КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 16Следующая ⇒

Все ж Миниэева[155]дочь, Алкитоя, считает, что оргий

Бога не след принимать и, дерзкая, все еще Вакха

Не признает за дитя Юпитера, неблагочестью

В сестрах сообщниц найдя. Жрец праздновать дал приказанье

5 И госпожам повелел и служанкам, работы покинув,

Грудь свою шкурой покрыв, развязать головные повязки,

И обрядиться в венки, и листвою обвитые тирсы

Взять, предрекая, что гнев божества оскорбленного будет

Страшен. Покорны ему и матери и молодицы;

10 Вот отложили тканье, корзинки, начатую пряжу,

Ладан несут и зовут Лиэя, Бромия, Вакха,

Отпрыск огня, что дважды рожден и двумя матерями,

И добавляют: Нисей, Тионей нестриженый, имя

Также дают и Леней, веселящих сеятель гроздьев,

15 Также Иакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий,

Много имен и еще, которые некогда греки

Дали, о Либер, тебе! Ибо юность твоя неистленна,

Отрок ты веки веков! Ты всех прекраснее зришься

В небе высоком! Когда предстаешь, не украшен рогами, [156]—

20 Девичий лик у тебя. Ты Восток победил до пределов

Тех, где, телом смугла, омывается Индия Гангом.

Чтимый, Пенфея разишь, с двуострой секирой Ликурга[157]—

Двух святотатцев; и ты — ввергаешь в пучину тирренцев;

Рысей, впряженных четой, сжимаешь ты гордые выи

25 Силой узорных вожжей; вакханки вослед и сатиры,

С ними и пьяный старик, [158]подперший дрожащее тело

Палкой. Не крепко сидит на осле с провисшей спиною.

В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе

С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны,

30 Выпукло-гнутая медь и с отверстьями многими дудки.

«Мирен и кроток явись! » — исмеянки молят, справляя

Таинства, как повелел им жрец. Миниэиды только

Дома, Минервы трудом нарушают не вовремя праздник,

Шерсть прядут или пальцем большим веретенце вращают,

35 Или корпят за тканьем и рабынь понуждают к работе.

Пальцем проворным одна выводя свою нитку, сказала:

«Пусть побросают свой труд и к таинствам ложным стремятся,

Мы же, задержаны здесь Палладою, лучшей богиней,

Дело полезное рук облегчим, развлекаясь беседой.

40 Поочередно, чтоб нам не казалось длительным время,

Будем незанятый слух каким-нибудь тешить рассказом».

Все одобряют и ей предлагают рассказывать первой.

Та, с чего бы начать, — затем, что многое знала, —

Думает. То ль о тебе, Деркетия[159], дочь Вавилона,

45 Им рассказать, как тебя, чешуей заменив тебе кожу,

В вид превратили другой палестинские — будто бы — воды.

Или, пожалуй, о том, как дочь ее, став окрыленной,

Поздние годы свои провела в белокаменных башнях?

Иль как Наяда[160]волшбой и трав необорною силой

50 Юношей преобразив, обратив их в рыб бессловесных,

Преобразилась сама? Иль о дереве, чьи были белы

Ягоды, стали же черны, лишь только кровь их коснулась?

Выбрав этот рассказ — немногим известную басню —

Повесть она начала, а шерсть сучить продолжала:

55 «Жили Пирам и Фисба; он всех был юношей краше,

Предпочтена и она всем девам была на Востоке.

Смежны их были дома, где город, согласно преданью,

Семирамида стеной окружила кирпичной когда-то.

Так знакомство меж них и сближенье пошли от соседства.

60 С годами крепла любовь; и настала б законная свадьба,

Если б не мать и отец; одного запретить не умели, —

Чтобы в плену у любви их души пылать перестали.

Нет сообщников им; беседуют знаком, поклоном;

Чем они больше таят, тем глубже таимое пламя.

65 Образовалась в стене меж домами, обоим семействам

Общей, тонкая щель со времени самой постройки.

Этот порок, никому за много веков не заметный, —

Что не приметит любовь? — влюбленные, вы увидали.

Голосу дали вы путь, и нежные ваши признанья

70 Шепотом, слышным едва, безопасно до вас доходили.

Часто стояли: Пирам — по ту сторону, Фисба — по эту.

Поочередно ловя дыхание уст, говорили:

«Как же завистлива ты, о стена, что мешаешь влюбленным!

Что бы тебе разойтись и дать нам слиться всем телом, —

75 Если ж о многом прошу, позволь хоть дарить поцелуи!

Мы благодарны, за то у тебя мы в долгу, признаемся,

Что позволяешь словам доходить до милого слуха! »

Тщетно, на разных местах, такие слова повторивши,

К ночи сказали «прости! » и стене, разобщенные ею,

80 Дали они поцелуй, насквозь не могущий проникнуть.

Вот наступила заря и огни отстранила ночные,

Солнце росу на траве лучами уже осушило,

В месте обычном сошлись. И на многое шепотом тихим

В горе своем попеняв, решили, что ночью безмолвной,

85 Стражей дозор обманув, из дверей попытаются выйти

И что, из дома бежав, городские покинут пределы;

А чтобы им не блуждать по равнине обширной, сойдутся

Там, где Нин[161]погребен, и спрячутся возле, под тенью

Дерева. Дерево то — шелковицей высокою было:

90 Все в белоснежных плодах, а рядом ручей был студеный.

Нравится им уговор, и кажется медленным вечер.

В воды уж свет погружен, из них ночь новая вышла.

Ловкая Фисба меж тем отомкнула дверную задвижку,

Вышла, своих обманув, с лицом закутанным; вскоре

95 И до могилы дошла и под сказанным деревом села.

Смелой была от любви. Но вот появляется с мордой

В пене кровавой, быков терзавшая только что, львица —

Жажду свою утолить из источников ближнего хочет.

Издали в свете луны ее вавилонянка Фисба

100 Видит, и к темной бежит пещере дрожащей стопою,

И на бегу со спины соскользнувший покров оставляет.

Львица, жажду меж тем утолив изобильной водою,

В лес возвращаясь, нашла не Фисбу, а наземь упавший

Тонкий покров и его растерзала кровавою пастью.

105 Вышедши позже, следы на поверхности пыли увидел

Львиные юный Пирам и лицом стал бледен смертельно;

А как одежду нашел, обагренную пятнами крови, —

«Вместе сегодня двоих, — говорит, — ночь губит влюбленных,

Но из обоих она достойней была долголетья!

110 Мне же во зло моя жизнь. И тебя погубил я, бедняжка,

В полные страха места приказав тебе ночью явиться.

Первым же сам не пришел. Мое разорвите же тело,

Эту проклятую плоть уничтожьте свирепым укусом,

Львы, которые здесь, под скалою, в укрытье живете!

115 Но ведь один только трус быть хочет убитым! » И Фисбы

Взяв покрывало, его под тень шелковицы уносит.

Там на знакомую ткань поцелуи рассыпав и слезы, —

«Ныне прими, — он сказал, — и моей ты крови потоки! »

Тут же в себя он железо вонзил, что у пояса было,

120 И, умирая, извлек тотчас из раны палящей.

Навзничь лег он, и кровь струей высокой забила, —

Так происходит, когда прохудится свинец и внезапно

Где-нибудь лопнет труба, и вода из нее, закипая,

Тонкой взлетает струей и воздух собой прорывает.

125 Тут шелковицы плоды, окропленные влагой убийства,

Переменили свой вид, а корень, пропитанный кровью,

Ярко-багряным налил висящие ягоды соком.

Вот, — хоть в испуге еще, — чтоб не был любимый обманут,

Фисба вернулась; душой и очами юношу ищет,

130 Хочет поведать, какой избежала опасности страшной.

Местность тотчас узнав, и ручей, и дерево рядом,

Цветом плодов смущена, не знает: уж дерево то ли?

Вдруг увидала: биясь о кровавую землю, трепещет

Тело, назад отступила она, и букса бледнее

135 Стала лицом, и, страха полна, взволновалась, как море,

Если поверхность его зашевелит дыхание ветра.

Но лишь, помедлив, она любимого друга признала, —

Грудь, недостойную мук, потрясла громогласным рыданьем,

Волосы рвать начала, и, обнявши любимое тело,

140 К ранам прибавила плач, и кровь со слезами смешала,

И, ледяное лицо ему беспрерывно целуя, —

«О! — восклицала, — Пирам, каким унесен ты несчастьем?

Фисбе откликнись, Пирам: тебя твоя милая Фисба

Кличет! Меня ты услышь! Подними свою голову, милый! »

145 Имя ее услыхав, уже отягченные смертью

Очи поднял Пирам, но тотчас закрылись зеницы.

А как признала она покрывало, когда увидала

Ножны пустыми, — «Своей, — говорит, — ты рукой и любовью,

Бедный, погублен. Но знай, твоим мои не уступят

150 В силе рука и любовь: нанести они рану сумеют.

Вслед за погибшим пойду, несчастливица, я, и причина

Смерти твоей и спутница. Ах, лишь смертью похищен

Мог бы ты быть у меня, но не будешь похищен и смертью!

Все же последнюю к вам, — о слишком несчастные ныне

155 Мать и отец, и его и мои, — обращаю я просьбу:

Тех, кто любовью прямой и часом связан последним,

Не откажите, молю, положить в могиле единой!

Ты же, о дерево, ты, покрывшее ныне ветвями

Горестный прах одного, как вскоре двоих ты покроешь,

160 Знаки убийства храни, твои пусть скорбны и темны

Ягоды будут вовек — двуединой погибели память! »

Молвила и, острие себе в самое сердце нацелив,

Грудью упала на меч, еще от убийства горячий.

Все ж ее просьба дошла до богов, до родителей тоже.

165 У шелковицы с тех пор плоды, созревая, чернеют;

Их же останков зола в одной успокоилась урне».

Смолкла. Краткий затем наступил перерыв. Левконоя

Стала потом говорить; и, безмолвствуя, слушали сестры.

«Даже и Солнце, чей свет лучезарный вселенною правит,

170 Было в плену у любви: про любовь вам поведаю Солнца.

Первым, — преданье гласит, — любодейство Венеры и Марса

Солнечный бог увидал. Из богов все видит он первым!

Виденным был удручен и Юноной рожденному мужу

Брачные плутни четы показал и место их плутен.

175 Дух у Вулкана упал, из правой руки и работа

Выпала. Тотчас же он незаметные медные цепи,

Сети и петли, — чтоб их обманутый взор не увидел, —

Выковал. С делом его не сравнятся тончайшие нити,

Даже и ткань паука, что с балок под кровлей свисает.

180 Делает так, чтоб они при ничтожнейшем прикосновенье

Пасть могли, и вокруг размещает их ловко над ложем.

Только в единый альков проникли жена и любовник,

Тотчас искусством его и невиданным петель устройством

Пойманы в сетку они, средь самых объятий попались!

185 Лемний[162]вмиг распахнул костяные точеные створы

И созывает богов. А любовники в сети лежали

Срамно. Один из богов, не печалясь нимало, желает

Срама такого же сам! Олимпийцы смеялись, и долго

Был этот случай потом любимым на небе рассказом.

190 За указанье четы Киферея[163]ответила местью

И уязвила того, кто их тайную страсть обнаружил,

Страстью такой же. К чему, о рожденный от Гипериона, [164]

Ныне тебе красота, и румянец, и свет лучезарный?

Ты, опаляющий всю огнем пламенеющим землю,

195 Новым огнем запылал; ты, все долженствующий видеть,

На Левкотою[165]глядишь: не на мир, а на девушку только

Взор направляешь теперь; и то по восточному небу

Раньше восходишь, а то и поздний погружаешься в воды, —

Залюбовавшись красой, удлиняешь ты зимние ночи.

200 Часто тебя не видать, — переходит душевная мука

В очи твои; затемнен, сердца устрашаешь ты смертных.

И хоть не застит твой лик луна, которая ближе

К землям, — ты побледнел: у тебя от любви эта бледность.

Любишь ее лишь одну. Тебя ни Климена, ни Рода[166]

205 Уж не пленят, ни красавица мать Цирцеи Ээйской, [167]

Ни твоего, — хоть ее ты отверг, — так желавшая ложа

Клития[168], в сердце как раз в то время носившая рану

Тяжкую. Многих одна Левкотоя затмила соперниц,

Дочь Эвриномы, красы того дальнего края, откуда

210 Благоуханья везут. Когда ж дочь взрослою стала, —

Как ее мать — остальных, так она свою мать победила.

Ахеменеевых царь городов[169]был отец ее, Орхам,

Происходил в поколенье седьмом он от древнего Бела[170].

Солнечных коней луга под небом лежат гесперийским.

215 Пищей — амброзия им, не трава; их усталые члены

После работы дневной для трудов она вновь подкрепляет.

Вот, между тем как они луговины небесные щиплют

И исполняется ночь, бог входит в желанную спальню,

Матери образ приняв, Эвриномы, и там Левкотою

220 Видит, как та при огне — а с нею двенадцать служанок —

Тонкую пряжу ведет, точеным крутя веретенцем.

По-матерински, войдя, целует он милую дочку, —

«Тайное дело у нас, — говорит, — уйдите, служанки,

Право у матери есть с глазу на глаз беседовать с дочкой».

Повиновались. А бог, без свидетелей в спальне оставшись, —

225 «Я — тот самый, — сказал, — кто длящийся год измеряет,

Зрящий все и которым земля становится зряча, —

Око мира. Поверь, тебя я люблю! » Испугалась

Девушка; веретено и гребень из рук ослабевших

230 Выпали; страх — ее украшал, и бог не помедлил,

Истинный принял он вид и блеск возвратил свой обычный.

Дева же, хоть и была нежданным испугана видом,

Блеску его покорясь, без жалоб стерпела насилье.

В Клитии ж — зависть кипит: давно необузданной страстью

235 К Солнцу пылала она, на любовницу гневаясь бога,

Всем рассказала про грех и, расславив, отцу объявила.

Немилосерден отец и грозен: молящую слезно,

Руки простершую вверх к сиянию Солнца, — «Он силой

Взял против воли любовь! » — говорившую в горе, жестокий

240 В землю глубоко зарыл и холм насыпал песчаный.

Гелиос быстро тот холм рассеял лучами и выход

Сделал тебе, чтоб могла ты выставить лик погребенный.

Но не могла уже ты, задавленной грузом песчаным,

Нимфа, поднять головы и трупом лежала бескровным.

245 И ничего, говорят, крылатых коней управитель

В мире печальней не зрел, — один лишь пожар Фаэтона.

Силой лучей между тем оживить охладелое тело

Все же пытается бог — вернуть теплоту, коль возможно!

Но увидав, что судьба противится этим попыткам,

250 Нектаром он окропил благовонным и тело и место

И, неутешен, сказал: «Ты все же достигнешь эфира».

Вскоре же тело ее, напитано нектаром неба,

Все растеклось, и его благовоние в землю проникло;

Благоуханный росток, пройдя понемногу корнями

255 В почве, поднялся и вот сквозь холм вершиной пробился.

К Клитии, — пусть оправдать тоску он и мог бы любовью,

А донесенье тоской, — с тех пор уже света даятель

Не подходил, перестав предаваться с ней играм Венеры.

Чахнуть стала она, любви до безумья предавшись,

260 Нимф перестала терпеть, дни и ночи под небом открытым

Сидя на голой земле; неприбрана, простоволоса,

Девять Клития дней ни воды, ни еды не касалась,

Голод лишь чистой росой да потоками слез утоляла.

Не привставала с земли, на лик проезжавшего бога

265 Только смотрела, за ним головой неизменно вращая.

И, говорят, к земле приросла, из окраски двоякой

Смертная бледность ее претворилась в бескровные листья,

Все же и алость при ней. В цветок, фиалке подобный,

Вдруг превратилось лицо. И так, хоть держится корнем,

270 Вертится Солнцу вослед и любовь, изменясь, сохраняет».

Кончила, и овладел удивительный случай вниманьем.

Кто отрицает его, а кто утверждает, что в силах

Все настоящих богов, — но что Вакха меж них не бывало!

Все к Алкитое тогда обратились, лишь сестры замолкли.

275 Та, челноком проводя по нитям пред нею стоящей

Пряжи, — «Смолчу, — говорит, — о любви пастуха, всем известной,

Дафниса с Иды, кого, рассердясь на соперницу, нимфа

Сделала камнем: вот как сжигает влюбленных страданье!

Не расскажу и о том, как природы закон был нарушен,

280 И двуединый бывал то мужчиной, то женщиной Ситон.

Также тебя, о алмаз, младенцу Юпитеру верный,

Бывший Цельмий, и вас, порожденные ливнем куреты, [171]

Ты, о Кротон со Смилакой, [172]в цветы превращенные древле, —

Всех обойду, — и сердца забавной потешу новинкой.

285 Славой известна дурной, почему, отчего расслабляет

Нас Салмакиды[173]струя и томит нам негою тело, —

Знайте. Причина темна: но источника мощь знаменита.

Тот, что Меркурию был богиней рожден Кифереей,

Мальчик[174]наядами был в идейских вскормлен пещерах.

290 Было лицо у него, в котором легко узнавались

Сразу и мать и отец; и носил он родителей имя.

Вот, как только ему пятнадцать исполнилось, горы

Бросил родимые он и, оставив кормилицу Иду,

По неизвестным местам близ рек блуждать неизвестных

295 Стал, на утеху себе умеряя труды любознаньем.

В грады ликийские раз он зашел и к соседям ликийцев,

Карам. Он озеро там увидал, чьи воды прозрачны

Были до самого дна. А рядом — ни трости болотной,

Ни камыша с заостренным концом, ни бесплодной осоки.

300 В озере видно насквозь. Края же озерные свежим

Дерном одеты кругом и зеленою вечно травою.

Нимфа в том месте жила, но совсем не охотница; лука

Не напрягала, ни с кем состязаться она не хотела

В беге, одна меж наяд неизвестная резвой Диане.

305 Часто — ходила молва — говорили ей будто бы сестры:

«Дрот, Салмакида, возьми иль колчан, расписанный ярко,

Перемежи свой досуг трудами суровой охоты! »

Дрот она все ж не берет, ни колчан, расписанный ярко,

Перемежить свой досуг трудами не хочет охоты.

310 То родниковой водой обливает прекрасные члены,

Или же гребнем своим киторским[175]волосы чешет;

Что ей подходит к лицу, глядясь, у воды вопрошает;

То, свой девический стан окутав прозрачным покровом,

Или на нежной листве, иль на нежных покоится травах,

315 То собирает цветы. Однажды цветы собирала

И увидала его и огнем загорелась желанья.

Быстро к нему подошла Салмакида, — однако не прежде,

Чем приосанилась, свой осмотрела убор, выраженьем

Новым смягчила черты и действительно стала красивой.

320 И начала говорить: «О мальчик прекраснейший, верю,

Ты из богов; а ежели бог, Купидон ты наверно!

Если же смертный, тогда и мать и отец твой блаженны,

Счастлив и брат, коль он есть, и также сестра, несомненно —

Благо и ей, и кормилице, грудь дававшей младенцу,

325 Все же блаженнее всех — и блаженнее много — невеста.

Если ее ты избрал и почтишь ее светочем брачным.

Если невеста уж есть, пусть тайной страсть моя будет!

Нет — я невеста тебе, войдем в нашу общую спальню! »

Молвив, замолкла она, а мальчик лицом заалелся.

330 Он и не знал про любовь. Но стыдливость его украшала.

Цвет у яблок такой на дереве, солнцу открытом,

Так слоновая кость, пропитана краской, алеет,

Так розовеет луна[176]при тщетных меди призывах.

Нимфе, его без конца умолявшей ей дать поцелуи,

335 Братские только, рукой уж касавшейся шеи точеной, —

«Брось, или я убегу, — он сказал, — и все здесь покину! »

Та испугалась. «Тебе это место вполне уступаю,

Гость! » — сказала, и вот как будто отходит обратно.

Но озиралась назад и, в чащу кустарника скрывшись,

340 Спряталась там и, присев, подогнула колено. А мальчик,

Не наблюдаем никем, в муравах луговины привольной

Ходит туда и сюда и в игриво текущую воду

Кончик ноги или всю до лодыжки стопу погружает.

Вот, не замедля, пленен ласкающих вод теплотою,

345 С нежного тела свою он мягкую сбросил одежду.

Остолбенела тогда Салмакида; страстью пылает

К юной его наготе; разгорелись очи у нимфы

Солнцу подобно, когда, окружностью чистой сияя,

Лик отражает оно в поверхности зеркала гладкой.

350 Дольше не в силах терпеть, через силу медлит с блаженством,

Жаждет объятий его; обезумев, сдержаться не может.

Он же, по телу себя ударив ладонями, быстро

В лоно бросается вод и руками гребет очередно,

Виден в прозрачных струях, — изваяньем из кости как будто

355 Скрытое гладким стеклом или белая лилия зрится.

«Я победила, он мой! » — закричала наяда и, сбросив

С плеч одеянья свои, в середину кидается влаги,

Силою держит его и срывает в борьбе поцелуи,

Под руки снизу берет, самовольно касается груди,

360 Плотно и этак и так прижимаясь к пловцу молодому.

Сопротивляется он и вырваться хочет, но нимфой

Он уж обвит, как змеей, которую царственной птицы[177]

К высям уносит крыло. Свисая, змея оплетает

Шею и лапы, хвостом обвив распростертые крылья;

365 Так плющи по древесным стволам обвиваются стройным,

Так в морской глубине осьминог, врага захвативший,

Держит его, протянув отовсюду щупалец путы.

Правнук Атлантов меж тем упирается, нимфе не хочет

Радостей чаемых дать. Та льнет, всем телом прижалась,

370 Словно впилась, говоря: «Бессовестный, как ни борись ты,

Не убежишь от меня! Прикажите же, вышние боги,

Не расставаться весь век мне с ним, ему же со мною! »

Боги ее услыхали мольбу: смешавшись, обоих

Соединились тела, и лицо у них стало едино.

375 Если две ветки возьмем и покроем корою, мы видим,

Что, в единенье растя, они равномерно мужают, —

Так, лишь члены слились в объятии тесном, как тотчас

Стали не двое они по отдельности, — двое в единстве:

То ли жена, то ли муж, не скажешь, — но то и другое.

380 Только лишь в светлой воде, куда он спустился мужчиной,

Сделался он полумуж, почувствовав, как разомлели

Члены, он руки простер и голосом, правда, не мужа, —

Гермафродит произнес: «Вы просьбу исполните сыну, —

О мой родитель и мать, чье имя ношу обоюдно:

385 Пусть, кто в этот родник войдет мужчиной, отсюда

Выйдет — уже полумуж, и сомлеет, к воде прикоснувшись».

Тронуты мать и отец; своему двоевидному сыну

Вняли и влили в поток с подобающим действием зелье».

Кончился девы рассказ. И опять Миниэя потомство

390 Дело торопит, не чтит божества и праздник позорит.

Но неожиданно вдруг зашумели незримые бубны,

Резко гремя, раздается труба из гнутого рога

И звонкозвучная медь. Пахнуло шафраном и миррой.

И, хоть поверить нет сил, — зеленеть вдруг начали ткани,

395 И, повисая, как плющ, листвою покрылась одежда.

Часть перешла в виноград; что нитями было недавно,

Стало усами лозы. Из основы повыросли листья.

Пурпур блеск придает разноцветным кистям виноградным.

День был меж тем завершен, и час приближался, который

400 Не назовешь темнотой, да и светом назвать невозможно, —

Лучше границей назвать меж днем и неявственной ночью.

Кровля вдруг сотряслась; загорелись, огнем изобильны,

Светочи; пламенем дом осветился багряным, и словно

Диких зверей раздалось свирепое вдруг завыванье.

405 Стали тут сестры в дому скрываться по дымным покоям,

Все по различным углам избегают огня и сиянья,

Все в закоулки спешат, — натянулись меж тем перепонки

Между суставов у них, и крылья связали им руки.

Как потеряли они свое былое обличье,

410 Мрак не дает угадать. От крыльев легче не стали.

Все же держались они на своих перепонках прозрачных.

А попытавшись сказать, ничтожный, сравнительно с телом,

Звук издают, выводя свои легкие жалобы свистом.

Милы им кровли, не лес. Боятся света, летают

415 Ночью и носят они в честь позднего вечера имя. [178]

Стала тогда уже всем действительно ведома Фивам

Вакха божественность. Всем о могуществе нового бога

Ино[179]упорно твердит, что меж сестрами всеми одна лишь

Чуждой осталась беды, — кроме той, что ей сделали сестры.

420 И увидав, как гордилась она и царем Атамантом,

Мужем своим, и детьми, и богом-питомцем, Юнона

Гордости той не снесла и подумала: «Мог же блудницы

Сын изменить меонийских пловцов[180]и сбросить в пучину,

Матери дать растерзать мог мясо ее же младенца,

425 Новыми мог он снабдить дочерей Миниэя крылами!

Что же, Юнона ужель лишь оплакивать может несчастье?

Это ль меня удовольствует? Власть моя в этом, и только?

Сам ты меня научил: у врага надлежит поучиться.

Сколь же безумия мощь велика, он Пенфея убийством

430 Сам сполна доказал. Нельзя ли ее подстрекнуть мне,

Чтоб по примеру родных предалась неистовству Ино? »

Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим,

К адским жилищам она по немому уводит безлюдью.

Медленный Стикс испаряет туман; и новые тени

435 Там спускаются вниз и призраки непогребенных.

Дикую местность зима охватила и бледность; прибывшим

Душам неведомо, как проникают к стигийскому граду,

Где и свирепый чертог обретается темного Дита[181].

Тысячу входов и врат отовсюду открытых имеет

440 Этот вместительный град. Как море — земные все реки,

Так принимает и он все души; не может он тесным

Для населения стать, — прибавление толп не заметно.

Бродят бесплотные там и бескостные бледные тени,

Площадь избрали одни, те — сени царя преисподних,

445 Те занялись ремеслом, бытию подражая былому;

Неба покинув дворец, туда опуститься решилась, —

Столь была гнева полна, — Сатурново семя, Юнона.

Только вошла, и порог застонал, придавлен священным

Грузом, три пасти свои к ней вытянул Цербер и трижды

450 Кряду брехнул. А она призывает сестер, [182]порожденных

Ночью, суровых богинь, милосердия чуждых от века.

Те у тюремных дверей, запертых адамантом[183], сидели,

Гребнем черных гадюк все три из волос выбирали.

Только узнали ее меж теней в темноте преисподней,

455 Встали богини тотчас. То место зловещим зовется.

Титий свое подвергал нутро растерзанью, на девять

Пашен растянут он был. А ты не захватывал, Тантал,

Капли воды; к тебе наклонясь, отстранялися ветви.

На гору камень, Сизиф, толкаешь — он катится книзу.

460 Вертится там Иксион за собой, от себя убегая; [184]

И замышлявшие смерть двоюродных братьев Белиды

Возобновляют весь век — чтоб снова утратить их — струи.

После того как на них взглянула Сатурния злобным

Взором, раньше других увидав Иксиона и кинув

465 Взгляд на Сизифа опять, — «Почему лишь один он из братьев

Терпит бессрочную казнь, Атамант же надменный, — сказала, —

Знатным дворцом осенен? — а не он ли с женой презирали

Вечно меня? » Объясняет свой гнев и приход, открывает

И пожеланье свое. А желала, чтоб рушился Кадма

470 Царственный дом, чтобы в грех Атаманта впутали сестры.

Власть, обещанья, мольбы — все сливает она воедино

И убеждает богинь. Едва лишь сказала Юнона

Так, — Тисифона власы, неприбрана, тотчас встряхнула

Белые и ото рта нависших откинула гадин

475 И отвечала: «Тут нет нужды в околичностях долгих:

Все, что прикажешь, считай совершенным. Немилое царство

Брось же скорей и вернись в небесный прекраснейший воздух».

Радостно та в небеса возвратилась. Ее перед входом

Чистой росой Таумантова дочь, Ирида, умыла;

480 А Тисифона, тотчас — жестокая — смоченный кровью

Факел рукою зажав, и еще не просохший, кровавый

Плащ надела и вот, змеей извитой подвязавшись,

Из дому вышла. При ней Рыдание спутником было,

Смертный Ужас, и Страх, и Безумье с испуганным ликом.

485 Вот у порога она: косяки эолийские — молвят —

Затрепетали, бледны вдруг стали кленовые створы,

Солнце бежало тех мест. Чудесами испугана Ино,

В ужасе и Атамант. Готовились из дому выйти, —

Выход Эриния им заступила зловещей преградой:

490 Руки она развела, узлами гадюк обвитые,

Вскинула волосы, змей потревожила, те зашипели.

Часть их лежит на плечах, другие, спустившись по груди,

Свист издают, извергают свой яд, языками мелькают.

Из середины волос двух змей она вырвала тотчас

495 И, в смертоносной руке их зажав, метнула. У Ино

И Атаманта они по груди заползали обе,

Мрачные помыслы в них возбуждая. Но тела не ранят

Вовсе: одна лишь душа уколы жестокие чует.

Также с собой принесла и ужасного жидкого яду,

500 Пены из Цербера уст и отравы из пасти Ехидны,

И заблужденье ума, и слепого забывчивость духа,

И преступленье, и плач, и свирепость, и тягу к убийству.

Все это перетерев и свежею кровью разбавив,

В медном сварила котле, зеленой мешая цикутой.

505 Перепугались они, а богиня неистовый яд свой

В грудь им обоим влила и глубоко сердца возмутила.

Ровным движеньем потом раскачивать стала свой факел,

Двигая быстро его и огнями огни догоняя.

Так, исполнив приказ, с победой в пустынное царство

510 Дита она отошла и змею на себе развязала.

Миг, — и уже Эолид, в серединном беснуясь покое,

Кличет: «Эй, други, скорей растяните-ка по лесу сети!

Только что видел я тут при двух детенышах львицу! »

И, как за зверем, бежит по следам супруги, безумец,

515 И с материнской груди младенца Леарха, который

Ручки, смеясь, протянул, хватает; и дважды и трижды,

Словно пращу закрутив, разбивает, жестокий, о камень

Личико детское. Тут, наконец, и мать заметалась, —

Мука ль причиной была иль разлитие яда, но только

520 Взвыла она, вне себя, и, власы распустив, побежала.

И, унося, Меликерт, тебя на руках обнаженных, —

«Вакх, эвоэ! » — голосит. При имени Вакха Юнона

Захохотала: «Тебе пусть поможет, — сказала, — питомец! »

В море свисает скала; из-под низу ее размывают

525 Волны; она от дождей защищает прикрытую заводь;

Вверх выдается, челом протянувшись в открытое море.

Ино вбежала туда, — ей безумие придало силу, —

И со скалы в глубину, забыв о каком-либо страхе,

Бросилась с ношей своей. Сотрясенные вспенились воды.

530 Тронута внучки меж тем незаслуженным горем, Венера

К дяде ласкается так: «Нептун, о вод повелитель,

Первое после небес имеющий в мире державство, —

Просьба моя велика, но близких моих пожалей ты,

Что у тебя на глазах в ионийскую кинулись бездну!

535 К моря богам их причти, — если только любезна я морю,

Если в божественной я глубине в дни оные сгустком

Пены была и от ней сохраняю по-гречески имя! »[185]

Внял молящей Нептун и все, что в них смертного было,

Отнял, взамен даровав могущество им и величье.

540 Он одновременно им обновил и наружность и имя:

Богом он стал Палемоном, а мать Левкотеей богиней.

Сколько достало их сил, за ней из Сидона подруги

Шли и у края скалы след ног увидали недавний,

В смерти ж ее убедясь, о доме Кадмеида плакать

545 Стали, в ладони бия, себе волосы рвали и платья.

Несправедливость хуля и чрезмерную злобу Юноны

К прежней сопернице, в гнев богиню ввели. Не Юноне

Брань выносить, — «Из самих вас памятник сделаю, — молвит, —

Ярости лютой моей! » И за словом не медлило дело.

550 Та, что преданней всех их была, — «Отправляюсь, — сказала, —

В волны, царице вослед! » — и прыгнуть хотела, да только

С места сойти не смогла и к скале прикрепленной осталась.

Вот, как положено, в грудь ударять собиралась другая

С воплем, но чувствует вдруг: коченеют недвижные руки.

555 Эта лишь руки свои простерла к широкому морю, —

Так, вдруг каменной став, руками и тянется к морю.

А у другой, что, вцепившись, рвала себе волосы в горе,

Ты увидал бы, — персты в волосах отвердели внезапно.

Кто в положенье каком застигнут, стоит и поныне.

560 Часть превратилась в птиц. Над той пучиной поныне

Режут поверхность воды оконечностью крыл Исмениды.

Агенорид[186]и не знал, что дочь их и внук малолетний

Стали богами морей. Побежденный несчастьем и рядом

Бедствий и многих чудес, представших ему, оставляет

565 Город создатель его, как будто он града судьбою,

А не своею гоним. И вот, после долгих блужданий,

Вместе с беглянкой-женой иллирийских достиг он пределов. [187]

Там, под грузом и бед и годов, они вспоминают

Дом их постигший удар и труды исчисляют в беседе:

570 «Оный уж не был ли свят, моим копьем пораженный,

Змей? — так Кадм говорит, — когда, из Сидона пришедши,

В землю — новый посев — побросал я те зубы гадючьи?

Если так явственно мстит за него попеченье бессмертных,

Сам став змеем, — молю, — пусть долгим вытянусь чревом! »

575 Молвит, и вот уже — змей — простирается долгим он чревом,

Чувствует: кожа его, затвердев, чешуей обрастает,

А почерневшая плоть голубым расцвечается крапом.

Он припадает на грудь; между тем, воедино сливаясь,

В круглый и острый хвост понемногу сужаются ноги.

580 Руки остались одни; и поскольку лишь руки остались,

Их протянул он в слезах, по лицу человечьему текших, —

«Ты подойди, о жена, подойди, о несчастная! — молвил, —

Тронь мою руку, пока от меня хоть часть сохранилась,

Это — рука моя, тронь же ее, покамест не весь я

585 Змей», — хотел продолжать, но вдруг у него разделился

Надвое прежний язык, и ему, говорящему, слова

Недостает, и едва он жалобу высказать хочет —

Свист издает; этот голос ему сохранила природа.

И восклицает жена, в обнаженную грудь ударяя:

590 «Кадм, останься и скинь — о несчастный! — чудовищный образ!

Кадм, что же это? О, где твои ноги? Где плечи и руки,

Кожа, лицо, — но пока говорю, — остальное исчезло.

Боги, зачем и меня вы таким же не сделали змеем? »

Молвила. Он же лизал уста супруги любимой,

595 К груди, любезной ему, подползал, узнавая как будто;

Нежно ее обнимал и ластился к шее знакомой.

Все, кто были при том, — их спутники, — в страхе; она же

Скользкую шею меж тем гребнистого гладит дракона.

Вдруг их сделалось — два, — поползли, заплетаясь телами,

600 И незаметно ушли в тайники близлежащей дубравы.

Ныне людей не бегут, никому не вредят, не кусают, —

Чем были прежде они, миролюбные помнят драконы!

Но утешеньем для них в изменении прежнего вида

Стал их божественный внук, [188]что был покоренной им признан

605 Индией; славя кого, воздвигала Ахаия храмы.

Сын лишь Абанта один, Акризий, из рода того же[189]

Происходящий, его к стенам арголийской столицы

Не допускает, идет против бога с оружьем, не веря,

Что Громовержца он сын. Не верил он, что Громовержца

610 Сын и Персей, от дождя золотого зачатый Данаей,

Вскоре, однако же, он — таково всемогущество правды! —

Горько раскаялся в том, что бога обидел и внука

Не захотел признавать. Один был на небе. Другой же,

Шкуру, полную змей, унося — незабвенную ношу, —

615 Ласковый воздух тогда шумящими крыльями резал.

В Ливии знойной как раз над пустыней парил победитель, —

Капли крови в тот миг с головы у Горгоны упали, —

Восприняла их Земля и змей зачала разнородных.

Земли гадюками там обильны теперь и опасны.

620 Так, на просторе несясь, гоним несогласием ветров,

Он и туда и сюда, дождевой наподобие тучки,

Мчится, с эфирных высот на далеко лежащие земли

Взор свой наводит и круг целиком облетает вселенной.

Трижды он Рака клешни и Аркты холодные видел;

625 То на Восток уносило его, то обратно на Запад.

Вот, при спадении дня, опасаясь довериться ночи,

Он в гесперийском краю опустился, в Атлантовом царстве.

Отдыха краткого там он ищет, доколе не вывел

Люцифер в небо Зарю, а Заря — колесницу дневную.

630 Здесь, всех в мире людей превзошедший громадою тела,

Сын жил Япетов, Атлант. Над самой он крайней землею,

Также над морем царил, что Солнца коням утомленным

Вод подставляет простор и усталые оси приемлет.

Тысяча стад там бродила овец, и крупного столько ж

635 Было скота; земли там ничье не стесняло соседство.

Неких деревьев листва — из лучистого золота зелень —

Там золотые суки и плоды золотые скрывала.

Молвил Атланту Персей: «Хозяин, коль можешь быть тронут

Рода величием ты, так мой прародитель — Юпитер!

640 Если деяньем людей ты дивишься, дивись же и нашим.

Гостеприимства прошу я и отдыха! » Тот же о древнем

Помнил вещанье, из уст прозвучавшем парнасской Фемиды:

«Время настанет, Атлант, и ограблено золото будет

Древа, и лучшая часть достанется Зевсову сыну».

645 И, убоявшись, Атлант обнес сплошною стеною

Яблони, их сторожить поручив великану-дракону,

И из чужих никого к своим не пускал он пределам.

А пришлецу говорит: «Уходи, иль тебе не поможет

Подвигов слава, тобой сочиненных, ни даже Юпитер! »

650 Силой угрозы сменив, отогнать его тщится руками.

Тот же, к мирным словам добавляя и строгие, медлит.

Силою он послабей — но кто же сравнится с Атлантом

Силою? — «Если моей дорожишь ты столь мало приязнью,

Дар мой прими! » — говорит; и, видом ужасное, слева

655 Сам отвернувшись, к нему лицо протянул он Медузы.

С гору быв ростом, горой стал Атлант; волоса с бородою

Преобразились в леса, в хребты — его плечи и руки;

Что было раньше главой, то стало вершиною горной;

Сделался камнем костяк. Во всех частях увеличась,

660 Вырос в громадину он, — положили так боги, — и вместе

С бездной созвездий своих на нем упокоилось небо.

Вот заключил Гиппотад[190]в темницу извечную ветры,

И возбудитель трудов, всех ярче в небе высоком,

Люцифер встал. Персей, вновь крылья взяв, привязал их

665 Справа и слева к ногам и, меч свой кривой подпоясав,

Ясный стал резать простор, крылами махая сандалий,

Неисчислимо вокруг и внизу оставляя народов.

Он эфиопов узрел племена и Кефеевы долы. [191]

Немилосердный Аммон неповинную там Андромеду

670 За материнский язык в то время подверг наказанью.

Только лишь к твердой скале прикованной за руки деву

Абантиад[192]увидал, — когда бы ей веянье ветра

Не шевелило волос и не капали теплые слезы,

Он порешил бы, что мрамор она, — огнем безотчетным

675 Вдруг загорелся и стал недвижим. Красою плененный,

Чуть не забыл ударять он по воздуху взмахами крыльев.

Только лишь стал, говорит: «Цепей не таких ты достойна,

Но лишь поистине тех, что горячих любовников вяжут.

Мне ты ответь и открой свое и земли твоей имя

680 И почему ты в цепях! » Но она все молчит и не смеет —

Дева — с мужчиною речь завести; стыдливое скрыла б,

Верно, руками лицо, когда не была бы в оковах.

Все, что сделать могла, — наполнить слезами зеницы.

Был он настойчив, тогда — чтоб ему не могло показаться,

685 Будто скрывает вину, — и свое и родины имя

И до чего ее мать на свою красоту уповала,

Передает. Обо всем помянуть не успела, как воды

Вдруг зашумели, и вот, из бездны морской показавшись,

Выступил зверь, широко зыбь грудью своей покрывая.

690 Вскрикнула дева. Отец опечаленный с матерью рядом —

Оба несчастны они, но матери горе законней.

Только не помощь, увы, а достойные случая слезы,

Плач своей деве несут, прильнули к плененному телу.

Гость же им говорит: «Для слез впереди у вас будет

695 Времени много, но час для помощи дан вам короткий.

Если ее попрошу, — Персей, сын Зевса и девы,

Запертой, той, кого плодоносным он златом наполнил, —

Я одолитель — Персей — змеевласой Горгоны, который

В веющий воздух лететь, взмахнув крылами, решился, —

700 Буду наверно как зять другим предпочтен. И заслугу

К брачным добавить дарам попытаюсь, — лишь боги бы дали!

Доблестью ей послужу, и да будет моей, — вот условье! »

Те принимают его, — кто бы стал колебаться? Взмолились

Мать и отец и ему обещают в приданое царство.

705 Словно корабль, что, вперед окованным пущенный носом,

Воды браздит, гребцов вспотевшими движим руками,

Зверь тот, волны погнав налегающей грудью, настолько

Был уже близок от скал, насколько пращой балеарской

Кинутый может свинец, крутясь, пролетать по пространству.

710 Юноша, в этот же миг от земли оттолкнувшись ногами,

Ввысь полетел, к облакам, — и едва на морскую поверхность

Мужа откинулась тень, на тень зверь бросился в злобе.

Как Громовержца орел, усмотревший на поле пустынном

Змея, что солнцу свою синеватую спину подставил,

715 Сзади хватает его и, чтоб уст не успел обратить он

Хищных, вонзает в хребет чешуйчатый жадные когти, —

Так, пространство своим прорезав быстрым полетом,

Спину чудовища сжал Инахид[193]и рычащему зверю

В правое вставил плечо свой меч до кривой рукояти.

720 Тяжкою раною той уязвлен, взвивается в воздух

Зверь, то уходит в волну, то кидается словно свирепый

Вепрь, что стаей собак устрашен, вкруг лающих громко.

Жадных укусов Персей на быстрых крылах избегает:

Все, что открыто — хребет с наростами раковин полых,

725 Ребра с обоих боков и место, где хвост, утончаясь,

Рыбьим становится, — он поражает мечом серповидным.

Воду потоком меж тем вперемежку с багряною кровью

Зверь извергает. Уже тяжелеют намокшие крылья,

И уж не смеет Персей довериться долее взбухшей

730 Обуви; видит скалу, которая самой вершиной

Встала из тихой воды, но скрывается вся при волненье,

И, об утес опершись и держась за вершину рукою,

Трижды, четырежды он пронзает утробу дракона.

Рукоплесканье и клик наполнили берег и в небе

735 Сени богов. Веселятся душой и приветствуют зятя

С Кассиопеей Кефей, зовут избавителем оба,

Дома опорой. Меж тем от оков разрешенная дева

Шагом свободным идет — причина трудов и награда!

Он же, воды зачерпнув, омывает геройские руки

740 И, чтобы жесткий песок не тер головы змееносной,

Вниз настилает листвы и в воде произросшие тростья

И возлагает на них главу Форкиниды[194]Медузы.

Каждый росток молодой с еще не скудеющим соком,

Яд чудовища впив, мгновенно становится камнем;

745 Стебли его и листва обретают нежданную крепость.

Нимфы морские, дивясь, испытуют чудесное дело

Тотчас на многих стеблях, — и сами, того достигая,

Рады, и вот семена все обильнее в воду бросают.

Так и осталось досель у кораллов природное свойство:

750 Только их воздух коснись — и сразу становятся тверды;

Что было в море лозой, над водою становится камнем.

Трем божествам он три алтаря устроил из дерна:

Левый, Меркурий, тебе, а правый — воинственной деве, [195]

Средний Юпитеру в честь. Минерве заклали телицу,

755 Богу с крылами тельца, тебе же быка, Наивышний!

И не замедля, тотчас Андромеду — награду за подвиг —

Он без приданого взял: потрясают Амур с Гименеем

Светочи свадьбы, огни благовоньем насыщены щедро,

С кровель цветов плетеницы висят, и лиры повсюду,

760 Трубы и песни звучат, — счастливые знаки веселья.

В доме распахнуты все половины дверные, и настежь

Атрий открыт золотой, и на царский, в прекрасном убранстве,

Пышно устроенный пир кефенская знать прибывает.

С трапезой кончив, когда дарами щедрого Вакха

765 Повозбудились умы, о нравах тех мест и народах[196]

767 Спрашивать начал Линкид[197], — про дух их мужей и обычай. [198]

769 И отвечавший ему, — «Теперь, о храбрейший, — воскликнул, —

770 Молви, молю я, Персей, каким ты приемом, какою

Доблестью мог отрубить главу, чьи волосы — змеи».

И повествует Персей, что лежит под холодным Атлантом

Место одно, а его защищает скалистая глыба

И что в проходе к нему обитают тройничные сестры,

775 Форка дочери, глаз же один им служит, всем общий.

Как он, хитро, изловчась, при его передаче, тихонько

Руку подсунул свою, овладел тем глазом; и скалы,

Скрытые, смело пройдя с их страшным лесом трескучим,

К дому Горгон подступил; как видел везде на равнине

780 И на дорогах — людей и животных подобья, тех самых,

Что обратились в кремень, едва увидали Медузу;

Как он, однако, в щите, что на левой руке, отраженным

Медью впервые узрел ужасающий образ Медузы;

Тяжким как пользуясь сном, и ее и гадюк охватившим,

785 Голову с шеи сорвал: и еще — как Пегас[199]быстрокрылый

С братом его родились из пролитой матерью крови.

Вспомнил неложные он опасности долгого лёта;

Что за моря, что за земли он зрел с высоты под собою,

Также созвездий каких касался взмахами крыльев.

790 Но замолчал он скорей, чем того ожидали. И задал

Некто, один из вельмож, вопрос: из сестер почему же

Волосы только одной перемешаны змеями были?

Гость же в ответ: «Раз ты вопросил о достойном рассказа,

Дела причину тебе изложу. Красотою блистая,

795 Многих она женихов завидным была упованьем.

В ней же всего остального стократ прекраснее были

Волосы. Знал я людей, утверждавших, что видели сами.

Но говорят, что ее изнасиловал в храме Минервы

Царь зыбей. И Юпитера дщерь отвернулась, эгидой

800 Скрыв целомудренный лик. Чтоб грех не остался без кары,

В гидр ужасных она волоса обратила Горгоны.

Ныне, чтоб ужасом тем устрашать врагов оробевших,

Ею же созданных змей на груди своей носит богиня».

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒