Роберт Блох «Мёртвые не умирают!» 1 страница

The Dead Don't Die!, 1951

Перевод: Е. Королёва

А вот что Блох сказал о приведенном ниже рассказе, когда тот был впервые опубликован в 1951 году в качестве заглавного рассказа июльского номера журнала «Фантастические приключения» («Fantastic Adventures»):

«Что касается данного произведения, мне следует предварить его парой слов. Прежде всего должен пояснить, что название выбрал не я. Это ваш редактор придумал название и прислал мне вместе с предложением сочинить рассказ, соответствующий данному заголовку, и отправить ему в течение месяца, иначе… Что „иначе“ — он не объяснил. Я ответил ему утвердительно и сел за работу.

Однако, в то время когда он писал мне, а я писал ему, я еще не знал, что окажусь вдруг в гордом одиночестве в конторе, заваленной работой, которую оставит мне в качестве некоего сувенира компаньон, отправившийся во Флориду. Но случилось именно так. Не успел я приняться за рассказ, как мой компаньон (который на самом деле является моим боссом, хотя я никому об этом не говорю) уехал в Эверглейдс. И мне пришлось попотеть. Чем больше я потел, тем яснее понимал, какое паршивое название мне досталось: „Мертвые не умирают! “.

Оно просто не соответствует действительности. Я был мертв, мертв от усталости и от всего, что использовал в качестве стимуляторов, пока писал. И я был не просто мертв, а перманентно умирал. Никто на свете не чувствовал себя хуже, чем я тогда, за исключением разве что редактора, если бы я сумел в тот момент до него добраться.

Однако он в Нью-Йорке, я в Милуоки, а рассказ в „Фантастических приключениях“, где вы и можете его прочитать. Надеюсь, он счастлив в своем Нью-Йорке, надеюсь, что я счастлив в Милуоки, надеюсь, вы будете счастливы, читая рассказ».

Это история, которая никогда не закончится. Это история, которая никогда не закончится. Но зато я знаю, когда она началась. В четверг, двадцать четвертого мая, — вот точная дата. Та ночь стала для меня началом всего этого.

А для Коно Коллури это был конец.

Мы с Коно сидели и вдвоем играли в стад-покер. В камере было тихо, и мы играли неторопливо, задумчиво. Все было прекрасно, за исключением одного. У нас был непрошеный советчик.

И пусть мы играли совсем тихо, пусть мы старались не выказывать никаких эмоций, оба мы прекрасно сознавали его присутствие. Этот третий, непрошеный советчик, был с нами всю ночь.

Звали его Смерть.

Смерть ухмылялась из-за спины Коно, похлопывала его по плечу костлявыми пальцами, подбирала карты для каждой сдачи. Она тянула за руки и меня, подталкивала в спину, когда я делал ход.

Конечно, мы ее не видели. Однако мы знали, что она здесь, прекрасно знали. Наблюдает, наблюдает и выжидает, огромные слепые дыры в черепе украдкой поглядывают на часы и считают минуты, а костлявые пальцы отстукивают секунды, оставшиеся до восхода.

Потому что утром, вне зависимости от того, какие карты выпадут, вне зависимости от того, сколько монет переменят владельца, Смерть все равно выиграет. И партию, и Коно Коллури.

Занятно, оглядываясь теперь назад, представлять, как мы собрались втроем в тот особенный вечер: Коно, я и Смерть.

Моя история достаточно проста. Примерно за полгода до того я держал экзамен, поступая на государственную службу, и сейчас заканчивался мой испытательный срок в качестве тюремного охранника. Я не был в восторге от этой работы, когда на нее поступал, но считал, что она принесет в мою жизнь четкий распорядок дня, небольшой, но стабильный заработок и возможность заодно написать книгу. По прошествии нескольких месяцев я понял, что ошибался. Мысль о том, чтобы превратить в роман жизнь охранника, казалась прекрасной, когда я начинал, однако в жизни самого тюремщика не остается ничего охраняемого. Я понял, что не могу писать. Бетон и решетки действовали на меня точно так же, как и на любого из моих подопечных. У меня постепенно начало вырабатываться чувство собственной вины.

Наверное, моя беда заключалась в способности чрезмерно сострадать ближнему. Я имею в виду способность ставить себя на место другого человека. «И в качестве Божьего дара появляюсь я», вам ведь знакомо подобное чувство. И я испытывал его, причем вдвойне. Вместо того чтобы по ночам писать, я метался на койке и страдал, переживая мучения людей, находившихся под моим надзором.

Вот так я, кажется, и подружился с Коно — через способность к состраданию.

Коно притащили в камеру смертников в ужасной спешке. Суд над ним был коротким и каким-то бодрым — подобные суды газетчики любят освещать в качестве примера «скорого правосудия». Он был профессиональный силач из передвижного цирка «Шоу Джеймса Т. Армстронга». Утверждалось, что он слишком сильно ревновал жену к одному из актеров. Как бы то ни было, однажды утром Коно нашли мертвецки пьяным в его трейлере. Его жена была там же, но она не была пьяной, а просто мертвой. Кто-то надавил ей двумя большими пальцами на основание шеи, и что-то там сломалось.

То был идеальный сценарий для «скорого правосудия», именно его Коно Коллури и получил. Следующие три недели он был на пути к электрическому стулу, а последние две — гостем штата. Временным гостем. И завтра утром он отправлялся дальше — в вечность.

Этим, разумеется, и объяснялось, почему Смерть присутствовала на нашей игре. Она принадлежала этому месту.

Хотя, наверное, и не всю ночь. Она, без сомнения, шаркала по короткому — о, ужасно короткому! — коридору до маленькой комнатки с большим стулом. Она наверняка подглядывала и подслушивала электриков, которые проверяли рубильники. Она совершенно точно останавливалась у кабинета начальника тюрьмы — удостовериться, что мифическое помилование от губернатора так и не пришло.

Да, Смерть должна была исполнить все это, чтобы знать наверняка, что это действительно прощальная партия в покер. И вот теперь незваная гостья подсказывала, пока мы с Коно сдавали карты.

Я знал, что она здесь, Коно тоже знал, и я предоставил разбираться с ней великану. Он был хладнокровен. Он всегда был хладнокровным — на суде, заявляя о своей невиновности, он ни разу не вышел из себя. И в камере, разговаривая с начальником тюрьмы, с другими охранниками, со мной, он никогда не терял самообладания. Только снова и снова пересказывал свою историю. Кто-то подсыпал наркоты в его выпивку, а когда он проснулся, Фло была мертва. Он никогда не делал ей ничего дурного.

Разумеется, никто не поверил ему на суде. Никто не верил ему и в тюрьме. И начальник, и охранники, и даже другие осужденные были уверены, что он виновен и его вот-вот поджарят.

Вот почему мне выпала честь провести с ним его последнюю ночь — он особо просил об этом. Поверите вы или нет, я ему верил.

Снова виной тому была моя способность к состраданию, да еще замеченный мною факт, что Коно никогда не теряет самообладания. То, как он говорил о своем деле, то, как он говорил о жене, то, как он говорил о казни, — все это не вязалось с характером «убийцы из ревности». Да, он был могучий парень, с виду грубоватый, но он никогда не стал бы действовать, поддавшись импульсу.

Наверное, он с самого начала выбрал меня. Мы с ним болтали ночи напролет после того, как меня перевели в его блок. Он был единственным заключенным, дожидавшимся казни, так что было вполне естественно, что мы разговорились.

— Знаешь, я ведь этого не делал, Боб, — сказал он мне, а потом повторял это снова и снова, ему все равно не о чем больше было говорить. — Должно быть, это Луи. Знаешь, он солгал на суде. Он же пил вместе со мной, это он предложил мне глотнуть из его бутылки за кухней после вечернего представления. Это последнее, что я запомнил. Так что по всему получается, что это он. К тому же именно он все время увивался вокруг Фло, мелкий негодяй. Большой Ахмед меня предупреждал, говорил, что видел это в своем кристалле. Он, конечно, выступил на суде в мою защиту, но какой в том был толк?

Вовсе никакого, и он сам это знал. Но он все равно рассказывал мне об этом снова и снова. И я ему верил.

Тогда, в последнюю ночь, он ничего не рассказывал. Может быть, потому, что здесь была Смерть, прислушивавшаяся к каждому слову. Может быть, потому, что ему обрили голову, распороли штанины и оставили в таком виде доживать последние часы.

Коно не говорил, однако по-прежнему улыбался. Он мог и делал это — улыбался и был при этом похож на громадного выпускника колледжа, обритого под «ноль». Если задуматься, то по возрасту он как раз соответствовал, только Коно никогда не учился в колледже. Он впервые выступил на ярмарке в пятнадцать, женился на Фло в двадцать три и вот теперь, за пару дней до своего двадцатипятилетия, должен был сесть на электрический стул. Однако он улыбался. Улыбался и играл в покер.

— Мой король старшей масти, — сказал он. — Ставлю четвертак.

— Отвечаю, — сказал я. — Берем еще по карте.

— Король все равно старший. Открываемся. Вот забавно, тузы сегодня почти не выходят.

Я ничего ему не ответил. У меня не хватило духу признаться, что я жульничаю. Что я вытащил из колоды туза пик и сунул себе в карман еще до начала игры. Мне не хотелось, чтобы на стол выпала эта самая карта в эту ночь ночей.

— Пятьдесят центов на короля, — сказал Коно.

— Отвечаю, — сказал я. — У меня две девятки.

— Два короля. — Он перевернул карты. — Я выиграл.

— Тебе страшно везет, — сказал я ему и тут же пожалел, что сказал.

Но он улыбался. Я был не в силах выносить эту улыбку, поэтому посмотрел на часы. Это была еще одна ошибка, но я понял это только тогда, когда посмотрел.

Его улыбка нисколько не изменилась.

— Времени осталось немного, верно? — произнес он. — Кажется, уже светает.

— Еще партию? — предложил я.

— Нет. — Коно поднялся.

Несмотря на обритую голову, распоротые штанины и прочее, он все равно являл собой впечатляющее зрелище. Шесть футов четыре дюйма, двести десять фунтов, в расцвете лет. И всего через час или чуть больше его привяжут к стулу, дернут ручку рубильника, обратив эту улыбку в гримасу боли. Я был не в силах смотреть на него, размышляя об этом. Но я чувствовал, что Смерть таращится и злорадствует.

— Боб, я хочу с тобой поговорить.

— Не заказать ли нам завтрак? Ты же знаешь, начальник тюрьмы приказал… все, что ты пожелаешь.

— Никаких завтраков. — Коно положил руку мне на плечо. Пальцы, которые, как предполагалось, сломали женскую шею, касались меня едва ощутимо. — Давай одурачим их всех и обойдемся без завтрака. Пронырливым репортерам будет о чем поговорить.

— А в чем дело?

— Ничего особенного. Но я хотел кое о чем тебе рассказать.

— Почему именно мне?

— А кто еще у меня остался? Друзей у меня нет. Родственников, о которых мне было бы известно, тоже нет. И Фло больше нет…

Впервые за все время я увидел, как гнев отразился на лице великана. И тогда я понял, что убийце Фло, кто бы он ни был, сильно повезло, когда Коно отправили на электрический стул.

— Значит, остаешься только ты. Кроме того, ты мне веришь.

— Продолжай, — сказал я.

— Это насчет зелени, понимаешь? Мы с Фло откладывали на дом. Скопили и припрятали больше восьми кусков. Кто-то должен их получить, почему бы не ты? Я вот тут написал письмо и хочу, чтобы ты его взял.

Он вытащил из-под своей койки конверт. Конверт был запечатан, и через него тянулась надпись, сделанная как попало небрежным ученическим почерком: «Большому Ахмеду».

— А кто он такой?

— Я же тебе рассказывал, гадатель в нашем цирке. Отличный парень, Боб. Тебе он понравится. Он заступался за меня в суде, помнишь? Говорил, что Луи увивался вокруг Фло. Толку от этого не было никакого, потому что он ничего не мог доказать, но он был — как бишь там сказал адвокат? — свидетель, дающий показания о репутации обвиняемого. Ага, так. Как бы то ни было, все актеры хранили свои деньги у него. Возьми письмо. Там сказано, что деньги надо отдать тебе. И он отдаст. Все, что от тебя требуется, — это разыскать его.

Я колебался:

— Погоди-ка минутку, Коно. Может, тебе стоит подумать. Восемь тысяч долларов — это большая сумма, чтобы отдавать ее почти незнакомому человеку…

— Возьми их, приятель. — Снова эта улыбка. — Разумеется, к кошельку привязана веревочка.

— Так что же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты потратил часть этой суммы, постаравшись оправдать меня. Да, я знаю, что шансы на это небольшие, зацепиться не за что. Но, может быть, с деньгами ты сумеешь найти доказательства, вытянуть из кого-нибудь показания. Ты ведь все равно уходишь отсюда.

При этих словах я дернул головой.

— Откуда ты узнал? — спросил я. — Я ведь только вчера днем сказал начальнику…

— Слухи быстро разносятся. — Коно улыбался. — Мне намекнули, что ты сваливаешь отсюда уже в эту субботу. Что тебе не хочется быть частью этой команды до конца дней своих. Так что я сказал себе, а почему бы мне не отдать ему восемь кусков в качестве этакого прощального подарка? Раз уж мы оба уходим.

Я взвесил конверт на руке.

— Большому Ахмеду, говоришь? Так он все еще работает в цирке?

— Наверняка. Ты найдешь их маршрут в «Биллборде». — Коно улыбался. — Сейчас они должны быть где-то в районе Луисвилля. Всегда едут на север, как только начинает теплеть. Я бы не прочь еще разок повидать старый балаган, но…

Улыбка угасла.

— И еще одна услуга, Боб.

— Только скажи.

— Проваливай отсюда.

— Но…

— Ты слышал? Проваливай. Я скоро ожидаю гостей и не хочу, чтобы ты путался под ногами.

Я закивал, закивал с благодарностью. Коно избавлял меня от последнего испытания: начальник тюрьмы, священник, невнятные слова прощания, шарканье по коридору.

— Прощай, Боб. Помни, я теперь завишу от тебя.

— Я сделаю все, что смогу. Прощай, Коно.

Большая рука пожала мою руку.

— Буду за тобой присматривать, — сказал он.

— Ладно.

— Я серьезно, Боб. Ты ведь не думаешь, что это конец, верно?

— Может быть, ты прав. Надеюсь, что ты прав.

Я не собирался вступать в дискуссию по поводу вероятности жизни после смерти с человеком в его положении. Лично я был твердо убежден, что, как только ток включат, Коно отключится навсегда. Но я не мог сказать об этом ему. Поэтому я просто пожал ему руку, положил в карман письмо, отпер камеру и вышел.

В конце коридора я обернулся и посмотрел назад: Коно стоял у решетки, его тело вырисовывалось в желтом свете ламп, но терялось в тенях, появившихся с рассветом. У него за спиной была еще одна тень — громадная черная тень, сливающаяся в призрачную фигуру.

Я узнал эту тень. Старуха Смерть.

Это было последнее, что я увидел: они вдвоем, дожидающиеся вместе, — Коно и Старуха Смерть.

Потом я спустился по лестнице к себе. Ночная смена ушла, дневная пришла. Все кругом говорили о казни. Они пытались разговорить и меня, но я не сказал ничего. Я сидел на краю койки, глядя на часы и дожидаясь.

Наверху сейчас, должно быть, уже прошла обычная процедура, именно так, как ее показывают в этих поганых фильмах. Открываются двери. Его приковывают наручниками к двум охранникам по бокам. Ведут по коридору. Да, как раз теперь все и происходит. Ночная смена вышла разузнать новости, оставив меня одного. Я снова посмотрел на часы. Самое время.

Сейчас они раздевают его, завязывают глаза проклятой черной повязкой. Я вижу, как он сидит там, большой добродушный человек с усталой улыбкой на губах.

Может быть, он виновен, может быть, невинен, я не знаю. Но от всей этой мерзкой экзекуции: «правосудия», «наказания», «исполнения закона» — меня просто выворачивало наизнанку. Это жестоко, это бессмысленно, это неправильно.

Секунды утекали в вечность. Я наблюдал, как маленькая стрелка обходит циферблат часов, и пытался представить себе происходящее. В одну минуту Коно будет жив. Врубят электричество, и он станет мертв. Банальная мысль. Однако в ней заключена вечная тайна, с которой все мы живем. И с которой умираем.

Где же ответ? Я не знал. Никто не знает. Никто, кроме нашей незваной гостьи. Старуха Смерть знает ответ. Я задумался, есть ли у нее часы? Нет, к чему они ей? Что значит Время для Смерти?

Тридцать секунд.

Решено, я попытаюсь оправдать Коно. Но какой ему будет от этого толк? Он же не узнает. Он будет мертв.

Двадцать секунд.

Стрелка ползла по кругу, и мысли ползли по кругу. Как это, быть мертвым? Похоже на сон? А в этом сне снится что-нибудь? Или это сон без отдыха, без умиротворения?

Десять секунд.

В один миг ты живой, ты чувствуешь, слышишь, различаешь запахи, видишь и двигаешься. А в следующий — ничего. Или же что-то. На что похожа эта перемена? Как будто бы кто-то выключил свет?

Сейчас.

Свет выключился.

Сначала задрожал, затем моргнул, затем выключился. Всего на секунду, заметьте. Однако этой секунды хватило.

Хватило, чтобы Коно умер.

Хватило, чтобы я содрогнулся.

Хватило, чтобы Смерть, ухмыляясь, протянула руку и утащила свою добычу во тьму…

Когда в субботу я оказался на железнодорожной станции, голова у меня все еще шла кругом. Столько всего произошло за последние два дня, что я так и не успел во всем разобраться.

Прежде всего эта суета вокруг тела Коно. Я, разумеется, отправился к начальнику тюрьмы, рассказал ему о деньгах, полагая, что покрою расходы на похороны из сбережений Коно, как только получу их.

— Его похоронит кузен, — сказал мне начальник тюрьмы. — Он звонил сегодня утром.

— Но мне казалось, у него нет родственников.

— Получается, что есть. Фамилия парня Варек. О, все законно, мы же всегда проверяем. Доктор настаивает: он же с ума сходит каждый раз, когда кто-нибудь является и лишает его возможности провести вскрытие.

Начальник захихикал, но я смеяться не стал.

И он тоже смеялся недолго. Потому что на следующий день Луи сознался в убийстве.

Луи, «человек-змея», тот самый, который, как говорил Коно, подсыпал ему в выпивку какую-то дрянь. Начальник тюрьмы, конечно, получил телеграмму, а история в тот же день попала в газеты. Получалось, что он просто явился в полицейский участок в Луисвилле и признался. Сделал заявление, не выказывая никаких эмоций. Сказал, что хочет снять груз с совести, поскольку знает, что Коно уже мертв. Он ненавидел Коно, хотел Фло, и, когда она отшила его, он совершил убийство, чтобы отомстить им обоим.

История была впечатляющая, хотя в ней имелись темные места. В той статье, которую читал я, утверждалось, что у Луи поехала крыша. Он был слишком спокойным, слишком безэмоциональным. «Со стеклянным взглядом», вот как его описали. Его собирались подвергнуть психиатрической экспертизе.

Что ж, я пожелал им удачи, всем сразу: психиатрам и местечковым адвокатам, хитрым копам и пенологам. Я знал только то, что Коно невиновен. И что он мертв.

К тому времени я уже посмотрел в «Биллборде», где сейчас находится «Шоу Армстронга». Да, на этой неделе они выступали в Луисвилле. В пятницу днем я послал телеграмму. В субботу утром получил ответную телеграмму, подписанную антрепренером из Падьюки.

БОЛЬШОЙ АХМЕД ПОКИНУЛ ШОУ ТРИ НЕДЕЛИ НАЗАД ТЧК ОТКРЫВАЕТ В ЧИКАГО СОБСТВЕННЫЙ САЛОН ТЧК ТОЧНЫЙ АДРЕС И ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ ПОЗЖЕ

Так что я был на пути к Чикаго и восьми тысячам долларов. Остановлюсь там в какой-нибудь гостинице и буду ждать известий о Большом Ахмеде. Ведь тогда, чего уж там скрывать, с такими деньгами все мои писательские проблемы разрешатся.

На самом деле я должен был бы радоваться тому, как все получается. Доброе имя Коно восстановлено, я навсегда покинул мерзкую тюрьму и скоро получу восемь кусков наличными.

Но что-то меня тревожило. И дело было не только в иронии судьбы, при помощи которой была установлена невиновность Коно. Меня не покидало странное ощущение, что дело не закончено, что все еще только начинается. Что я каким-то образом оказался замешанным во что-то, что в итоге приведет меня в…

— Чикаго! — пролаял кондуктор.

И вот я оказался там, в Городе ветров, в пять часов вечера, в субботу, двадцать пятого мая. Ветра не было. Не успел я выйти со станции «Ласаль-стрит», как угодил под проливной дождь.

В чикагской непогоде имеется нечто особенное. Такое впечатление, что дождем в городе смывает все такси. Я стоял, созерцая потоки воды, наблюдая, как машины медленно проползают под путями надземки. Небо было темное и грязное. Вода чернильными пятнами марала стены домов. В моем нынешнем настроении зрелище было невыносимое.

Поэтому я пошел пешком. Несколько раз поворачивал. Очень скоро наткнулся на гостиницу. Не самую лучшую гостиницу. Она располагалась слишком далеко к югу, чтобы быть приличной. Но это было не важно. Мне требовалось место, в котором можно провести пару дней, пока не выяснится, где находятся деньги. А прямо сейчас мне требовалось укрыться от дождя. Одежда промокла, картонный чемодан помялся.

Я вошел, зарегистрировался. Коридорный довел меня до номера на пятом этаже. Судя по всему, он меня не ждал. Во всяком случае, он узнал о моем приезде слишком поздно, поэтому не успел побриться. Но он открыл мне дверь, внес мой багаж и спросил, что еще он может для меня сделать. После чего протянул руку. У меня ушел бы целый день, чтобы привести в порядок его ногти, поэтому вместо этого я вложил ему в ладонь четвертак. Он вполне удовлетворился и им.

Потом он ушел, я открыл чемодан, переоделся и отправился ужинать. Дождь умерил свой пыл до мороси. Я торчал в фойе достаточно долго, чтобы намозолить глаза ночному портье, местному копу и женщине с невозможно рыжими волосами.

За эту передышку я сумел послать телеграмму антрепренеру цирка, сообщив ему свой новый адрес и попросив непременно отыскать Большого Ахмеда. На этом дневные дела были завершены.

Во всяком случае в тот момент я думал именно так.

И за ужином не случилось ничего, что могло бы заставить меня изменить мнение. Я поел в рыбном ресторанчике, размышляя о восхитительной перспективе вернуться в свой паршивый номер и проспать все выходные.

Не знаю, доводилось ли вам проводить воскресенье в одиночестве в центре Чикаго, но, если нет, могу дать вам один совет.

Не делайте этого.

По воскресеньям в глубоких каньонах опустевших улиц появляется что-то такое, что надрывает сердце человека. Проявляется оно и в том, как серый солнечный свет отражается от угрюмых крыш. В том, как обрывки засаленных газет хлопают, пролетая по пустынным улицам. В траурном грохоте полупустых поездов надземки. В забранных ставнями витринах магазинов и запертых дверях. Все это действует на тебя, просачивается внутрь тебя. Начинаешь задумываться среди всей этой смерти и гниения, жив ли ты сам или нет.

Перспектива меня совершенно не вдохновляла. Я покончил с едой, сунул очередной четвертак в очередную протянутую руку и вышел на улицу.

В конце концов, на дворе все еще субботний вечер. А субботний вечер — это нечто особенное. К этому времени дождь уже совершенно угомонился, и улица была черной и блестящей. Отражения неоновых огней извивались золотистыми и багровыми змеями у меня под ногами.

Вы ведь, конечно, знаете, чем обычно занимаются змеи. Они искушают. И эти самые неоновые змеи говорили: «Пойди. Найди себе выпивку. Тебе все равно нечего делать сегодня вечером, и этому никак не помочь. Присядь. Сделай заказ. Расслабься. Ты заслужил немного веселья после шести месяцев в тюрьме. Это долгий срок. Ты же знаешь, что делает „откинувшийся“ преступник. Ты просто обязан оттянуться».

Змеи были всюду вокруг меня. Змеи произносили названия кабаков, ночных клубов, забегаловок, баров, пивнушек. Все, что требовалось от меня, — сделать выбор.

Вместо того я вернулся в гостиницу, вошел в фойе и поговорил с ночным портье, выясняя, действительно ли моя телеграмма на пути к цирку. А потом я пошел к себе в номер и выложил все деньги, кроме десятидолларовой купюры. Я не собирался рисковать тем, что меня обчистят.

Ночь все еще была молода. Я бы и сам почувствовал себя молодым, пропустив несколько стаканчиков. Я спустился обратно в фойе и задумался, не навестить ли местный бар.

Невероятная рыжеволосая девка исчезла, точно так же как и гостиничный коп. Теперь в фойе было почти пустынно. Почти, но не совсем. На стуле у лифта сидела блондинка. Я кинул на нее взгляд, спускаясь по лестнице, и теперь посмотрел еще раз.

Она явно заслуживала второго взгляда.

Натуральная. Единственное слово, подходящее, чтобы ее описать. Натуральная. Начать с того, что она была натуральная блондинка. Никакого сияния перекиси, никаких неестественных оттенков в косметике. Мех на ней тоже был настоящий, как и бриллианты.

Вот эти бриллианты-то меня и остановили. Кольцо было слишком большое, чтобы оказаться фальшивкой. Даже если камень не чистой воды, оно обошлось ей (или кому-то еще) в кругленькую сумму. То же самое касалось и колье, которое стекало с ее шеи сверкающими каскадами.

И улыбка тоже казалась искренней.

Но вот здесь начиналась фальшь.

С чего бы ей улыбаться мне? Человеку в костюме за сорок долларов и с десятью долларами, засунутыми в кармашек для часов?

Я этого не заслуживал. И я этого не хотел. Я пошел через фойе к двери, направляясь в гостиничный бар. Она встала и последовала за мной.

Я вошел в тускло освещенный бар, прошел его насквозь и вышел через парадную дверь на улицу. Благодарю покорно, найду себе выпивку в каком-нибудь другом месте.

В конце квартала, на другой стороне улицы, был небольшой бар. Я ринулся к нему, лавируя между машинами. Прежде чем открыть дверь, я обернулся, убеждаясь, что она не идет за мной. После чего вошел.

Бар оказался совсем маленьким, овальное помещение и пять или шесть кабинетов, расположенных по бокам от музыкального автомата. Бармен стоял за стойкой в совершенном одиночестве.

— Что будешь пить, приятель?

— Ржаной виски. С верхней полки.

Он налил. Я выпил. Без церемоний. Быстро. Бутылка была вся в акцизных марках, как банковский курьер.

— Повторите, пожалуйста.

Он налил. Я смотрел на его галстук-бабочку. Галстук начал подрагивать, предвосхищая звук, который зарождался у него в горле. Но внезапно перестал подрагивать.

Потому что дверь открылась и вошла она. Собственной персоной, и даже еще прекраснее. Неоновые огни из музыкального автомата играли на ее бриллиантовом колье.

Спрятаться здесь было негде. Да, если на то пошло, у меня и не было веских причин прятаться. Она сразу подошла, села рядом, кивнула бармену.

— То же самое, — произнесла она. Приятный низкий звучный голос.

Она смотрела, как бармен наливает виски, затем перевела взгляд на меня. Ее глаза блестели не хуже бриллиантов, которые она носила.

— Давайте перейдем в кабинет, — предложила она.

— Зачем?

— Там мы сможем поговорить.

— А почему нельзя здесь?

— Как пожелаете.

— И о чем будем говорить?

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной и кое с кем повидались.

— Вам придется объяснить это чуть подробнее, леди.

— Я же предлагала вам пойти в кабинет.

— Ничего страшного, если вы назовете имена прямо здесь.

— Нет. — Она покачала головой. Бриллианты блестели так, что запросто могли ослепить какого-нибудь случайного прохожего на противоположной стороне улицы. — Мне не разрешено называть имена. Но вы не пожалеете, если пойдете со мной.

— Прошу прощения, леди. Но я должен знать больше. — Я заглянул в свой стакан. — Например, кто подослал вас ко мне. Как вы меня нашли. В общем, незначительные детали. Может быть, вам они покажутся неважными. Я же нахожу в них некоторое очарование.

— Сейчас не время для шуток.

— Я совершенно серьезен. И я сказал, что не стану играть, пока вы не скажете мне название команды.

— Хорошо, Боб. Но…

Это все решило. Имя. Конечно же, она запросто могла узнать, как меня зовут, у администратора в гостинице. Но это неприятно удивило меня больше остального. Удивило так, что едва не сбило с ног.

— Всего хорошего, — сказал я.

Она не ответила. И когда я уходил, она все еще смотрела мне вслед. Голубые бриллиантовые глаза моргали мне через весь бар.

Я вышел на улицу. Я не стал возвращаться в номер и не пошел в другой кабак. Я направился на север, прошел под путями надземки в сторону делового квартала. Там обещали комедийное представление. Я купил билет и просидел все тоскливое действо, из которого не запомнил ничего, кроме древнего скетча, какой обычно показывают в кинотеатрах перед поднятием занавеса, о фотографе, который жалуется, что белки изгрызли его аппаратуру.

Я тянул время, пытаясь сложить вместе кусочки мозаики. Кто эта особа? Приятельница Коно? Приятельница Фло? Приятельница Большого Ахмеда? Приятельница циркового антрепренера? Или просто приятельница?

Коно мертв, Фло мертва. Они не могли рассказать ей, где меня искать. Ахмед не знает о моем существовании, не говоря уже о том, где я нахожусь. Антрепренер не узнает моего адреса, пока не получит телеграмму.

Может ли оказаться так, что у нее есть связи в тюрьме и она выяснила, что я хочу получить восемь тысяч долларов?

Или же она просто крутилась в гостинице и случайно подслушала у стойки, как меня зовут?

Но если так, откуда ее интерес ко мне, почему она хочет, чтобы я с кем-то встретился?

Все это не имело смысла. Я посидел еще немного, пытаясь разобраться в происходящем, а потом ушел.

Одиннадцать часов. Я направился обратно в гостиницу. На этот раз заглянул в фойе, прежде чем войти. Ее не было видно. Я потихоньку проскользнул в двери, так что ночной портье даже не обратил на меня внимания. Он читал научно-фантастический журнал и не поднял головы.

12 3 4 5 6 Следующая ⇒