Ангелы и демоны 25 страница

* * *

... копье ангела имеет огненный наконечник... ... голова ангела источает огонь... ... женщина объята огнем страсти...

Лэнгдон испытывал сомнения до тех пор, пока не взглянул на изображение ангела. Ангел поднял свое огненное копье, и его наконечник был похож на указующий луч. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь». Имело значение и то, какого именно ангела изобразил Бернини. Да ведь это же серафим, догадался Лэнгдон. Серафим в буквальном переводе означает «огненный».

Лэнгдон, будучи ученым, не ждал небесных откровений или подтверждений, но, увидев название церкви, в которой стояла скульптура, он решил, что, пожалуй, наступила пора пересмотреть свои взгляды.

Церковь Санта-Мария делла Виттория.

Виттория, подумал он, усмехаясь, лучше не придумаешь.

Едва устояв на ногах от внезапного приступа головокружения, Лэнгдон взглянул на лестницу, прикидывая, сможет ли вернуть увесистый том на место. А, к дьяволу, подумал он, пусть об этом позаботится отец Жаки. Американец закрыл книгу и аккуратно положил ее на пол у подножия полки.

Направляясь к светящейся кнопке, контролирующей выход из хранилища, Лэнгдон уже хватал воздух широко открытым ртом. Он дышал часто и неглубоко и тем не менее чувствовал себя на седьмом небе. На такую удачу рассчитывать было трудно.

Но везение закончилось еще до того, как он достиг выхода. В хранилище раздался болезненный вздох, свет померк, кнопка выхода погасла. Затем весь архивный комплекс погрузился во тьму. Это было похоже на смерть какого-то огромного зверя. Кто-то отключил подачу энергии.

Глава 85

Священные гроты Ватикана находятся под полом собора Святого Петра и служат местом захоронения покинувших этот мир пап.

Виттория добралась до последней ступеньки винтовой лестницы и вошла в пещеру. Затемненный тоннель напомнил ей Большой адроновый коллайдер в ЦЕРНе. Там было так же темно и прохладно. В свете ручных фонарей швейцарских гвардейцев тоннель представлялся чем-то совершенно нематериальным. В стенах по обеим сторонам грота темнели ниши, и в каждой из них, едва заметный в неярком свете фонарей, виднелся массивный саркофаг.

По ее телу побежали мурашки. Это от холода, внушала она себе, прекрасно понимая, что дело не только в прохладном воздухе пещеры. Ей казалось, что за ними наблюдают и что наблюдатели эти вовсе не из плоти и крови. Из тьмы на них смотрели призраки столетий. На крышке каждого саркофага находилось скульптурное изображение покойного в полный рост. Мраморный понтифик лежал на спине со скрещенными на груди руками. Создавалось впечатление, что распростертое тело, пытаясь восстать из гроба, выдавливало изнутри мраморную крышку, чтобы разорвать опутывающие его земные узы. В свете фонарей группа продвигалась вперед, и все новые и новые силуэты давно умерших пап возникали и исчезали вдоль стен, словно принимая участие в каком-то ужасном танце потустороннего театра теней.

Все идущие хранили молчание, и Виттория не могла до конца понять, чем это вызвано – почтением к умершим или предчувствием чего-то страшного. Видимо, и тем, и другим, решила девушка. Камерарий шел с закрытыми глазами, словно видел каждый свой шаг сердцем. Виттория подозревала, что клирик после смерти папы не раз проделал этот внушающий суеверный страх путь... возможно, для того, чтобы попросить усопшего наставить его на нужный путь.

«Я много лет трудился под руководством епископа... И это тот отец, которого я помню», – чуть раньше сказал ей камерарий. Виттория припомнила, что эти слова относились к кардиналу, который «спас» молодого человека от службы в армии. И вот теперь девушка знала, чем закончилась вся та история. Кардинал, взявший юношу под свое крыло, стал понтификом и сделал молодого клирика своим камерарием.

Это многое объясняет, думала Виттория. Она обладала способностью тонко чувствовать душевное состояние других людей, и эмоции, которые испытывал камерарий, не давали ей покоя вот уже несколько часов. С первого момента встречи с ним девушке показалось, что страдание и душевная боль, которые он испытывает, носят очень личный характер и не могли быть лишь результатом разразившегося в Ватикане кризиса. За маской спокойствия скрывался человек, чью душу разрывали на части его собственные демоны. Теперь она знала, что интуиция ее не подвела и на сей раз. Этот человек не только оказался лицом к лицу с серьезнейшей угрозой за всю историю Ватикана, он был вынужден противостоять этой угрозе в одиночку, без поддержки друга и наставника... Это был ночной полет без штурмана.

Швейцарские гвардейцы замедлили шаг, словно не могли точно определить в темноте, где покоится тело последнего папы. Что касается камерария, то он уверенно сделал еще несколько шагов и остановился у мраморной гробницы, казавшейся более светлой, нежели другие. На крышке саркофага находилось мраморное изваяние усопшего. Виттория узнала показанное по телевизору лицо, и ее начала бить дрожь. «Что мы делаем?! »

– Насколько я понимаю, у нас очень мало времени, – ровным голосом произнес камерарий, – но тем не менее я все же попрошу всех произнести молитву.

Швейцарские гвардейцы, оставаясь на местах, склонили головы. Виттория сделала то же самое, но девушке казалось, что громкий стук ее сердца нарушает торжественную тишину усыпальницы. Камерарий опустился на колени перед саркофагом и начал молиться на итальянском языке. Вслушиваясь в его слова, Виттория неожиданно ощутила огромную скорбь... по щекам ее покатились слезы... она оплакивала своего наставника... своего святого отца.

– Отец мой, друг и наставник, – глухо прозвучали в погребальной нише слова камерария, – когда я был еще совсем юным, ты говорил мне, что голос моего сердца – это голос Бога, и повторял, что я должен следовать его зову до конца, к какому бы страшному месту он меня ни вел. Я слышу, как этот голос требует от меня невозможного. Дай мне силу и даруй прощение. То, что я делаю... я делаю во имя всего того, во что ты верил. Аминь.

– Аминь, – прошептали гвардейцы.

«Аминь, отец... » – мысленно произнесла Виттория, вытирая глаза.

Камерарий медленно поднялся с колен и, отступив чуть в сторону, произнес:

– Сдвиньте крышку.

Швейцарцы колебались, не зная, как поступить.

– Синьор, – сказал один из них, – по закону мы находимся в вашем подчинении... Мы, конечно, сделаем все, как вы скажете... – закончил солдат после короткой паузы.

– Друзья, – ответил камерарий, словно прочитав, что творится в< душах молодых людей, – придет день, когда я буду просить прощения за то, что поставил вас в подобное положение. Но сегодня я требую беспрекословного повиновения. Законы Ватикана существуют для того, чтобы защищать церковь. И во имя духа этих законов я повелеваю вам нарушить их букву.

Некоторое время стояла тишина, а затем старший по званию гвардеец отдал приказ. Трое солдат поставили фонари на пол, и огромные человеческие тени прыгнули на потолок. Освещенные снизу люди двинулись к гробнице. Упершись руками в крышку саркофага со стороны изголовья, они приготовились толкать мраморную глыбу. Старший подал сигнал, и гвардейцы что есть сил навалились на камень. Крышка не шевельнулась, и Виттория вдруг почувствовала какое-то странное облегчение. Она надеялась, что камень окажется слишком тяжелым. Ей было заранее страшно от того, что она может увидеть под гробовой доской.

Солдаты навалились сильнее, но камень по-прежнему отказывался двигаться.

– Ancora[80 - Еще (ит. ). ], – сказал камерарий, закатывая рукава сутаны и готовясь помочь гвардейцам. – Ora! [81 - Сейчас! (ит. ). ]

Теперь в камень упирались четыре пары рук.

Когда Виттория уже собиралась прийти им на помощь, крышка начала двигаться. Мужчины, удвоили усилия, и каменная глыба с каким-то первобытным скрипом повернулась и легла под углом к остальной части гробницы. Мраморная голова папы теперь была направлена в глубину ниши, а ноги выступали в коридор.

Все отошли от саркофага.

Один из швейцарских гвардейцев неохотно поднял с пола фонарь и направил луч в глубину каменного гроба. Некоторое время луч дрожал, но затем солдат справился со своими нервами, и полоса света замерла на месте. Остальные швейцарцы стали по одному подходить к гробнице. Даже в полутьме Виттория видела, насколько неохотно делали это правоверные католики. Каждый из них, прежде чем приблизиться к гробу, осенял себя крестом.

Камерарий, заглянув внутрь, содрогнулся всем телом, а его плечи, словно не выдержав навалившегося на них груза, опустились. Прежде чем отвернуться, он долго вглядывался в покойника.

Виттория опасалась, что челюсти мертвеца в результате трупного окоченения будут крепко стиснуты и, чтобы увидеть язык, их придется разжимать. Но, заглянув под крышку, она поняла, что в этом нет нужды. Щеки покойного папы ввалились, а рот широко открылся.

Язык трупа был черным, как сама смерть.

Глава 86

Полная темнота. Абсолютная тишина.

Секретные архивы Ватикана погрузились во тьму.

В этот момент Лэнгдон понял, что страх является сильнейшим стимулятором. Судорожно хватая ртом разреженный воздух, он побрел через темноту к вращающимся дверям. Нащупав на стене кнопку, американец надавил на нее всей ладонью. Однако ничего не произошло. Он повторил попытку. Управляющая дверью электроника была мертва.

Лэнгдон попробовал звать на помощь, но его голос звучал приглушенно. Положение, в которое он попал, было смертельно опасным. Легкие требовали кислорода, а избыток адреналина в крови заставлял сердце биться с удвоенной частотой. Он чувствовал себя так, словно кто-то нанес ему удар в солнечное сплетение.

Когда Лэнгдон навалился на дверь всем своим весом, ему показалось, что она начала вращаться. Он толкнул дверь еще раз. Удар был настолько сильный, что перед глазами у него замелькали искры. Только после этого он понял, что вращается не дверь, а вся комната. Американец попятился назад, споткнулся об основание стремянки и со всей силы рухнул на пол. При падении он зацепился за край стеллажа и порвал на колене брюки. Проклиная все на свете, профессор поднялся на ноги и принялся нащупывать лестницу.

Нашел ее Лэнгдон не сразу. А когда нашел, его охватило разочарование. Ученый надеялся, что стремянка будет сделана из тяжелого дерева, а она оказалась алюминиевой. Лэнгдон взял лестницу наперевес и, держа ее, как таран, ринулся сквозь тьму на стеклянную стену. Стена оказалась ближе, чем он рассчитывал. Конец лестницы ударил в стекло, и по характеру звука профессор понял, что для создания бреши в стене требуется нечто более тяжелое, чем алюминиевая стремянка, которая просто отскочила от мощного стекла, не причинив ему вреда.

У него снова вспыхнула надежда, когда он вспомнил о полуавтоматическом пистолете. Вспыхнула и тотчас погасла. Пистолета не было. Оливетти отобрал его еще в кабинете папы, заявив, что не хочет, чтобы заряженное оружие находилось в помещении, где присутствует камерарий. Тогда ему показалось что в словах коммандера есть определенный смысл.

Лэнгдон снова позвал на помощь, но его призыв прозвучал даже слабее, чем в первый раз.

Затем он вспомнил о рации, оставленной гвардейцем на столике у входа. «Какого дьявола я не догадался взять ее с собой?! » Когда перед его глазами начали танцевать красные искры, Лэнгдон заставил себя думать. «Ты попадал в ловушку и раньше, – внушал он себе. – Ты выбирался из более трудного положения. Тогда ты был ребенком и все же сумел найти выход. – Темнота давила на него тяжким грузом. – Думай! »

Ученый опустился на пол, перекатился на спину и вытянул руки вдоль туловища. Прежде всего следовало восстановить контроль над собой.

«Успокойся. Соберись».

Сердце стало биться чуть реже – чтобы перекачивать кровь, ему не надо было преодолевать силу тяготения. Этот трюк используют пловцы, для того чтобы насытить кровь кислородом между двумя следующими один за другим заплывами.

«Здесь вполне достаточно воздуха, – убеждал он себя. – Более чем достаточно. Теперь думай». Лэнгдон все еще питал слабую надежду на то, что огни снова вспыхнут, но этого не происходило. Пока он лежал, дышать было легче, и им начало овладевать какое-то странное чувство отрешенности и покоя. Лэнгдон изо всех сил боролся с этим опасным состоянием.

«Надо двигаться, будь ты проклят! Но куда?.. »

Микки-Маус, словно радуясь темноте, ярко светился на его запястье. Его ручки показывали 9: 33. Полчаса до... огня. Его мозг, вместо того чтобы искать пути к спасению, стал вдруг требовать объяснений. «Кто отключил электричество? Может быть, это Рошер расширил круг поиска? Неужели Оливетти не предупредил его, что я нахожусь здесь? »

Впрочем, Лэнгдон понимал, что в данный момент это уже не имеет никакого значения.

Широко открыв рот и откинув назад голову, Лэнгдон сделал максимально глубокий вдох. В каждой новой порции воздуха кислорода было меньше, чем в предыдущей. Однако голова все же немного прояснилась, и, отбросив все посторонние мысли, он стал искать путь к спасению.

Стеклянные стены, сказал он себе. Но из чертовски толстого стекла.

Он попытался вспомнить, не попадались ли ему здесь на глаза тяжелые огнеупорные металлические шкафы, в выдвижных ящиках которых хранились наиболее ценные книги. В других архивах такие шкафы имелись, но здесь, насколько он успел заметить, их не было. Даже если бы они и были, на их поиски в абсолютной темноте ушло бы слишком много времени. И самое главное, ему все равно не удалось бы их поднять. Особенно в том состоянии, в котором он сейчас находился.

А как насчет просмотрового стола? Лэнгдон знал, что в центре этого хранилища, как и во всех других, расположен стол для просмотра документов. Ну и что из того? Он понимал, что не сможет поднять его. Но даже если он сможет волочить его по полу, далеко ему не продвинуться.

Проходы между стеллажами слишком узкие...

И в этот момент Лэнгдон вдруг понял, что нужно делать.

Ощущая необыкновенную уверенность в себе, он вскочил на ноги, но сделал это излишне поспешно. Перед глазами у него поплыл красный туман, он пошатнулся и стал искать в темноте точку опоры. Его рука наткнулась на стеллаж. Выждав несколько секунд, он заставил себя сконцентрироваться. Для того чтобы совершить задуманное, ему потребуются все силы.

Упершись грудью и руками в стеллаж, подобно тому как игрок в американский футбол упирается в тренировочный щит, Лэнгдон изо всех сил навалился на высокую полку. Если ему удастся ее свалить... Однако стеллаж едва качнулся. Профессор вновь принял исходное положение и снова навалился на препятствие. На сей раз его ноги заскользили по полу, а стеллаж слегка заскрипел, но не шевельнулся.

Ему нужен был какой-нибудь рычаг.

Нащупав в кромешной тьме стеклянную стену и не отрывая от нее руки, он двинулся в дальний конец хранилища. Торцовая стена возникла настолько неожиданно, что он столкнулся с ней, слегка повредив плечо. Проклиная все на свете, Лэнгдон обошел край стеллажа и вцепился в него где-то на уровне глаз. Затем, упершись одной ногой в стеклянную стену, а другой в нижнюю полку, он начал восхождение. На него сыпались книги, шелестя в темноте страницами. Но ему было плевать. Инстинкт самосохранения заставил его нарушить все правила поведения в архивах. Темнота плохо отражалась на его чувстве равновесия, поэтому он закрыл глаза, чтобы мозг вообще перестал получать визуальные сигналы. Теперь Лэнгдон стал двигаться быстрее. Чем выше он поднимался, тем более разреженным становился воздух. Он карабкался на верхние полки, наступая на книги и подтягиваясь на руках. И вот настал миг, когда он – наподобие скалолаза – достиг вершины, в данном случае – верхней полки. Он уселся или, скорее, улегся на полку и стал осторожно вытягивать ноги, нащупывая ими стеклянную стену. Теперь он принял почти горизонтальное положение.

«Сейчас или никогда, Роберт, – услышал он свой внутренний голос. – Не волнуйся, ведь это, по существу, ничем не отличается от тех упражнений по укреплению ножных мышц, которые ты так часто выполняешь в тренажерном зале Гарварда».

С усилием, от которого у него закружилась голова, он надавил обеими ногами на стеклянную стену.

Никакого результата.

Жадно хватая ртом воздух, Лэнгдон слегка изменил позу и снова до отказа выпрямил ноги. Стеллаж едва заметно качнулся. Он толкнул еще раз, и стеллаж, подавшись примерно на дюйм, вернулся в первоначальное положение. Американцу показалось, что он поймал ритм движения. Амплитуда колебаний становилась все шире и шире.

Это похоже на качели, сказал он себе, здесь главное – выдерживать ритм.

Лэнгдон раскачивал полку, с каждым толчком все больше и больше вытягивая ноги. Мышцы горели огнем, но он приказал себе не обращать внимания на боль. Маятник пришел в движение. Еще три толчка, убеждал он себя.

Хватило всего двух.

На мгновение Лэнгдон ощутил невесомость. Затем, сопровождаемый шумом падающих книг, он вместе со стеллажом рухнул вперед.

Где-то на полпути к полу стеллаж уперся в соседнюю батарею полок, и американец помог ему ногами. На какое-то мгновение стеллаж замер, а затем продолжил падение. Лэнгдон также возобновил движение вниз.

Стеллажи, словно огромные кости домино, стали падать один за другим. Металл скрежетал о металл, толстенные книги с тяжелым стуком хлопались на пол. «Интересно, сколько здесь рядов? – думал Лэнгдон, болтаясь, словно маятник, на косо стоящем стеллаже. – И сколько они могут весить? Ведь стекло такое толстое... »

Лэнгдон ожидал чего угодно, но только не этого. Стеллажи прекратили падать, и в хранилище воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким потрескиванием стен, принявших на себя вес упавших полок.

Он лежал на куче книг и, затаив дыхание, прислушивался к обнадеживавшему треску в самой дальней от него стене.

Одна секунда. Две...

Затем, почти теряя сознание, Лэнгдон услышал звук, похожий на вздох. Какая-то полка, видимо, все же продавила стекло. В тот же миг хранилище словно взорвалось. Косо стоявший стеллаж опустился на пол, а из темноты на Лэнгдона посыпались осколки стекла, которые показались ему спасительным дождем в опаленной солнцем пустыне. В лишенное кислорода помещение с шипением ворвался воздух.

* * *

А тридцать секунд спустя тишину гротов Ватикана нарушил сигнал рации. Стоящая у гроба убитого понтифика Виттория вздрогнула, услышав электронный писк. Затем из динамика прозвучал задыхающийся голос:

– Говорит Роберт Лэнгдон! Меня слышит кто-нибудь?

Виттория сразу поняла: Роберт! Ей вдруг страшно захотелось, чтобы этот человек оказался рядом.

Гвардейцы обменялись удивленными взглядами, и один из них, нажав кнопку передатчика, произнес в микрофон:

– Мистер Лэнгдон! Вы в данный момент на канале номер три. Коммандер ждет вашего сообщения на первом канале.

– Мне известно, что коммандер, будь он проклят, на первом канале! Но разговаривать с ним я не буду. Мне нужен камерарий. Немедленно! Найдите его для меня!!!

* * *

Лэнгдон стоял в затемненном архиве на куче битого стекла и пытался восстановить дыхание. С его левой руки стекала какая-то теплая жидкость, и он знал, что это кровь. Когда из динамика без всякой задержки раздался голос камерария, он очень удивился.

– Говорит камерарий Вентреска. Что там у вас?

Лэнгдон с бешено колотящимся сердцем нажал кнопку передатчика.

– Мне кажется, что меня только что хотели убить!

На линии воцарилось молчание.

Заставив себя немного успокоиться, американец продолжил:

– Кроме того, мне известно, где должно произойти очередное преступление.

Голос, который он услышал в ответ, принадлежал вовсе не камерарию. Это был голос Оливетти.

– Больше ни слова, мистер Лэнгдон! – бросил коммандер.

Глава 87

Пробежав через двор перед бельведером и приблизившись к фонтану напротив штаба швейцарской гвардии, Лэнгдон взглянул на измазанные кровью часы. 9: 41. Рука перестала кровоточить, но ее вид совершенно ни о чем не говорил. Она болела сильнее, чем до этого. Когда профессор был уже у входа, из здания навстречу ему мгновенно высыпали все – Оливетти, Рошер, камерарий, Виттория и горстка гвардейцев. Первой рядом с ним оказалась Виттория.

– Вы ранены, Роберт?

Лэнгдон еще не успел ответить, как перед ним возник Оливетти.

– Мистер Лэнгдон, я испытываю огромное облегчение, видя, что с вами не случилось ничего серьезного. Прошу извинить за то, что произошло в архивах. Это называется «наложение сигналов».

– Наложение сигналов?! – возмутился Лэнгдон. – Но вы же, дьявол вас побери, прекрасно зна...

– Это моя вина, – смущенно сказал, выступив вперед, Рошер. – Я представления не имел о том, что вы находитесь в архивах. Система электроснабжения нашей белой зоны в какой-то своей части объединена с системой архивов. Мы расширяли круг поисков, и я отключил электроснабжение. Если бы я знал...

– Роберт... – начала Виттория, взяв руку Лэнгдона в свои ладони и осматривая рану. – Роберт, – повторила она, – папа был отравлен. Его убили иллюминаты.

Лэнгдон слышал слова, но их смысл скользнул мимо его сознания. Слишком много ему пришлось пережить за последние минуты. В этот момент он был способен ощущать лишь тепло ее рук.

Камерарий извлек из кармана сутаны шелковый носовой платок и передал его американцу, чтобы тот мог вытереть руку. Клирик ничего не сказал, но его глаза, казалось, зажглись каким-то новым огнем.

– Роберт, – продолжала Виттория, – вы сказали, что знаете место, где должно произойти очередное убийство.

– Да, знаю, – чуть ли не радостно начал ученый, – это...

– Молчите! – оборвал его Оливетти. – Мистер Лэнгдон, когда я просил вас не произносить ни слова по радио, у меня были на то веские основания. – Он повернулся лицом к солдатам швейцарской гвардии и произнес: – Простите нас, господа.

Солдаты, не выразив никакого протеста, скрылись в здании штаба. Абсолютное подчинение, подумал Лэнгдон.

– Как мне ни больно это признавать, – продолжал Оливетти, обращаясь к оставшимся, – но убийство папы могло произойти лишь с участием человека, находящегося в этих стенах. Из соображений собственной безопасности мы теперь никому не должны доверять. Включая наших гвардейцев.

Было заметно, с какой душевной болью произносит Оливетти эти слова.

– Но это означает, что... – встревоженно начал Рошер.

– Именно, – не дал ему закончить коммандер. – Результаты ваших поисков серьезно скомпрометированы. Но ставки слишком высоки, и мы не имеем права прекращать обследование белой зоны.

У Рошера был такой вид, словно он хотел что-то сказать. Но затем, видимо, решив этого не делать, он молча удалился.

Камерарий глубоко вздохнул. До сих пор он не проронил ни слова. Но Лэнгдону казалось, что решение уже принято. У него создалось впечатление, что священнослужитель переступил линию, из-за которой уже не может быть возврата назад.

– Коммандер, – произнес камерарий не терпящим возражений тоном, – я принял решение прекратить работу конклава.

Оливетти с кислым видом принялся жевать нижнюю губу. Закончив этот процесс, он сказал:

– Я бы не советовал этого делать. В нашем распоряжении еще двадцать минут.

– Всего лишь миг.

– Ну и что же вы намерены предпринять? – Голос Оливетти теперь звучал вызывающе. – Хотите в одиночку эвакуировать всех кардиналов?

– Я хочу использовать всю данную мне Богом власть, чтобы спасти нашу церковь. Как я это сделаю, вас заботить не должно.

– Что бы вы стали делать... – выпятил было грудь коммандер, но, тут же сменив тон, продолжил: – У меня нет права вам мешать. Особенно в свете моей несостоятельности как главы службы безопасности. Но я прошу вас всего лишь подождать. Каких-то двадцать минут... До десяти часов. Если информация мистера Лэнгдона соответствует действительности, у меня пока еще сохраняются некоторые шансы схватить убийцу. У нас остается возможность следовать протоколу, сохраняя декорум.

– Декорум? – приглушенно рассмеялся камерарий. – Мы уже давно переступили черту приличия, коммандер. Неужели вы до сих пор не поняли, что мы находимся в состоянии войны?

Из здания штаба вышел швейцарский гвардеец и, обращаясь к камерарию, сказал:

– Синьор, я только что получил сообщение, что нам удалось задержать репортера Би-би-си по фамилии Глик.

– Приведите его и женщину-оператора ко входу в Сикстинскую капеллу для встречи со мной, – удовлетворенно кивнув, сказал камерарий.

– Итак, что вы намерены предпринять? – спросил Оливетти.

* * *

«Альфа-ромео» Оливетти вылетел из ворот Ватикана, но на сей раз за ним следом не мчалась колонна других автомобилей. Сидя на заднем сиденье, Виттория перевязывала руку Лэнгдона бинтом из аптечки, которую нашла в отделении для перчаток.

– Итак, мистер Лэнгдон, куда мы теперь направляемся? – спросил Оливетти, глядя прямо перед собой через ветровое стекло.

Глава 88

Несмотря на то что на крыше машины мигал проблесковый маячок, а сирена ревела на полную мощность, у Лэнгдона создалось впечатление, что их мчавшийся в самом сердце старого Рима автомобиль никто не замечал. Все римляне, казалось, катили в противоположном направлении – в сторону Ватикана. Святой престол, похоже, становился главным местом развлечения у обитателей древнего города.

Лэнгдон сидел рядом с Витторией, и в его голове один за другим возникали вопросы, на которые у него не было ответа. Как быть с убийцей, если его удастся схватить? Скажет ли он, что им так нужно узнать? А если скажет, то хватит ли времени на то, чтобы устранить опасность? Когда камерарий сообщит собравшимся на площади Святого Петра людям о грозящей им смертельной опасности? Его продолжал беспокоить и инцидент в хранилище. Действительно ли это простая ошибка?

На всем пути к церкви Санта-Мария делла Виттория Оливетти ни разу не притронулся к тормозам. Лэнгдон знал, что при других обстоятельствах он сам так крепко вцепился бы в ремень безопасности, что костяшки его пальцев побелели бы от напряжения. Но в данный момент он словно пребывал под наркозом. Лишь боль в руке напоминала ему о том, где он находится.

Над его головой, не умолкая, выла сирена. «Но это же предупредит его о нашем появлении», – думал Лэнгдон. Однако, как бы то ни было, они мчались с невероятной скоростью. Оливетти, видимо, вырубит сирену, когда они будут ближе к цели, предположил американец.

Сейчас же ему не оставалось ничего иного, кроме как сидеть и предаваться размышлениям. Потрясающая новость об убийстве папы наконец полностью дошла до его сознания. Это было невероятное, но в то же время вполне логичное событие. Внедрение в стан врага всегда оставалось для иллюминатов основным оружием. Внедрившись, они могли изнутри перераспределять власть. И папам не раз приходилось умирать насильственной смертью. Но это была лишь череда слухов, не подтвержденных вскрытием тел. Лишь совсем недавно произошло событие, свидетельствовавшее о том, что убийство действительно имело место. Ученые добились разрешения провести рентгеноскопическое обследование гробницы папы Целестина V, который, по слухам, умер от руки своего чрезмерно честолюбивого наследника Бонифация VIIl. Исследователи надеялись, что рентгеноскопия укажет им хотя бы на такие признаки грязной игры, как сломанные кости. Каково же было изумление ученых, когда рентген показал, что в череп папы был вколочен здоровенный десятидюймовый гвоздь!

Лэнгдон припомнил о тех перепечатках газетных статей, которые прислал ему несколько лет назад такой же, как и он, чудак, увлеченный историей братства «Иллюминати». Решив поначалу, что все эти перепечатки – фальшивки, он отправился в зал микрофильмов библиотеки Гарварда, где, к своему изумлению, обнаружил, что статьи действительно существуют. Теперь он постоянно держал их фотокопии перед собой, приколотыми к классной доске. Они были призваны служить ярким примером того, что даже вполне респектабельные средства массовой информации могут стать жертвой массовой паранойи. И вот теперь все эти высказанные прессой подозрения перестали казаться ему продуктом больного воображения...

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒