Annotation 10 страница

Салтаханов не предполагал столкнуться нос к носу с вышедшим навстречу Вараксой и, когда тот убрал телефон, неожиданно для себя заговорил с чеченским акцентом:

– Добрый вечер, брат. Из начальства есть кто? Тут, короче, такое дело, машину по-быстрому поправить надо. Какой-то баран, короче, подрезал, я таких уничтожаю вообще…

– Не вопрос, брат, – в тон ему ответил Варакса и снайперски бросил окурок в урну. – Заезжай в крайние ворота, поправим.

Он развернулся и спокойно пошёл обратно в бокс. Салтаханов, продолжая играть роль простого клиента, тоже направился к БМВ. Шум за спиной заставил его оглянуться. В следующее мгновение Салтаханов отпрыгнул в сторону и покатился по слякоти асфальта. Из ворот задним ходом вылетел грузовой фургон, ударил его машину и, не снижая скорости, вытолкал её с площадки на проезжую часть.

Завизжали тормоза. Юркий «мини-купер» успел увильнуть от столкновения, но тут же в машину Салтаханова врезался какой-то джип, а в него – продуктовый грузовичок и следом такси. «Мерседес» опять взревел, словно оттолкнулся от изувеченной БМВ и помчался по проспекту мимо академиков, которые успели выхватить оружие. Хлопнули выстрелы. Стёкла в автобусе посекло густой паутиной трещин.

– Не стрелять!!! – гаркнул Салтаханов, стоя на коленях в луже и рукавом утирая лицо. – Не стрелять! За ним!

Варакса выжимал из «мерседеса» всё, что мог. Эх, был бы движок бензиновым, а не дизельным, и был бы это не грузовик! На такой лайбе класс не покажешь. Тяжёлый фургон разгонялся медленно, его ширина мешала маневрировать среди других машин, а отбойник на разделительной полосе не давал развернуться на встречную. Попутные водители сторонились вправо, пропускали мигающего фарами придурка и протяжно сигналили вслед…

…а тех, кто не успел или не хотел посторониться, Варакса со скрежетом отодвигал с пути. Только бы уйти в отрыв – он свернёт во дворы и бросит машину. Тогда ищи-свищи его.

– Как это всё не вовремя, – снова вслух сказал Варакса. – Чуть бы попозже… ещё самую чуточку…

Кровь заливала правый глаз. Он пытался стереть её ладонью, но всё равно видел хуже и хуже. Отбросив БМВ и рванув по проспекту, фургон был в нескольких метрах от академиков каких-то пару секунд. Промахнуться с такого расстояния невозможно, и они не промахнулись. Одна пуля только слегка контузила Вараксу и разорвала кожу на лбу, а вот вторая…

Вторая попала в шею. Потеряла от удара о стекло часть убойной силы и не прошла навылет, но застряла в мышцах и, видимо, острым краем разорванной оболочки чуть зацепила артерию.

Варакса прижал рукой рану, из которой толчками выплёскивалась горячая кровь. Потому и пелена перед глазами – не от контузии или рассечённого лба. Потому и уплывает всё куда-то. Худо дело. Совсем худо. И в отрыв уже не уйти. Не успеть. Ничего больше не успеть.

– Ещё бы чуть-чуть попозже, – повторил Варакса, отпустил шею и липкой от крови рукой потянул к себе тяжёлую сумку с соседнего сиденья.

«Мерседес» блокировали, когда он уже стоял, уткнувшись в бетонный строительный забор у обочины. В воздухе клубился едкий пар антифриза из разбитого радиатора. Преследователи полукругом оцепили фургон, держа оружие наизготовку.

– Выйти из машины! – орали они голосами, срывающимися от страха и охотничьего азарта. – Выйти из машины! Покажи руки! Руки!

Один оказался самым смелым – пригибаясь, он подскочил к фургону и рванул водительскую дверь. Оттуда спиной вперёд тяжело вывалился Варакса. На залитом кровью лице белели широко открытые глаза. Губы дрогнули.

– Скажите «бум», – прошептал Варакса и разжал пальцы.

Об асфальт лязгнули четыре фугасные гранаты.

24. Тайник Великого магистра

– Не молчи! – потребовал Одинцов. – Говори что-нибудь.

После звонка Вараксы они с Муниным стремительно собрались и через четверть часа уже ехали в машине. Варакса вернул Одинцову песенку про папуаса как сигнал опасности, только уже смертельной, и дал понять, что в Старую Ладогу надо попасть как можно скорее. Сто тридцать километров от Петербурга, не нарушая правил и не привлекая внимания.

Одинцов через Московский проспект и кольцевую магистраль выбрался из города на Мурманское шоссе, там пристроил свой «лендровер» за ходкой фурой и глянул на сидящего рядом Мунина. По лицу историка текли слёзы.

– Чего ревёшь? Он же сказал, что потом догонит, – Одинцов сам себе не верил. – Давай, говори, не молчи.

– Что… говорить? – всхлипнув, спросил Мунин.

– Не знаю. Что хочешь. Говори, чем занимался последнее время по работе. Это было как-то связано с исследованием? Может, тебя ещё раньше зацепили, и мы не там ищем? Утрись и рассказывай.

Мунин вытащил из бардачка салфетки, промокнул слёзы и долго сморкался.

– Никак это не было связано, – наконец заговорил он. – То есть с Павлом связано, конечно. По линии музея. Вы же про шняву «Фрау Марта» читали, наверное?.. Не читали? Это такое старинное парусное судно – шнява. «Фрау Марта» затонула на Балтике, а недавно её нашли, подняли и всё, что там было, передали к нам в Михайловский замок.

– Почему?

– Ну как… Груз в основном предназначался Павлу. Это тысяча семьсот восемьдесят первый год. Кое-что для Екатерины, но большей частью для него. Статуэтки, скульптуры, картины – их покупали в Европе по списку.

– Что-нибудь интересное? – Одинцов спрашивал машинально, чтобы отвлечь Мунина от мрачных мыслей да и самому отвлечься. – Там же, наверное, давно сгнило всё за столько лет на дне.

– Ничего не сгнило. Разве что мебель деревянная. И то её песок законсервировал. Со статуэтками сейчас реставраторы работают, а картинам вообще хоть бы что. Их перед отправкой запаяли в свинцовые тубусы. Так можно и тысячу лет пролежать.

Одинцов отогнал мысль про запаянный цинковый гроб – стандартную тару для «груза двести». Не хотелось верить, что Вараксы больше нет, но тут без вариантов. Скомандовал уезжать без него – значит, нашли и обложили. Что живым он академикам не дастся, сомнений не было.

– Значит, свинцовые трубы, – продолжал Одинцов, – а внутри что? Натюрморты и пейзажики пасторальные?

– Не без этого, – согласился Мунин. – В списке часть картин перечислены по жанру, а часть – по тематике. Правда, тематических всего раз-два и обчёлся. Мне для них поручили справки составить. История сюжета и тому подобное. Я как раз о тамплиерах писал… а потом это началось.

Он снова зашмыгал носом.

– Вот, а говоришь, ничем таким не занимался, – поспешил сказать Одинцов. – А про тамплиеров-то и забыл… Ну, и что там за картины были?

– Одна картина. – Мунин опять стал сморкаться. – На эту тему – только одна. Граф Гишар де Божё вскрывает тайник на могиле своего предка Гийома де Божё, бывшего Великого магистра.

– А в тайнике что? – Одинцов посмотрел на спидометр. – Говори, говори, нам до Ладоги часа полтора пилить.

– Значит, дело было так, – начал Мунин.

Рассказывал он обстоятельно и по привычке злоупотреблял энциклопедическими подробностями. Однако в результате историк отвлёкся от мыслей о Вараксе, а Одинцов получил довольно складное представление про события семисотлетней давности.

Тампль, резиденция ордена Храма (Париж, Франция).

Гийом де Божё происходил из королевского рода и был великим воином, которого уважали даже враги. Его избрали Великим магистром ордена Храма в трудное время, когда мусульмане успешно вытесняли христиан из Святой Земли. Долгие годы Гийом занимал высокий пост, бился с сарацинами и унимал распри между рыцарскими орденами. Он готовил объединение тамплиеров с госпитальерами, но не успел закончить дело. А когда в 1291 году войска султана осадили главную христианскую крепость Акра, старый храмовник возглавил её оборону.

– Акра – это нынешний Акко на севере Израиля, рядом с Хайфой, – пояснил историк. – Де Божё вышел на крепостную стену в лёгких доспехах, и стрела попала ему в левую подмышку. Другие защитники увидели, что Великого магистра уносят, и тоже захотели бежать, а он их остановил со словами: «Я не отступаю, я убит! ».

Гийома де Божё похоронили в Святой Земле, говорил Мунин, а позже новый Великий магистр тамплиеров Жак де Молэ перевёз гроб с его телом в подземелье парижской резиденции ордена, которая называлась Тампль, то есть Храм. Потом де Молэ рассорился с римским папой Климентом Пятым и королём Филиппом Красивым, был арестован вместе с другими рыцарями-храмовниками и в конце концов казнён.

– Что не поделили? – для порядка спросил Одинцов.

– Деньги, конечно. – Мунин трубно высморкался. – Как всегда, деньги. Орден создал европейскую банковскую систему и кредитовал многих королей огромными суммами. Филипп Красивый тоже был должником тамплиеров и однажды подумал: если не будет ордена, то и долг возвращать не надо. Даже наоборот, можно прибрать к рукам рыцарские денежки. А дальше сговорился с папой Климентом и устроил тамплиерам «чёрную пятницу». Вы же знаете, что с тех пор пятница, тринадцатое считается несчастливым днём?

Жак де Молэ, Великий магистр ордена Храма.

Историк рассказал, что король подбирался к сокровищам ордена, а Жак де Молэ нашёл способ их спасти. Ради такого дела Великий магистр тайно посвятил в рыцари молодого графа Гишара де Божё. Когда орден Храма был разгромлен, Гишар получил у короля разрешение перезахоронить своего знаменитого предка Гийома в фамильном склепе. Он вскрыл тайники Тампля, которые указал ему Жак де Молэ, и под видом траурной процессии эвакуировал из резиденции ордена всё что нужно.

– Круто, – признал Одинцов. – То есть парень выгреб из подвалов золотишко и где-то перепрятал? Ба-а-альшой подвиг. Есть о чём картины писать.

Мунин вступился за графа.

– Это вы зря. Насчёт золота там вообще непонятно. Де Молэ торжественно въехал в Париж года за полтора до ареста. Вот это было действительно круто. Конная свита, шестьдесят рыцарей, белые плащи с красным восьмиконечным крестом, – историк похлопал себя по плечу растопыренной пятернёй, обозначая крест, – сотни сержантов, лучников, оруженосцев – представляете себе процессию? Весь город сбежался посмотреть! А в обозе везли сто пятьдесят тысяч флоринов – это больше чем полтонны золота, между прочим. Плюс на двенадцати мулах кожаные кофры с серебром – ещё тонны полторы, не меньше. Вывезти даже такой груз тайком под видом гроба нереально. А ведь это была только малая часть казны ордена. Золото и серебро успели спрятать раньше, королю почти ничего не досталось, и по этому поводу есть разные версии: кто спрятал, куда спрятал…

– Я про другое, – продолжал Мунин. – Главный тайник находился в основании одной из колонн Тампля. По слухам, там стоял некий контейнер, а в нём – чуть ли не чаша святого Грааля или что-то подобное. В общем, Гишар де Божё спасал не деньги, а ценность намного дороже любого золота. Так что не надо иронизировать насчёт картины, граф её заслужил. Кстати, люди Филиппа Красивого действительно обнаружили полость в колонне, когда грабили Тампль. Тайник существовал, но что в нём было и куда девалось – никто не знает.

– Ну и ладно, – резюмировал Одинцов. – Считай, приехали.

Старая Ладога, первая столица Руси.

На большой развилке он свернул с Мурманского шоссе направо, и через несколько минут фары «лендровера» высветили дорожный указатель: Одинцов и Мунин оказались в Старой Ладоге.

Старой она стала называться триста лет назад, когда Пётр Первый основал Новую Ладогу – городок тоже на реке Волхов, но ниже по течению, у самого Ладожского озера. А за восемь веков до Петра жители процветающей Ладоги наняли на службу варяжского ярла Рюрика с дружиной. Он собрал под своей властью окрестные земли и основал династию великих князей. Так появилось государство Русь, от столицы которого теперь остался лишь сонный посёлок с развалинами древней крепости, двумя тысячами жителей и полутора десятками церквей.

Варакса, уйдя со службы, купил на окраине Старой Ладоги покосившуюся избу. Выстроил вместо неё солидный дом, облагородил участок, стал зазывать в гости друзей и деловых партнёров…

…а в последнем телефонном разговоре велел Одинцову привезти сюда Мунина.

Имение Вараксы надёжно скрывал высокий глухой забор, из-за которого виднелись верхушки плотного строя сосен. Кругом промозглая серая темень и ни огонька, хотя время было не слишком позднее.

– Здесь вообще кто-нибудь живёт? – спросил историк.

– Есть соседи какие-то, – Одинцов неопределённо пожал плечами и пошёл открывать ворота.

Варакса брался за любое дело обстоятельно и по-военному строго. В жилом состоянии дом круглый год поддерживала автоматика – обогрев, насосы, дизель-генератор с автозапуском на случай отключения электричества… Хозяина и гостей всегда ждали тепло и комфорт. К тому же Варакса приплачивал соседским мужикам, чтобы зимой постоянно чистили проезд. Мужики были рады стараться и тщательно охлопывали лопатами грани сугробов, намётанных вдоль забора: как говорят в армии, снег должен быть белым и квадратным.

Одинцов загнал «лендровер» под крышу стоянки на участке и снова запер ворота. Любопытный Мунин тем временем разглядывал аккуратный фахверк: кованый флюгер в средневековом стиле, крутые скаты черепичной крыши, перекрестья тёмных балок поверх штукатурки стен, наглухо закрытые ставни…

Изнутри увидеть логово Вараксы историку не довелось. Одинцов вынул из багажника сумки, прошёл мимо крыльца и обогнул дом: ломая наст и протаптывая в снегу тропинку для Мунина, он вёл их к просторному заднему двору. Там на лужайке из-под снега выглядывала кирпичная уличная печка с большой жаровней – мечта любителей шашлыков, неподалёку под сугробами угадывался стоящий поперёк двора длинный обеденный стол со скамьями по обе стороны.

Одинцов провёл Мунина через двор к небольшому флигелю, подёргал ручку запертой двери и вынул из сумки электрический фонарь, промолвив задумчиво:

– Он сказал, что я знаю всякие секретные места и разберусь без него. Интересно, где ключ.

– А вы не знаете? – удивился Мунин.

– Нет. Я двадцать лет сюда езжу, но внутрь Варакса никогда никого не пускал. В дом – пожалуйста, там туча народу перебывала. Сюда – ни-ни. Личное пространство.

– Может, ломиком попробовать?

Одинцов покосился на историка.

– Ломиком, говоришь?

25. Папуас из Балашихи

Тишину нарушало только бряканье спичек в полупустом коробке.

Псурцев прекрасно представлял себе, что скажет Иерофант. Сначала будет нудить о том, что снова зря приехал. А дальше начнёт глумиться над новыми подвигами академиков. Бог троицу любит, что-нибудь в этом духе, поскольку люди генерала обделались по полной программе уже в третий раз всего за несколько дней.

Псурцев щелчком большого пальца подбрасывал спичечный коробок, тот подлетал над столом, падал обратно, и он его снова подбрасывал. Какое-то заколдованное дело, думал генерал. Так не бывает – вернее, раньше не бывало. От неудач никто не застрахован, особенно если столкнулся с новым серьёзным противником. Но на втором заходе надо брать реванш. А здесь…

Кроме того, Псурцев привык работать тихо. И если в начале ещё можно было отвертеться от неудобных вопросов по поводу гибели двух академиков на Кирочной улице, если проваленная операция в торговом центре, по счастью, обошлась без жертв, то теперь погоня с разбитыми машинами и взрывы на проспекте в спальном районе наделали шуму в прямом и переносном смысле. У каждого второго водителя – авторегистратор, у каждого второго прохожего – мобильный телефон с видеокамерой. Хорошо стали жить! И сливать видео в интернет быстро научились. Генералу ещё толком не доложили о происшествии, а он уже успел насладиться зрелищем полыхающего раскуроченного «мерседеса» с разбросанными вокруг телами и получить пару звонков от очень серьёзных людей, которые ждали объяснений.

– Живой, значит? – Псурцев прищурился, глядя на вошедшего Салтаханова, и снова щелчком подбросил коробок. – То есть говорить можешь?

– Могу, – виновато подтвердил тот.

– А вот Варакса не может. Потому что мёртвые обычно молчат. Ты не знал?.. Не отвечай, не трудись. Мне вообще похер, что ты скажешь. Вот Вараксу я бы послушал. Внимательно послушал! И про то, зачем он крышевал Мунина. И про то, чем перед Интерполом провинился. И кто он вообще такой. Мы этого Вараксу три дня искали, а эфиопы – двадцать пять лет! Можешь себе представить, сколько знал человек, которого двадцать пять лет ищут по всему миру? Какого рожна эфиопам от него было нужно, не скажешь, нет? А кто скажет?

Голос генерала звучал ровно. Под обманчивым спокойствием скрывалось бешенство: подчинённые загнали его в тупик.

– Сижу здесь, как дурак с помытой шеей, – продолжал Псурцев, и коробок хрустнул в могучем кулаке. – Жду, когда ты мне подполковника этого притащишь. А его теперь, оказывается, по кускам собирать надо. Вот спасибо! Хороший подарочек такой… новогодний.

Генерал брезгливо стряхнул с ладони обломки коробка и спичек в корзину для мусора.

– Почему новогодний? – спросил Салтаханов, чтобы не молчать.

– Потому что на Руси спокон веку Новый год справляли в марте. Историю своей страны знать надо. Особенно тебе, раз уж в это ввязался… Ну и что будем делать, друг дорогой?

Салтаханов поспешил ответить:

– Я думаю, надо в Интерпол сообщить, товарищ генерал. Предполагаемый преступник обнаружен. Личность не установлена. При задержании подорвал себя гранатой. Идентификация останков затруднена.

– Что нам это даёт? – Псурцев смотрел исподлобья.

– По красному циркуляру Варакса – не Варакса, а Эрнандо Борхес. Мы выдадим его за неопознанный труп иностранца, который предположительно находится в международном розыске. В таких случаях Интерпол должен издать чёрный циркуляр и продолжить расследование. А дело поручено мне. Соответственно мы сможем официальным путём получать всю информацию, которая только может быть доступна, и от наших органов, и от зарубежных.

– Хорошо, допустим. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Может, и всплывёт что-нибудь, хотя вряд ли… Но как же он вас всё-таки вычислил, а? Как ты его спугнул?

– Не знаю. Не могли мы его спугнуть. Может, предупредил кто-то? Я слышал, как он по телефону разговаривал. Потом сразу прыгнул за руль, и…

– О чём был разговор? – прищурился генерал. – Вспоминай!

– Да, в общем, ни о чём. О рыбалке. Что ехать скорее надо, пока лёд не сошёл. И он ещё песенку спел…

– Какую?

– Мотив я хорошо знаю, но слова… Что-то такое: в России цветы цветут, гречка есть… а папуасов нет… та-тара-та…

– Твою мать! – Псурцев с грохотом опустил на стол обе ладони, поднялся и неожиданно мелодично вывел:

А в России зацвела гречиха,
Там не бродит дикий папуас.
Есть в России город Балашиха,
Есть там ресторанчик «Бычий глаз».

– Эта песенка? – спросил он.

– Эта, – подтвердил удивлённый Салтаханов. – Только про бычий глаз там не было, а про папуаса – точно.

– Твою мать, – ласково повторил генерал и вдруг заулыбался. – Я же говорил, кто-то свой рядом трудится. Школа видна! Варакса-то наш, оказывается, куосовец. Вот оно что…

– Виноват, не понял. Варакса – кто?

Теперь уже Псурцев удивлённо смотрел на Салтаханова.

– Ты про КУОС не знаешь?! Как вы вообще работаете? И я-то как с вами работаю?!

– Ладно, садись, – велел он и сам уселся обратно в кресло. – Дам тебе справочку небольшую для общего развития. КУОС, чтобы ты понимал, это Курсы усовершенствования офицерского состава. Название серенькое, никому ничего не говорит. А реально КУОС – это спецподразделение такое. В Балашихе располагалось, под Москвой. Туда отбирали лучших из лучших по всему Советскому Союзу и готовили разведчиков и диверсантов. Минное дело, рукопашный бой, шифрование, огневая подготовка, парашютно-десантная, горная… В общем, всё, что только можешь себе представить, и ещё столько же. Гоняли насмерть, зато и кадры выпускали экстра-класса. Каждый был инструктором по всем специальностям и мастером единоборств. Психика железобетонная. Владение любыми видами оружия. Выживание в любых условиях, хоть с голой задницей в снегу, хоть в джунглях. Боевая машина с компьютером в башке. Обычный спецназовец по сравнению с куосовцем – просто физкультурник. Все эти «зелёные береты», «морские котики» и прочие рейнджеры в кино круто выглядят, но против наших им ловить нечего. Ты про «Вымпел» и «Альфу» хоть слыхал?

– Конечно.

– Сейчас там тоже ребята нормальные. А теперь попробуй себе представить, что было раньше, когда их формировали на основе КУОС… Мы с такими, как Варакса, брали Кабул в семьдесят девятом и вообще много где потрудились. Лаос, Камбоджа, Мозамбик, Ангола, – генерал на мгновение мечтательно зажмурился. – Эх, было время! Выполняли особые задания высшего руководства страны в любой точке мира. Чистили поляну круче пылесоса. Теперь понятно, как Варакса в Эфиопию попал. И почему наших валил запросто. И почему по документам он просто подполковник и всё. Зашифровался, как положено, когда господа дерьмократы расформировали КУОС в девяносто третьем. И почему сам себя гранатой, тоже понятно… Чего скис? Я тебя поздравляю! Оказывается, дело не такое гиблое. Шансы есть.

Салтаханов поёжился. Вот, значит, кто такой Псурцев и как можно было влопаться с Вараксой. Ни хрена себе…

– Каковы мои действия? – осторожно спросил он.

– Роешь землю, как подорванный! Тот, кому звонил Варакса, тоже из наших. Песенка про папуаса – это вроде гимна куосовского. Он подал знак. С рыбалкой, говоришь, велел поторопиться?

– Так точно.

– Значит, они что-то готовят. Сейчас первым делом вместе с моими ребятами, я распоряжусь, поднимаете документы на Вараксу. Настоящего Вараксу! От и до, под микроскопом. Где родился, где учился, где лечился, с кем служил, с кем жил, в каких операциях участвовал. Одновременно просеиваешь круг общения. Сотрудники, партнёры, любовницы, друзья, собутыльники, соседи. Особое внимание, понятно, куосовцам и тем, кто хоть как-то связан с Эфиопией. Циркуляры Интерпола и всё остальное по вашей линии тоже отслеживай, это само собой. Сон отменяется. И не тяни! Нащупал что-то мало-мальски интересное – сразу ко мне, в любое время дня и ночи.

Псурцев махнул рукой в сторону двери, отпуская Салтаханова, и добавил:

– Потому что времени у нас нет.

26. Между львом и единорогом

В тамбуре флигеля Мунин скинул ботинки и с надеждой спросил:

– Будем ждать? Варакса же, наверное, здесь нас искать будет?

– Посидим какое-то время, – уклончиво ответил Одинцов. – Заходи, располагайся.

Он не стал ломать дверь, чтобы попасть во флигель, а пошарил по фасаду лучом фонаря и углядел мощный магнит, засунутый между пожарным щитом и стеной. Жест совсем не в стиле аккуратиста Вараксы.

Одинцов достал магнит и методично водил им вдоль пазов и щелей отделки до тех пор, пока не вытянул припрятанный стальной ключ. Дальше, перед тем как распахнуть дверь, оставалось только обследовать её в поисках скрытых сюрпризов – сторожкó в или растяжек: с учётом последних событий неизвестно, что ещё удумал Варакса. Не хватало только на гранату нарваться.

Рольставни, которыми были закрыты окна, Одинцов поднимать запретил, чтобы свет не пробивался наружу. Во флигеле обнаружилась двухкомнатная квартира с кухней и ванной, тёплая и благоустроенная. В меньшей комнате Варакса устроил склад снаряжения и спальню, бó льшую занимал кабинет.

– Ты смотри, и здесь они, – Одинцов указал на стены кабинета, где друг напротив друга висели чеканные восточные блюда с изображениями льва и единорога.

– То-то он меня про них расспрашивал, – сказал Мунин и осторожно коснулся металла. – Бронза. Непростые вещички. Похоже, девятнадцатый век.

– Пока ничего не трогай. – Одинцов расстегнул одну из принесённых сумок. – Сейчас мы с тобой перекусим, а потом уже делом займёмся.

Перед выездом Одинцов предусмотрительно выгрузил в сумку продукты из холодильника. На кухне он состряпал простой, но сытный ужин, и вскоре они с Муниным уже сидели за накрытым столом.

– Рассказывай мне то же, что Вараксе, чтобы времени не терять, – распорядился Одинцов. – Я слушаю.

Уговаривать Мунина поесть и поговорить было ни к чему. Он уплетал за обе щеки, успевая делиться с Одинцовым историей про диковинного для здешних краёв льва, с древних пор ставшего тотемом, и про единорога – ещё более диковинного, но неожиданно популярного у Ивана Грозного.

– С одной стороны, единорог и лев – это дохристианские символы, прекрасно известные на Ближнем Востоке, – говорил Мунин. – С другой стороны, единорог – это личный знак царя Ивана. Причём официальный. На печатях для международных договоров – единорог. Первая в мире полковая артиллерия – на стволах единорог. Даже на знамёнах атамана Ермака в сибирском походе единорог был нарисован.

Из рассказа Одинцов узнал, что после смерти Ивана Грозного символ использовался по-прежнему. Более того, единорог связал обе царские династии, когда-либо правившие в России – Рюриковичей с их дальними родственниками Романовыми.

Печать царя Ивана Четвёртого Грозного.

Его изображение украсило печать сына Ивана Васильевича, царя Фёдора. Фёдор царствовал последним из потомков Рюрика, но знак продолжали использовать: сначала Борис Годунов и Лжедмитрий, потом Михаил Фёдорович – первый Романов на российском престоле, потом его сын Алексей Михайлович. То есть единорог утвердился как эмблема московских царей. Когда делали двойной серебряный трон для Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича, будущего Петра Первого, на нём тоже изобразили единорога в окружении двух львов.

– И вот что интересно, – говорил Мунин, жестикулируя вилкой. – Этого зверя в разные времена и в разных странах описывали по-разному. Рог, ноги, хвост и всё остальное… Но большинство сходилось на том, что единорог – белый, с красной головой и голубыми глазами. И когда царь Алексей Михайлович поднял на первом русском корабле «Орёл» первый официальный государственный флаг…

– Наш триколор имеешь в виду?

– Совершенно верно. До тех пор государственного флага у России не было. Но на кораблях по международным законам его полагалось иметь. Бояре стали срочно что-то придумывать и представили Алексею Михайловичу целый документ – «Писание о зачинании знак и знамен или прапоров». Для образца предложили библейские символы двенадцати колен Израилевых и флаги морских стран: Британии, Голландии и Швеции с Данией. Царь выбрал полотнище с тремя полосами в цветах единорога. Вы же обращали внимание, что синий у нас не такой, как у голландцев или французов?

Триколор и флаг Иерусалима с фрегата Петра Первого (Архангельск).

Дальше Мунин сообщил, что такие же трёхцветные флаги по приказу царя Алексея делали для потешных полков царевича Петра. И когда Пётр стал царём, на своих кораблях он тоже поднял триколор, который назывался теперь флагом царя Московского. А рядом на мачте реял флаг Иерусалима.

– Да ладно, – усомнился Одинцов, заваривая чай. – Где Иерусалим, а где Россия! Что-то ты не то говоришь. На кораблях с Петровских времён Андреевский флаг поднимают.

– Андреевский флаг появился позже, когда Пётр Первый при помощи шотландцев создал рыцарский орден Андрея Первозванного. А сначала на кораблях использовали триколор. Если без нюансов, то флаг в цветах единорога у России был до тысяча девятьсот восемнадцатого года. Двести двадцать пять лет! И потом снова – с девяносто первого до наших дней.

– То есть единорог от Ивана перешёл к Петру? – подытожил Одинцов. – А от него к Павлу?

– Торопиться не надо! – назидательно сказал Мунин, отхлебнул крепкого чаю и обжёгся. – Ой… Ф-ф-ф… Если помните, Иван Грозный сделал гербом России византийского двуглавого орла. И на его груди поместил боевой знак дома Рюриковичей – фигуру ездеца с копьём. А Пётр Первый повелел считать этого всадника Георгием Победоносцем. Единорог у него тоже стал символом побед, но не военных, а духовных, понимаете?

– Ну допустим. – Одинцову ещё надо было уложить услышанное в голове. – Так. Я ужин готовил, значит, на тебе уборка и посуда.

За мытьём тарелок Мунин продолжил рассказ. Одинцов курил и не перебивал.

– Мы с вами сейчас ровно в том месте, откуда началась Россия, – говорил историк. – Варяжского ярла Рюрика призвали княжить в Ладогу. Его потомки распространили свою власть далеко на юг и восток, но здешние земли потеряли. Через семьсот лет предпоследний Рюрикович – Иван Грозный отвоевал их обратно и объединил с остальными территориями в Российское царство. Ещё через сто пятьдесят лет царь Пётр вслед за царём Иваном окончательно закрепился в краях Рюриковичей, вокруг да около Ладоги и до Балтийского моря. А одной из ключевых крепостей тогда был Выборг – я же вам говорил, что за него сначала бился Иван Грозный, а потом Пётр…

Мунин гремел тарелками и рассказывал, что комендантом Выборга был назначен один из самых верных Петру приближённых – Иван Шувалов. Сыновья этого Шувалова состояли при дворе дочери Петра, царевны Елизаветы. Они помогли Елизавете занять отцовский престол, и новая императрица возвела бедных костромских дворян Шуваловых в графское достоинство.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒