Игорь Тальков

1993 год. Два года назад, 6 октября 1991 года телесно покинул Землю Поэт и Гражданин Игорь Владимирович Тальков, Человек, наделенный Свыше недюжинным талантом, силой духа и Светлостью души.

Осела «пена» надуманных выводов о его гибели, прошел первый ажиотаж посмертных восхвалений и осуждений неизвестно откуда взявшихся «друзей» и выползших на волю врагов, утих поток не проверенных по факту и лживых по сути публикаций в прессе, создавших в итоге для многих лжеобраз Талькова. Пустобрехство вокруг нестандартной Личности, ЧЕСТНО творящей и живущей по законам Совести и непонятно ушедшей, неизбежно. Это процесс стихийный и не подвластный контролю истины. Надо помнить лишь одно: нет преступлений без наказаний, пока есть Бог. А Он есть!

Надеюсь, когда хоть немного «отболит и отплачется» у немногих истинно близких Игорю людей, выйдет на свет правда о нем из первых рук; может быть, воспоминания мамы, дай ей Бог здоровья, вдовы Татьяны или брата Володи... А пока, помня слова Игоря: «Если кто-то кого-то наделил определенными обязательствами, то снять эти обязательства с души может только тот, кто наделил ими», и посему, по-прежнему выполняя обязанности пресс-атташе Игоря Талькова, я попытаюсь в предисловии к его стихам и песням дать небольшую биографическую справку о короткой по годам, но огромной по поступкам жизни Игоря, с его собственных слов, добавлений мамы и вдовы.

Игорь Тальков родился 4 ноября 1956 года в городе Щекино Тульской области. В детстве и отрочестве не переставал удивляться тому, что все его родственники проживают в Москве, а его родители: отец — Владимир Максимович, мама — Ольга Юльевна и старший брат — в Щекино. Разгадку Игорь узнал только в 1978 году после смерти отца, который при жизни не только не вступал в полемику по этому поводу с любознательным младшим сыном, но и запрещал делать это своей жене. Причина такого нежелания, как потом объяснила мама, таилась в потенциале правды, заложенной в основу сознания Игоря, казалось, от решения. С детства он искал суть причин и пытался заглянуть в самые глубины, стремясь понять... Отца, имеющего определенный жизненный опыт, пугала нестандартность мышления подростка, поскольку за те же достоинства, за стремление жить по Совести и по Правде, он «отсидел» 10 лет в Сибири в «сталинские времена», которые оставались свежи в памяти. Там же в «зоне» он и познакомился со своей будущей женой, ставшей матерью родившегося в заключении первенца Володи, а затем — Игоря. Эта информация неохотно была выдана Игорю Ольгой Юльевной при серьезном семейном конфликте, когда она позволила себе нелицеприятно отозваться о властях вообще и о тогдашнем лидере Брежневе, в частности, на что сын заявил ей, что уйдет из дома, если такое (! ) повторится. Тогда и пришлось Ольге Юльевне впервые приоткрыть перед Игорем завесу тайны происхождения его семьи. «Отсидели» родители по 58-ой статье, как «враги народа»: отец — за то, что не так преподавал историю в колонии для несовершеннолетних и учил жить честно, а мама — за то, что на допросе в 18 лет отказалась отречься от своего первого мужа — «врага народа». Впоследствии родители были реабилитированы, но отправлены для дальнейшего проживания в рабочий поселок Щекино, за 201 км от Москвы с запретом на иное место жительства, лишенные прежнего и московской прописки. Позже, интересуясь генеалогическим древом своего рода, Игорь узнал от мамы, что до революции род Тальковых принадлежал к служивому дворянскому сословию, дед Игоря был военным инженером, дядья — офицерами

царской армии.

Как вспоминал сам Игорь, впервые он задался вопросом, зачем живет, в 4 года и начал искать на него ответ. Первым примером для подражания был старший брат, красивый, по мнению Игоря, «как Бог Саваоф». От Володи «отпадали» все щекинские девчонки, и рыжему, лопоухому, конопатому младшему очень хотелось того же. «Скорпиону» по знаку Зодиака, Игорю рано захотелось внимания женщин. Он рассказывал, что в четыре года впервые влюбился, объяснился, был отвергнут, но не отрекся от поиска идеала, чем и занимался наряду с решением глобальных проблем всю оставшуюся жизнь. Опытный в делах амурных старший брат натаскивал младшего, обучая игре на гитаре, пению и «качанию» бицепсов, что оказывало, по его мнению, сильное положительное влияние на женский пол. Игорь, отчаявшись стать красивым, решил стать хотя бы сильным и увлекся спортом. Он избрал для себя хоккей, стал заядлым болельщиком «Спартака», собирал фотографии игроков своей любимой команды и даже ездил в Москву, желая быть принятым в спартаковскую школу. Но в четырнадцать лет с Игорем произошла метаморфоза: проснувшись однажды утром, он увидел в зеркале вполне приличного и даже симпатичного молодого человека с каштановым цветом волос и спортивным телосложением. Этот внешний осмотр вполне удовлетворил юношу, но для полной гармонии не хватало равновесия души. И Игорь «стал стихи писать и петь». Пригодились уроки старшего брата и пять лет музыкальной школы по классу баяна. Правда, было слабовато с нотной грамотой, но это не затрудняло музыканта, поскольку Игорь мгновенно схватывал мелодию и играл ее по слуху. Первые строчки родились с первой любовью, а столкновение с зашкольной действительностью и несоответствие того, чему учили, тому, что есть, тут же нашло отражение в поэме протеста «Доля».

Еще в 1975 году Игорь создает первый в своей жизни музыкальный коллектив, и его ВИА овладевает сначала щекинскими, а затем и тульскими танцплощадками и ДК. Уже тогда Игорь, воспитываемый на «БИТЛЗ», пытался не повторяться, а исполнять собственные музыкально-поэтические композиции. В итоге он становится тульской знаменитостью. Затем — армия. Игоря направляют служить в стройбат, как «неблагонадежного интеллигента». Старшина старательно пытался выбить из упрямого солдата «дурь», идя ради этого «подвига» даже на отбивание рук, которые Игорь, сказав перед всем строем, что он — музыкант, берег от ран, не отказываясь между тем ни от какой черной работы (просто был осторожен, работал спокойно и тщательно). Старшину не устраивал такой подход: следовало молчать, не выступать, одним словом, не выбиваться из «стада». Но именно этого Тальков не хотел и не умел. Спорил с замполитом, читал свои социальные тексты, убеждал. Получалось, но итог был один: «Если я стану таким, как ты, — меня уволят в запас, а то и из партии попрут; я слушать подобное — и то права не имею».

Но Игорь не сдался. В свободные от службы часы, во время отдыха, после отбоя, когда другие солдатики падали замертво, он с группой ребят, любящих музыку, репетирует и снова создает ВИЛ теперь — армейский. Армия, режим не сломали в Талькове стержень человеческого достоинства. Напротив, за эти годы Игорь много пишет, видя в армии модель государства, в котором вынужден творить. Рождается много песен протеста, философско-социальные циклы, шуточные поэмы, ну и, конечно, — лирические песни: без них Тальков был бы так же однобок, как и без чего-то другого. Багаж авторского творчества оказывается достаточным для начала его реализации: Игорь идет работать на профессиональную сцену. Группы «Апрель» и «Калейдоскоп» (впоследствии переименованный в «Вечное движение»), поездки с ними по стране, гастроли в разных ее уголках, но на маленьких площадках. В большие города Тальков уже тогда не допускался. Возможна была только лирика, за остальное могли посадить. Когда концертных ставок, мизерных даже по застойным временам, не стало хватать на то, чтобы помогать матери, ездил подрабатывать на летние курорты в кабаки. Это угнетало, но делать было нечего. Как-то в Сочи, где проходил очередной конкурс песни, в кабак заглянул Кобзон. послушал песни Игоря, и тот уговорил его дать разрешение на участие в конкурсе. До конкурса допустили под промежуточным номером (51 «а»). Надеялся, что получит возможность проявиться. Но «а» не помогло, поскольку «б» сказать не дали. Отстранили от участия в конкурсе после первого тура, заявив, что с таким «имиджем» на советской эстраде делать нечего. Неудача сильно повлияла на психику Игоря, он решил, что упустил свой шанс. Начались депрессии, мытарства. К тому времени у Игоря появились жена, маленький сын. Их нужно было кормить. Жили настолько бедно, что спали на банках (паласа на полу не имелось, а просто на досках — холодно), кровать купить было не на что. Такая ситуация подстегивала к компромиссам, искушения постоянно появлялись. То один, то другой известный советский композитор предлагал Игорю писать под них, а то и за них — музыку, за хорошие деньги: поэты предлагали исполнять их стихи под свою музыку или писать за них стихи (Игорь, помня один инцидент, придумал даже такое имя нарицательное «Якобы Дубравин»). Советовали стать только лирическим исполнителем. Было тяжело, но на компромисс Игорь все-таки не пошел. Решил снова до конца пробиваться с тем, о чем болела и кричала его душа. Не имеющая пока возможности поделиться своей болью с людьми. Жена Игоря Таня с маленьким ребенком на руках брала на дом работу машинистки, печатала ночами, когда сын спал, на механической машинке, но, любящая мужа всем сердцем, никогда не жаловалась, поняв, по ее словам, с первого дня общения с Игорем, что он — необычный человек. Эта гармония, хотя бы в стенах собственного дома, и Танино терпение давали Игорю силы побеждать неудачи, выходить из депрессий и снова работать, а значит — жить, поскольку одно являлось для него сутью другого. И еще! Нельзя не сказать об отношении Игоря к Вере в Бога. Он был окрещен в младенчестве в православное вероисповедание, но, как мне кажется, исповедуя принципы христианской религии и, стремясь не нарушать заветов Христа, считая его своим Идеалом, веру в душе имел на порядок выше. Он сначала неосознанно, а затем путем собственных ошибок, знания и интуитивного разума приходил к осознанию и пониманию Единства мироздания. Он верил в гармонию и созидательность Высшего Космического Начала, столкнувшись впервые с бесконечностью в детские годы, во время первой клинической смерти, подробно описанной в «Монологе» (вторая произошла в тридцать три года). По опыту такого рода Игорь смолоду знал:

смерть — лишь переходное состояние, а за ней — снова жизнь, но в ином биологическом проявлении, что и подтвердило ему общение со священнослужителями впоследствии. Игорь был убежден, что направляем и ведом Свыше, и потому с уверенностью избрал нужную, единственно возможную для себя дорогу, по которой и шел безостановочно до конца. Свой конец он предчувствовал, как и многое другое в своей жизни, зная, почти наверняка, что уйдет «смертью мокрой» и несвоевременной по земным меркам, но именно тогда, когда настанет срок, по выполнении своих земных обязательств. Он говорил об этом близким людям и предупреждал тех, кто работал с ним, отдавая делу, как и он сам, всю душу без остатка. Иных отношений он не признавал. Не прощал, когда ему говорили «ты не прав», совершенно убежденный, что все его поступки контролируемы и закономерны. Игорь был сверхчестен, хотя и страдал всеми человеческими слабостями время от времени. В отношениях с родными спасало то, что он старался никогда не лгать и предпочитал вынужденную боль продуманной лжи. Минимум навязчивости, максимум отдачи — единственно возможная формулировка отношения к нему людей, находящихся рядом. И — терпение. Ему легко было прощать, так как он очень легко прощал сам, наказывая, и подчас сурово, действенное зло, но поддерживая малейшее светлое начало в человеке. Он очень любил людей, и о нем можно бы сказать: «Ему многое простится, потому

что он много любил».

Об общении с Игорем можно говорить очень много, поскольку оно было настолько насыщенным информативно и эмоционально, что час контакта с ним шел за год. Возможно, потому Тальков в шутку говорил: «Мне 278 лет, и поэтому все должны меня слушаться. Я знаю то, что вам и не снилось». Это не самоуверенность на грани самовлюбленности, а Вера в собственные силы, в Человека, в Бога, в Космический Разум.

Но вернемся к биографии. Игорь пытался работать в разных музыкальных группах, с разными творческими коллективами и отдельными личностями (среди них — актриса Маргарита Терехова, певица Людмила Сенчина и др. ). Но роль потенциального лидера не могла его удовлетворить, поскольку не давала возможности выйти прямо к аудитории со своим авторским творчеством. За пятнадцать лет в письменном столе скопилось столько материала, что терпение Игоря было на исходе. И тут совершенно неожиданно для самого Игоря песня Давида Тухманова «Чистые пруды», исполненная Тальковым в 1987 году, проходит в передачу «Песня года». Игорь тогда работал в группе Тухманова «Электроклуб», куда был им приглашен в качестве аранжировщика, бас-гитариста и вокалиста (кстати, Игорь за год по самоучителю в совершенстве освоил сольфеджио и игру почти на всех музыкальных инструментах, кроме, пожалуй, ^/ саксофона — любимого своего инструмента). Солисткой группы была тогда Ирина Аллегрова. Уже вышел их диск, на котором Ира и Игорь исполняли лирические песни Тухманова.

Но попаданием «в десятку» для Талькова стали именно «Чистые пруды». Богоподобный лик «белого лебедя с аккордеоном» покорил женскую часть аудитории, и рубеж был взят. Но... это дало начало лишь лирическому Талькову, а как творца его гораздо больше волновало, чтобы до людей дошло его социальное творчество, поскольку его он считал сутью, основой того, ради чего он жил именно в это время в этой стране с этим народом. Игорь уходит из «Электроклуба» и создает собственную группу «Спасательный круг». Готовит авторскую программу, первое отделение которой — философско-социальные песни, а второе — лирика, и с этой программой начинает гастрольное турне по России. И что же? Люди в шоке: они идут на концерт «белого лебедя», а он им:

«Россия», «Враг народа», «Стоп! Думаю себе... », «Господа-демократы», «Совки» и т. д. Еще два года после «Чистых прудов» понадобилось Игорю, чтобы оказался, наконец «откупорен» на ТВ социальный Тальков. Сделал это в 1989 году в передаче «До и после полуночи» Владимир Молчанов, затем осмелели и другие редакторы, — стали потихоньку пропускать в эфир «социалку» Игоря, но все-таки более чем сдержанно. Тальков становится лауреатом конкурса «Ступень к Парнасу», где исполнял песни «Россия» и «Сцена». Кстати, на этом конкурсе Игорю был вручен приз-символ совершенной мужской красоты «Аполлон». Валерий Леонтьев поет его песни, многие из которых становятся хитами (например, «Примерный мальчик»). Игорь готовит новую авторскую программу. И, наконец, сбывается одно из его мечтаний — три концерта в ГКЗ «Россия». В «России» о России. 4, 5, 6 сентября 1990 года - начало, как оказалось, последнего творческого года телесной жизни. Концерты явились вершинной точкой отсчета; сломлены заслоны запретов, и настала столь долгожданная и столь кратковременная пора свободного дыхания, стремительного полета ввысь кометы Талькова.

Последний самый насыщенный победный год жизни Игоря.

Создание авторской программы «Суд» над всеми теми, усилиями которых могущественная Российская держава превратилась в падчерицу на задворках Запада. Концерты. Съемки на ЦТ «Суда» и телефильма «Сны Игоря Талькова» (реж. Гладков). Две главные роли в кино: князь Серебряный в одноименном фильме (реж. Васильев) и Гарик в фильме «За последней чертой» (реж. Стамбула). Подготовка к выходу нового магнитоальбома с социальной и лирической подборкой песен (студия звукозаписи «марафон»). Бесконечные записи в профессиональной тон-студии. Подготовка фонограмм «Суда» и лирической программы на фирме «Мелодия» к выпуску двойного дискоальбома, подготовка к печати отрывков из будущей книги «Монолог» и, наконец, работа над этой книгой правды и откровения, как называл ее сам Игорь, реальная возможность высказаться до конца и... Мечты... Сделать новую программу «До и после путча», снять свой фильм, создать свою редакцию, журнал, газету... А в 80 лет иметь частный дом с прудом в пригороде, ловить рыбу в окружении восьмидесяти кошек, перечитывать любимого Пушкина, разговаривать со звездами и писать книгу воспоминаний...

* * *

К сожалению, и сегодня далеко не все видели программу «Суд», неоднократно отснятую ТВ, но так и не показанную при жизни Игоря целиком, а после смерти — в удобное эфирное время, хотя она вполне могла бы стать пособием по истории России для нынешнего подрастающего поколения. Думаю, это не только печальный, но и горький факт, подтверждающий: мало что изменилось за два года без Игоря. Актуальность его социальных песен очевидна, более того, достаточно оглянуться вокруг, чтобы понять, насколько пророком он оказался. «Но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах». Дай Бог, чтобы через десять, двадцать, тридцать лет или хотя бы «через сто веков» Игорь мог вернуться «в страну не дураков, а гениев» и тогда, «когда устанет зло», мы смогли бы не просто высоко держать Российское знамя, которое вместе с другими героями нашего времени поднял Тальков, а и обратились бы не только лицами, но и душами — к Богу, слушая песни Вечности, песий Любви.

«И, поверженный в бою, я воскресну и спою на первом дне рождения страны, вернувшейся с войны».

* * *

У Игоря растет сын, родившийся 14 октября 1981 года. При жизни Игоря сын увлекался спортом, но после телесного ухода отца попросил у мамы «папину гитару» и за эти два года неплохо освоил инструмент, серьезно увлекся музыкой, поступил в музыкальную школу: хочет быть сценаристом и уже пишет небольшие сценарии и рассказы. Но главное — в другом. Достаточно недолгое время понаблюдать за ним, чтобы понять, насколько крепок стержень человеческого достоинства и уверенности в собственных силах у этого подростка, и «зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути».

«Папа не умер, потому что теперь я — Игорь Тальков», — успокоил маму и

бабушку Игорь.

* * *

А теперь — о Талькове, каким его знали немногие.

Нас с Игорем связывали строгие, временами суровые рабочие отношения, но при этом — всегда дружеские, доверительные, искренние и теплые. Он был сложным и разным. Сейчас я понимаю, что самые счастливые часы своей жизни, за которые и у последней черты буду благодарить Господа, провела именно с Игорем. Помню прокуренную ночную кухню, где последний год его земной жизни работали над книгой «Монолог». В процессе работы говорили обо всем, запретных тем не существовало, и это было наивысшим смыслом и неповторимой прелестью нашего общения. Тальков часто отвлекался от заданной темы и мог часами философствовать, рассуждать, просвещать, рассказывать о себе, о каких-то интимных вещах и тут же — о глобальных проблемах, и обо всем — с предельной откровенностью. Когда он чувствовал, что слишком увлекся и далеко отошел от намеченной темы, он как будто оправдывался, в шутку говоря:

«Моя беда в том, что ты умеешь слушать». Но большого умения не требовалось. Игорь говорил легко, ясно, эмоционально, в каждое слово вкладывая определенную информацию, впитывать которую было не работой, а наслаждением. Он не терпел неискренность и сам никогда не начинал разговор, если знал, что не сможет выговориться до конца. Еще одним из его многочисленных достоинств являлось умение выводить человека, способного его понять, на диалог. Это было не так просто, поскольку Игорь забивал собеседника эрудицией, потоком знания, и держаться с ним на равных отваживались не многие. Но конкретно между нами существовало взаимопонимание. Талькова многие боялись, но у меня страха не было, и потому мне не составляло труда говорить ему правду. Причем Игорь считал, что существует родство душ и нам это дано Свыше. Он говорил: «Любовь состоит из трех компонентов: родство душ, взаимопонимание и... если еще и секс, то это полная гармония, это — счастье. Но такое бывает редко». Свое отношение ко мне он однажды выразил следующим образом: «Спасибо Вам и сердцем и рукой за то, что Вы меня, не зная сами, так любите». Игорь ценил дар телепатии, считал его производной от первых двух составляющих любви. Он существовал между нами и иногда даже мешал работе. К примеру, когда мы оба были увлечены составлением одной из очередных глав книги и Игорь диктовал мне мысль, я в момент паузы, которые регулярно делал Тальков, чтобы я успевала за ним записывать, не сдержавшись, договорила его мысль до конца. Игорь расстроился и сказал: «Ну вот, ты произнесла мою мысль, и мне теперь придется придумывать новую, иначе это будет уже не монолог». Впоследствии я старалась контролировать себя и телепатировать только на отвлеченные темы.

Игорь был мужчиной до кончиков ногтей. В нем сочетались благородство и деспотизм по отношению к женщине, преданной ему душой. Он никогда не навязывал чувства к себе, но позволял любить себя и если верил в эту любовь, то желал единовластия. Он был ревнив даже по отношению к женщинам-друзьям и не любил, когда при нем говорили о других мужчинах; но это касалось, я повторяю, лишь женщин, отдавших ему свою душу. Игорь не мог стерпеть обиды и уж тем более оскорбления, наносимых в его присутствии любой из женщин, находящихся рядом. Ни одну подобную ситуацию он не оставлял без внимания и без ответа, даже если узнавал о ней со слов, а не видел воочию. Вообще он был интеллигентным, воспитанным и бережно тактичным человеком, и его не часто удавалось вывести из равновесия. В Талькове было то в удивительной чистоте и первозданности сохраненное мужское начало, которого так не хватает сегодняшней истасканности душ и тел.

Находясь в обществе Игоря можно было позволить себе быть слабой, потому что с ним, возможно, было чувствовать себя женщиной, независимо от наличия или отсутствия интимных отношений. Казалось, что к каждой женщине он относился как к сосуду из тонкого стекла, который нельзя разбить, сломать. Он умел быть благодарным, беречь чувство, обращенное к нему, дорожить им. Он любил любовь. Я думаю, счастливы те женщины, которые знали нежного Игоря. Для меня по сей день мет нежности нежней, чем прикосновение руки, его горячей, бьющей током, ладони.

Игорь был необычайно силен как физически, так и энергетически. Помню, последним для него гастрольным летом мы находились в Евпатории. Нас пригласили совершить морскую прогулку на яхте. Яхтсмены, в качестве развлечения, придумали такую забаву: к корме привязали канат с петлей на конце; они поочередно прыгали на полном ходу в море, цеплялись за петлю каната и держались на воде одну-три минуты. Внешне все выглядело очень просто. Игорь тоже захотел попробовать. Ребята-моряки предупредили его, что без практики это не легко, и чтобы он, когда прыгнет в воду, просунул в петлю ногу и держался обеими руками за канат, и еще пошутили, чтобы покрепче подвязал плавки. Игорь даже не улыбнулся. Он молча нырнул в море прямо с середины яхты через другой, высоко натянутый канат, так что моряки обалдели, поймал петлю и, взявшись за нее одной рукой, продержался на воде около пяти минут, при этом еще меняя на ходу руку, кувыркаясь, как акробат, переворачиваясь с живота на спину. На его лице было написано неподдельное удовольствие. Когда Игорь вылез из воды на яхту, совершенно ровно дыша, улыбаясь и выражая свое восхищение таким видом спортивной подготовки («поплавал так, и «качаться» не надо»), яхтсмены смотрели на него с нескрываемым уважением, а мне, после его опыта, тоже захотелось попробовать. Ну я и нырнула, с дуру, после чего меня практически без сил и без купальника поднимали на канате волоком всей командой и плюхнули на дно яхты, как задохнувшуюся рыбу. Вы не представляете себе, как оказалось трудно держаться за канат...

Что же касается силы энергии Игоря, то достаточно сказать, что он овладевал стадионами во время сольных концертов без видимых усилий, причем никогда не работал под плюсовую фонограмму. У меня же после его сольников совершенно сдвигалось сознание, я несколько дней не могла от них отключиться, и даже ночью во сне вокруг меня с бешеной скоростью носился фантом Игоря и в голове звучал его голос. Я думаю, подобное происходило не только со мной, настолько огромным количеством энергии заряжал аудиторию Тальков. Сам же он после каждого концерта «отходил» около шести часов, избавляясь от возбуждения, — ему необходимо было куда-то ехать, с кем-то говорить, вести машину, пока его заряд не приходил в относительную норму. Но зато после заключительного сольника очередного блока Игорь «вырубался» на трое суток и мог спать, не просыпаясь, восстанавливая, таким образом, затраченную энергию. Через сон он часто получал новую информацию. Он вообще часто писал ночами, точнее — во время сна. В те дни, когда ночи были не рабочие, то есть Игорь не находился в тон-студии и не диктовал мне главы из «Монолога», он часто звонил в три, четыре часа утра и сонным голосом произносил: «Ты не спишь? Пиши». И начинал диктовать. Иногда наутро он даже не помнил, что звонил. Да, по поводу времени: Игорь однажды запретил мне носить наручные часы. У меня была привычка во время нашей работы взглядывать на них машинально. Как-то он такое заметил и решил, что я спешу или устала, и сказал: «Сними часы и больше чтоб не носила, пока со мной. Нет времени, пока есть работа». В этом — он весь. Для него не существовало времени вне работы. Посторонним его обычное состояние могло бы, наверное, показаться неестественным, какой-то игрой, актерством. Но это не так. Тальков постоянно находился в себе, где-то далеко над всеми, даже над жизнью. Для него не играло особой роли, в каких условиях он работает, какой вокруг него быт, что он ест. Он был на редкость неприхотлив и говорил, что, как Диоген, мог бы жить в бочке. В связи с этой отрешенностью Игоря от обычной жизни происходило много забавных ситуаций. Все в той же Евпатории у нас были заказаны по времени обеды в маленьком гостиничном буфете. Обеды всегда — так себе, но в один из дней на второе подали жареную капусту, если ее можно было так назвать. Запах от нее исходил невыносимый, и никто не смог даже прикоснуться к этому «блюду». Игорек машинально съедает эту «писчу» и говорит, обращаясь к поварам: «Большое спасибо, очень вкусно». За столом все просто «рухнули», а поварам, по-моему, стало стыдно. Или Игорь мог, например, проснувшись утром, спросить: «Геша звонил? » — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Проходило несколько минут, пока Тальков делал зарядку, принимал душ, завтракал. Затем он снова совершенно серьезно спрашивал: «Геша звонил? » — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Шло время. Игорь «заводился» на разговор или на работу и вдруг, встрепенувшись, спрашивал, как в первый раз:

«А Геша звонил? » — «Да, Геша звонил. Он ждал тебя в два часа». На часах — уже пять. Кстати, по поводу опозданий: Игорь, всегда замотанный, всегда в «цейтноте», забывал о времени, всегда спешил, всегда опаздывал, но в итоге — обязательно появлялся там, куда должен был прийти.

В Талькове поражала смена состояний. Он не являлся человеком настроения, но был настолько экспрессивен, что «заводился» с полуоборота. При всей своей обычной серьезности и сосредоточенности на чем-то своем, уравновешенный, спокойный, в каких-то ситуациях даже монументальный, он, сорвавшись, мог орать так, что становилось страшно. В такие моменты под руку ему лучше было не попадаться. Но, как уже говорилось, он очень быстро и «отходил», никогда не держал ни на кого зла, и достаточно было человеку, явившемуся причиной срыва, хотя бы одним словом, но искренне, покаяться, чтобы того простили. И сам Игорь умел как-то по-детски каяться. Взгляд, жест, прикосновение, и всё, — все обиды тут же забывались, и даже наоборот, становилось жалко его самого, настолько сильно он переживал из-за собственной несдержанности. В такие минуты он выглядел до боли незащищенным. К примеру, если он позволял себе ругаться матом, что бывало очень редко, он потом за то, что до такой степени забылся, разбивал себе губы в кровь за сквернословие. Вообще, в нем было очень много детства. Простота, непосредственность, естественность. Он считал огромным мужским достоинством умение рассмешить, и когда ему это удавалось и все вокруг покатывались со смеху. Игорь сам начинал хохотать без удержу, причем больше от произведенного эффекта, чем от чего-то другого. Он мог увлечься так, что падал со стула, по-настоящему, без игры... И вот тут открывался спрятанный в нем ребенок: он враз становился очень серьезен, взглядывал исподлобья на окружающих, не засмеется ли кто над его оплошностью, но, убедившись, что все усердно делают вид, будто ничего не заметили, успокаивался, снова садился на стул и начинал философствовать, чтобы сменить тему. Трудно было в такие моменты удержаться от улыбки, и все прятали ее в себя, чтобы не обидеть Игоря, глядя на него с материнской нежностью.

Но такого Игоря знали немногие. Перед выходом из дома, не важно куда, он каждый раз полностью экипировался, становился серьезен и грустен. Это был уже совсем другой Игорь — воин, борец, трибун, готовый в любую минуту ко всему. Каждый день он выходил на бой и каждый раз, как на последний. Нет, он не ждал удара из-за угла, не перестраховывался, не думал о смерти. Он точно знал, что ее для него нет, как нет и ни для одной Живой души.

Он просто боялся не успеть...

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒