки! Один из них завыл в придачу. Немногословный, терпеливый брат его Шакур взял его за руку и сказал: «Не бойся! » – и во все горло громко запел гимн нашей страны:

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь…

К нему присоединился и Зубаир. После гимна они запели громко песню про Шаймуратова-генерала. Дальше было «Мы – дети Ильича», «Орлята учатся летать», «Кубалягем», «Песня Галии и Загира», «Ночная серенада»… Не осталось ни одной знакомой песни. Так и зашли мальчики в деревню, с громкой песней. Потом насчитали: более тридцати песен по дороге они тогда спели. Охрипли, но продолжали петь. Волки не то чтобы подойти, даже выть не посмели. Такой вот у него брат Шакур: и сам не испугался, и брата защитил, спас от смерти и себя, и любимого братишку. Когда они зашли в теплый дом, взял Шакур за руку Зубаира и спросил: «Ну что, не испугался? » – сам же дрожал всем телом…

А назавтра… они услышали, что на той остановке, где стояли братья, волчья стая напала на мать с ребенком. Мать успела кинуть дочку на крышу, но ее саму на глазах у ребенка разорвали волки. Девочка онемела, говорят, после этого.

– Ребенок онемел, – сказал мужчина и смолк. Все тело, и руки, и ноги застыли от долгого лежания. Захотелось потянуться, но лень было вставать. Но лежать еще хуже. Держась за стену, кое-как встал, подвигал раненой ногой. Почувствовав, что замерз, отмотал свитер от раненой ноги, надел на себя. Согрелся. Вспомнил какие-то частушки, пропел их нехотя, плясать уже не было ни сил, ни настроения. – Какие глупые, бессмысленные слова, – подумал опять про частушки, – но их поют почти на каждом застолье.

Брата Шакура давно нет уже на белом свете. Судьба ему выпала черная. Слишком любил справедливость, всегда говорил правду в глаза и начальству, и простым людям, и жене своей… Не нашел своего места на этой земле, ушел. Нет, не от пьянства он умер…

Прервав его мысли, поблизости залаяла собака. Мужчина настороженно посмотрел вверх, охрипшим голосом тихо спросил:

– Кто там? Эге-гей! На, на! Лайка, Казбек, Актырнак, Боцман, Баламут, на, на! – позвал он невидимую собаку. – Но ведь лаяла собака. Полаяла и перестала, – подумал мужчина, но сам продолжал звать: – Вилли, Малыш, Карабай! А может, Барбо-ос… Кажется, ушла. Ну и ладно, хоть своим лаем разбудила во мне надежду. Все же, я не совсем один в этом мире…

Он и не думал сердиться на собаку, что прервала его мысли. Он же о брате думал. Соскучился по нему очень. Совсем его не вспоминал, оказывается. Эх, яма, здорово все же, что я здесь оказался. Надо было давно вот так вот сесть и подумать Зубаиру. Здесь происходит очищение души, обновление памяти.

Да, брат Шакур умер не от водки. И не повесился. И не погиб в аварии. Среди ночи первым увидел, что горит соседский дом, и разбудил весь народ. Затем, спасая хозяина дома, полез в огонь, хотя ему говорили, что поздно уже. И не вышел оттуда. И никого не спас, потому что хозяин, жарко натопив печь, пошел к свату водку пить. Хоть смейся, хоть плачь…

Мать всегда говорила Зубаиру: «У брата твоего не было счастья, хотя бы ты постарайся прожить счастливо, сынок».

– И что? Стал я счастливым? Разве счастливый человек сидит вот так на дне ямы?!

Закрыв глаза, шершавыми руками погладил лицо, голову. «А брат Шакур был сильным. Всегда был справедливым, никого не боялся, никогда не воровал. И бессовестных руководителей ругал при всех, глядя прямо им в глаза, последними словами. Было время, когда он сидел без работы и без денег. Но ни у кого помощи не просил, не жаловался. Жена его и дети тоже терпели. А я? Я же приспосабливался всю жизнь, слушая, что жена скажет. Ни с кем не спорю, тихо-мирно разрешаю все жизненные проблемы. Это счастье? А? А? »

«Тогда на той остановке нас подстерегала смерть. А мы ее обманули песнями и ненароком направили на ту мать с ребенком. Нет-нет, наша смерть не там была. Смерть нельзя обмануть никакими песнями. Моя смерть – в этой яме. Ее теперь не спугнешь ни песней, ни частушкой. Она и страшнее, и сильнее волков».

Человека везде подстерегает смерть. Живешь, раз жизнь твоя продолжается. Мужчина вспомнил, что когда работал на стройке, упал с третьего этажа, но остался жив. Когда был маленьким, чуть не остался под колесами трактора… Раз судьбой так написано, живешь. Что будет – один Бог знает.

«Только вот остается одно горькое сожаление: неправильно я умираю. – Если так думать, можно сойти с ума. – Да, совсем неправильно. – Почувствовав, что сильно гудит голова, схватил ее двумя руками и зажал, сел, застыл в таком положении. – На самом деле, чем быть разорванным волками или гнить в этой яме, не лучше ли броситься в огонь и сгореть? Как брат Шакур. Кто знает. Смерть ведь не выбирают. Ее выбирают только глупые и неполноценные. Я о тех, кто сознательно вешается. А таких решительных и смелых, как Матросов, смерть сама выбирает! Чтобы сделать бессмертным! А как можно стать бессмертным в яме?! »

И тело, изможденное от голода, и душа, переполненная мыслями, попросили отдыха. Мужчина уснул только ближе к рассвету. Сегодня он не видел снов, а может, просто их не запомнил.

День четвертый.

К счастью, и сегодня утро было ясное и теплое. Бабье лето в самом разгаре, широко пользуется своими правами и торжествует. Но если бы прошел еще дождь, было бы чудесно, однако мужчина не выдержал бы холода. Чуть приоткрыв глаза, он нашарил в кармане гвоздь, нацарапал еще одну – четвертую – черту. Долго чертил: «Может быть, сегодня последний день…»

Хотелось пить. Мужчина посмотрел на желтую влагу в бутылке. Потом, закрыв глаза и морщась от отвращения, глотнул. Сразу не смог проглотить, жидкость обожгла горло. Мужчине хотелось выплюнуть ее, вырвать, но он, поборов желание, поднял голову и проглотил ее.

Подняв руки к свету, посмотрел на небо. Из глаз брызнули слезы, а высохшие губы шептали:

– Сария моя, дочка! С днем рождения тебя! – взгляд его был до того печальным, казалось, что вобрал в себя всю печаль и грусть этого мира. От такого взгляда даже солнце вздрогнуло и спряталось за маленьким, как платочек, облачком.

«Сегодня я не с тобой, дорогая моя, золотце мое. Как утром встала, спросила, наверное, не пришел ли папа… Желаю тебе, дочка, долгой счастливой жизни».

– Оставляю тебе, дочь, этот большой земной шар. Вот здесь, в кабинке, – взял в руки «руль», покрутил его, переключил на «скорость», нажал на какие-то кнопки, – я управляю Землей и буду вращать ее без всяких катастроф, ты, дочка, не бойся, живи с удовольствием, единственная моя!

Отца нет рядом, и праздновать день рождения не получится. Жаль, очень жаль. Раньше они в этот день ходили в «Макдональдс», в Турции пару раз отпраздновали. А однажды в такой же ясный теплый осенний день праздновали на природе, с шашлыком, с разными играми. А в этом году…

– А что в этом году? – у мужчины загорелись глаза. – Так, Амина, – сказал про себя, – сегодня зовем гостей. На день рождения Сарии. Это великий день!

«Если не буду общаться с людьми, я умру. Пойми меня, жена. Я мужик, как я скажу, так и будет, должна слушаться меня! На почетное место посадим моих отца с матерью, брат Шакур и невестка будут справа от меня. Моих родных мы что-то никогда не зовем в гости. Сегодня позовем, ладно. Приготовишь суп с лапшой, блины, вак-беляши, они у тебя такие вкусные получаются – язык проглотишь! Я сам схожу на рынок, куплю лучший кусок мяса. Давай угостим родных от души, – вдруг громко заплакал мужчина. – Поставь на стол фаршированную курицу, пожалуйста, не забудь. Не жадничай… – вздохнув, грязным рукавом потер глаза. – О-о-о, фаршированная курица, домашняя колбаса, горячий ароматный чай из самовара... Уф, голова закружилась. Давай угостим их, пока они живые… – ком в горле мешает думать. – Я говорю, надо угостить их, пока они живые. Да, пока все живые, надо ценить это, ходить друг к другу в гости, угощаться вволю. Там, за холодильником, у тебя есть ящик, где ты прячешь всякие вкусные сухофрукты: изюм, курагу. Их тоже на стол поставь. И немного выпьем, конечно. Ты, Амина, не ворчи, знаешь ведь, я много не пью, – держа «рюмку» между пальцами, стал «чокаться» с братом. – За здоровье, за жизнь поднимем, родные мои, – задрав голову, поднял «рюмку» и «выпил». – Хочу тост сказать. А что сказать-то? Ага, придумал! Один мужчина упал в колодец. Воды в колодце не было. Сидит он день, сидит ночь, второй день сидит, не может выйти оттуда, вторую ночь провел, и в третий день его никто не спас, и третью ночь он все там страдает. Богатства у него много, даже очень много. У него столько богатства, что он может пригласить в гости всю деревню, всех родственников и друзей. Но он никогда не зовет гостей. Почему? Потому что он в яме и он не может выбраться оттуда? Да нет. Потому что у него нет родных, нет друзей, кого он мог бы пригласить? Нет! Так за что поднимем бокалы, мои родные? А давайте поднимем за то, чтобы он остался в своей яме! Мерзавец он! Ему, видите ли, земля нужна. Вот тебе земля, целый аршин. Полтора метра в длину и полтора метра в ширину. Подлец! – лег на живот и, раскинув руки, измерил ширину ямы. – Я пьяный уже. Все, я опьянел. А вы кушайте, кушайте, дорогие гости. Брат Шакур, дорогой мой, кушай, не стесняйся. В жизни твоей никто ведь не дорожил тобой, хотя бы здесь чувствуй себя дорогим гостем. Мать и отец здесь. Как всегда радуются нашему счастью. Отец такой молодой. Мать… А мать постарела, хорошо, что нашла в себе силы выйти к гостям и сесть рядом. Ведь она почти не показывается из комнаты. Захотела быть рядом с детьми. Амина, завари для мамы хороший чай, пожалуйста. А то ты даешь ей жидкий, невкусный остаток. Хватит! Пусть хотя бы сегодня попьет чай в свое удовольствие. Видишь, даже вспотела от хорошего напитка, моя дорогая. Пей, еще пей чай, мамочка. Отец, ты ведь любил петь, может, споешь нам свою любимую песню «Буранбай»? – мужчина опешил. Он на самом деле услышал тихий звук курая и голос отца. Да, отец любил эту песню, хотя никогда не мог допеть ее до конца. Для этого нужны здоровые легкие. Мужчина посмотрел на противоположную стену. Мысли у него путались. Он уже не понимал, явь это или сон, на волнах родных мелодий и родных голосов он даже не заметил, как уснул. Спал он недолго.

– Гости дорогие, вы еще здесь? Давайте еще по одной, – открыл глаза. – Хе, ушли все. Не уважают, что ли?

А за что им меня уважать? Я всегда жил так, что моя хата была с краю. Нет, я не брат Шакур. Когда «пришельцы» явились в мою деревню, чтобы начать разработку на горе Авлия около нашей деревни, все мои односельчане вышли к ним с требованием, чтоб ушли, не трогали святую гору. Но пришлые начали драку. Наши тоже не лыком шиты, побили их и прогнали. Защитили нашу гору. Я об этом прочитал в интернете. Сначала, конечно, расстроился, а потом… забыл. В интернете еще прочитал про то, что был митинг в защиту башкирского языка. Подумал, чего это они попусту болтают, разве язык может исчезнуть? И про это забыл вскоре. А ведь я хороший семьянин, жизнь вполне обеспеченная, на работе на хорошем счету, соседи меня любят, говорят, что Зубаир – хороший человек и умеет жить. А жена с грехом пополам кое-как общается с дочкой по-русски со страшным акцентом. Говорит дочери: «Тебе башкирский язык не нужен, ведь учиться будешь в Москве». А я молчу. Мать моя старается объяснить, что нельзя без родного языка, но ее никто не слушает. Газет и журналов на родном башкирском и в помине нет. Ведь стали людьми, читая именно их. Оказывается, жизнь провел я в своей скорлупе, в своей яме, принимая это за большой мир. Вот где настоящая яма! Она в душе, в сознании человека!

Вдруг ему послышался голос дочери.

– Папа, я хочу научиться петь по-башкирски. Папа, я же башкирка, да, папа?

Мужчина встрепенулся:

– Сария, доченька, ты в самом деле здесь? – посмотрел вверх. – Доченька… Послышалось. Так ведь и с ума можно сойти.

Однажды бабушка спросила внучку: «Что будет, если исчезнет башкирский язык? »

Мужчина в это время сидел со своими отчетами, между делом незаметно посматривая на говорящих. Сария долго думала, затем с сомнением в голосе сказала: «Значит, башкиры исчезнут, да? » Бабушка улыбнулась и сказала внучке: «Да, внученька, поэтому и надо говорить на башкирском, учиться на своем родном языке. Давай будем песни петь, сказки слушать на башкирском языке». Бабушка и внучка, воодушевленные приятным и полезным общением, только сели за стол, прискакала Амина и как отрезала, сказала: «Не морочьте, мама, голову ребенка разной ерундой», – и увела Сарию в другую комнату. Мужчина же видел и слышал все это, но промолчал, как всегда. Мать посмотрела на сына с горькой печалью, но сын отвел глаза, видишь ли, погрузился в работу…

– Вот где яма, я себе сам давно, оказывается, выкопал яму… – мужчина взял гвоздь и начал царапать землю. – Не выходить отсюда нужно, а поглубже закопаться…

Пятая ночь.

Дни и ночи перепутались у мужчины. Ему стали неинтересны и солнце на небе, и звезды. Потухшие глаза, кроме стен, ничего не видели. Временами он забывал, что сидит в яме.

Проснулся от лая собаки. Посмотрев наверх, увидел алабая с высунутым слюнявым красным языком, стоявшего на краю ямы. Долго лежал мужчина, не отрывая взгляда от собаки.

– Как дела, мужик? – произнесла собака человеческим языком. Мужчина вздрогнул, показалось даже, что руки-ноги скрутило. Не шевельнувшись, он крикнул:

– Пшол отсюда! Прочь с глаз моих!

Собака заартачилась:

– Сам исчезни.

– Человеческим языком говорит еще, собака. Кто ее научил?

Собака начала гавкать.

– Вот так. А то я покажу тебе! Собаке лучше оставаться собакой. – Мужчина поднялся и сел на место.

– Гав-гав! Плохи твои дела, мужик, – опять сказала собака. Мужчина только рукой махнул на нее.

– Иди отсюда.

Несколько раз гавкнув, собака ушла.

«Да-а, собаки начали разговаривать. Пока совсем не сошел с ума, надо написать прощальное письмо. Сначала напишу матери. Она в постели была, хоть бы не умерла. Она просила, чтобы я не уезжал сейчас. Не послушал. Богатство нужно… Землю он ищет, идиот… Эх, мама, ты все ждала смерти, а она к твоему сыну пришла. Как ты вынесешь это горе, не знаю».

Когда сверху упала кость, мужчина вздрогнул. Взял кость в руки, повертел, понюхал и начал лизать, вгрызаясь зубами, не замечая даже собаки, которая стояла наверху, виляя хвостом. Собака постояла, издавая всякие звуки, и ушла.

– Кость. Не надо, на, возьми себе. Ты что, считаешь меня совсем конченым человеком? Ха, кость мне бросила… – бормотал он, продолжая грызть. Он даже не заметил, что на белой, блестящей кости нисколько не осталось мяса. Знакомый с детства запах, вкус мяса давали ему несказанное наслаждение. До крови в зубах, до изнеможения он все обгладывал эту кость. Если уставали руки, он ставил ее перед собой и грыз лежа.

«Какая тяжелая, какая жесткая, о-о-о, да тут немного жира осталось. Надо же, от собаки и то что-то остается… Ты, собака, с жиру бесишься, что ли? Умные собаки остатки еды зарывают на черный день, а ты… А ты… Как человек. А люди – как собаки. Короче, сам не понял… Спасибо тебе».

И все же, наверху ведь было живое существо.

– Эге-ей! Кто там? – спросил он. Послушал. Нет никаких голосов. Потрогал кость – настоящая ли…

«Эх, сейчас бы чашку чая… Эй, Казбек, принеси мне воды. Как тебя кличут? Актуш или Рекс, может, Будулай, ты же черная, как цыган. Может быть, Барбос? У старика Ахмета собака тоже была такая же умная».

Тут он вспомнил: была у них в деревне у деда Ахмета красивая охотничья собака Актырнак. Когда дед Ахмет заблудился в буран по дороге домой на той трассе, где семь километров до деревни, и упал без сил, собака вытащила старика на большую дорогу и привела к нему людей. Как же не назвать ее после этого умной? Дед ходил с ней и на медведя, и на волка. Он очень любил свою собаку. Кормил тем же, чем питался сам. В сильные холода пускал ее домой, хотя у нас говорят, что пустишь собаку в дом – жди беды. На одной из охот случилось так, что собака схватилась с волком, старик выстрелил в волка, но каким-то образом попал в свою собаку. Привез старик собаку во двор, горько рыдал, катаясь по земле. Зубаир сам это видел. Когда старик рыдал и просил прощения у своей собаки, обнимая ее мертвое тело, зажатый челюстями язык Актырнака был весь в пыли. Все это вспомнил сейчас мужчина. Похоронили собаку с почетом за огородом. После этого дед пил запоем две недели, потом нашли его мертвое тело на могиле любимой собаки.

Так усердно грыз он кость, что даже зуб выпал. Мужчина взял зуб, повертел в руках и положил в карман.

– Зуб мудрости, кажется. Да и не нужен он теперь. – Лежа еще долго лизал он кость. Потом заснул, обнимая свою драгоценность.

Ночью ему приснился сон. Он видел, как наяву: в яму упали арканы, много арканов. Людей также много было в яме. Один полез по аркану наверх. Другой тоже взялся за аркан: «Авраам, и меня вытащи». Кто уже оказывался наверху, помогали вытаскивать других: «Давид, Моисей, давайте, не отставайте». По второму аркану тоже кто-то ползет. Лицо кажется знакомым. Кто же это? Да это же Вали. «Вали, вытащи меня, помоги», – просит мужчина. Вали же отвечает: «Времени нет», – и дальше ползет. Но не может никак дойти до верха, оказывается, кто-то другой тащит его вниз. Пока они так тянули аркан, он порвался и… мужчина проснулся. Нет, некоторое время не мог никак проснуться.

– Разбудите, разбудите же меня! Это нехороший сон. Не нравится он мне. Не нравится! – кричал, махал руками, ногами. – Разбудите и меня, и его, и Вали разбудите! И Гали, и этого – всех разбудите, мне этот сон совсем не нравится!

День шестой.

Мужчина, кряхтя, застонал, кое-как поднялся, держась за стену. Осмотрел опухшую ногу, опухоль еще не совсем прошла, но нога уже не ныла. Начертил гвоздем еще одну черту – шестую, еле заметную на стене ямы. Осыпавшуюся землю собрал в ладонь и отправил в рот.

«Как вкусно, похоже на пряник, – подумал он. Лизнул место над черточкой. Язык и губы стали серо-черными. – Земля, оказывается, вкусная», – расковырял пальцем еще земли и отправил в рот.

– Эх, человеку не хватило терпения, а может, и времени.. Копнул бы еще немного, появилась бы вода. Сделал бы колодец, закрыл бы его. И я бы не упал сюда. Но если думать таким образом, я бы, может, тоже не родился. Это значит, что я должен умереть здесь. Этот человек не колодец копал, а могилу для человека. Это есть моя могила. Если же подумать, получается, что не так уж далеко от колодца, который дает жизнь людям, до могилы, в которой навеки поселяется человек.

– Дитя, ты не торопись умирать.

Чей это голос? Уф, такой близкий, такой знакомый. Или у него начались глюки?

– Мама, это ты? Я в плену. Знаешь ли ты об этом?

– Знаю, сынок, знаю. Это же я сгораю вместо солнца, чтобы ты не замерз, дите мое, – услышал мужчина очень отчетливо голос своей матери.

– А я, дурак, ругаю солнце, что в этом году сделал бабье лето долгим. Очень пить хочется только поэтому, мамочка.

– Тогда я пошлю тебе дождь, сынок. – Послышался шум дождя. Под дождем, которого не было, мужчина помыл лицо, руки, попил. – Напился ли, сынок?

– Нет, мама, сколько бы ни пил, не могу напиться.

– Сел бы рядом со мной, попили бы чай, но ты всегда занят, тебе всегда некогда.

– Мама, я решил умереть. Но останутся у меня два сожаления: первое – это ты. Будешь горевать из-за меня. Второе – это кредиты. Кто их оплатит? Ведь дочку надо поднять, учиться ей надо будет. Вот это меня держит пока. Надо вылезти отсюда хотя бы для того, чтобы оплатить кредиты, мама.

– За меня можешь не беспокоиться, сынок. Я уже не в том состоянии, чтоб сильно горевать. Только бы ты жил.

– В этом бренном мире меня ты не в кредит же получила, мама? Или же от Аллаха взяла мне жизнь только в аренду?

– Что ты говоришь, дитя?

– Очень трудно жить, мама. Кажется, что вся моя жизнь прошла в этой яме. Жил рабом. Рабом богатства, вещей, жены, рабом времени. Мне кажется, что это не моя жизнь вовсе.

– Я дала тебе жизнь, чтоб ты жил. Она принадлежит только тебе, только твоя жизнь!

– А я не живу, я существую.

– Не жалуйся, сынок. Есть ли сейчас солнце на небе?

Мужчина поднял голову.

– День сегодня облачный, но светло. И солнце есть на небе, прямо на меня смотрит. Так хорошо, тепло.

– Раз чувствуешь тепло от солнца, не ропщи, не жалуйся. Погребенные не могут даже лучика его увидеть.

– Как погребенные? Ты, мама, не торопись туда.

– Не беспокойся, сынок. Отец твой меня тут дождался. Он уже встретил меня с вкусными яствами, фруктами.

– Отец? Я очень соскучился по нему. Как это отец встретил? Ты…ты…

– Я же говорила тебе, не уезжай. Я видела, как ты сел в 273-й автобус и уехал.

– Я хочу плакать, мама.

– Тогда поплачь, освободи душу, сынок.

– Душа у меня и так пустая, мама. Коснется ли ее слеза, или камешек, она начинает звенеть как церковный колокол, потому что совсем пустая.

– Душа не бывает пустой, сынок. У тебя это временно, говорила ведь тебе, не уезжай, не послушал меня.

– Эх, мама, мама, мы же родились только для того, чтобы накопить побольше богатства, и я, и сноха твоя. На кой черт мне понадобилось искать какую-то землю в полях Иглино, когда в родной деревне пустует родительский дом?

– Да, ты забыл дорогу в родные края, мол, далеко от столицы… Отец же старался оставить своим сыновьям добротный, большой дом. Теперь же осиротел этот дом. И меня увез в город…

– Не мог же я оставить в деревне больную мать одну, пойми.

– Я не жалуюсь, сынок. Жила у вас в тепле, чувствуя твой любящий взгляд, пила горячий чай с рук снохи, спасибо вам. Я ведь не жалуюсь… Просто очень скучала по своему дому, по деревне, соседям. Вы же все время на работе.

– Мама, я здесь совсем один, погладь меня по голове.

– Я же все время глажу тебя по голове солнечными теплыми лучами, вот так ласково-ласково…

Мужчина сразу уснул, умиротворенный, успокоенный и обласканный.

Шестая ночь.

Небо заволокло тучами. Сегодня ночь была очень темной. Мужчина лежал, не шелохнувшись. То ли во сне, то ли наяву видел людей в белых одеждах. Он услышал божественные звуки азана, приятный голос, читающий молитвы из Корана. Он даже не сдвинулся с места, все лежал в одном положении и больше не стонал…

День седьмой.

Когда мужчина проснулся, небо было облачным, темным. Он не понимал, сейчас день или ночь. Все время лежал. Было даже приятно так лежать. Люди в белых одеждах то уносили его куда-то, то клали обратно на голую землю.

И вдруг ему показалось или он действительно увидел, что над колодцем торчит чья-то голова. Ему послышались голоса, кто-то говорил: «Зубаир, Зубаир, 37-й участок…» «Наверху над ямой кто-то есть», – мелькнуло в сознании. Люди в белых одеждах куда-то пропали.

– Дайте воды… – застонал мужчина и шевельнулся.

– Живой! Он живой! Идите сюда! – громко закричал кто-то. Мужчина медленно сел.

– Зубаир, это ты? – голос жены он узнал и в то же время не узнавал.

– Дай воды, ангел, – он протянул руку.

– Сейчас, сейчас, Зубаир, это я – Амина. – Женщина опустила в яму воду в пластиковой бутылке. А мужчина все сидел, держа ее двумя руками, он не мог отвинтить крышку от бутылки.

– Господи, благодарю тебя тысячу раз, услышал мою мольбу. Пей, Зубаир, пей воду, – суетилась жена. Громко крича, стала звать людей. Мужчина, наконец, сумел открыть бутылку, сделал два-три глотка.

– Настоящая вода, – он начал понимать, что все это происходит наяву. Сверху на него смотрела жена, то плача, то смеясь.

– Ты не умрешь, не умрешь, дорогой, ты живой, живой! Где только тебя не искали, и полиция, и эти, как их, волонтеры, осматривали каждую яму. Но меня мое сердце привело сюда. Веришь? Сколько дней искала тебя в Кармаскалах! Искали. На наше счастье ты остался живой. Я все молилась, чтобы тебя, не дай бог, не убили. Где у тебя болит, золотой мой? – не переставая, говорила жена. Взгляд у нее был такой, что, если бы могла, вытащила бы мужа своим дыханием. Мужчина сделал еще один глоток и спросил:

– Как там моя мама, ангел?

– Ангел? Интересно. Жива-здорова мама. Каждый день про тебя спрашивает. Мы ей не сказали, что ты потерялся. Сказали, уехал по работе в командировку. – Женщина уже не знала, как быть. Поднялась и снова позвала людей. Смотрела в яму на мужа и продолжила свой монолог. Ей казалось, что если она будет его отвлекать, то муж встанет на ноги. – Сегодня утром мама твоя говорит: «Садитесь на 273-й автобус и привезите сына. Говорит, что ты ей во сне четко сказал, что уехал на 273-м автобусе. Очень я удивилась, конечно, но нашла этот маршрут, оказалось пригород, Иглино. Только Сария очень плачет. А я села и уехала этим же маршрутом. Искала 37-й участок, кричала, кричала… А ты здесь, какое счастье!

– Иди домой и принеси аркан. Роналду выздоровел?

– Сейчас, дорогой, сейчас принесем. А кто это? Выздоровел, наверное.

– Ты ангел? – мужчина посмотрел наверх потухшими глазами. Глотнул еще раз.

– Да-да, я твой ангел, твоя Амина. И я, Зубаир, тебя нашла.

– Меня мать нашла. Где я?

– В яме. Сейчас я тебя вытащу. Сколько раз я тебе говорила, береги себя, ты ведь не слушаешь. Скоро вытащим тебя!

– А я не выйду. Я здесь живу, в яме. – Мужчина еще раз глотнул воду и лег, свернувшись клубком.

– Как это не выйдешь? – женщина не могла понять. Потом сказала стоявшим рядом, что он, кажется, умом тронулся. – Давайте, давайте, быстрее вытаскивайте его!

– Воду, воду хочу…

– Сейчас домой поедем, чай будем пить, с душицей, с медом, как ты любишь, – женщина как могла отвлекала его. Мужчина поднялся и сел. Потом, держась за стену, встал на одну ногу.

– Ты меня любишь, Амина? – спросил он тихо, не поднимая головы и смотря вниз. Но та все же услышала.

– Если бы не любила, разве нашла бы тебя под землей, глупенький?

– Я не вернусь! Это моя яма. Я остаюсь. – Мужчина опять сел, попил воды. В этот раз пил он, торопясь, выпив всю воду, бросил бутылку в сторону.

Наверху стали слышны людские голоса. Бросили в яму конец аркана.

– Не нужен мне аркан. Он пустой. Воды дайте, воды!

Аркан вытащили наверх и спустили снова, привязав большую бутылку с водой.

– Не торопись, много не пей, плохо будет, – посоветовала жена.

Мужчина долго, не торопясь, пил воду. Как хорошо! Чистая жидкость прошла по горлу, обжигая гортань, очищая сознание, душу, поднимая настроение. В темный вечер, казалось, в яме становилось все светлее и светлее. Остаток воды вылил на голову, потер лицо, глаза. У стоявшей наверху жены, не сводившей с мужа глаз, брызнули слезы.

– Говорят, ничто не вечно под небом, – проговорил мужчина и стал смотреть на небо, не замечая устремленных на него удивленных взглядов. – Вот слезы, страдания вечны. И чтобы их проглотить, хватает одного глотка, а чтобы смыть их – пригоршни воды. Вот что такое вечность! Сейчас я полностью очистился.

– Держись за аркан! – крикнул сверху кто-то, мужчина вздрогнул от этого голоса. Он заметил наверху несколько человек.

– Мне больше ничего не нужно. Оставьте меня здесь! Я не выйду, – сказал мужчина.

– Тебе говорят, держись за аркан! Принесите лестницу, я сам спущусь! – кричал сердитый голос.

– Не надо, не надо! Есть аршин земли, есть вода. Я остаюсь здесь. Я остаюсь! Сами лезьте наверх! – сказал мужчина. От устремленных на него взглядов он стал пятиться назад, не заметив даже, что больной ногой раздавил завернутого в платочек колобка…

⇐ Предыдущая 1 23