МОРЕХОДНЫЕ ТЕРМИНЫ 10 страница

— Преступник?

— Представьте нашу процессию: мы — пламя земное, пламя негасимое, искры Абсолюта — сталкиваемся с пламенем небесным! Во тьме ночной мы движемся по пустыне нашего нового мира к Эльдорадо, и ничто не встанет между нашим взором и Абсолютом, между нашим слухом и дивной музыкой сфер!

— Да, я понимаю. Это будет приключение из приключений.

— Присоединяйтесь к нам, Эдмунд. Мы всех принимаем. Никто не встанет у вас на пути!

— А ваша нога, сэр? Кажется, вы о ней забыли.

— Нет, не забыл. Я поправлюсь, точно знаю. Пламя души моей вылечит меня. Я поправлюсь и поеду, куда задумал!

— Как бы то ни было, прислушайтесь к миссис Преттимен. Лежите спокойно, сэр.

— Так вы пойдете с нами?

Я ничего не ответил. Тишина росла и длилась до тех пор, пока в шипении воды, трущейся об обшивку, не зазвучал чей-то бессловесный зов… Наконец я понял, что слова не нужны — есть то, что понятней слов: холодный, рассудочный голос здравого смысла.

И все же — и все же я видел! На мгновение в зловонной душной каюте я ощутил силу ее обитателя, невероятную притягательность его страсти. Передо мной мелькнуло, или мне показалось, что мелькнуло, видение нашего мира: огромный пузырь на поверхности необъятного золотистого океана Абсолюта и мириады вспышек, каждая из которых — драгоценный камень во лбу животного, способного «поднять голову и заглянуть в горнило…».

Преттимены смотрели на меня. Я почувствовал, как сами собой сжались кулаки, по лбу заструился пот. Меня охватил странный стыд — стыд за то, что я нашел в себе сил ответить им: «Да, пойду». И еще злость на то, что меня как будто припер к стене странный разбойник с поэзией в одной руке и философией — в другой. С трудом я оторвал взгляд от его пылающего лица и выжидающих глаз и посмотрел на миссис Преттимен. Она опустила взор и изучала свои руки — не так, как матрос, который разглядывает мозоли, а по-женски, глядя на тыльную сторону ладоней и ногти. Она взглянула на мужа.

— Алоизий, постарайтесь заснуть.

Я неуверенно встал, балансируя на ненадежной палубе.

— Я почитаю вам завтра, сэр.

Он нахмурился, словно не сразу понял:

— Почитаете? Ах да, конечно!

Я изобразил жалкую гримасу, долженствовавшую служить улыбкой для миссис Преттимен, неловко выбрался из каюты и, закрывая дверь, услышал, как она что-то шепчет мужу. Что — не знаю.

Я уверял себя, что при случае мы обязательно возобновим этот разговор, укрепим возникшую симпатию друг к другу. С внезапно вспыхнувшей страстью, похожей на Преттименову, я возмечтал назвать себя товарищем этих людей. Однако даже тогда я чувствовал, что цена непомерно высока. Я, в конце концов, животное политическое, [32] но с искрой — ежели позволительно обратиться к «языку солдафонов» — scintillans Dei, [33] пусть и скрытой. Надеюсь, Абсолют простит меня, зная, что я хочу употребить все свои силы на благо родины; к счастью, в случае с Англией, это означает — на благо всего мира. Не будем об этом забывать.

В ту ночь меня разбудили пораньше. Я поднялся на полуют, под звездное небо, украшенное луной и облаками, и стал ждать Чарльза. Не скрою — я любовался небесным сводом и наслаждался его красотой, но, как ни бился, не мог разглядеть ни Добра, ни Абсолюта. Увы, логика не рождает веру, в то время как страсть и убежденность делают это с легкостью, поэтому, когда мистера Преттимена не было рядом… Да что об этом говорить! Его воспаленное воображение было мне необходимо: в его отсутствие в памяти возникали прозвучавшие слова, но не возрождались чувства и — если можно так выразиться — ощущения. Пришлось с грустью признать, что я сделан не из того теста, из которого лепят сторонников и последователей, и жаль, что миссис Преттимен во мне разочаровалась. Я страшно обрадовался появлению Чарльза, однако он держался прохладно. Некоторое время мы стояли бок о бок, не решаясь начать разговор, а потом заговорили разом, да так дружно, что тут же расхохотались.

— Только после вас, сэр.

— Нет, лейтенант, я — после вас. Гардемаринам должно знать свое место!

— И все-таки.

— Ну хорошо… Это что — Юпитер? А где Южный крест?

— Южный крест вон за теми облаками. В любом случае для навигации он не обязателен.

— Даже для мистера Бене с его новым методом?

— И не напоминайте. Я от этого просто…

— Просто — что?

— Не важно.

— Зависть вам не к лицу.

— Зависть?! Кому мне завидовать — этому шарлатану?! Не очень-то по-дружески так говорить, Эдмунд!

— Прошу прощения.

Он кивнул и ушел проверить компас. Облака уплыли, но я так и не смог определить Южный крест, хотя Чарльз несколько раз мне его показывал. Что за неприметное созвездие!

Чарльз вернулся.

— Простите меня, Эдмунд. Я хожу, как в воду опущенный, и никак не могу вынырнуть.

— Вот что, старина, вам необходима доза очень необычного лекарства — пропишу-ка я вам курс Преттименов!

— Они чересчур остроумны, а у меня плохое чувство юмора.

— Ох, Чарльз! Преттимены вытащили бы вас из вашей воды. Они с легкостью заставляют забыть о мелких неприятностях: не успеешь сообразить, где ты и с кем, а уже что только не обсуждаешь…

— И вы тоже?

— Да, когда я с ними. Только Преттимен способен жить в неизменном горении, на невероятной высоте!

— И что в этом хорошего?

— Попробуйте хотя бы одну дозу!

— Нет, благодарю вас. Видели мы, к чему приводят такие лекарства — и в Спитхеде, и в Норе. [34]

— Но Преттимен совсем не таков! Есть в нем нечто, что даже я, человек политики, состоящий в равных частях из честолюбия и здравого смысла, чувствую, когда нахожусь рядом…

— Вы соображаете, что говорите? — понизив голос, спросил Чарльз. — Соображаете, до чего дошли? Ведь это же безрассудство! Вам нельзя якшаться с якобинцем, атеистом…

— Он ни то и ни другое!

— Рад слышать.

— Непохоже.

— И тем не менее. Я рад, что и его распущенности есть предел.

— Вы к нему несправедливы.

— А вы меня не понимаете. Я всю жизнь провел на кораблях, и, если повезет, проведу тут и оставшуюся ее часть. Но с судном, полным пассажиров и переселенцев, столкнулся впервые.

— «Свиньи» — так вы нас зовете?

— Он завоевал их восхищение. Действовал очень умно — не сказал ничего, что можно было бы расценить, как прямой призыв к…

— К чему, Господи помилуй?

— Я не желаю произносить это слово, — пробормотал Чарльз.

— Как же вы меня раздражаете!

Чарльз отвернулся и по трапу поднялся на полуют. Я остался на месте, взбешенный и расстроенный нашей размолвкой. Чарльз обеими руками взялся за поручни и глядел на пенный след за кормой, над которым лила неровный свет убывающая луна. Бросили лаг. Матрос доложил скорость — Чарльзу, а не мне. Они отрывисто перебросились какими-то словами. Матрос спустился, подошел к вахтенной доске, приподнял парусину и нацарапал семерку. Снова унижение — вроде того, коему подвергли меня Бене и Андерсон!

Вот до чего мы дошли. Чарльз сгорбился у одного поручня, я гляжу в сторону, прислонившись к другому, на шканцах. А посмотреть было на что — корабль качался на волнах, ветер свежел, на мачтах вздулись паруса — целый мир цвета слоновой кости, пожелтевшей слоновой кости. Семь узлов! Да, Чарльзу трудно такое проглотить. Я вскарабкался на полуют, встал у него за спиной и с напускной беспечностью произнес:

— Выходит, я уволен?

К моему изумлению, он ответил — но не в том же тоне, и даже не рассерженно, а сжал голову руками и произнес голосом, полным глубокой тоски:

— Нет! Нет…

— Знаете, он говорит совсем не так, как вам кажется. Если я его правильно понял, он рассуждал о божественном огне, о негасимом пламени в небесах и об огне земном здесь…

Чарльз вздрогнул.

— Здесь, у нас?!

— Разумеется, нет — это была метафора!

— Железо до сих пор не остыло. Боюсь, что здесь, внизу, и впрямь пылает негасимое пламя.

— Нет, нет, нет! Вы меня совсем запутали! Речь о другом.

— Боюсь, я запутал всех и запутался сам. Бене обласкан. Андерсон говорит со мной, как с неразумным юнгой. А теперь и вы подвергаете себя опасности. Неужели вы этого не понимаете? Корабль — странное место. В былые времена людей вешали на реях.

— Чарльз, Чарльз! Возьмите себя в руки! Боже правый, мы идем на восток со скоростью семь узлов, все паруса поставлены, ваша обнайтовка не дает судну развалиться — все прекрасно, дружище!

— Я совершенно растерян. Выбит из колеи. Боюсь, вы впутались во что-то не то.

— Перестаньте брюзжать как старуха! Ни во что я не впутался: обсуждаю философские вопросы и вовсе не собираюсь делиться своими мыслями с простыми моряками.

— Могу я поблагодарить вас от нашего имени — от имени простых моряков?

— Ну вот, опять! Да что с вами сегодня? Только и пытаетесь меня уколоть. Выше голову, старина! Глядите — на востоке встает рассвет…

Чарльз расхохотался в голос.

— И эти слова я слышу от человека, который хотел стать настоящим морским волком!

— Что вы имеете в виду?

— Рассвет в этот час!

— Ну как же, вон там… нет, исчез, облака скрыли. И все — таки говорю вам, Чарльз, мы делаем семь узлов к востоку. Это радует любого моряка, простого или нет, и нечего дуться!

— Рассвет!

— Вон там, по правому борту — видите, светлое пятно. Чарльз вгляделся туда, куда я указал.

— Его прекрасно видно, вон там и там. Да что с вами? Вы будто привидение узрели!

Чарльз умолк и крепко сжал мне руку.

— Силы небесные!

— Что случилось?

— Это лед!

(18)

— Боцман! Свистать всех наверх! Доложите капитану! Эдмунд, вам лучше отойти…

Я прошел вперед и вниз, к поручням шканцев. Тусклое, прерывистое сияние льда, что заставило меня принять его за рассвет, исчезло из виду: только брызги да туман (видимо, ото льда), дождь да облака, что покачивались над носом корабля, словно наведенные каким-то морским колдовством, чтобы скрыть густой дымкой все, что находится дальше нашего носа.

За спиной послышались твердые шаги Андерсона.

— Как далеко до льда, мистер Саммерс?

— Не могу сказать, сэр.

— Его протяженность?

— Лед заметил мистер Тальбот.

— Мистер Тальбот, какова протяженность ледяного покрова?

— Ему нет конца, сэр, ни в ту, ни в другую сторону. Он расстилается по левому и еще больше — по правому борту. Без всяких просветов.

— Лежит на воде?

— Нет, скорее походит на ледяной обрыв.

Мне до дрожи хотелось, чтобы капитан поскорее скомандовал сменить курс — ведь мы по-прежнему двигались на восток!

— Вам показалось, что по правому борту льда больше, чем по левому?

— Да, сэр. Хотя, возможно, меня обманул туман.

— Сигнал от вахтенного, мистер Саммерс?

— Не было, сэр.

— Арестовать.

— Так точно, сэр.

На кончике языка у меня вертелся крик: «Ради Бога, смените же курс! », но капитан Андерсон отдавал приказы размеренным голосом, столь же твердым, как и его походка.

— Мистер Саммерс, лево руля.

— Так точно, сэр.

Я вернулся к поручню и вцепился в него в безотчетной попытке сдержать наш стремительный бег; даже перебирал руками, словно это был штурвал, и я мог отвернуть судно от опасности, что лежала впереди.

Разносились пронзительные трели дудок, снова и снова звучал приказ:

— Свистать всех наверх! Эй, там! Свистать всех наверх!

Раздались удары колокола — не те, что отбивают склянки, а тревожные, непрерывные. На палубу роями, как пчелы, вылетали матросы. Они сталкивались на ступеньках, спотыкались, отпихивали друг друга и толпами неслись на палубу, навстречу неведомой опасности. Матросы прыгали на ванты, зачастую минуя трапы — один из моряков, подняв ноги под углом, на руках взобрался по вертикальному тросу и скрылся где-то наверху. Люди торопились на полубак, обгоняя друг друга, скользя по палубе, цепляясь о шкоты и налетая на подпорки. Некоторые выскочили даже на шканцы. Ни штормовок, ни зюйдвесток на них не было: кто полуодет, кто вообще раздет — похоже, повыскакивали из коек. Вскоре среди матросов замелькали переселенцы, а сзади меня, на шкафуте, показались пассажиры. Мистер Брокльбанк что-то кричал, но я не мог, да и не хотел разбирать — что именно. Капитан Андерсон смотрел на компас. И по левому, и по правому борту визжали и стонали выбранные шкоты.

— Мистер Саммерс!

— Да, сэр.

— Все паруса поднять!

— Но фок-мачта, сэр!

— Вы слыхали, мистер Саммерс? Каждый дюйм!

Чарльз повернулся к шкафуту, отдавая команды. Наши матросы никогда так быстро не бегали — видимо потому, что выполняли они приказы капитана, а не старшего офицера, тем более что к тому времени, как Чарльз схватил рупор, все уже столпились у вантов, точно слово «лед» само собой облетело весь корабль! Новые и новые паруса взлетали на реи и раскрывались с громкими хлопками. Чарльз поспешил к носу, жестами отгоняя переселенцев. Среди них были и женщины. Миссис Ист поверх дорожного платья зачем-то закуталась в шаль — видимо, в панике схватила первое, что попалось под руку. Лед больше так и не показался. Оранжевый отблеск заходившей на западе луны помог нам — вернее, мне — обнаружить на востоке, в просвете тумана, ледяное сверкание, который я ошибочно принял за рассвет. Теперь туман плотно сомкнулся.

— Еще левее! — подал голос Андерсон.

Загудели дудки, приказы звучали на каждой мачте и разносились среди сияющих парусов. Штурвал закрутили к правому борту, выбранные шкоты стонали. Раздавались сумбурные выкрики: «К парусам! », «Налегай! », «По местам разноси! », «Контр-брас-блок! ». Я запутался в этих и без того запутанных командах, всеми силами желая лишь одного: чтобы судно отвернуло как можно дальше от жуткого ледяного обрыва. Корабль дал сильный крен на правый борт, ветер гудел над бимсом левого борта, и вместе с забортной водой на шкафут понеслась и толпа переселенцев! Скорость явно увеличилась. То тут, то там, среди других парусов замелькали белые лиселя — паруса для хорошей погоды. Для того чтобы ставить их в такой ситуации, нужны особые, отчаянные обстоятельства, к примеру, как у нас. Приказ капитана обсуждению не подлежал.

Он повторил его, огласив палубу знакомым рыком:

— Ставьте каждый клочок парусины, куда только можно!

Снова, как во время того страшного шторма, наши мачты склонились, только на этот раз к правому борту и даже сильнее: не из-за бури, а из-за того, что мы подняли чудовищное количество парусов — даже на стеньгах, сооруженных на скорую руку. Водяная пыль, поливавшая нас с кормы, обрушивалась на корабль по всему левому борту. Волны, до сих пор подгонявшие нас, теперь били в бок: казалось, они подталкивали нас к той цели, от которой мы отчаянно стремились уйти.

Со шкафута торопливо прибежал Чарльз.

— Я видел какой-то проблеск, сэр! На обычный айсберг непохоже: простирается и вперед, и к югу, и к северу — конца ему не видно. Высота горы, которую заметил мистер Тальбот, примерно от ста до двухсот футов.

Словно в подтверждение его слов простыни тумана разошлись у носа и правого борта. Лед замерцал чуть сильнее парусов в неясном свете, источник которого теперь, с заходом луны, установить было невозможно. Обрыв венчала пена белее самого льда. Желтоватый туман тут же сомкнулся вновь. Капитан повис на поручне и вглядывался вниз, словно пытался заглянуть под мглистую пелену. Ни он, ни Чарльз, потрясенный очередной неудачей, не произнесли вслух того, что и так было понятно: стоит нам врезаться в лед, и никто на корабле не доживет до рассвета. Я видел опасность, осознал ее до последней капли, а теперь и почувствовал! Кожа под плащом и теплой одеждой покрылась холодными мурашками, и виной тому был вовсе не воздух Антарктики. Почти мгновенно озноб сменился жаром, я вспотел, а туман снова приоткрыл нам обрыв, который не просто приблизился, но терся об обшивку с равнодушием любого природного явления — спектакль, поставленный для того, чтобы на миг предстать нашим испуганным взорам.

— Смотрите! — воскликнул кто-то. Не я ли? Скорее всего.

На наших глазах только что приоткрывшаяся часть обрыва свалилась в воду. Два огромных куска льда, отколовшихся буквально за миг до того, как разошелся туман, прыгнули в волну, подобно паре играющих лососей! Величиной они были не меньше корабля, и прежде, чем полотнище тумана скрыло их из виду, за ними последовали и другие.

Как быть человеку, который не в состоянии ни сделать, ни посоветовать ничего дельного при виде гигантских глыб льда, которые вот-вот раздавят его, если только на помощь не придет какое-нибудь чудо. Озноб похуже антарктического припечатал меня к месту у поручня, невзирая на ветер, брызги, зеленую воду: мне не было дела ни до чего, кроме грозящей нам смерти. Меня охватил ужас перед бесстрастной, равнодушной и беспощадной силой, в сравнении с которой наши деревяшки и лоскуты казались просто смешными — игрушка, которую сомнет, смоет…

Спасения нет. Озноб не отпускал. Миг спустя из-под тумана, в правый борт плеснула волна, поднятая упавшими обломками, и окатила весь корабль. Нос подскочил кверху, паруса захлопали, загрохотали, как пушечные выстрелы, матросы навалились на штурвал. Судно сбилось с курса, затанцевало среди идущих в разные стороны волн…

Звучал ли мой голос среди остальных? Возможно. Надеюсь, что нет, — но точно никогда не узнаю. Кругом разносились вопли, женский визг и напряженные возгласы мужчин — не только переселенцев и пассажиров, но и моряков, в том числе с мачт, словно мы тонули. Шкафут, залитый водой, которая еще не ушла через шпигаты, походил на заводь, над которой плясали черные леера, а на них гроздьями качались черные фигурки, ожидая, пока стечет вода.

Вот по шкафуту зашлепала знакомая фигура в добротном плаще: предусмотрительный мистер Джонс, наш себялюбивый баталер! Он торопился к своей шлюпке. На руках у него, точно младенец, покоился анкерок лорда Тальбота — вместилище даров, писем и завещаний, которые он обещал сохранить, не понимая, что весь корабль принимает это за шутку! Джонс скрылся за грот-мачтой, а меня сотряс приступ истерического хохота.

Чарльз, который куда-то бегал, бегом же вернулся, шлепая по остаткам зеленоватой воды. Капитан Андерсон напряженно обратился к нему:

— Еще круче к ветру, мистер Саммерс!

— Но фок-мачта, сэр!

— Мистер Саммерс!!! — взревел капитан.

— Докладываю, что фок-мачта не выдержит большей нагрузки. Если она…

— Вы что, можете предложить что-то получше? Нас несет на лед!

Оба замолчали.

Андерсон раздраженно спросил:

— Вам до сих пор не дает покоя изобретение мистера Бене?

— Никак нет, сэр, — сухо ответил Чарльз, вытянувшись.

— Выполняйте приказ.

Чарльз ретировался. Загудели дудки, зазвучали команды. С подветренной стороны туго натянулись шкоты. Паруса утратили округлую надутость и опали — по ним разбежались морщины, похожие на растопыренные пальцы. Снасти гудели от напряжения. Вприпрыжку подбежал юный Томми Тейлор и по всем правилам сорвал шляпу перед капитаном.

— В чем дело?

— Плотник, сэр, мистер Гиббс, сэр! Он говорит, что мы набрали много воды! Качают без передышки! Воды прибавляется!

— Прекрасно.

Гардемарин отдал честь и повернулся, чтобы идти.

— Мистер Тейлор, — окликнул его капитан.

— Есть, сэр!

— Что за идиот сидит в шлюпке?

Мистер Тейлор заметно сконфузился, и вместо него ответил я:

— Это наш баталер, мистер Джонс. Он дожидается, чтобы бравые моряки спасли его, когда мы все потонем.

— Болван проклятый!

— Совершенно верно, капитан.

— Дурной пример для остальных. Мистер Тейлор!

— Есть, сэр!

— Гоните его на палубу!

Мистер Тейлор снова отдал честь и убежал. Я почти сразу же потерял его из виду, потому что из тумана, на этот раз ближе, опять появился айсберг, чтобы тут же исчезнуть. Вершина его сверкала ярче: видимо, до нее добрался дневной свет. Андерсон тоже это заметил. Он посмотрел на меня и улыбнулся той жутковатой улыбкой, которой он одаривал людей, оказавшихся рядом с ним в минуты крайней опасности. Храбрость, не иначе. Я никогда не подозревал его в особом благородстве, но ни я, ни кто иной — за исключением разве что дурака и пьяницы Девереля — не сомневался в капитанской смелости.

— Капитан, а не можем мы его обойти?

Мой голос прозвучал, словно чужой — будто с Андерсоном заговорил кто-то еще. Улыбка на капитанском лице дрогнула и увяла. Правый кулак увеличился вдвое, недвусмысленно говоря мне: «С каким удовольствием я воткнулся бы в этого наглого пассажира! »

Андерсон откашлялся.

— Я как раз собирался отдать приказ, мистер Тальбот. Взять круче к ветру, мистер Саммерс!

Забегали матросы. Я вспомнил о миссис Преттимен и ее беспомощном супруге и поспешил в коридор, бесцеремонно расталкивая толпившихся там пассажиров. Миссис Преттимен стояла между дверями кают — своей и мужа, слегка держась за поручень. При виде меня она улыбнулась. Я приблизился к ней.

— Миссис Преттимен!

— Мистер Тальбот… Эдмунд! Что стряслось?

Я собрался с мыслями и как можно короче объяснил ей ситуацию. По-моему, она побледнела, осознав, что грозит кораблю, но выражение лица ее не изменилось.

— Так что, как видите, мадам, все решит случай. Или мы обойдем лед, или нет. Если нет — нам ничего не останется…

— У нас останется достоинство.

Ее слова озадачили меня.

— Мадам! Это же так по-римски…

— Скорее по-британски, мистер Тальбот.

— Ах да, разумеется, мадам. Как мистер Преттимен?

— По-моему, все еще спит. Сколько у нас времени?

— Никто не знает, даже капитан.

— Что ж, пора будить.

— Согласен.

Оказалось, однако, что Преттимен не спит. Он приветствовал нас с необычным для себя хладнокровием и спокойствием. Думаю, на самом деле он проснулся гораздо раньше и, со свойственной ему живостью ума, по движениям корабля и крикам понял, что происходит нечто непредвиденное. Короче говоря, он успел взять себя в руки. Первыми его словами стала просьба выйти, чтобы миссис Преттимен смогла заняться интимными деталями его туалета!

— Ибо, — сказал он, улыбаясь, — как говорится, время не ждет, а физиология человеческая и того требовательней!

Я послушно удалился, но тут же наткнулся на мистера Брокльбанка — губы у него тряслись, и впервые со времен штиля на нем не было накидки. Не обращая внимания на окружающих, он дрожащим голосом разговаривал с Селией Брокльбанк. Насколько я расслышал, он умолял ее разделить с ним постель, дабы умереть в объятиях друг друга!

— Нет, нет, Вильмот, я даже думать об этом не могу — что за нелепая мысль! Тем более что вы к этому не стремились с самого Рождества, с тех пор, как получили от мистера Камбершама трактат о…

В тот же миг из каюты Зенобии послышался слабый голос:

— Вильмот! Вильмот! Я умираю!

— Так же как и все мы!.. Молю вас, Селия!

Говорят, что во время землетрясений и извержений вулкана некоторые особи испытывают повышенное сексуальное возбуждение. Наверное, с нами происходило то же самое, но, как ни объясняй, римская стойкость милой миссис Преттимен стала мне еще ближе. Я пригладил кудряшки дочурок Пайка и намекнул Боулсу, что неплохо было бы выпить. Брокльбанк напомнил, что выпивки не осталось, разве что добытая «из-под полы» у юного Томми Тейлора. Разочарованный своей Селией, он удалился в каюту, чтобы разобраться с той самой бутылкой, а Селия тут же продемонстрировала нежданный интерес к моей особе — видимо, эта мысль ей нелепой не казалась. К счастью, меня окликнула миссис Преттимен. Я вошел в каюту. Голова Преттимена чуть возвышалась на подушках. Улыбался он все так же бодро.

— Эдмунд, нам надо утрясти пару вопросов. Разумеется, случись что, вы не оставите Летти.

— Слово чести, сэр.

— Надеяться, что я выживу, в моем нынешнем состоянии невозможно. Тут и здоровым-то людям придется нелегко, а уж мне с больной ногой… Итак, если станет ясно, что конец близок, вы двое, одевшись как можно теплее, выйдете на палубу и постараетесь сесть в шлюпку.

— Нет, Алоизий. Пусть Эдмунд пойдет — он молод и не обязан о нас заботиться. Я же останусь с вами.

— Я обижусь, миссис Преттимен!

— Ни в коем случае. Итак, Эдмунд выйдет один, без меня. Но я рада, что он выслушает нас, потому что мальчику полезен хороший пример — а я ведь гувернантка! Поэтому сейчас, — ее голос стал тише и мягче, — позвольте мне сделать официальное заявление. За всю нашу недолгую семейную жизнь я ни разу не ослушалась вас и не собиралась делать этого в будущем (если бы оно у нас было) не оттого, что я — ваша жена, но оттого, кто вы. Однако будущего, судя по всему, мы лишены, и я остаюсь с вами — здесь, в этой каюте. Всего хорошего, Эдмунд.

— Прощайте, мой мальчик. Ни одна женщина в мире…

— Я…

У меня перехватило горло. Сам не знаю как, я вышел из каюты и прикрыл за собой дверь. Корабль стал на дыбы, волна — видимо, опять та самая, поперечная — окатила палубу и ворвалась в коридор. Я прошлепал к выходу, помог Боулсу подняться на ноги, отвел его, промокшего и притихшего, в каюту, объяснил дочуркам Пайка, что все происходящее — веселая игра, и вышел на шкафут.

— Чарльз! Ну как наши дела?

— Мне некогда, Эдмунд. Это какой-то небывалый айсберг!

Он кивнул в сторону и убежал на шканцы. Немного прояснилось, туман чуть отнесло в сторону — примерно на четверть мили или, как говорят моряки, на пару кабельтовых от корабля — и снова показался лед. При свете дня он выглядел тверже, прочнее и незыблемее. Стало видно, что корабль быстро движется вдоль его края. Скорость объяснялась не столько нашим движением по воде, сколько движением относительно айсберга. Если бы туман рассеялся, казалось бы, что мы мчимся вдоль белого поля, но так как мглистая дымка сгустилась, скорость словно бы снизилась до той, что придавал нам ветер. Судя по всему, мимо айсберга, с юга на север, шло какое-то очень быстрое течение, которое нас и подхватило. Равнодушное море, равнодушный лед!

Я повернулся, чтобы идти на шканцы. Оттуда как раз сбегала щуплая фигурка.

— Мистер Тейлор, как там наш баталер?

— Так я и не уговорил его покинуть лодку, сэр. Капитан велел взять его под арест.

Томми унесся, а я продолжил свой путь. Вахту стоял мистер Бене вместе с юным Виллисом. Капитан торчал на верхушке трапа, ведущего к шканцам. Обеими руками держась за поручни, он неотрывно разглядывал айсберг, туман и море, возмущенное бегущими в разные стороны волнами. Добравшись до шканцев, я услышал позади ужасающий шум — не иначе как новые куски льда обрушились в воду. В тумане грохот казался еще оглушительнее.

— Ну как, мистер Бене, все еще восхваляете Природу?

— Да мы просто счастливцы! Кому еще удавалось наблюдать подобное?

— Что за несносная литота!

— Вы обвиняете меня в преумалении? Не вы ли недавно клялись всем и каждому, что даже за тысячу фунтов не желали бы оказаться в другом месте? Мистер Виллис, потрудитесь встать ровно и хотя бы казаться полезным, раз уж помощи от вас никакой!

— Мое заявление, мистер Бене, было сделано pour encourager les autres, [35] как бы вы выразились.

— А вы предпочитаете «помереть сухопутной смертью»? [36] Хазлтон, лентяй эдакий, а конец свернутой бухты кто будет подтыкать?! Капитан, сэр!

— Вижу, мистер Бене. Мистер Саммерс! Подготовьте баркас к спуску с правого борта.

— Есть, сэр.

Снова дудки и беготня.

— А заметили вы, мистер Бене…

— Минутку, мистер Тальбот. Мистер Саммерс! Виллис — сбегайте к мистеру Саммерсу и скажите ему, что мистер Тальбот предложил сгрузить койки в баркас.

— Не предлагал я ничего такого!

За нашими спинами раздался голос капитана. В первый раз на моей памяти Бене получил что-то вроде внушения.

— Конечно, это займет их, мистер Бене, и сейчас для этого самое время. Но я рекомендую еще раз напомнить пассажирам, что они ни в коем случае не допускаются к управлению судном!

Сделав своему любимцу эту сравнительно мягкую выволочку, капитан вернулся к гакаборту, словно смущенный своими словами.

Бене повернулся ко мне.

— Слыхали, мистер Тальбот?

— Я ни слова не сказал про койки! Я даже не знаю, зачем готовят баркас, разве что для спасения наиболее важных персон…

— Наиболее важных персон тут нет, мистер Тальбот. Умрем все вместе. А баркас нужен для того, чтобы убедить пассажиров, будто что-то делается. Он станет буфером между нами и айсбергом…

— И это поможет?

— Думаю, нет.

— Мистер Саммерс просил поблагодарить мистера Тальбота, сэр, — доложил вернувшийся Виллис.

— Вы совсем позеленели, мой мальчик. Выше нос! Все кончится очень быстро.

— Бене! Лед снова приблизился — глядите!

— Мы делаем все возможное. Спускать баркас, капитан?

— Пока нет.

Лед внезапно оказался совсем рядом. Я не мог отвести от него взгляда. Невероятно высокий обрыв был равномерно обколот снизу, а вокруг плавали огромные обломки, представлявшие для нас прямую опасность. Капитан выкрикнул что-то малопонятное, на морском языке. Баркас перевалили через борт, спустили на воду, и он закачался на волнах. Бело — зеленый лед вел себя на редкость странно. Мы прошли еще дальше к северу — по-видимому, самовольными усилиями тех, кто стоял у руля, — и если бы на самом деле двигались туда, куда намеревались, то с легкостью ушли бы от айсберга, но, на мой неискушенный взгляд, ничего подобного не происходило. Эффект вращения земли, который, как полагают, порождает постоянные круговые течения в Антарктическом океане, должен был нести айсберг с той же скоростью, что и нас. Однако по какой-то причине нас сносило к кромке льда — так же, как «Алкиона» в свое время приближалась к нам: с траверза, а может, с раковины. Нас несло и к северу, и к востоку — то есть ко льду. Поставленные паруса ничего не меняли.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒