|
|||
26 апреля. Петербург.. 28 апреля26 апреля. Петербург.
Генерал-губернатор едет обратно в Москву. Я брожу по Петербургу без цели. Вечереет. Над Невой пурпур зари. Четкий шпиц крепости пронзает небо. У крепостных дубовых ворот трехцветная будка: символ нашего рабства. За белой стеной темная пасть коридора. По каменным плитам эхо шагов. В камерах мрак, решетка окон. Ночью трепетный бой курантов. Великая скорбь на всю землю. Многие из моих друзей повешены здесь. Многие еще будут повешены. Я вижу низкие бастионы, серые стены. Мало сил отметить, мало сил разбить камень о камень. Но ведь день великого гнева придет... Кто устоит в этот день?
28 апреля
В парке еще светло. Липы голые, но орешник уже оделся листвой. В зеленых кустах поют птицы. Елена рвет, нагибаясь, цветы. Оборачивается ко мне и смеется: — Как хорошо... Неправда ли, как сегодня радостно и светло? Да, мне радостно и светло. Я смотрю ей в глаза и мне хочется сказать, что в ней радость и что она, — яркий свет. Я тоже невольно смеюсь. — Как давно я не видела вас... Где вы были, где жили, что видели, что узнали?.. Что вы думали обо мне? И, не ожидая ответа, краснеет. — Я так боялась за вас. Я не запомню такого утра. Цветут ландыши, пахнет весной. В небе тают перистые облака, догоняя друг друга. В моей душе опять радость: она за меня боялась. — Знаете, я живу и не замечаю жизни. Вот я смотрю на вас и мне кажется, вы — не вы, а кто-то чужой и все-таки милый. Да, ведь вы мне чужой… Разве я знаю вас? Разве вы знаете меня? И не надо … Ничего не надо нам знать. Ведь нам и так хорошо?.. Не правда ли, хорошо? И, помолчав, говорит с улыбкой: — Нет, скажите же мне, что вы делали, чем вы жили? — Вы ведь знаете, чем я живу. Она опускает глаза. — Так правда... террором? — Террором. По ее лицу пробегает тень. Она взяла меня за руку и молчит. — Слушайте, — говорит она наконец, — я ничего в этом не понимаю. Но, скажите, зачем убивать... Зачем? Вот смотрите, как здесь хорошо: расцветает весна, поют птицы. А вы думаете о чем? Живете чем?.. Смертью?.. Милый, зачем? Я хочу ей сказать, что кровь очищает кровь, что мы убиваем против желания, что террор нужен для революции, а революция нужна для народа. Но почему-то я не могу сказать этих слов. Я знаю, что это только слова для нее и что она меня не поймет. А она настойчиво повторяет: — Милый, зачем? На деревьях роса. Заденешь ветку плечом, — брызнет дождь разноцветных капель. Я молчу. — Не лучше ли жить, попросту жить?.. Или я не поняла вас? Или так нужно... Нет, нет, — отвечает она себе, — так не нужно, не может быть нужно... И я робко спрашиваю, как мальчик: — Что же нужно, Елена? — Вы спрашиваете меня? Вы?.. Разве я знаю? Разве я могу знать? Ничего, ничего я не знаю... Да и знать не хочу... А сегодня нам хорошо... И не надо думать о смерти... Не надо... Вот она опять рвет со смехом цветы, а я думаю, — скоро я снова буду один и ее детский смех зазвучит не для меня, — для другого. Кровь бросается мне в лицо. Я говорю едва слышно: — Елена. — Что, милый? — Вы спрашиваете меня, что я делал?.. Я… я помнил о вас. — Помнили обо мне? — Да... вы ведь видите: я вас люблю... Она опускает глаза. — Не говорите мне так. — Почему? Боже мой… Не говорите. Прощайте. Она быстро уходит. И долго еще между белых берез мелькает ее черное платье.
|
|||
|