Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





КНИГА ПЯТАЯ 9 страница



— Эй, Карлсон, — с восторгом закричал он, — ты можешь гордиться этими жопками. А их влагалища я оставлю тебе.

Тем временем внутренности Клервиль оросило семя Франсиско, и неистовая моя подруга содрогнулась всем телом, упругим кошачьим движением сбросила своего всадника, извернулась и насадила свою вагину на член мальчика, выполнив этот акробатический трюк с такой ловкостью, что ничуть не потревожила при этом отца, который самозабвенно содомировал своего ошалевшего сына. Наконец Карлсон выдавил из себя сперму, зад Франсиско опустел, и капитан, уставший от женского пола, тут же закупорил его, а я, подхваченная горячей волной сладострастия, упала на колени и жадными поцелуями покрыла ягодицы этого мужественного разбойника, о которых думала весь вечер. Карлсон заметил, что освободились обе его дочери, овладел одной, впившись губами и зубами в задницу второй; его осыпала хлесткими ударами Элиза; Элизу губами и руками ласкала Раймонда, ритмично двигая задом, в котором наслаждался Сбригани. Эта сцена увенчалась новыми излияниями. И вот наконец капитан забрался в мой анус, его сестрица массировала мой клитор, Карлсон, ласкаемый Сбригани, содомировал свою жену, целуя при этом аккуратные ягодицы дочерей, которых держали Элиза и Раймонда; куночки моих служанок также не оставались без внимания; Олимпия пальчиками раскрывала их и целовала по очереди.

— Как прекрасен ваш член, Боршан! — вздыхала я, истаивая от блаженства. — Как сильно я жаждала его!

— И все-таки пусть и другие получат свою долю, — ответил капитан, обхватывая Боргезе за талию. — Извините меня, Жюльетта, но именно этой роскошной заднице я обязан своей эрекцией; с того самого момента, как мы разделись, я неотступно думал о ней. Я исследую ее и тут же вернусь к вам.

Я вздохнула и, оглядевшись по сторонам, увидела, что Франсиско изнывает от безделья; вкусы мои были слишком изощренны для неопытного юноши, и я стала пробовать разные средства. Я сосала ему член, облизывала анус, обхватив его голову своими бедрами; потом он сам изъявил желание совершить со мной содомию, и я повернулась к нему задом, прижавшись влагалищем к лицу Розины; в конце концов новые извержения смирили наши страсти, и капитан заявил, что поскольку мужчины удовлетворены сполна, пора дать вкусить блаженство и дамам.

— Обычно женщинам трудно получить настоящее удовольствие от малолетних детей, — сказал он, — поэтому советую вам призвать на помощь все свое воображение. Начнем с вас, Жюльетта. Карлсон ляжет на софу, вы сядете на его торчащий кол, Клервиль и Боргезе будут ласкать вам клитор и нижние губки; но пусть они вам не завидуют, ибо также получат большое удовольствие, хотя чуть позже. Элиза с Раймондой пусть развлекают нас сладострастными позами. Жертвы должны подходить к вам на четвереньках: вначале верная супруга, которая из дальних стран привезла для нас золото, а для Карлсона — потомство, за нею — ее сынок, следом — обе дочери, и вы будете выносить им приговор, но для начала пытка должна быть мягкой: мы будем развлекаться долго, и пусть их страдания возрастают постепенно. Последний приговор вы увенчаете оргазмом, после чего займемся исполнением.

Присутствующие заняли свои места, и мои опытные в разврате наперсники дождались, пока голова у меня закружится от удовольствия, прежде чем направить ко мне первую жертву. Первой приблизилась Розина; я велела ей подойти ближе, несколько мгновений рассматривала ее тело и, облюбовав груди, объявила, что их надлежит выпороть. За нею подполз Франсиско, и мой выбор пал на его красивые ягодицы, Кристине досталось съесть дерьмо первого среди нас, кому захочется испражниться. А самая юная, Эрнелинда, чей смиренный благообразный вид глубоко тронул меня, заслужила по две пощечины от каждого из нас.

— Вы готовы к оргазму, Жюльетта? — спросил Боршан, которого возбудили сверх всякой меры мои лесбиянки своими бесстыдными упражнениями.

— Ну конечно, черт меня побери! Я держусь из последних сил… Твой фаллос творит чудеса, Карлсон!..

— Итак, первый акт окончен, — удовлетворенно произнес капитан. — Сейчас приговоры приведем в исполнение; следующим судьей будет Боргезе.

По общему решению экзекуцию поручили другой женщине — не той, что выносила приговоры. Первой эта роль выпала Клервиль; она сразу пожелала освободиться от спермы, сброшенной в ее зад, и Кристине пришлось проглотить ее вместе с экскрементами. Вслед за тем блудница с удовольствием отхлестала розгами нежную грудь Розины; с третьего удара из нее брызнула алая кровь, и Клервиль в порыве утонченной жестокости расцеловала кровавые следы порки; с еще большим вдохновением она выпорола бесподобные ягодицы Франсиско.

— Теперь ваша очередь, Боргезе, — сказал капитан и добавил: — Надеюсь, Сбригани понимает, как нам нужна его мощная шпага, и побережет ее.

— Можете убедиться сами, — подал голос Сбригани, извлекая из моего ануса свое несгибаемое оружие и насаживая на него по самый эфес роскошный зад Олимпии, — и не беспокойтесь: я буду извергаться только в случае крайней необходимости.

Боргезе заняла место судьи, я стала экзекутором.

— Не забывайте, — предупредил капитан, — жестокость увеличивается постепенно, смерть должна наступить в последнем акте.

— Смерть?! — ахнула Розина. — О, Господи! Чем я заслужила ее?

— Если бы ты заслуживала смерти, стерва, — заметил Карлсон, продолжая содомировать Боршана, который, казалось, сросся с задом Раймонды и сосредоточенно облизывал отверстие Элизы. — Да, мерзкая тварь, если бы ты ее заслуживала, мы приговорили бы тебя к чему-нибудь другому. Мы все здесь глубоко уважаем порок и испытываем сильнейшее отвращение ко всему, что напоминает добродетель; таковы наши незыблемые принципы, и с твоего позволения, дорогая женушка, мы от них никогда не отступим.

— Довольно разговоров, прошу вас высказаться, Боргезе, — проворчал капитан, всем телом отвечая на ритмичные толчки своего фаворита.

— Розина, — объявила темпераментная Олимпия, — получит от каждого из нас полдюжины уколов шилом; милому Франсиско его отец покусает ягодицы, а все присутствующие дамы — мужской атрибут; затем палач выдаст Кристине двадцать ударов палкой по спине и поломает два пальца на каждой руке Эрнелинды.

Шесть раз глубоко воткнув остро заточенный инструмент в пышную грудь Розины, я передала его друзьям, которые с наслаждением кололи это восхитительное тело, выбирая самые уязвимые места, в чем особенно отличился ее преданный супруг: злодей нанес свои шесть уколов прямо в стенки ее влагалища. Остальное сделала я сама с присущим мне искусством и пылом и вызвала общий оргазм.

— Побольше жестокости, сестра, — напомнил капитан Клервиль, когда княгиня Боргезе уступила ей свое место, — помни цель, к которой мы идем.

— Не бойся, братец, — откликнулась гарпия, — сейчас ты узнаешь свою родную кровь.

На софу лег Карлсон, на его вздыбившийся, как мачта, орган уселась сестра капитана и медленно опустилась, погрузив его целиком в свой необъятный анус; Боргезе и я принялись ласкать и возбуждать ее, и она начала выносить приговоры.

— Я хочу, — сказала она звенящим от возбуждения голосом, — чтобы раскаленным железом прижгли обе груди жены этого содомита, который лежит подо мной; я хочу, — продолжала мегера, закатывая глаза и будто прислушиваясь к движению члена в своих потрохах, — чтобы шесть глубоких ран украсили обольстительные ягодицы юноши, который ожидает приговор, сидя на колу моего брата; я хочу, чтобы поджарили ягодицы Кристины, а в нежную жопку Эрнелинды влили хорошую порцию кипящего масла.

Но в этот момент произошел забавный эпизод: охваченная паникой при мысли о предстоящем клистире, девочка непроизвольно сбросила все, что было в ее кишках, запачкав дерьмом весь пол.

— Разрази меня гром! — взревел Боршан, награждая сильнейшим пинком виновницу, которая едва не вылетела из окна. — За такое оскорбление надо перерезать горло этой мерзавке.

— Но что произошло такого особенного? — заступилась за бедняжку Клервиль. — Это всего-навсего дерьмо, и я знаю, что ты его любишь; чтобы ты сказал, если бы это сделала. Жюльетта? Мои пальцы уже чувствуют, как что-то вылезает из ее задницы, подставляй скорее свой рот.

— Ну знаете, мы начинаем заходить слишком далеко, — проворчал капитан и тем не менее прижался губами к моему заднему проходу и начал смазывать слюной стенки.

Я поднатужилась и облегчилась; вы не поверите, но он сделал то же самое, и прямо в рот Кристине, чью голову он зажал у себя между ног, развратник выдавил обильную порцию, одновременно глотая лакомство, которым угощала его я.

— Ваши забавы до крайности непристойны, — заметила Клервиль за мгновение до того, как шумно испражниться на лицо Франсиско.

— Эй, потаскуха, — окликнул ее брат, — кажется, ты сейчас будешь извергаться, я вижу это по твоим мерзостям.

— Клянусь спермой, — зарычала она, — я хочу кататься по полу и вываляться в дерьме, которым все здесь забрызгала эта маленькая стерва.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Олимпия.

— Нет, я просто хочу удовлетворить свои желания, и ничего больше.

Она сделала все, что хотела, и с головы до ног измазанная нечистотами, содрогнулась в неистовом, похожем на припадок, оргазме.

После этого Боргезе приступила к исполнению приговоров.

— Погодите, — сказал капитан, увидев, что Олимпия берет из камина горячую кочергу, чтобы прижать ее к груди Розины, — я должен насладиться этой женщиной, пока вы ее пытаете.

Он совершил акт содомии; Олимпия поставила клеймо.

— Ах ты, лопни мои яйца! — кричал он. — Как приятно сношать человека, который корчится от боли! Несчастен тот, кто прожил всю жизнь и не изведал такого наслаждения! Природа не придумала ничего, что могло бы сравниться с ним.

Обезумевшая от ужаса Эрнелинда, оказавшись в лапах родного отца, который прежде всего прочистил ей задний проход, приняла жуткое наказание, предписанное моей подругой; остальная часть программы была выполнена с такой же точностью и неукоснительностью; все мы испытали оргазм, который, впрочем, не успокоил наши чудовищные страсти.

Карлсон, неистовый и разъяренный, как скандинавский воин — позже он признался мне, что его вдохновила на это моя задница, — устроил настоящую бойню своим детям: он бил, истязал, сношал их без разбору, а мы, трое женщин, хозяек этого страшного бала, ласкали друг друга, наслаждаясь зрелищем, которое напоминало загон для овец, куда ворвался голодный волк.

— Вставай, сука! — эти слова капитана, который в эту минуту содомировал меня и тискал ягодицы Олимпии и Раймонды, были обращены к Розине. — Пришла твоя очередь, мерзкая тварь, теперь ты будешь пытать своих отпрысков. А ты, Карлсон, приставь свой кинжал к сердцу этого ничтожества, и если она посмеет ослушаться, коли ее насмерть.

Розина ахнула и зашлась в рыданиях.

— Держи себя в руках, — посоветовала ей Олимпия, — выражение горя и отчаяния еще больше возбуждает нашу жестокость. Перестань плакать, иначе будет еще хуже.

— Возьми старшую дочь за волосы, — командовал Боршан, — и жди указаний Клервиль, за ней выскажется Боргезе, а слово Жюльетты будет последним.

— Я повелеваю этой жалкой женщине, — сказала моя подруга, — пустить кровь из груди своей дочери.

Розина застыла, будто застигнутая параличом; острие кинжала Карлсона впилось в ее кожу, и она повиновалась.

— Каково ваше желание, Олимпия?

— Пусть она зальет ягодицы дочери расплавленным воском. И снова минутное замешательство и упрямство, снова укол кинжала, и снова повиновалась несчастная Розина.

— Ваше слово, Жюльетта.

— О, я бы хотела, чтобы мать устроила хорошую порку этой девочке, чтобы кровь лилась ручьями.

Вы не представляете себе, с какой неохотой исполнялось мое желание! Вначале удары были совсем слабые и не оставляли даже следов, но кинжал Карлсона сделал свое дело, Розина заработала хлыстом поживее и некоторое время спустя содрала кожу с ягодиц дочери. Еще более жестокие страдания выпали на долю остальных детей. По моему желанию Франсиско содомировал старшую сестру и терзал при этом свою мать; во время этой процедуры Боршан сбросил сперму в мой задний проход.

— Лопни мои глаза, — выругался капитан, извлекая свой орган, все еще твердый и разбухший, — мне надоели детские забавы, не пора ли перейти к делу? Для начала свяжем всех четверых вместе так, чтобы они составили одно целое.

— Хорошо, и что дальше?

— Потом каждый из нас возьмет горячую кочергу и немного поворошит эту кучу падали…

Целый час раздавались истошные вопли, шипела кожа, пахло паленой плотью, затем капитан строго произнес:

— Возьми кинжал, Розина, и всади его в сердце сына, а его пусть поддержит отец.

— Нет, злодей, ни за что! — простонала мать. — Я скорее всажу его в свое сердце… — И она покончила бы с собой, если бы я вовремя не перехватила ее руку.

— Ты подчинишься, гнусная тварь! — взвизгнул Карлсон.

Он схватил запястье жены и сам вонзил лезвие в грудь мальчика. Клервиль, ревнивая Клервиль, жившая только истреблением самцов, увидев, что ее отстранили от истязания юноши, взяла другой нож и нанесла ему раны в тысячу раз более жестокие. Потом Розину разложили на узкой скамье, крепко привязали, и Боршан приказал Эрнелинде вскрыть скальпелем материнский живот. Трясущаяся от страха, сломленная, окровавленная, поддерживаемая только надеждой спасти свою жизнь, подгоняемая Карлсоном, девочка выполнила чудовищный приказ.

— Вот отсюда ты появилась на — свет, — зловеще сказал отец, указывая на зияющую полость, — и сюда же ты сейчас вернешься.

Ее сложили калачиком, перевязали веревками и, едва дышавшую, засунули в чрево, в котором когда-то, давным-давно, она получила жизнь.

— А эту, — кивнул капитан в сторону Кристины, — привяжем к материнской спине. Здорово придумано, не правда ли? — заметил он, когда это было сделано. — Посмотрите, как мало места могут занимать три женщины.

— А Франсиско? — поинтересовалась Клервиль.

— Он твой, — небрежно бросил Боршан. — Отведи его подальше и кончай с ним, как хочешь.

— Пойдем со мной, Жюльетта, — кивнула мне Клервиль, уводя юношу в соседнюю комнату.

Там две обезумевшие от крови вакханки долго истязали несчастного, подвергая самым жестоким и изощренным издевательствам, какие только способно придумать человеческое воображение. Когда мы вернулись в салон, разгоряченные и прекрасные, как никогда, Карлсон и Боршан не удержались и сразу набросились на нас, что вызвало ревнивые протесты Боргезе, которая досадливо заявила, что жертвы еще дышат, поэтому не следует терять драгоценного времени. Поскольку пора было ужинать, все решили продолжить пытки прямо за столом.

— В таком случае, — сказала Олимпия, которой предоставили право выбрать последнюю пытку, тем более, что она не приложила руку к истязанию и умерщвлению Франсиско, — разложим жертвы перед собой на столе. Во-первых, мы полюбуемся состоянием, в каком они уже находятся, а это, смею думать, очень приятно; во-вторых, устроим кровавое пиршество, что достойно увенчает сегодняшнюю оргию.

— Я согласна, — заявила Клервиль, — но перед ужином я хочу совокупиться.

— Но с кем, дорогая? — развела я руками. — Наши рыцари выжаты до последней капли.

— Братец, — обратилась моя ненасытная подруга к капитану, — сделай милость, вызови сюда десяток самых стойких своих солдат, а мы сыграем для них роль шлюх.

Появились солдаты, и мы, не дрогнув перед угрожающе торчавшими перед нами членами, распластались на подушках, разбросанных на полу. Элиза и Раймонда пришли нам на помощь; Сбригани, Боршан и Карлсон принялись содомировать друг друга, и в продолжение четырех долгих часов под сладостные звуки отчаянных стонов наших жертв мы трое яростно совокуплялись почище самых отъявленных потаскух, после чего наши храбрецы удалились, измочаленные и побежденные.

— На что еще годится самец, когда у него больше нет эрекции? — со злобой проговорила Клервиль. — А ну-ка, братец, приведи обратно этих лодырей, и пусть им перережут глотки на наших глазах.

Капитан дал команду, два десятка его телохранителей схватили десятерых недавних наших ублажителей, и пока продолжалась резня, мы — Боргезе, Клервиль и я — продолжали мастурбировать и ласкать друг друга. Потом велели подать нам ужин. Мы восседали, обнаженные, измазанные кровью и спермой, пьяные от похоти, и довели свою дьявольскую жестокость до такой степени, что вместе с пищей поглощали кусочки плоти умирающих женщин, лежавших на столе. Наконец, насытившись по горло убийствами и развратом, мы уснули среди трупов, в лужах вина, дерьма, спермы и остатков человеческого мяса. Я не помню, что было дальше, но, открыв глаза, я увидела, что лежу между двух остывших трупов, уткнувшись носом в задницу Карлсона, а его член все еще покоится, забытый, в задней норке Боргезе. Пошевелившись, я ощутила в своем заду обмякший орган капитана, голова которого покоилась на загаженных ягодицах Раймонды, а Сбригани мирно похрапывал, спрятав голову под мышки Элизы… На столе валялись расчлененные жертвы.

Вот какую картину увидело дневное светило поздним утром следующего дня, и мне показалось, что оно ничуть не оскорблено вчерашними излишествами, напротив, никогда, по-моему, оно не улыбалось так лучезарно со дня творения. Как видите, совершеннейшая неправда, что небо наказывает человеческие пороки, и нелепо думать, будто они его оскорбляют. Нет, друзья мои, оно оказывает благосклонность и негодяям и добронравным людям в одинаковой мере, не разбирая ни тех, ни других.

— Нет, нет, — со страстью говорила я в то утро своим проснувшимся сообщникам, которые умиротворенно и расслабленно слушали меня, — мы никого и ничего не оскорбляем, предаваясь пороку. Может быть, Бога? Но как можно говорить о гневе, если он не существует? Природу? Природе вообще наплевать на наше поведение, — продолжала я, припоминая все постулаты морали и нравственности, на которых была воспитана. — Человек ни в чем не зависит от Природы; он даже не является ее сыном, он всего лишь пена на ее поверхности, отброс ее деятельности. Он подчиняется тому же закону, который управляет минеральной, растительной и животной материей, и когда он занимается воспроизводством в согласии с присущими его породе законами, он ни в коей мере не служит Природе и в еще меньшей степени исполняет ее желания. Разрушение намного выгоднее нашей великой матери, ибо возвращает ей права, которых ее лишила наша способность к размножению. Иными словами, наши злодейства угодны ей, друзья мои, а наши добродетели бросают ей вызов; таким образом, жестокие преступления — вот что отвечает ее самым страстным желаниям, поэтому тот, кто хочет верно служить ей, должен разрушать и крушить все на своем пути, должен уничтожить саму возможность воспроизводства во всех трех упомянутых мною царствах, которое только мешает Природе творить и созидать. Да, Клервиль, я была маленькой неразумной дурочкой, когда мы с тобой расстались, я была тогда слепой поклонницей Природы; но с тех пор я узнала и впитала в себя многое такое, что освободило меня от ее власти и подвинуло к простым законам естественных царств. Я поняла, что надо быть величайшим идиотом, чтобы пренебрегать страстями, которые являются движущими, живительными силами нашего существования; и остаться глухим к их зову так же невозможно, как невозможно родиться заново. Эти страсти настолько неотъемлемы от нас, настолько необходимы для функционирования нашего организма, что от их удовлетворения зависит наша жизнь. Знай, милая моя Клервиль, — при этом я с жаром прижала — ее руку к своей груди, — что я сделалась безропотной рабой своих страстей! Я готова принести им в жертву все, что угодно, какими бы отвратительными они ни были! Если, как гласит предрассудок, существовало бы нечто святое и неприкосновенное, я нашла бы еще большее наслаждение в том, чтобы бросить его под ноги моим страстям; острое предвкушение этого запретного удовольствия стало бы мощным толчком к действию, и рука моя не дрогнула бы перед самым чудовищным преступлением. [97]

Тогда и случилось событие, которое лишний раз показало, подтвердив мои аргументы, что фортуна неизменно и постоянно осыпает милостями великих преступников.

Не успели мы остыть от ночных ужасов, как головорезы Боршана вернулись в замок с богатой добычей в виде шести тяжело груженных повозок с золотом, которое Венецианская республика посылала в дар императору. Этот бесценный груз сопровождала только сотня вооруженных людей, и в горном ущелье, в Тироле, их атаковали двести всадников нашего капитана и после недолгой схватки захватили в плен вместе с повозками.

— Этого богатства мне хватит до конца жизни, — заявил удачливый брат Клервиль. — И обратите внимание, в какой момент выпала нам эта необыкновенная удача. Нам, запятнавшим себя убийством женщин и детей, содомией, проституцией и другими всевозможными преступлениями и непристойностями, небо посылает такие сокровища! Неужели еще можно сомневаться в том, что Природа вознаграждает преступников! После этого я с еще большим рвением буду творить зло, последствия которого настолько благодатны. Прежде чем считать добычу, Карлсон, возьми себе сто тысяч крон — это знак моей благодарности за твое мужество и целеустремленность, которые ты проявил этой ночью, и за то, что предоставил актеров для великолепного спектакля.

Благодарный Карлсон, низко поклонившись, почтительно поцеловал колени своего атамана.

— Я не хочу скрывать от вас, прекрасные дамы, — обратился к нам Боршан, — что влюблен в этого юношу, влюблен страстно, а любовь надо доказывать деньгами. Признаться, сначала я думал, что рано или поздно это наваждение пройдет и чувство мое потускнеет, но все случилось иначе: чем больше я проливал сперму вместе с этим мальчиком, тем сильнее привязывался к нему. Тысячу извинений, милые дамы, десять тысяч извинений, но ни с одной из вас ничего подобного я не испытывал ни разу.

В логове Боршана мы провели еще несколько дней, потом, заметив наше желание уехать, он обратился к нам с такими словами:

— Я собирался вместе с вами побывать в Неаполе и с удовольствием думал об этом, но поскольку намерен в скором времени поставить точку на моей нынешней карьере, я вынужден больше думать о делах, нежели об удовольствиях. Моя сестра поедет с вами; я дам вам восемьсот тысяч франков, этих денег хватит, чтобы несколько месяцев роскошно пожить в этом благородном городе. Вы снимете подходящий дом и будете выдавать себя за трех сестер — кстати, в вашем облике, не говоря уже о ваших принципах, очень много общего. Сбригани, как и прежде, будет заниматься вашими финансовыми делами, пока вы наслаждаетесь греховными соблазнами, которые в изобилии предлагает этот веселый город. Элиза и Раймонда будут вашими камеристками. А я навещу вас, когда будет возможность; пока же развлекайтесь и не забывайте меня в вихре наслаждений.

С тем мы уехали из замка. Не скрою, мне было очень жаль расставаться с Карлсоном: в гостях у Боршана я получала огромное наслаждение от этого симпатичного парня, обладателя превосходного члена, и знала, что будет не так-то просто отвыкнуть от него. Разумеется, мои чувства не имели ничего общего с любовью — я никогда не молилась этому божеству; просто мой ненасытный половой инстинкт требовал утоления, и никто не подходил для этого лучше, чем Карлсон. Кроме того, необходимость скрывать наши отношения от глаза Боршана, очень ревнивого и дорожившего своим лейтенантом, придавала моим удовольствиям неизъяснимую пикантность, так что наше прощание сопровождалось бурными излияниями спермы.

Приехав в Неаполь, мы арендовали великолепный особняк на набережной Кьянджа и, выдав себя за сестер, как советовал капитан, устроились с поистине королевским размахом. Целый месяц мы потратили на то, чтобы тщательно изучить мораль и образ жизни этой наполовину испанской нации, ее правительство, политику, искусство, ее отношения с другими народами Европы. После столь глубоких исследовании, мы сочли себя готовыми выйти в свет. Очень скоро наша слава, как женщин легкого поведения, распространилась по всему городу. Сам король выразил желание познакомиться с нами; что же касается его супруги, эта злобная женщина отнеслась к нам неблагосклонно. Достойная сестрица той шлюхи, что вышла замуж за Людовика VI, эта сварливая принцесса, по примеру остальных членов Австрийского царствующего дома, покорила сердце мужа для того лишь, чтобы властвовать над ним политически: не менее честолюбивая, чем Мария-Антуанетта, она думала не о супруге, а о троне. Фердинанд, недалекий и туповатый, словом, настоящий король, воображал, будто обрел в жене верного друга, между тем как нашел в ее лице шпионку и опасную соперницу, которая, будучи такой же стервой, как и ее сестра, унижала и грабила неаполитанцев, заботясь только о выгоде Габбурского рода.

Вскоре после первого визита в королевский дворец я получила записку от его величества, изложенную приблизительно таким витиеватым слогом:

«В прошлый раз перед Парисом предстали трое: Юнона, Паллада и Венера; Парис сделал свой выбор и предназначил яблоко вам. Приходите за ним завтра в Портичи, я буду один. Ваш отказ разочарует меня жестоко и не сделает вам чести. Итак, я жду вас».

Такое лаконичное и категоричное послание заслуживало столь же прямолинейного ответа, и я ограничилась обещанием быть вовремя. Когда посланец ушел, я поспешила сообщить добрую весть своим сестрицам. Мы с самого начала договорились изгнать малейшую тень подозрения из наших отношений, трезво смотреть на человеческие глупости, смеяться над ними и извлекать из них пользу, поэтому Олимпия и Клервиль посоветовали мне не упускать такого случая. Вырядившись, как самая настоящая богиня, достойная яблока, я вскочила в карету, запряженную шестеркой лошадей, которая за несколько минут домчала меня до ворот королевского замка, известного тем, что он построен на руинах Геракланума. Меня с таинственным видом провели по мрачным апартаментам, и я оказалась в будуаре, где в небрежной позе отдыхал король.

— Конечно, мой выбор вызвал бурю ревности? — поинтересовался этот дурак, говоривший по-французски с ужасным плебейским акцентом.

— Нет, сир, — отвечала я, — мои сестры одобрили ваш выбор, так же, как и я сама, и ничуть не огорчились тем, что не им оказана столь высокая честь.

— Клянусь короной, это очень странный ответ, — и Фердинанд уставился на меня с удивлением.

— Я понимаю, что надо льстить королям, чтобы угодить им, но я вижу в них обычных людей и не говорю им ничего, кроме правды.

— Но если эта правда неприятна?

— Вы полагаете, что короли не достойны слышать ее? Но почему, по какому праву надо оберегать их от голой правды? Потому что им так хочется?

— Просто она пугает их больше, нежели других.

— Ах вот как! В таком случае пусть ведут себя достойно и отбросят свою гордыню, которая заставляет их закабалять людей; тогда любовь к истине придет на смену страху.

— Однако, мадам, подобные речи…

— Они удивляют вас, Фердинанд, я вижу это. Вы, конечно, думали, что, ошалев от счастья, я приползу к вам на четвереньках, что буду пресмыкаться перед вами. Но знайте, я — француженка, и мой пол и моя национальность внушают мне отвращение к таким обычаям. Если я и согласилась на встречу, о которой вы просили, Фердинанд, так потому лишь, что считаю себя более способной, чем кто-либо другой, открыть вам глаза на ваши собственные интересы. Посему забудьте на время о фривольных удовольствиях, которые вы обыкновенно получаете от женщин, и выслушайте меня. Я хорошо знаю вас, еще лучше знаю ваше королевство и могу говорить с вами так, как никогда не осмелится ни один из ваших придворных.

Король потерял дар речи от изумления и весь обратился в слух.

— Друг мой, позвольте мне обойтись без этих ничего не значащих эпитетов и титулов, которые свидетельствуют лишь о пренебрежении к тому, кто их принимает, и о бесстыдной низости того, кто их произносит; итак, друг мой, я очень хорошо изучила вашу нацию и не нашла в ней того духа, который зовется национальным гением. Я думаю, мне удалось обнаружить причину столь удручающего положения. Ваш народ утратил свои корни; постоянные беды, злоключения и сменявшие друг друга иностранные завоеватели сделали его робким, безвольным и равнодушным, приучили к рабству, которое выдавило из него всю энергию и изменило его до неузнаваемости. Эта нация так долго искала освободителя и всякий раз, благодаря невероятной слепоте, находила очередного властителя. Вот великий урок для любого народа, стремящегося разорвать свои цепи: пусть на примере неаполитанцев все увидят, что путь к свободе — не в том, чтобы умолять деспотов, но в том, чтобы сбросить с трона тех, кто на нем восседает. Сколько чужестранных армий, сколько тиранов видели на своей земле неаполитанцы, но сами при этом оставались безвольными и нерешительными. И вот вместо доброго гения неаполитанцев путешественник видит их монарха. Кстати, имейте в виду, Фердинанд, что недостатки, которые я нахожу в вашей нации, относятся в большей мере к вам лично. Скажу еще одну вещь, которая, возможно, удивит вас: я считаю одной из главных причин бедности вашего народа выгодное положение страны и ее богатую природу; будь почва здесь менее плодородная, а климат более суровый, неаполитанцам пришлось бы проявить смекалку и предприимчивость, чтобы ответить на вызов враждебных природных сил. Вот почему эта прекрасная страна населена изнеженными людьми, которые пользуются только географическими выгодами.

Приехав в ваши благодатные края, я вместо королевства увидела вот этот город-болото, которое высасывает здоровье из нации и делает ее бедной. Знаете, что я увидела в вашей столице? Бросающееся в глаза показное великолепие и потрясающую нищету и безделье. С одной стороны, знать, которая живет в королевской роскоши, с другой — граждане, живущие хуже рабов. И повсюду вопиющее неравенство, которое хуже всякой отравы и которое невозможно искоренить, так как сам политический порядок построен на глубокой пропасти между классами. Куда ни кинешь взгляд, видишь людей, владеющих целыми провинциями, и нищих, не имеющих ни акра; между этими полюсами пустота, в результате все люди разобщены. Если бы, по крайней мере, богачи заслуживали уважение, но, увы, они вызывают во мне только жалость; они выставляют себя напоказ, не имея для этого никаких оснований; это — гордецы, гордящиеся своей неотесанностью, это — тираны без всякой культуры, щеголи без всякого вкуса, развратники, не имеющие никакого понятия об утонченности. На мой взгляд, все они напоминают ваш Везувий — множество красот, перед которыми хочется отшатнуться в ужасе. Все их способы выделиться сводятся к тому, чтобы подкармливать монастыри и содержать актрис, лошадей, лакеев и гончих псов.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.