|
|||
«Бог погоды, Бог погоды!»– Вы, друг и жена, знали его лучше, чем кто-либо другой. Каким он был? – Он с людьми как-то не сходился, все был один. Занимался своей наукой. Друзей у него вообще не было. Никогда мы в гости не ходили, выпивкой не баловались. Никаких праздников, одни будни. Если только корреспонденты приезжали со своим коньяком, то он пригубит вроде и тут же скорее молоком запьет. Но он очень интересный был собеседник, – у-у-у! – сутками мог говорить. Не скучный был, нет. Юмор понимал, анекдоты любил. Очень много знал, с ним можно было весь день сидеть разговаривать и все новое и новое узнавать. Потому что он очень много читал, мы огромное количество литературы выписывали – и книги, и периодику. И если он что интересное увидит, сразу мне: «Брось все, сядь, прочитай! » Его в школе – он там преподавал во время войны – «ходячей энциклопедией» называли. Географию вел, а мог бы и физику, и математику, и литературу, и астрономию, и историю... Французским прекрасно владел, читал и переводил по-немецки и по-английски. Медициной интересовался, сам рецепты в аптеку на латыни выписывал. Особенно же знал метеорологию: все катаклизмы на Земле – где, когда что было. Легче сказать, чего он не знал. И что за голова у него была такая? А ведь из детей никто не уродился с такой-то головой. Наверно, она редко кому дается... За здоровьем он следил, ни разу в жизни ничем не болел, даже насморка не было. Каждый день занимался физзарядкой: как мячик прыгал, несмотря, что был плотный, полный. И окатывал себя в любое время года холодной водой. Лед выбросит из ведра и стоит, обливается. В апреле уже босой ходил по снегу. На рудник, в центр поселка, всегда отправлялся босиком, а туфли держал под мышкой. Как в здание заходить – тогда надевал. А в остальном о себе не думал. Не беспокоился, есть ли у него что надеть или нечего. Лишь бы поесть было. Он ведь как голод-то перенес, так страх у него и остался. Но насчет еды неприхотливый был. Мясо не ел, а больше молочную пищу любил. Уж корову мы все годы держали. Пойдем с ним на покос, аппаратуру с собой возьмем, чтоб отметить, какая была температура. Восемь рядов пройдем: «Все, пошли домой. Переутомляться нельзя, на сегодня хватит». Я говорю: «Ну ты уж как хочешь, а я не пойду». Потом, когда дети подросли – Камиллу десять, Валере двенадцать, – с ними косила. Так-то он все умел, но ленив был. Зато свою работу научную 20 раз переделает, если что не так. А вот физическую работу не любил. В хозяйстве по-научному все знал, но... У нас ведь не все время совпадает с наукой, в хозяйстве-то.
Рисовать он не рисовал – только пятна на Солнце. Стихи вроде не видела, чтоб писал. А вот голос у него был хороший, но он, помню, один-единственный раз в жизни запел – арию из какой-то оперы. Он их любил слушать. У нас много пластинок было – и все оперы. И сейчас пластинки хранятся, если от сырости не испортились. Крутить негде. Но основным его увлечением была, конечно, работа. У него сложилась за долгие годы такая система: всю ночь до трех-четыре часов читает, пишет, анализирует. Потом ложится отдыхать и встает в 11-12 часов дня. Утренние наблюдения и в обед я делала, а уж вечерние, в 22 часа, – он сам. – Я еще с детства запомнила его облик, поражающий воображение: орлиный профиль, цепкие голубые глаза, беретка на пышных седоватых кудрях и совершенно необычные для того времени брюки-гольф, заправленные в шерстяные гетры... – Да, ему такая одежда казалась удобной. Он оденется, пойдет куда-нибудь, а ребятишки за ним гонятся, кричат: «Бог погоды, Бог погоды! » Он первое время огрызнется – и за ними. А потом перестал обращать внимание. Все его тогда называли Богом погоды и даже нашу гору, где обсерваторию он строил, переименовали на «Богпогоду». А одежду я сама ему шила. Он не любил, когда длинные брючины у него болтаются в ногах, да и из материальных соображений. Помню, поехал он в Москву, в Академию наук, с докладом. Я сшила ему костюм такой клетчатый – курточку и брюки-гольф. Приехал, а его там в милицию забрали... Тоже, видимо, странным им показался. Выяснили, в чем дело, и отпустили.
|
|||
|