— Ну, как проходит поездка? — Мне позвонила моя подруга Стелла, чтобы узнать, где я нахожусь, так как начиная с определённой высоты по прогнозу погоды ожидался снег.

— К счастью, я почти у цели. От Эдоло и далее дорога явно ухудшилась, и сейчас идёт снег. Термометр в машине показывает -3. Какая мерзкая штука — зима, — отвечаю я со вздохом.

— Глупый вопрос: ты поставила зимнюю резину?

Стелла раздражающе эффективна, поэтому я уверена, что она купила такие шины и установила их, но я ленива (слишком хорошо себя знаю). И предвидя, что у меня никогда не будет желания или времени менять шины каждые полгода или около того, я выбрала так называемые внесезонные шины.

— В некотором смысле. Допустим, у меня шины, наполовину зимние, — смеясь, ответила я.

— А вторая половина, сани? Смотри, ты едешь в горы, — серьёзно напомнила Стелла.

— Спокойствие, женщина всегда готова: у меня есть цепи.

И я не лгу. Они всегда лежат в багажнике, купленные много лет назад (когда я купила машину); я никогда больше не доставала их оттуда. Само собой разумеется, я не ожидаю, что мне когда-нибудь придётся их устанавливать, потому как понятия не имею, что нужно для этого сделать. Этот вид мазохистской деятельности я планирую избегать полностью. Немного, как и другие «взрослые» обязанности…

— Иметь цепи и уметь ими пользоваться — две совершенно разные вещи, — напоминает она мне.

Я рассмеялась.

— По словам навигатора — максимум пятнадцать минут и я на месте. Я рассчитываю, что у меня всё получится. — Произнесла тоном, призванным успокоить подругу, но на самом деле в моей голове зародилось небольшое беспокойство. Дорога уже почти полностью покрылась снегом, хлопья падают обильно, и как бы ни была сказочна атмосфера вокруг, сейчас мне хотелось бы, чтобы снег перестал валить. Карма, если ты слышишь, дай знать.

— Напиши, когда доберёшься, чтобы я была спокойна.

— Да, вторая мамочка. А теперь прекрати тратить на меня своё время и иди готовься к рождественскому обеду, иначе ты опоздаешь, и тебе придётся сказать, что виновата я, — отвечаю шутливо.

— Пункт первый: я никогда не опаздываю. Второй момент: каким бы я была другом, если бы обвиняла тебя в своей личной неэффективности? — спокойно произносит Стелла. Я не знаю ответа на её вопрос, но есть много людей, которые без проблем обвиняют других в своих собственных недостатках. Я не горжусь этим, но время от времени такое случается и со мной. Ах, если бы в мире было больше Стелл... он стал бы лучше. — Но ты права, я должна бежать. Але, поговорим позже. Не гони и передавай привет своим родителям.

— Будет сделано. Счастливого Рождества, Стелла. Не забудь прислать фото праздничного стола. Ты же знаешь, какая я любопытная, — напомнила я подруге. И ещё я без ума как от фотографий, так и от еды, а их сочетание имеет особую привлекательность в моих глазах.

— Рассчитывай на это. До встречи! — Стелла попрощалась и закончила звонок.

Внезапно снова заиграло радио, заставляя меня вздрогнуть. В салон вторглась привычная Мэрайя Кэри с вечной и вездесущей All I Want For Christmas Is You. Несколько дней назад я поискала информацию и обнаружила, что это песня 1994 года. Мне жаль Деда Мороза, но я считаю, что Мэрайя полностью вытеснила его как олицетворение рождественского духа. Должно быть, это какая-то волшебная песня, потому что любая другая мелодия, даже самая райская, уже вызвала бы у нас тошноту, учитывая, с какой настойчивостью она звучит повсюду. Но только не Мэрайя. Она держится с лёгкостью и пунктуально берёт королевский песенный скипетр каждое Рождество.

Навигатор утверждает, что я нахожусь около Понте-ди-Леньо и мне нужно повернуть налево, что я и делаю, но не без заноса. Сугробы вдоль дороги начинают сильно раздражать.

Видимо, это были лишь цветочки, потому что внезапно дорога снова идёт вверх, после того как заставила меня поверить, что я почти на месте. Вместо этого, мне нужно пробираться ещё выше, где каждый поворот хуже предыдущего. Я буквально обливаюсь потом, когда в противоположном направлении появляется автобус с лыжниками на борту и усложняет мне жизнь. Неужели они все не могли просто остаться дома в Рождество, вместо того чтобы делать такой сомнительный выбор, как занятия спортом в холод и мороз?

К счастью для меня, водитель автобуса гораздо опытнее и оснащён цепями (теперь я обращаю на это внимание). Он успевает проехать до того, как я впадаю в полуистерику.

— Ты сможешь это сделать, — подбадриваю себя вслух, в надежде успокоить. — Худшее позади. Спокойно продолжай движение…

Старт на подъёме никогда не был моей сильной стороной, и уж точно не по снегу, но, к счастью, после длительного заноса автомобиль снова смог тронуться.

Если верить навигатору, осталось преодолеть ещё один крутой поворот, и я на месте (где намерена как следует напиться, чтобы снять напряжение от поездки, это уж точно).

— Молодец, у тебя хорошо получается, — продолжаю мотивировать себя. Понимаю, что выгляжу немного жалко, но в конце концов, рядом со мной нет никого, кто мог бы шпионить. — Ты почти добралась. Теперь просто поверни направо и ты на месте… К счастью для меня, ворота к дому Радиче оставлены открытыми, но поворот на самом деле узкий, и перед желанной наградой есть что-то вроде небольшого финального подъёма. И тут я совершаю ошибку: испугавшись, я торможу на полпути вверх, так что вынуждена повернуть назад, чтобы совершить разгон. Но если в начале подъёма я чувствовала себя в серьёзном затруднении, то дорога в двадцати метрах от пункта назначения мне кажется почти непреодолимым препятствием. Колёса крутятся и крутятся, а машина никак не может продвинуться вперёд. На мгновение у меня возникает серьёзное искушение выйти из машины и оставить ту, где застряла. Спокойно, если она перекроет всю дорогу....

Неожиданно из ворот Радиче выходит мужчина. Думаю жестом он призывает меня въехать.

Я не знаю, кто он (точно не мой отец и не хозяин дома), и будь всё так просто, я бы уже была внутри, правда?

Опустив окно, я немного выпускаю накопившееся разочарование.

— У меня не получается! Колёса продолжают скользить по снегу! И что, чёрт возьми, случилось с солью или очисткой дорог? — спрашиваю я в раздражении. Я поздравляю себя с тем, что помню эти детали, чтобы переложить часть своей абсолютной беспомощности на других.

С невероятным спокойствием мужчина подходит к моей машине. Благословен тот, кто так расслаблен.

— Снег ещё не перестал идти, и потом — канун Рождества. Алессандра, у тебя нет зимней резины?

И его голос, и лицо сильно изменились с тех пор, как мы виделись в последний раз, но узнавание происходит мгновенно. Я широко раскрываю глаза, как человек, только что увидевший привидение, и начинаю взволнованно дышать. Если бы только можно было развернуться и вернуться туда, откуда приехала, я бы уже задумалась об этом.

— Разве ты не должен быть в Индонезии? — спрашиваю я с интересом.

Томмазо не может сдержать смех.

— В Мьянме. Да, это так.

— И вместо этого ты здесь.., — подчёркиваю я, чтобы дать себе время как-то обработать информацию.

— И вместо этого я здесь... смотрю, как ты буксуешь, — ублюдок добавляет с ухмылкой, которая, как я помню, была его фирменным жестом.

Я уже собираюсь открыть рот, чтобы высказать ему всё, что думаю, когда машина позади меня останавливается в ожидании. Томмазо делает знак немного сдать назад; водитель выполняет, не говоря ни слова. Если бы я сама предложила это, огребла бы по полной.

— Тебе лучше отъехать и попробовать ещё раз. Хочешь, чтобы это сделал я? — Он имеет наглость спросить меня.

— Что? Нет! Без проблем, я справлюсь! — обиженно восклицаю я. Само собой разумеется, предложи мне помощь кто-то другой, я бы освободила руль со скоростью света. Но когда перед глазами маячит ненавистная улыбка Томмазо, вызов берёт верх над всем остальным.

Я переключаю на заднюю передачу и осторожно сдаю по склону вниз на приличное расстояние. Затем решительно вдыхаю и нажимаю на газ, сначала осторожно, а затем более энергично. В первый момент колеса просто заносит, но на этом участке дорога становится менее крутой, и машина наконец-то может двигаться вперёд. Должно быть, энтузиазм нового старта захлестнул меня с головой, потому как я забываю снизить скорость на повороте к въезду в ворота Радиче. Томмазо остался позади меня на обочине и, кажется, он что-то кричит мне, но шум двигателя полностью заглушает его голос.

Машина снова уходит в занос, прежде чем я успеваю войти в поворот, но я не обращаю на это особого внимания. Моя цель — добраться до финиша, чего бы это ни стоило, и хоть как-то реабилитироваться в этой ужасной ситуации. Поэтому въезд во двор резкий, слишком быстрый и не очень хорошо продуманный. В результате правое зеркало машины оказывается ползущим вдоль низкой стены. Но главное, что я внутри. Рождественское чудо!

Я выхожу из машины, всё ещё находясь под воздействием адреналина, улыбаясь, как идиотка, несмотря на то, что технически машина помята.

— Ты в порядке? — спрашивает Томмазо, который, к сожалению, нашёл дорогу домой и догнал меня. — Я слышал странный шум...

— Шум? Какой шум? — делаю вид, что не понимаю.

Томмазо бросает на меня предостерегающий взгляд, как бы говоря, что всё видел и я могу перестать рассказывать сказки; правда он не настаивает и сворачивает тему. Невероятно, но факт.

— Кстати, с Рождеством, Алессандра.

Годы, что я знаю его, это годы, в которые всегда чувствую себя в чём-то виноватой. Вижу, что в этом смысле ничего не изменилось.

— Тебе тоже счастливого Рождества, — не могу не ответить взаимностью.

Кажется, ни один из нас не собирается приближаться для объятий и более искреннего поздравления.

— Итак… почему ты здесь? — спрашиваю его, доставая чемодан из багажника.

Его поражает объёмный размер моего багажа.

— Ты надолго? — язвительно спрашивает он, полностью игнорируя мой вопрос.

— Нет, план был вернуться завтра вечером. — Я не умею путешествовать налегке, и это не его дело.

— А ты? — Не знаю, это лишь моё впечатление или нет, но Томмазо, кажется, не спешит делиться со мной. Будто это государственная тайна.

— Все мои проекты в стадии разработки. Планы сорвались, — загадочно отвечает он.

Между прочим, у него иногда бывает очень сомнительная манера выражаться.

— Когда? — Моя мать потратила годы, пытаясь привить мне манеры, которые, по её мнению, «более уместные и подходящие» для цивилизованного общества. Но потом она сдалась из-за возрастных ограничений. Так что да, я нахальный человек.

Поднимаясь по ступенькам, ведущим к входной двери, Томмазо поворачивается, чтобы посмотреть на меня. И меня осенило, что он даже не предложил мне помочь с чемоданом.

— Когда? Ты хочешь знать точный день и время, когда я решил приехать сюда? — спрашивает он с сарказмом.

По правде говоря — да, это помогло бы мне, но ясно, что я вынуждена сформулировать вопрос по-другому. Просто мгновенно я ничего не могу придумать.

— Ну…

— Давай проясним: мы не виделись лет десять, и первое, что ты делаешь, это допрашиваешь меня?

Томмазо не выглядит оскорблённым, скорее ситуация его забавляет. И в его взгляде появляется неподдельное удивление оттого, что его заставляю улыбаться я.

— Нет, я просто пытаюсь понять: мама сказала мне, что ты с подругой собираешься за границу...

Выражение его лица мгновенно становится мрачным. Я сказала что-то не так?

Но я не успеваю спросить Томмазо ни о чём другом, открывается входная дверь и синьора Радиче вместе с мамой машут нам, призывая войти побыстрее.

— Входите! Почему вы стоите перед входом и теряете время на холоде? — торопит нас хозяйка. — Томми, сейчас же забери у Аллесандры чемодан! — приказывает она, как только понимает, что я в одиночку тащу по лестнице тяжесть.

От этого скрытого упрёка сын, кажется, краснеет.

— Дай мне.., — говорит он, приближаясь ко мне.

После того как всё сделала сама? Ах нет, спасибо.

— Так я уже справилась, — отвечаю я, натянуто улыбаясь.

— Алессандра, дай я тебя обниму! Счастливого Рождества, дорогая! — восклицает синьора Радиче после того, как мы все укрылись в тепле и повесили куртки в холле. — Выглядишь великолепно! — замечает она, отстраняясь от меня, чтобы рассмотреть получше. — И какие у тебя прекрасные волосы!

— Счастливого Рождества! — отвечаю я с гораздо большим энтузиазмом, чем только желала её сыну. Клаудия и Антонио Радиче — очень милые и приятные люди, что трудно объяснить, как их единственный сын мог получиться таким колючим и самовлюблённым.

— К счастью, она перестала красить их в розовый цвет, — вмешивается мама. — В последнее время.

Я провожу рукой по своей гриве пепельно-русых волос, почти защищаясь.

— Розовый цвет очень модный, мама.

Удивительно, как семейные праздники в одно мгновение уничтожают всю завоёванную тобой независимость. Родители внезапно превращают тебя из самостоятельной женщины в девушку, которая заслуживает бесконечной критики за один неверный выбор.

— Розовый цвет в моде у малолеток, моя дорогая. Но ты уже давно не в их числе... — Поражение в яблочко одним махом ещё до того, как я добралась до стола, от которого ожидаю полного уничтожения чувств из-за слишком большого количества еды и алкоголя. В противном случае не думаю, что справлюсь.

Я поднимаю взгляд к небу, чтобы избежать бесполезного язвительного ответа, и когда опускаю обратно, замечаю, что на меня внимательно смотрит Томмазо. Мы обмениваемся неожиданными взглядами взаимопонимания. Да, жизнь непростая у всех...

— Я приготовила для тебя комнату Томмазо, так как мы не ожидали, что он приедет... — объясняет мне синьора Радиче, поднимаясь по лестнице. Меня ведут в светлую комнату с двуспальной кроватью из цельного дерева. Возможно, это лишь моё воображение, но кажется, я распознаю в воздухе мужской аромат; это что-то очень характерное и соблазнительное, приятное, но не дерзкое, интенсивное, но не удушающее.

— А как же он? — смущённо спрашиваю я, с возрастающей неловкостью указывая на мужчину, который остался стоять в дверях комнаты, наблюдая, как я занимаю его пространство.

— Меня отправили в так называемую маленькую комнату, — отвечает он.

— О, не слушай его, — отмахивается синьора Радиче. — Совершенно обычная комната, просто в ней односпальная кровать вместо двуспальной.

— И и… — Я не знаю как сказать, чтобы не показаться бестактной. — А как же Лаура? — наконец спрашиваю я.

Моя мать бросает на меня неодобрительный взгляд. Что я сказала? Я чего-то не знаю?

Синьора Родиче вздыхает, ожидая, что скажет сын.

— Мы с Лаурой расстались, — в итоге вынужден признаться Томмазо.

И премия самого неделикатного гостя в это Рождество достаётся... барабанная дробь... мне самой!

— Ну, теперь, когда он здесь, мне не имеет смысла занимать комнату Томмазо. Мне замечательно подойдёт комната с односпальной кроватью! — Я пытаюсь их образумить. Неявное послание заключается в том, чтобы не заставить их сына ненавидеть меня больше, чем он уже ненавидит.

С решительным настроем я собираюсь выйти, демонстрируя своё твёрдое намерение вернуть хозяину его кровать — должна заметить великолепную кровать, и кто знает, что он в ней вытворял... — но вход преграждает сам Томмазо. Скрестив руки, он стоит, прислонившись к дверному косяку. Томмазо был таким же высоким, когда я видела его в последний раз? Или, может, он нарастил какие-то мускулы… Короче, он точно, что-то сделал, потому как внезапно его фигура кажется мне довольно внушительной.

Парень смотрит на меня загадочно, словно тоже изучает меня и качает головой:

— Нет, можешь спать здесь, — произносит он таким тоном, который на мгновение кажется мне соблазнительным.

Боже, я потеряла рассудок ещё до того, как начала напиваться.

— Серьёзно, я сплю везде. Не то чтобы у меня были проблемы.., — вякаю, заливаясь румянцем.

Томмазо поднимает тёмную бровь. Даже юношей он носил довольно длинные волосы, но его нынешняя стрижка выглядит очень эффектно. Красиво градуированные волосы касаются плеч. Я почти соблазнилась узнать имя его парикмахера; моим прямым волосам не помешало бы чудо.

— Везде? — повторяет он, краснея. В его взгляде появляется что-то чувственное.

— О, не суетись, дорогая, — вклинивается синьора Радиче. — В этом доме гость всегда имеет право на лучший матрас. Без возражений. — И на этом, можно сказать, что тема закрыта. — Мы ненадолго оставим вас в покое. Вам нужно распаковать багаж и как следует поздороваться, — говорит хозяйка. — Я собираюсь проверить наших мужей, — смеётся она, обращаясь к моей матери. — Следовало отказаться от идеи жарить на гриле в Рождество.

— Эти двое никогда не отказываются от сумасшедших идей. Ты права, лучше проверить. Не хватало, чтобы они сожгли филе, пока рассказывают друг другу свои байки.

Оставшись наконец одни, первым делом набрасываюсь на мать.

— Ты знала?

— Что приедет Томмазо?

— А что ещё? — бормочу я.

— Говори тише, — одёргивает она. — Да, я узнала об этом прошлым вечером, когда мы приехали.

— И ты мне ничего не сказала?

— Я не думала, что это важно, — нетерпеливо отвечает она. — Почему это должно иметь какое-либо значение? — Похоже на классический вопрос с подвохом. Начинаю подозревать, что мама поняла больше, чем она хочет показать мне.

— Что за вопрос, — бормочу, запинаясь. Если бы она сказала, что Томмазо будет здесь, я бы провела Рождество в одиночестве на диване за просмотром депрессивных фильмов и питаясь замороженной едой, как худшая Бриджит Джонс. — Выходит, ты знаешь, что он мне не особенно нравится! — решаю противостоять ей.

А я-то думала, что она туповата. Теперь понимаю, что она только притворялась.

— По, безусловно, нелогичным и ребяческим причинам. Вы давно не виделись. Не думаешь, что пришло время дать ему шанс?

Такое впечатление, что часть этой речи вообще не имеет смысла.

— Шанс какого рода?

— Ну, для начала, дружеский. Радиче — наши самые близкие друзья. Как думаешь, ты сможешь вести себя вежливо два дня подряд?

Чувствую себя оскорблённой, и намерена дать ей почувствовать всю степень.

— Конечно, да! За кого ты меня принимаешь?

— Не знаю, за человека, который пропускает рождественский обед и ужин со своей семьёй просто из вредности, — безжалостно напоминает она.

Когда мама так говорит, я почти начинаю думать, что она права.

— Возможно, я немного всё усложняю, — признаю я. А также потому что синьора Радиче, как известно, отлично готовит, и весь этот окружающий холод, снежные горы и мои автомобильные злоключения заставили меня проголодаться.

— Без шуток, — дразнит меня мама. — Итак, обещаешь впредь быть более дружелюбной с Томмазо? Бедняга… похоже, разрыв с Лаурой прошёл плохо.

На самом деле кумушка во мне хотела бы узнать больше об этой истории.

— Кто кого бросил? — спрашиваю с любопытством, понизив голос.

— Он бросил её. Но видимо, это произошло не совсем преднамеренно. Завязалась ссора, которая переросла в... — шепчет моя мама.

Как же скучно. А я надеялась на что-то более захватывающее. Например, на измену, тайных любовников или что-то в этом роде.

— Они помирятся после Рождества, — успокаиваю я. — Люди ругаются.

— Клаудия утверждает, что нет. Это окончательный разрыв.

— Синьора Радиче — всего лишь его мать. При всём уважении, матери через некоторое время перестают быть надёжным источником информации. Тем более, если речь о ребёнке мужского пола.

— Ты хочешь сказать, что хранишь от меня, кто знает какие секреты?

— Мам, я бы хотела, — отвечаю, рассмеявшись. Печальная правда заключается в том, что мне нечего скрывать. В последнее время я встречалась с несколькими мужчинами, но ни один из них не произвёл на меня впечатления. Как и я на них, если честно. Незаинтересованность была взаимной и полной.

По правде говоря, я почти впадаю в депрессию. Когда же я наконец почувствую эмоцию, достойную этого чувства? Когда на сцене появится кто-то, кто заставит меня дерзнуть?

И под дерзостью я не имею в виду то, что произошло недавно на заснеженной дороге… хотя, как теперь понимаю, тот прилив адреналина и чувство вызова, по крайней мере, заставили меня почувствовать себя очень живой.

— Я собираюсь помочь Клаудии, — говорит на прощание мама. — Ты можешь закончить раскладывать свои вещи, а затем спускайся немного поболтать с нами.

— Будет сделано, — обещаю я.

Когда наконец остаюсь одна, я не могу удержаться и прыгаю на огромную кровать, чтобы проверить хвалёный матрас дома Радиче. На самом деле тест не разочаровывает: матрас представляет собой правильное сочетание необходимой жёсткости и приятного релакса. Надеюсь, сегодня я буду спать как убитая, и мне не приснятся кошмары. Искренне надеюсь, что мне не приснится и законный владелец...

Синьора Радиче стала моим новым любимым человеком в мире в тот момент, когда после разнообразных закусок, полных всевозможных вкусностей (включая мои любимые канапе с копчёным лососем), она принесла на стол лазанью. На мгновение я замерла в религиозном молчании, глядя на дымящийся противень.

— Ты в порядке? — спросил Томмазо, сидя напротив меня.

— Это улёт мозга, — ответила ему не смущаясь.

— Это просто лазанья, — поддразнил он.

— Наконец-то.

— Ты очень странная, — задумчиво сказал он. К счастью, наши родители были слишком заняты подкалыванием, над не знаю каким общим знакомым, чтобы слушать наш разговор.

— Почему? — спросила я, не отрывая взгляда от лазаньи. — Только потому, что говорю прямо?

— Сейчас это так называется? — улыбнулся он. — Я думал, что более подходящее слово — «не в себе».

Я оторвала взгляд от стола, чтобы увидеть его глаза. Они зелёные, чёрт возьми. Мне всегда нравились мужчины с зелёными глазами.

— Мама наставляла меня быть с тобой милой. Так что, если не возражаешь, я буду благодарна, если и ты будешь мил со мной. Так мы сможем выполнить то, что обещали.

Кажется, Томмазо на мгновение задумывается.

— Неа, не будь со мной милой. Будь спонтанной, — соблазняет он.

— Я не уверена, что ты сможешь справиться с моей спонтанностью, — пытаюсь напугать в ответ.

— О, без проблем.

— Уверяю тебя, не сможешь. Потому что, если бы могла вести себя так, как обычно, я бы уже беззастенчиво спросила тебя, почему ты снова один.

Понятно, такого поворота парень не ожидал, и незаметно отодвинул свой стул.

— Ты позволил ей уйти? — продолжаю давить на него. В конце концов, сам напросился.

— Ладно, вношу поправку: я не имел в виду именно такую спонтанность. — шипяще произносит он.

На моём лице, как я подозреваю, заметно замешательство.

— Какую же?

Но Томмазо не успевает мне ответить, нас прерывает его мать, чтобы подать очень щедрую порцию лазаньи. Кто я такая, чтобы отказываться от этого добра?

— Вы должны простить её, — извиняется моя мама, после того как я приступаю к дегустации лазаньи, возможно, не очень изящно, но зато искренне. — Алессандра большая любительница лазаньи.

— Божественная. Синьора Радиче, вкус восхитительный, — делаю я комплимент, почти готовая расплакаться от эмоций.

— Хватит с этой синьора Радиче. Пожалуйста, зови меня Клаудией, — настаивает она.

— Клаудия, эта лазанья наивкуснейшая. Я возьму добавку, даже если мне придётся возвращаться в Милан пешком, бегом с горы, только чтобы избавиться от всех этих калорий.

Этого может быть даже недостаточно, если подумать. Мне придётся пройтись пешком до Сантьяго-де-Компостела или чего-то подобного, когда вернусь после праздников.

Отец Томмазо смеётся от удовольствия.

— О, для потери калорий достаточно немного лыж и хорошего воздуха, — успокаивает он меня.

— Ты катаешься на лыжах? — спрашивает Клаудия.

— Я… катаюсь... — заикаюсь я без всякой уверенности.

— Алессандра брала уроки в детстве, но я не знаю, сколько она практиковалась в последние годы, — уточняет мама.

— Ах, но это же как кататься на велосипеде! — восклицает синьор Радиче. — К тому же очень весело!

— Я совсем недавно каталась на лыжах, — вмешиваюсь я, пытаясь задать тон. Я не упоминаю, что это было всего один раз, несколько лет назад, и что мы с друзьями провели большую часть времени, загорая. Это занятие, в котором я преуспела, как мало кто другой.

Я взяла с собой лыжный костюм только потому, что надевала его два раза в жизни, и поездка сюда казалась идеальной возможностью округлить до трёх, так как прогноз погоды обещал холод. Но я представляла себя на пешей прогулке, а не на склоне. Говоря о детских воспоминаниях — я смутно помню эпические падения и ледяной снег, проникающий за шиворот и кто знает куда ещё. Вместо того чтобы назвать это весельем, я бы определила как травмирующий опыт.

— Томми, ты просто обязан завтра взять Алессандру на лыжную прогулку! — воодушевлённо предлагает Клаудия.

— Но… но… — Я вдруг совершенно потеряла дар речи. Возможно, избыток лазаньи затуманил мой мозг.

— Ты хочешь покататься? — прямо спрашивает меня парень.

Я как раз собиралась произнести «ни за какие коврижки», когда мой отец, который обычно на моей стороне, тоже решает вмешаться.

— Конечно, она хочет!

Наступает момент замешательства, все переговариваются друг с другом и вместе смеются. Я в недоумении оглядываю сидящих за столом.

— Откажись, — шиплю я мистеру Совершенство напротив.

— Сама откажись, — отвечает он.

— Нет, это должен сделать ты, — настаиваю я. Мне кажется очевидным — я не могу выставить себя дурой.

— Нет, ты. — Если кто-то посмотрел бы на нас прямо сейчас, то с трудом принял бы за двух зрелых людей.

С Томмазо так было всегда. Сколько себя помню, в его присутствии я говорила или делала то, что считала несвойственным моему обычному образу жизни. Вот почему я так долго избегала его — я не уверена, что смогу контролировать эту Алессандру. Если честно, я даже не знаю, чем бы хотела заниматься эта Алессандра. Покататься на лыжах? Кто знает…

— Хорошо, — наконец сдаюсь я. — Завтра мы отправляемся кататься на лыжах. — Я произношу фразу так, словно это угроза.

— Хорошо.

— Да, хорошо, — повторяю я. А потом угощаюсь ещё одной порцией лазаньи.

Предположим, я завтра умру. По крайней мере, я хочу сделать это на сытый желудок.

От коматозного сна меня пробуждает звук, с которым кто-то настойчиво стучится в мою дверь. Вчера рождественский обед и ужин практически слились в единое целое, в результате чего мы ели и пили столько часов, что в конце дня я буквально рухнула в эту божественную кровать и позволила укутать себя тёплыми одеялами. Конечно, если бы я воздержалась от поглощения всей той пищи, возможно, мне удалось бы избежать некоторых тревожных снов, о которых я до сих пор почему-то помню. Во многих из них появлялся Томмазо и соглашался со мной по любому поводу. Во сне — невероятно, но факт — я нашла его сексуальным, в то время как он вёл себя, как обычно, в стиле мистера Совершенство. В ужасе от такой мысли я окончательно проснулась и резко села.

Стук не прекращался, вынуждая меня откинуть одеяло и встать. Я буквально тащилась к двери, ощущая холод, хотя и захватила с собой фланелевую пижаму в шотландскую клетку.

— Да? — пробормотала я сонным голосом, открыв дверь.

По ту сторону двери меня ждал Томмазо, в прекрасной форме и готовый к катанию. Одетый в чёрное с головы до ног (что, как я предполагаю, является его личным проявлением нелюбви к цвету). Я не ожидала ничего другого от такого, как он, заметьте.

— В полдень снег тает, — напоминает он. — Подразумевалось, что мы поедем кататься рано. Конечно, теперь будет не так рано, — добавляет он со вздохом.

— Ты не сказал во сколько, — напоминаю я. — Если бы предупредил, я была бы уже готова.

Возможно. А может, и нет.

— Я принял это как должное, — упрямо повторяет он.

— И ты поступил неправильно. Урок номер один на сегодня: не принимай ничего как должное, — с радостью сообщаю ему.

— Никогда не принимать ничего как должное, когда это касается тебя, — добавляет он.

— Это было само собой разумеющимся, — обращаюсь к нему его же словами. Я даже умудряюсь улыбнуться.

Томмазо закатывает глаза.

— Неважно. Сколько минут тебе нужно на подготовку? Пять?

Он серьёзно?

— Пять? — повторяю я со смехом. — Да ты ненормальный... допустим, я смогу сделать это за сорок пять минут.

На мгновение я испугалась, что у него случится инсульт. А потом он решит задушить меня на пороге моей/своей комнаты.

— Ради всего святого, что ты собираешься делать сорок пять минут, кроме как влезть в одежду, и выйти? Нет, нет, вопрос неправильный... не отвечай, пожалуйста, — почти умоляет он. — Не думаю, что хочу знать.

— Жаль, могло бы быть весело. — Да, на данный момент я почти наслаждаюсь происходящим.

— У тебя двадцать пять минут! — в итоге восклицает он. — Ни минутой больше. — И, сказав это, Томмазо поворачивается и уходит.

На мгновение я приклеиваюсь взглядом к его заду, который идеально обтянут узкими лыжными брюками, потом смотрю на красивые плечи.

— А если я переборщу, что ты сделаешь? Ты меня строго накажешь? — насмехаюсь я над ним.

Томмазо останавливается, когда подходит к лестнице, оборачивается и бросает на меня удивлённый, но заинтригованный взгляд.

— Кто знает... может быть. — А потом он исчезает из моего поля зрения.

Вдруг мне стало не холодно, а очень жарко. Наверняка это всё фланель...

Само собой разумеется, Томмазо был прав. Мне следовало серьёзно подумать и быстрее шевелить задницей, потому как снаружи царит хаос. Нам приходится отстоять в очереди в прокат лыжного оборудования, затем в очереди в билетную кассу, а затем нам предстоит столкнуться с очередью на канатную дорогу из Понте, в направлении Пассо-дель-Тонале.

— Послушай, как сама видишь, здесь полная катастрофа. Нам потребуется много времени, чтобы подняться на склон, а когда доберёмся, трассы будут забиты лыжниками, — нудит он.

— Да, ну мы не единственные, кто съел слишком много и должен отработать рождественскую еду.

— Говори за себя, — бормочет Томмазо. — Я не переедал.

Конечно, он никогда не перебарщивает.

— А я да, живёшь только один раз. — Я горжусь собой за то, что отнеслась ко вчерашнему обеду без малейшего чувства вины, ведь именно таким и должно быть Рождество — есть без забот. Вместо этого, мы живём в нелепом обществе, которое, с одной стороны, почти навязчиво воспевает культуру питания, а с другой стороны, ожидает, что мы всегда должны быть в идеальной форме. Не нужно быть гением, чтобы понять, — эти две вещи несовместимы. Если вы едите, то толстеете. В определённое время года это совершенно нормально.

— Мы опять отвлекаемся. Ты специалист по запутыванию пути, — почти обвиняет он.

— Только тому, кто не умеет водить. — Откровенно говоря, обычно я не так остроумна с мужчинами (читайте — совсем), но Томмазо Радиче удаётся пробудить мой дремлющий сарказм.

— На твоём месте я бы оставил тему вождения, — безжалостно напоминает мне.

— Но почему же, поскольку вчера я намучилась, сегодня могу позволить себе роскошь пошутить на эту тему.

— Ты абсолютно ненормальная, — бормочет он. — Окажи мне любезность, давай вернёмся к важным вещам. Как мы говорили, очевидно, что попасть на вершину будет непросто, поэтому я подумал, может изменим наш план и покатаемся прямо на склонах Понте.

Томмазо указывает мне на кресельный подъёмник недалеко от нас, с явно очень скромной очередью.

— В чём подвох? — спрашиваю я.

— А?

— Почему все здесь, а не там? — спрашиваю прямо. По моему личному опыту всё обычно очень просто: люди стараются по возможности избегать подставы.

— Потому что трассы в Понте предназначены для опытных лыжников. Какой у тебя уровень? — спрашивает он.

Если Томмазо спрашивает таким тоном, очевидно, что он получит от меня только один ответ.

— Отличный. — Я произношу это почти убеждённо.

— Алессандра, сейчас не время быть суперженщиной. Ты умеешь хорошо кататься на лыжах или нет? — допытывается он, глядя на меня очень пристальным взглядом.

Он такой милый. Жаль, что большую часть времени невыносим.

— Я умею кататься на лыжах.

Томмазо на мгновение задумывается.

— Так мы можем подняться на кресельном подъёмнике?

Что ему нужно, подпись кровью?

— Конечно.

Возможно, прошло несколько лет с тех пор, как я в последний раз каталась на лыжах, но, насколько помню, я была более чем способна спуститься со склона. Возможно, не идеально по стилю, но какое это имеет значение? Важен результат, не так ли?

Мы проходим короткое расстояние до кресельного подъёмника с лыжами на плечах. На финальных метрах начинается проклятый подъём, где я несколько раз поскальзываюсь, так что Томмазо вынужден вмешаться. Он протягивает мне палку, чтобы я ухватилась за неё и позволила тащить себя вверх.

У нас хорошо получается, правда, я запыхалась, а ещё даже не начала кататься. Прогулка в горнолыжных ботинках — это опыт без которого вполне могла бы обойтись.

Томмазо надевает шлем, а затем приступает к закреплению лыж. Мне удаётся справиться с первой частью, но с лыжами возникает небольшая проблема. Левый ботинок не хочет зацепляться за крепление.

— Ммм, что я делаю не так? — спрашиваю, раздражаясь из-за своей нерасторопности. От себя у меня были другие ожидания.

Ещё одно обращение зелёных глаз к небу.

— У тебя, наверное, слишком много снега на ботинке. Подними ногу ко мне, — просит он. — Вношу поправку: у тебя даже есть лёд... но как ты умудрилась?

— У меня большой талант к такого рода вещам. Спасибо, — не могу не ответить на его замечание. При повторной попытке ботинок уверенно скользит и плавно фиксируется на лыже.

Через две минуты мы оба уже сидим на кресельном подъёмнике, который довольно круто поднимается вверх через настоящий лес.

— Вау, — бормочу я под впечатлением. — Какой прекрасный вид!

Всё вокруг очень похоже на сказку: укрытые снегом высоченные деревья, и следы неизвестно каких животных, разбросанные по труднодоступным тропинкам.

— Ты ещё ничего не видела. Вид с Ангела захватывает дух.

— Что за Ангел? — спрашиваю я.

— Наш конечный пункт. После этого кресельного подъёмника мы должны подняться ещё на одном, а затем на бюгельном подъёмнике, пока практически не достигнем вершины.

Томмазо выглядит искренне счастливым от этой идеи. Я же начинаю сомневаться, что такая высота, возможно, слегка чересчур для меня.

— Ну, неужели нам на самом деле необходимо подниматься высоко, высоко...

Томмазо расхохотался.

— Страдаешь от головокружения?

— Нет.

И это правда. Но чем больше он говорит мне о вершине, которую нужно достичь, тем больше я начинаю бояться момента спуска. Чем ниже мы останемся, тем скорее сможем вернуться домой. Когда требуется, я умею быть очень элементарной в своих рассуждениях.

— Мы почти на месте, — Томмазо обращает моё внимание, инструктируя снять лыжи с опоры кресельного подъёмника, чтобы поднять перекладину.

Он встаёт и бросается вперёд, как только его лыжи касаются снега, а я слишком долго мешкаю. Меня охватывает классическая нерешительность тех, кто боится ошибиться, и в итоге выжидание приводит к серьёзной ошибке. Перед поворотом кресельный подъёмник ускоряется, и когда, наконец, я набираюсь смелости и начинаю движение вперёд, я снова перебарщиваю; снег на этом участке обледенел, и у лыж слабое сцепление с поверхностью. В результате чего скольжу вперёд с гораздо большей скоростью, чем я предполагала.

— Аааа! — восклицаю я, пытаясь остановиться. Я чудом избегаю лыжника, который проезжает по склону вниз. В конце концов, когда мне удаётся затормозить, я настолько переполнена адреналином, что могла бы разлить его по бутылкам и продать.

Томмазо присоединяется ко мне двумя уверенными и грациозными движениями.

— Ты в порядке? Что случилось?

— Я отвлеклась, — бормочу я. — Давай, поехали.

Он смотрит на меня не слишком убеждённый. И я, чтобы не краснеть ещё больше, чем уже покраснела под его взглядом, наконец-то вспоминаю, что нужно оглядеться.

— Как мило! — восклицаю восторженно. Возможно, мой безудержный энтузиазм на мгновение испугал его... В своё оправдание отмечу, мне открылся на самом деле очаровательный пейзаж: что-то вроде огромной поляны среди многочисленных снежных вершин, деревянные домики с дымящимися каминами и даже небольшое озеро.

— Неееет, тут есть и озеро... — С этими словами я начинаю тащить себя к воде. — Мне обязательно нужно сделать несколько снимков, — сообщаю я.

— Понял, сегодня мы не катаемся на лыжах, — комментирует он.

— Отличная идея! Ты иди кататься, а я останусь здесь и сделаю несколько снимков. Правда, у меня с собой только мобильный телефон, но с ним тоже получится неплохо.

— Ты шутишь? Я не могу просто оставить тебя здесь.

— Можешь, — успокаиваю его очень прямолинейно. — И если беспокоишься о том, что я расскажу твоей матери, у тебя нет причин для этого. Во-первых, ты уже взрослый и тебе должно быть наплевать на то, что говорит твоя мать. Во-вторых, она никогда не узнает, потому что я ни черта ей не скажу.

Томмазо с трудом сдерживает смех.

— Но ты не умеешь лгать!

— Конечно, умею! — обиженно отвечаю я. Ещё недавно я считала себя прирождённой актрисой. Что он имеет в виду под этим утверждением?

— Пункт первый — нет, у тебя всё на лице написано, а моя мама — умный человек. Пункт второй — я бы никогда не оставил тебя одну просто потому, что это не было бы мило.

— Мило? — повторяю я со смехом. — О, я не знала, что мы с тобой нацелились на милоту.

— Видишь, ты многого не знаешь, — шутит он. — Пойдём, я сделаю несколько твоих фотографий, а потом мы поднимемся на втором кресельном подъёмнике.

Какое-то мгновение я стою, уставившись на Томмазо, словно он сошёл с ума, но потом искушение берёт верх. Никто никогда не предлагает сфотографировать меня, а я чувствительна и меня легко подкупить таким предложением.

— Хорошо. Но с озерцом. И пожалуйста, захвати гору позади. А, ещё следи за светом, — наставляю я, пока тащусь, как улитка, к забору. Стоять на лыжах — событие настолько редкое, что этот эпизод должен быть каким-то образом увековечен. А потом на мне знаменитый чёрный костюм, купленный много лет назад, в который я боялась даже не влезть, но мне удалось его надеть, и он к тому же прекрасно обтягивает меня (нет, конечно, мне не удобно, настолько всё в обтяжку. Но терпите с честью).

Качая головой, Томмазо снимает лыжи. Он хватает мобильный телефон, который я протягиваю, но ясно, что ему есть что добавить.

— Ах вы, женщины... — бормочет он, не завершая фразы.

— Да? Есть на что пожаловаться?

— Нет, нет... ради бога. Итак, готова?

— Давай, щёлкай. Сделай много кадров, пожалуйста.

— Конечно, фото прямо на трассе было бы куда более запоминающимся, — искушает он. Или он дразнит меня? С ним не поймёшь.

— Здесь выйдут замечательные.

— Вот, готово, — отвечает он и подходит, чтобы вернуть мне телефон.

Я использую возникшую паузу и отвечаю на несколько запоздалых рождественских поздравлений (поднимите руку, если среди ваших друзей нет хронически опаздывающих). Томмазо делает то же самое. Он выглядит очень сосредоточенным, читая что-то на экране, и, честно говоря, его выражение лица не выглядит счастливым.

— Это от сучки? — нахально спрашиваю я.

Он поднимает глаза и улыбается мне.

— Мне нравится твоя концепция, по которой сукой должна быть моя бывшая половинка.

— Хочешь сказать, что сука ты? — Это начинает становиться интересным!

— Ни один из вас. Мы оба. Разве мы все не являемся одновременно жертвами и мучителями?

— Пожалуйста… не пытайся мутить воду, философствуя наобум. Когда история заканчивается, всегда есть тот, кто убегает, и тот, кто преследует.

— А что обычно делаешь ты? — вдруг спрашивает он.

Думаю, это часть тактики не отвечать мне.

— Случалось, уходила я, но и меня тоже бросали.

— Но больше бросала ты, — кидает догадку он.

— Ох, а почему ты так думаешь? — Мне искренне любопытно. По какой-то странной причине меня очень интересует его мнение обо мне.

— Потому что ты принадлежишь к той категории женщин, которых сложно завоевать. Говорю серьёзно. Ты производишь на меня впечатление человека, чей интерес трудно поддерживать в течение длительного времени.

— Ты никогда не встречался со мной и не можешь судить, — возражаю я.

— Я вовсе не осуждаю тебя, — отвечает он. — Скорее, почему, по-твоему, мы никогда не встречались, хотя знаем друг друга столько лет?

Вопрос ставит меня в тупик.

— Ну… потому что мы не были заинтересованы друг в друге? — рискнула я. Наш разговор принимает странный оборот, и я не уверена, куда он ведёт.

— Я действовал тебе на нервы, — проворчал он.

— Мне нравится убеждённость, с которой ты используешь прошедшую форму глагола. — Дразнить Томмазо было весело раньше и весело до сих пор. Честно говоря, по какой-то странной причине сегодня гораздо веселее. — Кроме того, в лучшем случае я была занозой в заднице.

— И на основании чего ты сделала такой вывод? — интересуется он.

— У тебя всегда было отстранённое отношение. Осмелюсь сказать, холодное.

Он внимательно изучает меня, будто я сошла с ума.

— Правда, я казался тебе холодным?

Я воспринимала Томмазо как несносного, но говорить об этом нехорошо. Он всегда был готов застать меня врасплох. Я всегда чувствовала себя очень нелепо в его обществе.

— Мы были двумя детьми, — пытаюсь как-то выкрутиться.

— Нет, нет, не принижай, пожалуйста. Почему холодный?

Я нахожу такую настойчивость довольно странной, но я тоже странная, поэтому мне не хочется его осуждать.

— Это было ощущение... не могу сказать точно... но ты всегда был очень внимателен к моим промахам, скажем так.

— Я был очень внимателен к тебе и точка, — поправляет он меня.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь… — Я и так запуталась, но Томмазо Радиче заставляет меня сомневаться во всём.

— О том, что ты мне тогда нравилась. И я пытался привлечь твоё внимание.

Сама идея настолько невероятна, что у меня не получается сохранить на лице серьёзное выражение и я взрываюсь от смеха.

— Но это неправда, — отвечаю, хлопая его по руке, как бы говоря, чтобы он прекратил нести чушь.

— Говорю тебе, что это так, — настаивает он. И не только настаивает, но и выглядит немного обиженным.

— Правда?

— Правда, — убеждённо повторяет Томмазо.

— Клянусь, я даже не подозревала… — Напротив, совсем наоборот.

— Да, в конце концов я понял это. Я никогда не был искусен во флирте, вообще-то.

— Потому что ты извращенец, если позволишь мне сделать замечание. Иногда в жизни нужно просто быть прямым. — Комично, что я считаю возможным давать советы, когда сама на протяжении всей жизни вела себя как неумеха, если не хуже.

— Например? — интересуется он.

— Ну, если тебе кто-то нравится, просто скажи ему об этом. Пригласи на свидание, так ведь? А потом посмотри, как всё пойдёт.

— И ты, как правило, так поступаешь? Я имею в виду, приглашаешь понравившегося парня на свидание? — спрашивает с нахальной ухмылкой человека, который очень хорошо понял, что я лучше говорю, чем делаю.

— Я стесняюсь.

Мой ответ заставляет его разразиться громким смехом.

— Застенчивая? Нет, ты не…

— Именно такая. Я начинаю стесняться, когда мне кто-то нравится, — настаиваю я. — Вернее, я становлюсь полным недоразумением. Говорю то, что не следует.

— Как со мной?

— Да, вроде того, — подтверждаю я, даже не до конца осознав, что вылетает из моего рта. — Подожди… нет.., — останавливаю я его. Но в этом не было особой необходимости, так как Томмазо уже неподвижно стоял передо мной.

Ублюдок улыбался.

— Нет? — переспрашивает он.

Я вынуждена серьёзно задуматься над тем, о чём он спрашивает.

— Может быть? — рискнула я. — Прошло столько времени, что я ни в чём не уверена. — За исключением того, что он мне скорее не нравился. Но слишком сильно, если подумать. Я определенно не была к нему равнодушна, что бы это ни значило.

— Ладно…пока ты размышляешь давай покатаемся на лыжах, — великодушно предлагает он.

Мне совсем не хочется спускаться с горы, но я начинаю чувствовать себя неловко — точно так же, как в детстве, — и готова согласиться на что угодно. — А я-то надеялась, ты забыл, что мы приехали кататься на лыжах, — шучу я.

— У меня есть одна неприятная черта: я помню практически всё. Сюда, — показывает мне, снова вставая на лыжи. Томмазо прокладывает себе путь к началу второго кресельного подъёмника и ждёт, пока я присоединюсь к нему. Бедняга, ему придётся ждать довольно долго, потому что быстрое и грациозное скольжение на лыжах, мне совершенно чуждо. — Ах, хотел сказать, этот кресельный подъёмник…

Он даже не успевает предупредить меня, когда нас буквально отрывает от земли с невероятной скоростью.

— Чёрт, на самом деле страшно! — восклицаю я, в ужасе поворачиваясь к нему. Первый был совсем другим: медленным, дружелюбным, успокаивающим...

— Это знаменитый кресельный подъёмник, который поднимается на Корно Д’Аола. Он старый, двухместный, но довольно стремительный. Поднимемся быстро, — пытается успокоить меня.

— Правильнее сказать — печально известный. Он также гораздо более узкий, — жалуюсь я. Не смею представить, что должен испытывать Томмазо, когда даже я ощущаю себя зажатой.

— Что такое? Ты жалуешься, потому что прижата ко мне? — шутит он.

— Ах, смысл был в этом? — подтруниваю в ответ.

К моему удивлению, вместо ответа он бросает на меня взгляд, похожий на взгляд соучастника. Впервые в жизни я поняла, что в нём есть нечто большее, чем обычный фасад «мистера Совершенство». Томмазо может вести себя холодно, как я ему сказала, но он также способен опустить эту стену и впустить людей. И в нём есть тепло, много тепла судя по его глазам и чувству юмора.

Проблема в том, что я уже была непроизвольно очарована им во время рождественского обеда, теперь я чувствую, что меня вот-вот собьёт поезд. И не уверена, что у меня хватит смелости выяснить, может ли это иметь смысл.

Я настолько поглощена своими мыслями, что совершенно не концентрируюсь на необходимости сойти с подъёмника. Который, очевидно, не сбавляет обороты даже в конце пути, и я не могу его в этом винить: он был верен себе, пугая меня с первого до последнего момента.

Я готова упасть на снег очень некрасивым образом, когда меня спасает Томмазо. Он должен обладать немалыми спортивными навыками, чтобы умудриться не устремиться за мной и удержать нас обоих на ногах.

— О, — пробормотала я, поднимая взгляд. Его горнолыжные очки ещё не одеты, так что зелёные глаза быстро фиксируются на моих. — Спасибо.

— Не за что, — не сразу отвечает он тоном, который на мой предвзятый слух звучит сексуально.

По какой-то странной причине у меня создаётся впечатление, — Томмазо не хочет меня отпускать. Мы и правда остаёмся прижатыми друг к другу гораздо дольше, чем это было бы оправданно, и никто не проявляет ни малейшего желания отстраниться. Когда его взгляд скользит к моим губам, какая-то часть меня почти готова к поцелую.

Поправка, часть меня надеется и молится, чтобы меня поцеловали, потому что, хотя на этой вершине холодно (намного ниже нуля), атмосфера настолько очаровательна со всей этой белизной на заднем плане, что я не могу придумать момент более идеальный.

Но появляется группа шумных лыжников, разрушая чары и убеждая восстановить безопасную дистанцию. Некоторое время каждый из нас разбирается со своим снаряжением — палками, шлемом, очками — словно нам требуется время, чтобы вернуться к нашим обычным отношениям. Что бы это ни было.

— Давай сократим, не будем подниматься дальше, а займёмся спуском отсюда, — говорит он.

Я смотрю на него с изумлением.

— О, какой джентльмен.

— Кто знает, может, я даже решу стать им, если ты мне позволишь.

Ах, значит, он на самом деле хочет продолжать идти по этому пути, — радостно размышляю я. — Вообще-то, я могу.

— Да, ты можешь. Хочешь начать спуск первой? — спрашивает он.

И показать ему мой гротескный стиль? Нет, спасибо.

— Спускайся первым.

— Хорошо. Если мне встретятся особо обледенелые участки, я махну палкой.

— Спасибо. — Я не добавляю, что я явно не в состоянии следить за ним, за склоном и даже за своими лыжами. Главное — это добрая воля, скажем так.

Томмазо бросает на меня ещё один взгляд, а затем быстро и уверенно стартует. Я тоже должна встать на трассу, чтобы не слишком отстать, но мне всегда нравилось смотреть, как люди делают что-то действительно хорошо. А Томмазо умеет божественно кататься на лыжах, настолько, что я не могу перестать смотреть на него, даже когда он далеко.

Я уже почти решилась на рывок, когда зазвонил мой мобильный телефон, спрятанный где-то в куртке. И кто я такая, чтобы оттягивать момент своего позора?

— Стелла, красавица, ты в порядке? — приветствую я свою подругу.

— Нет, у меня ужасно болит голова. Мама всё Рождество изводила меня тем, что, по её мнению, я делаю в жизни неправильно (маленький спойлер — практически всё), поэтому я переборщила с вином и сегодня расплачиваюсь. А как у тебя дела?

— Я нахожусь на гребне чёрного склона, — говорю я, разражаясь смехом. По какой-то странной причине я продолжаю считать это абсурдным, но абсолютно уморительным.

— Это что, кодовая фраза? — спрашивает она в замешательстве.

— Нет, нет, всё очень буквально. Я реально нахожусь на вершине горы.

— Почему?

Да, хороший вопрос.

— Думаю, мне нравится Томмазо Радиче, — откровенно отвечаю я.

— И поэтому ты намерена покончить с собой? — Стелла вздыхает. — Ты всегда была немного королевой драмы... кстати, где он?

— Полагаю, он уже дошёл до конца трассы. Я набираюсь смелости.

— Ты сказала ему, что хорошо катаешься на лыжах? — начинает понимать подруга.

— Очевидно. Но как вызов, по правде говоря. Вчера я ещё не осознавала, что испытываю слабость к этому мужчине.

— Не хочу принижать твою рождественскую влюблённость, но в твоём случае это может быть и алкоголь, — пытается урезонить она.

— Больше, чем алкоголь, лазанья, — поправляю я.

Стелла заливается смехом.

— Видишь, всегда есть рациональное объяснение нашим безумным идеям.

— Но это не только лазанья. Боюсь, дело и в нём. Думаю, я описала его тебе не совсем искренне: он умопомрачительный.

— Рано или поздно тебе придётся спуститься, что бы ни послужило толчком к принятию рискованных решений, — отмечает она.

— У меня сложилось впечатление, это Рождество было одним большим жизненным уроком, — размышляю вслух. — Я пересматриваю многие убеждения…

— Потому что ты на чёрной трассе. Если бы стояла на голубой, у тебя не было бы таких забот.

— Возможно, в жизни время от времени нужен крутой склон, чтобы открыть глаза.

— Мы всё ещё говорим метафорами, не так ли? Потому что в последний раз (давным-давно), когда мы с тобой катались на лыжах, мы собирались врезаться в сосну, которая росла даже не у края склона, — напоминает она.

— Вообще-то, мы катались очень плохо, — не могу не согласиться я.

— А сколько сосен ты видишь вокруг себя?

— Бесчисленное количество, — отвечаю смеясь.

— Так что ты намерена делать

— Медленно спуститься.

— Але, пожалуйста, не безумствуй, — наставляет подруга, возвращаясь к тому, что у неё получается лучше всего — беспокоиться обо мне.

— Больше, чем уже? Не переживай.

— Позвони мне, когда спустишься.

— Я напишу тебе.

Закончив разговор, я глубоко вдохнула и перекрестилась. На всякий случай, мне сейчас не хочется отказываться от потенциальной помощи.

— Хорошо… поехали, — произнесла я вслух.

Первая часть склона сложная, но не невыполнимая. Иногда попадаются небольшие участки, покрытые льдом, с которыми мои лыжи (к счастью), справляются без проблем. Огромная благодарность парню, который сдал их мне в аренду в таком идеальном состоянии.

Однако мой энтузиазм вскоре заканчивается, поскольку на трассе начинается узкий ледяной канал. Я рискую обнять почти каждую встречную сосну, поворачивая в местах, совершенно неподходящих для лыжника моего уровня. О, как бы я хотела, чтобы передо мной был склон для детей.

Но худшее ожидает меня в конце того, что для меня было подвигом, граничащим с невозможным: в конце так называемой пытки открывается стена. И непросто стена, а спуск настолько крутой, что создаётся впечатление, словно спуститься отсюда за пределами человеческих возможностей. Очевидно, моё впечатление совершенно неверное, потому что я наблюдаю, как лыжники делают это, и глазом не моргнув. Ох, все умеют кататься на лыжах, кроме меня?

Я сосредоточенно ищу на склоне менее крутой участок (тот, что слева, только сумасшедшие осмеливаются прыгать с самого высокого), и вздрагиваю оттого, что кто-то тормозит на очень небольшом расстоянии от меня.

— А, это ты, — произношу я, вздохнув с облегчением. — Второй круг? — спрашиваю его, пытаясь хоть как-то преуменьшить тот факт, что я как трусиха застряла на самом крутом спуске.

— Извини, что уехал. Я должен был подождать тебя, — извиняется Томмазо.

— Не за что извиняться, — быстро останавливаю его. — Правда в том, что я дерьмово умею кататься на лыжах. — Вот, я призналась. Возможно, я не выиграю это состязание, но, по крайней мере, была честна. Ещё я начинаю чувствовать себя намного легче после того, как произнесла это вслух.

— И ты всё равно забралась на чёрную. — Судя по тому, как Томмазо говорит это, он искренне впечатлён. — Я восхищаюсь мужеством.

— Это называется безумие, дорогой Томмазо. И, вероятно, также попытка доказать, что я тебя достойна. — Интересно, страх смерти развязал мне язык.

— А? Что ты имеешь в виду? — спрашивает он в замешательстве.

— Ты всегда знал, как делать все эти вещи… и когда ты ввязываешься в дело, ты серьёзно сталкиваешься с тем, что находится перед тобой. Пока я... ну... колеблюсь. Ищу оправдания. Делаю глупости, — безжалостно перечисляю я.

— Не говори глупостей: ты спонтанна, и подходишь ко всему по-другому. И потом ты умеешь импровизировать в любой области — отличное качество, которым у меня никогда не получится обладать, если хочешь знать. Я из тех, кто вынужден всё программировать только потому, что по-другому не получается.

Некоторое время никто из нас ничего не говорит. Мы просто всматриваемся друг в друга, словно между нами вдруг упал тяжёлый занавес, за которым мы прятались.

— И моя бывшая девушка бросила меня, потому что я сделал всё возможное, чтобы это случилось, стараясь не поступать как мудак, — признаётся Томмазо. — Я уже давно не был влюблён в неё и просто не знал, как ей об этом сказать.

— Я же не знаю, как брать на себя обязательства. В итоге всё время сбегаю, по причинам, которые непонятны даже мне.

Мы почти одновременно разразились смехом, будто этот странный момент взаимных признаний смутил обоих.

— Так что же нам теперь делать? — с искренним интересом спрашиваю я.

— Сначала мы спустимся, — отвечает он со своим обычным практическим настроем. — Эта точка живописная, но мы можем сделать лучше.

— О, да? Другие вершины? — Я иронична, само собой разумеется.

— Вообще-то, я думал о другом. Что скажешь о чашке вкусного горячего шоколада после этой авантюры? — предлагает Томмазо.

Я недоверчиво смотрю на него.

— Ты серьёзно? Я и ты? — Не хочу, чтобы меня неправильно поняли. А с Томмазо, видимо, у меня это происходит часто.

Он улыбается мне.

— Ты видишь здесь других людей?

— По правде говоря, вот ещё один, который не может выбраться из ледяного канала, — отвечаю я, подняв взгляд. Обнаружив, что я не единственная, кто не может справиться с трассой, успокаивает меня ровно настолько, чтобы почувствовать себя способной преодолеть следующую часть спуска. — И да, спасибо. Я с удовольствием выпью с тобой горячего шоколада. Вероятно со сливками. А можно добавить пончик. Если есть со сливками, если нет, то подойдёт и с джемом.

Томмазо не может перестать смеяться.

— Видишь? Мне очень нравится твой подход.

Предполагаю, что горный воздух, должно быть, повредил его мозг — на высоте почти двух тысяч метров над уровнем моря кислорода мало, — но то, что является минусом для него, значительный плюс для меня.

— Спасибо, я постараюсь в это поверить.

— Я постараюсь максимально облегчить маршрут и ехать медленно. Всё, что тебе нужно сделать, это следовать за мной. Итак, готова преодолеть эту стену? — призывно спрашивает он.

Абсолютно не готова, но иногда в жизни нужно просто двигаться к цели. Кто знает, может быть, в конце пути кто-то предложит тебе горячий шоколад.

— Поехали!

Томмазо начинает рисовать широкие, простые повороты на менее крутых участках, и я следую за ним. Как бы ты ни боялась определённых трудностей, ничто не сравнится с чувством полного восторга, когда понимаешь, что делаешь это. Что, возможно, сегодня ты не умрёшь и доберёшься до финиша этой чёртовой чёрной трассы.

На последнем участке, уже ближе к месту, где начинается первый кресельный подъёмник, я ощутила себя достаточно безопасно, чтобы оторваться от Томмазо и почти осмелилась обогнать его. Жаль, что все мои амбиции остановила куча снега, заставляя шлёпнуться в месте, которое, к счастью, очень ровное.

— Ты в порядке? — спрашивает Томмазо, останавливаясь рядом со мной и протягивая руку, чтобы помочь мне подняться.

Я с радостью принимаю его помощь.

— Всё замечательно. — И как бы абсурдно это ни звучало, я на самом деле так думаю.

⇐ Предыдущая 12