Часть первая 57 страница

Сидя перед Обермайером в небольшой комнате для совещаний, Баффет старался все ему объяснить. Он пытался убедить собеседника в том, о чем много раз уже говорил, — если дело будет возбуждено, то компания не выживет. Обермайер в ответ привел пример Chrysler, которая

выжила после уголовного преследования⁴². Разница между компанией, продающей конкретный продукт, и фирмой, которая покупает и продает обещания, записанные на бумаге, вначале была ему нейонятна. Баффет упирал на судьбу простых сотрудников, которые останутся без работы, если компания обанкротится. Он клялся, что не намерен в обозримом будущем продавать свои акции Salomon и что его люди продолжат управлять компанией. Он объяснил смысл преобразований, проведенных в последние месяцы. Все это произвело на Обермайера впечатление, но он по-прежнему был настроен скептически⁴³. Руководители Salomon возвращались к себе в офис, совершенно не представляя, добились они своего или нет.

К середине зимы проблема сохранения статуса Salomon как ведущего дилера ФРС по-прежнему оставалась нерешенной. У компании не было права торговать от имени клиентов, и федеральное казначейство в любой момент могло отменить сделку. Под угрозой корпоративного уголовного преследования Баффет и Мохан пытались доказать, что компания достойна того, чтобы ее сохранили. Баффет на правах рекламы опубликовал в Wall Street Journal целую полосу, рассказывающую про новые стандарты Salomon⁴⁴.

«Я сказал, что мы будем искать людей, соответствующих нашим принципам, а не наоборот. Но это оказалось непросто».

День за днем Баффет впадал в тоску, наблюдая за роскошным образом жизни, который обитатели Уолл-стрит воспринимали как само собой разумеющийся. Кухня в столовой для топ-менеджеров по размерам напоминала нью-йоркский ресторан, ею руководил шеф-повар, обучавшийся в Кулинарном институте Америки. В его подчинении были шеф-повар кондитер, помощники, помощники помощников повара.

Служащие могли заказать на обед «все, что только существует на земле»⁴⁵. В первый же день своего пребывания в Нью-Йорке Баффет получил приглашение от главы от одного из банков на ланч, с тем чтобы их личные повара могли посоревноваться. Представление же самого Баффета о способностях своего повара ограничивалось ежедневным заказом гамбургеров.

Разочарованный повар день за днем готовил для него домашние картофельные чипсы. Он чистил картошку, тонко нарезал ее и кидал в кипящее масло, пока ломтики не становились хрустящими. Великолепные картофельные чипсы пирамидой возвышались рядом с гамбургером на тарелке Баффета. А он рассеянно ел их, мечтая о картошке-фри из «Макдоналдса».

Для Баффета ресторан символизировал культуру Уолл-стрит, которую он считал отвратительной. Он родился в те годы, когда денег было меньше, а жизнь — неторопливее, и в дальнейшем старался сохранять этот темп.

Уолл-стрит лопалась от денег, а жизнь на ней крутилась на пределе человеческих возможностей. Люди выходили из дома в пять утра и возвращались в девять-десять вечера. Работодатели осыпали их деньгами, но требовали взамен, чтобы люди каждую минуту выполняли свои функции, причем со скоростью ветряной мельницы. Когда-то, еще ребенком, Баффет был впечатлен сотрудником фондовой биржи, который вручную сворачивал сигары. Теперь это ему казалось удивительным.

«У них была парикмахерская внизу, и они даже не сказали мне о ней. Боялись того, что произойдет, когда я узнаю о ее существовании. Еще у них был парень, который приходил, чтобы почистить им обувь».

Менеджеры Salomon считали, как выразился один из них, что «Бог запрещает им поднимать что-то, кроме вилки». Поведение их нового руководителя-миллиардера, типичное для жителя сравнительно небольшого города, их шокировало. По дороге на игру в бридж Баффет однажды попросил водителя остановиться. Он выбрался из машины, пошел в ближайший магазин, а вернувшись через несколько минут, увидел водителя с отвисшей челюстью. Предметом его изумления служило то, что глава компании нес два больших мешка с гамбургерами и кока-колой⁴⁶. Это и был новый Salomon.

Поворотным пунктом в жизни новообращенной компании стала борьба вокруг зарплат. В начале осени Баффет сообщил, что урезает на 110 миллионов бонусный фонд. «Служащие, показывающие слабые результаты, должны ожидать соответствующего сокращения зарплат», — написал он⁴⁷. Ему это казалось простым и естественным. Вознаграждение должны получать сама компания и люди, которые приносят результат. Мохан согласился, что от выплаты бонусов надо отказаться. Сотрудники не могут рассчитывать на получение миллионов только потому, что на каждого из них записано по три дома и им нужно поддерживать достойный уровень жизни своих бывших жен⁴⁸. Но в этот раз Баффет ошибся в оценке человеческой натуры, когда сотрудники, привыкшие к денежному дождю в день выплаты бонусов, узнали, что теперь их работа будет оцениваться иначе.

Они не восприняли аргумент Баффета, который настаивал на том, что служащие не могут рассчитывать на вознаграждение, если акционеры не получают ничего. Они-то верили как раз в обратное, привыкнув годами забирать все себе. Сокращение выплат по сравнению с прошлым годом было огромным. Служащие Salomon посчитали, что Баффет, отменяя систему бонусов, пытается переложить на них ответственность за ошибки Мозера. По их мнению, не они были причиной несчастий Salomon. Они сохранили верность компании, вынесли на своих плечах всю тяжесть последствий разразившегося скандала и считали, что заслужили свои «боевые». Не их вина, что бизнес не приносит желаемых результатов. Как можно иметь дело с инвестиционными банками, когда над компанией нависла угроза уголовного преследования? Неужели Баффет этого не понимает? Они не были согласны с мнением Баффета (о котором знали все на Уолл-стрит), что инвестиционные банкиры — это бесполезные «рубашки с модными запонками». Несмотря на все проблемы, с финансовой точки зрения год для Salomon сложился вполне удачно. Поэтому служащие обиделись на упреки в жадности, прозвучавшие из уст «алчного миллиардера».

Обедневшие трейдеры и банкиры должны были продержаться до конца года — традиционного времени для увольнения после выплаты индивидуальных бонусов, когда сократившийся, но по-прежнему многомиллионный бонусный фонд должен был иссякнуть.

Когда перед рождественскими каникулами бонусный фонд был распределен, борьба вокруг зарплат достигла драматического накала. У тринадцати топ-менеджеров бонусы сократились вдвое. Как только были объявлены цифры, биржевой зал и коридоры Salomon оказались охвачены открытым бунтом. Трейдеры и банкиры стали массово увольняться. Ушла половина сотрудников отдела по работе с ценными бумагами. Биржевой отдел объявил временную забастовку.

Однажды Баффет прогулялся пару кварталов, чтобы пообедать вместе с CEO American Express Джимом Робинсоном. «Джим, — сказал он, — я не думал, что это возможно, но я только что заплатил 900 миллионов долларов в виде бонусов». И все-таки он чувствовал, что все, кроме Мохана и еще однош-двух человек, которых он привел, чтобы навести порядок, ненавидят его⁴⁹. '

«Они взяли деньги и убежали. Просто “отвалили”».

«Было очевидно, что все, что делается, делается ради сотрудников⁵⁰. Инвестиционные банкиры не зарабатывали денег, но считали себя аристократией. И они ненавидели трейдеров, частично потому, что трейдеры зарабатывали деньги и у них было больше мускулов».

Он только что спас Salomon и думал, что для сотрудников это важно. Но нет! «Мы были благодарны в течение пяти минут», — таков был вердикт одного из бывших служащих. Тот факт, что без Баффета они лишились бы работы, был забыт в «черный день бонусов». «Уоррен не понял, как работать с людьми», — таков был рефрен уволившихся. Salomon не была местом, где можно было просто повысить цены, урезать расходы и перевести деньги в «родительскую» компанию (хотя Баффет и старался делать так, насколько это было возможно). Нужно было сохранять мотивацию для умных людей, когда у них есть выбор и в тот момент, когда «тебя убивают тысячами ударов в день», как выразился Олсон. Баффет же рассматривал новое компенсационное соглашение как лакмусовую бумажку: те, кто ушел, были корыстными торгашами, без которых можно обойтись. Те, кто остался, нашли для себя именно ту фирму, в которой хотели работать.

Но Уолл-стрит оставалась местом, где правила корысть, и сотрудники один за другим продолжали уходить, унося к конкурентам клиентские базы и другие данные. Баффет не мог заснуть. «Я не мог отключиться от всего этого», — рассказывал он. Всю свою жизнь он избегал вовлеченности в дела, где не было пути назад и у него не было возможности полностью контролировать ситуацию. «Я всегда действовал очень осторожно. Но в Salomon мне пришлось выступать в защиту принципов, которые я не хотел защищать. В результате я стал критично относиться к своей собственной организации».

Прошли месяцы, а Обермайер все размышлял, возбуждать ли дело против Salomon. Он понимал, что уголовное дело отзовется в компании «похоронным звоном»⁵¹. Оценивая действия Мозера, он считал важным, что тот руководствовался желанием выступить против новых правил казначейства, а не просто стремился обогатить Salomon. В то же время эти мошеннические сделки не повлекли за собой серьезных финансовых

потерь. Он также взвешивал обещания Баффета и оценивал новую корпоративную культуру компании.

Вместе с Бриденом из SEC Обермайер начал работать над соглашением, которое позволило бы Salomon избежать уголовного преследования. Фрэнк Бэррон, юрист из Cravath, приехал в SEC, чтобы обсудить свое участие в урегулировании проблемы на встрече с Биллом Маклукасом, заместителем Бридена, который сообщил, что штраф со стороны казначейства и Министерства финансов составит 190 миллионов долларов плюс 100 миллионов — фонд на возмещение убытков. Цифры поразили Бар-рона — это был огромный штраф за прегрешение однош- единственнош трейдера, который нарушил правила казначейства, но не нанес существенного урона клиентам и рынку. «Почему? » — спросил он. «Фрэнк, ты должен понять, что штраф составит 190 миллионов, потому что так сказал Ричард Бриден»⁵², — был ответ.

Всем вспомнился момент, когда побелевший и трясущийся Джон

Мэриуэзер ворвался в совещательную комнату и процитировал слова Дика Бридена о Salomon: «компания, прогнившая насквозь». Апелляции по этому делу не было. Salomon согласилась заплатить огромный штраф.

Баффет пытался изменить этот «прогнивший» имидж как можно

скорее. Прозванный сотрудниками Джимми Стюарт, он одну за другой запрещал сделки, которые характеризовал как «сделки на грани». Потом вспыхнул новый скандал, который чуть было не привел к отмене соглашения об урегулировании.

Мозер сделал предложение правительству о сделке в обмен на признание вины и сотрудничество со следствием. Он сообщил о нескольких сделках с трейдерами, которые включали в себя заключение секретных соглашений с другими фирмами. Сделки защищали их от финансовых потерь, и главная их цель заключалась в уходе от налогов. Это было еще одной веской причиной для предъявления обвинений Salomon.

Кроме очевидной попытки спасти свою собственную шкуру, Мозер имел массу причин для того, чтобы исходить злобой на Salomon. Если бы бывшие руководители компании повели себя правильно, его все равно бы уволили, возможно, даже предъявили бы обвинения и отправили в тюрьму, но его имя не было бы растиражировано по всему миру как человека, который спровоцировал самое крупное финансовое потрясение в истории.

Во время срочного заседания совета Обермайер позвонил Олсону по поводу сделок, о которых сообщил Мозер. И сказал, что решил не отменять соглашение об урегулировании в связи с новыми признаниями. В чем бы ни состояла проблема, Salomon сможет все решить с IRS. Остальные нарушения, считал он, были достаточно серьезными, чтобы «поставить корпорацию на колени для покаяния»⁵³. Но в смертном приговоре необходимости не видел.

20 мая представитель Обермайера позвонил Олсону и сообщил, что дело возбуждаться не будет и что все обвинения с компании сняты. Федеральный прокурор и SEC объявили о внесудебном соглашении с Salomon в связи с обнаруженными случаями мошенничества и нарушений в финансовой отчетности. Вместе со 100 миллионами долларов компенсационного фонда это был второй по величине штраф в истории Уолл-стрит. В соглашении говорилось, что каких-либо нарушений, кроме тех, что совершил Мозер, обнаружено не было. Причем нарушения Мозера были выявлены самой компанией. Мозер отправился в тюрьму на четыре месяца, заплатил штраф в 1 миллион 100 тысяч долларов и был пожизненно отлучен от финансовой индустрии⁵⁴. Гутфрейнд, Мэриуэзер и

Страусс получили выговор за недостаточный контроль за подчиненным, выплатили небольшой штраф и четыре месяца не имели права заниматься управлением финансами⁵⁵.

Некоторые полагали, что Salomon легко отделалась по сравнению с банком Drexel Burnham Lambert, который заплатил 650 миллионов долларов и развалился после того, как ему пришлось отвечать за манипуляции с акциями. Многие также считали, что, так легко признав свою вину перед правительством, Salomon лишилась поля для маневра в переговорах. Но, бесспорно, столь крупный штраф отчетливо отразил тот факт, что компания ужасно выполняла свои обязанности, а регуляторы проспали ее разгильдяйство на глазах у Конгресса. Таким образом, было признано, что компания не совершила преступления, однако содействовала его сокрытию. Иными словами, «сосание большого пальца» и темные дела почти обанкротили Salomon.

Старый друг Баффета Дэн Ковин умер от рака через три дня после этого решения. Баффет написал сердечный некролог и хотел сам зачитать его на похоронах. Он попросил своего секретаря Полу Орловски зайти к нему в отель, чтобы взять листок с некрологом для перепечатки. Когда она пришла, он беспомощно посмотрел на нее и сказал, что не в состоянии сам выступить на мемориальной церемонии. Некролог он попросил зачитать Сьюзи⁵⁶ Сам же он даже не присутствовал на церемонии похорон. «Меня всего трясло», — рассказывал он.

Потом Баффет вернулся к работе. По оценкам Salomon, четыре миллиона долларов прибыли, которые принесли торговые операции Мозера, обошлись компании в 800 миллионов — и это не считая потери многих клиентов, отказа от выгодных сделок, уплаты различных более мелких штрафов и гонораров юристам. Вопрос о статусе компании как ведущего дилера до сих пор не был решен, хотя теперь было весьма

о 1 /- 426

вероятно, что для Salomon все завершится благополучно. Все меньше служащих покидали компанию, рейтинговые агентства стали повть кредитный рейтинг Salomon. Начали возвращаться клиенты. Когда цена акций компании превысила на бирже 33 доллара, Баффет, которому не терпелось вернуться в Омаху объявил, что уходит в отставку. Место CEO занял Дерик Мохан, юрист МТО Боб Денхам был назначен президентом. Когда эпопея закончилась, рассказывала Глэдис Кайзер, «все в Омахе издали глубокий вздох облегчения. Уоррен наконец вернулся».

Той печальной весной 1992 года, пока Salomon постепенно вставала на ноги, по-прежнему не был решен вопрос, как быть с теми, кто почти разрушил компанию. Вторым по мере ответственности после Мозера был Джон Гутфрейнд. В конце концов, несмотря на то, что ему советовали не раскрывать информацию о нарушениях, именно на нем лежала главная ответственность.

Когда настало время обсудить, какие деньги Гутфрейнд хочет получить от компании, он потребовал «доброго к себе отношения», которое ему было обещано, пока Баффет и Мангер живы. Но выяснилось, что «доброе отношение» стороны переговоров понимают совершенно по- разному.

Адвокат Гутфрейнда считал, что заключил соглашение с Чарли Мангером в тот зловещий уик-энд в августе прошлого года и что Мангер принял письмо об отставке, которое содержало ряд важных компенсационных условий. Гутфрейнд полагал, что пожертвовал собой ради сохранения компании и она должна выплатить ему 35 миллионов долларов в виде наличных, акций и так далее. Новое руководство Salomon, однако, полагало, что никакого соглашения заключено не было. Совет директоров согласился на четкое выполнение компенсационного плана, а также лишил его заработанных фондовых опционов, хотя условия выдачи опционов не предусматривали этого ни при каких обстоятельствах. Выходило, что вместо 35 миллионов долларов Гутфрейнд должен получить 8, 6 миллиона.

Взбешенный Гутфрейнд отверг это предложение. «Это было нечестно,

— вспоминал он. — Ия боролся из принципа»⁵⁷. Его адвокаты заявили, что столь низкое предложение не направлено на продолжение переговоров и ставит целью оскорбить Гутфрейнда. В 1993 году Гутфрйенд подал иск в арбитражный суд.

Арбитражный суд — это процесс, в котором совет, составленный из нейтральных по отношению к делу людей, выслушивает обе стороны и принимает решение, обязательное для выполнения. Арбитраж — это как игра в кости: как только решение принято, никакие переговоры уже невозможны.

Джон Гутфрейнд сидел в маленьком трехкомнатном офисе, лично отвечая на звонки, когда его временно нанятого секретаря не было на месте. Его тяготило высказывание жены Сьюзан, которую пресса прозвала «Мария Антуанетта», о том, что ему не стоило уходить в отставку — как будто у него был выбор, — потому что больше нигде работу он не найдет. Нью-йоркское общество их больше не принимало, пресса обрушилась на него так жестко, как он не мог себе даже представить. Его сравнивали с такими преступниками, как Боэски и Милкен⁵⁸. Многие друзья перестали с ним общаться. Ему приходилось самому, без поддержки со стороны Salomon, оплачивать огромные счета за юридическую защиту при рассмотрении поданных против него гражданских исков.

Гутфрейнд хотел добиться своей реабилитации через арбитраж. Но публичное разбирательство во всей истории с Salomon, которое могло в какой-то мере успокоить его уязвленное самолюбие, гарантировало дальнейшее ухудшение отношений с Баффетом и делало компромисс еще менее вероятным. Войдя в число акционеров Salomon, Баффет очень рисковал своей репутацией, а Гутфрейнд подвел его. Публичный рассказ в арбитраже всей этой истории в присутствии дотошной прессы вряд ли заставил бы Баффета относиться к нему благосклонно. Теперь, когда они уже не были партнерами, даже учитывая «взгляд в прошлое», проступки Гутфрейнда оставались слишком многочисленными и серьезными:

— переоценка фондовых опционов в 1987 году, которая стоила Баффету немалых денег;

— предупредительное письмо Стернлайта из ФРС, о котором Баффет узнал слишком поздно;

— встреча с Бобом Глаубером из Министерства финансов, на которой Гутфрейнд ничего не рассказал и о которой не проинформировал Баффета и других членов совета директоров;

— план покупки акций, который позволял сотрудникам сохранять свои акции при увольнении по определенным причинам. Этот план Гутфрейнд предложил совету директоров и акционерам роковой весной 1991 года.

Все перечисленное Баффет расценивал как трагедию, которая никогда не должна была случиться. Он считал поведение Гутфрейнда чем-то вроде ужасного заблуждения. Обычно он избегал конфликтов, но если его заставляли идти в бой, то уполномоченные им люди бились за него как загнанные в угол гиены. Чарли Мангер, который говорил, что Наполеон в сравнении с Гутфрейнд ом выглядит застенчивым юношей, был назначен Баффетом на роль «злого следователя»⁵⁹. Его показания в арбитражном суде были решающими, потому что он вел переговоры с адвокатом Гутфрейнда Филиппом Ховардом.

Молодой президент Нью-Йоркской биржи Дик Грассо выбрал троих седовласых судей, которые должны были решить судьбу Гутфрейнда в небольшом конференц-зале в здании биржи⁴. Команда юристов из Cravath, опираясь на показания членов совета директоров Salomon, бывших и нынешних сотрудников, Баффета и Мангера, начала стирать Гутфрейнда в порошок. Процесс длился в течение трех месяцев и включал в себя более 60 заседаний.

Вновь и вновь судьи арбитражного суда слушали показания о встрече Мангера и Филиппа Ховарда, на которой Ховард представил список компенсационных выплат, требуемых Гутфрейндом. Все согласились с тем, что Мангер не поставил свою подпись под списком, но по поводу интерпретации дальнейших событий существовали серьезные разногласия. Ховард был уверен, что Мангер согласился на сделку.

Адвокаты Гутфрейнда вызвали его в качестве свидетеля. Фрэнк Бэррон из Cravath, Swaine & Moore пытались предварительно подготовить Мангера, но тому все это разбирательство уже надоело. Бэррон, будучи сам юристом, не любившим платить по юридическим счетам, готовя Мангера к показаниям, использовал большое количество дорогостоящих

помощников и подручных⁶⁰. Когда же Мангер начал выступать, то «ни одно произнесенное им слово не имело ничего общего с тем, к чему его готовили, — вспоминал Бэррон. — Выступление Чарли Мангера с трибуны свидетеля было самым вопиющим из тех, что я когда-либо слышал как юрист. Оно действовало на нервы и заставляло волосы подниматься дыбом»⁶¹.

Никто не мог сравниться с Мангером в уверенности при даче показаний. Несколько раз главный судья в раздражении останавливал его словами: «Мистер Мангер, пожалуйста, дослушивайте вопросы, прежде чем на них отвечать».

Мангер настаивал, что при встрече с Филиппом Ховардом он «сознательно не слушал... был вежлив, но не уделял особого внимания... несколько отвлекся... Вежливо сидел и слушал, думая о чем-то своем».

Адвокаты Гутфрейнда поинтересовались, было ли осознанным тогдашнее решение не разговаривать и не слушать.

— Нет, — сказал Мангер, — когда наступало время говорить, я говорил. Моя вина в том, что я слишком искренен. Я вполне мог обсудить какие-то отдельные вещи, которые все-таки проникали через завесу моего равнодушия. Это одна из самых раздражающих привычек в разговоре. Она меня преследует всю жизнь. Если у меня был контраргумент против чего- то, я его высказывал, — говорил он.

Ховард потребовал для Гутфрейнда возмещения ущерба за судебные иски. Так как это был юридический вопрос, то он проник через «завесу равнодушия» Мангера.

— Я думаю, что сказал ему: «Ты даже не знаешь, что тебе будет нужно. Только Богу известно, состоится ли судебная тяжба, насколько большими будут неприятности, никто не знает, как все сложится.

Поднимая сейчас такие вопросы, вы действуете вопреки интересам собственного клиента».

— Это часть того разговора, в котором вы «отключались»? — спросил адвокат Гутфрейнда.

— Нет, я как раз «включаюсь», когда говорю сам, — ответил под присягой Мангер. — Я обычно запоминаю, что сам говорю.

— Это разговор, в котором вы сознательно не слушали несколько раз?

— Что вы сказали? — сказал Мангер. — Я опять «отключился», я не специально.

— Это разговор, когда вы сознательно не слушали несколько раз?

— Мне стыдно признаться, но это опять со мной случилось. Вы не могли бы повторить опять? Я приложу усилия и сконцентрируюсь.

Адвокат Гутфрейнда повторил вопрос в третий раз.

Можно только представить, в каком состоянии находились судьи, адвокаты и Гут-фрейнд, слушая этот диалог. К сожалению, недоразумение было во многом связано с незнанием Филиппом Ховардом проявлений поведения Мангера. Он работал тем вечером, будучи уверенным, что разговаривает с Мангером, и не понял, что реплики, которые тот подавал время от времени, были просто набором мыслей, приходивших ему в голову. Когда Мангер возражал, Ховард полагал, что ведет переговоры, а не что ему читают лекцию. Когда он ничего не говорил, Ховард приходил к выводу, что Мангер согласен или по крайней мере не возражает против сказанного. Никто ему не объяснил, что Мангер «отключился».

Адвокат Гутфрейнда напомнил Мангеру о показаниях Баффета, в которых он признал, что говорил Гутфрейнду о том, что в его силах все это осуществить. Помнит ли мистер Мангер эти слова Баффета?

— Я не помню то, что говорил Баффет, так же хорошо, как свои слова,

— ответил Мангер. — Но суть, безусловно, заключалась в том, что вы можете рассчитывать, что мы с вами поступим честно⁶².

Вопрос заключался в том, что значит «честно». Salomon никогда не отрицала, что деньги принадлежали Гутфрейнду и он их заработал. Спор разгорелся о том, уволили бы Гутфрейнда или нет, если бы были известны все факты. Таким образом, теперь требовалось доказать, что Гутфрейнда нужно было уволить. Даже Дональд Файерстайн признал, что, утаивая информацию от Глаубера, Гутфрейнд обманул правительство. Это было странным, непохожим на него поведением. Но, так или иначе, оно имело место.

Гутфрейнд понял, почему компания приложила столько усилий, чтобы доказать, что он должен быть уволен. Он знал, что в интересах всех очернить его, но ему казалось, что его осуждают непропорционально сурово. «В какой-то момент все это должно кончиться», — считал он.

Тем не менее все, включая и Баффета, считали, что Гутфрейнду причитаются какие-то деньги. Баффет дважды попросил Сэма Батлера, члена совета директоров GEICO и друга Гутфрейнда, позвонить и предложить ему 14 миллионов. Батлер прошептал: «Я могу, возможно, дать еще немного больше»⁶³. Он был готов выплатить 18 миллионов. Но Гутфрейнд был оскорблен. Он считал Чарли Мангера грубым и самоуверенным и с возмущением отверг предложение. Все должен был решить арбитражный суд.

После месяцев свидетельских показаний, длившихся до весны 1994 года, судьи стали проявлять нетерпение от этого бесконечного кругового потока взаимных обвинений. Одна сторона доказывала полную невиновность. Другая рисовала Гутфрейнда монстром. На заключительных слушаниях адвокаты Гутфрейнда повысили требуемую компенсацию до 56, 3 миллиона долларов, добавив проценты, штрафы, рост цен на акции и многое другое.

Пока арбитражный суд с огромным трудом принимал решение, команда юристов Salomon и сторонние компании, вовлеченные в процесс, стали делать ставки на размер компенсации, которую арбитраж присудит Гутфрейнду. Назывались разные суммы — от 12 до 22 миллионов долларов⁶⁴.

Никто не знает, какие факторы повлияли на вердикт судей. Только Гутфрейнд не получил ни цента.

Глава 50. Лотерея

Множество мест по всему миру • 1991-1995 годы

Реформаторские заявления Баффета в Конгрессе и спасение Salomon превратили его из удачливого инвестора в настоящего героя. История с Salomon выходила за рамки простой истории о добре и зле. Такой нестандартный подход к урегулированию скандала — сотрудничество с регуляторами и органами юстиции вместо укрывательства — своим благородством тронул сердца многих. Воплощалась в жизнь мечта о том, что честность всегда вознаграждается и может смыть пятно позора. Даже когда шум вокруг Salomon утих, звезда Баффета продолжала сиять.

Стоимость акций Berkshire резко подпрыгнула и превысила 10 тысяч долларов за акцию. Состояние самого Баффета оценивалось в 4, 4 миллиарда долларов. Пакет акций Сьюзи стоил уже 500 миллионов. Те, кто вложил 1000 долларов в компанию в 1957 году, теперь могли получить по 3, 5 миллиона.

С появлением Баффета где-либо атмосфера наэлектризовывалась. Люди чувствовали величие этого человека. Они хотели прикоснуться к нему. Застывали, увидев его. Или бормотали что-то невнятное. Неважно, что он говорил, — все внимали его словам.

«Самые лучшие советы по инвестированию я давал, когда мне был 21 год, и никто меня не слушал. Я мог объяснить очень важные и нужные вещи, но на меня не обращали внимания. Теперь я могу сказать самую тупую фразу в мире, и многие наверняка подумают: в этом есть какой-то скрытый смысл».

Он ходил, окруженный ореолом славы. Репортеры испытывали его терпение своими звонками. За ним ходили хвостом, его просили дать автограф или сфотографироваться. Это начинало раздражать. Жа Жа Габор¹ написала ему и попросила прислать фотографию с автографом. Писатели начали работать над книгами о Баффете, а защитники его покоя столкнулись с необъяснимым безумием. Одна женщина появилась в офисе Berkshire и начал кланяться ему в ноги. Глэдис Кайзер прогнала ее в бешенстве. «Не смейте кланяться! » — кричала она.

Конечно, на многих нынешних и бывших сотрудников Salomon Баффет производил меньшее впечатление, чем на остальной мир. Он разрушил их свободную корпоративную культуру, уничтожил систему бонусов, презирал их бизнес, и они это знали. Многим было что рассказать. Очень скоро контраст между его публичным имиджем и холодным рационализмом при принятии решений уловил радар национальной прессы. Как объяснить такое раздвоение личности — на человека, фигурально выражаясь, сидящего на крыльце со стаканом лимонада, рассказывающего истории и обучающего с помощью проповедей, и на бизнесмена, обладающего такой изощренной хваткой? Что он делал на посту временного директора инвестиционного банка, заявляя одновременно, что Уолл-стрит — это банда мошенников, жуликов и шулеров?

На самом деле он пытался связать зарплату сотрудников Salomon с благосостоянием акционеров, но эта проблема была лишь одним из аспектов его борьбы против стиля ведения бизнеса, при котором почти у каждого отдела компании имеется конфликт интересов с клиентами. И без жесткого избавления от всего, что мешало честной торговле, он мало смог бы сделать. Но даже Wall Street Journal и New Republic² к 1991 году обратили внимание на расхождение между двумя мирами Баффета и опубликовали статьи, отмечающие парадокс несоответствия этих миров. Такое расхождение между публичным имиджем Баффета — обычного выходца со Среднего Запада, проснувшегося в стране Оз, и его постоянным общением и знакомствами со знаменитостями —* только усилило желание прессы напечатать что-нибудь разоблачительное. В цитате, вынесенной из статьи в Wall Street Journal, говорилось: «Круг общения Баффета состоит из денежных мешков и влиятельных политиков» и упоминались имена типа Уолтера Анненберга³. Несколько человек, цитируемых в статье, позже утверждали, что их слова неверно истолковали. Среди них были Том Мерфи и новый друг Баффета Билл Гейтс, CEO Microsoft, который как-то раз (во время встречи Buffet Group) вел обычный разговор с Мерфи о том, как его «обдирают» (цитата по Мангеру) телевизионщики за производство рекламы. В Wall Street Journal этот разговор интерпретировали как размышления о том, насколько поднялась цена на рекламу и какой она должна была бы быть, что могло затронуть «серую зону антимонопольной борьбы»⁴. Спор Баффета и его друзей с редакторами Wall Street Journal по этому поводу успеха не имел. Гейтс, раздраженный тем, что стал невольным участником довольно скользкой дискуссии меньше чем через год после того, как Федеральная антимонопольная комиссия начала проверку возможного сговора Microsoft и IBM на рынке персональных компьютеров, написал Баффету искреннее письмо с извинениями за то, что каким-то образом подвел его⁵. К тому времени Гейтс и Баффет были знакомы менее пяти месяцев.

⇐ Предыдущая 52 53 54 55 565758 59 60 61 Следующая ⇒