ОТ АВТОРА 10 страница

Вардисахар казалась взволнованной и тяжело дышала.

— Погаси светильник, — проговорила она быстро, — не застали бы нас..

Арсакидзе удивился ее словам. Придвинул ей кресло, усадил.

Вардисахар осмотрелась, остановила взгляд на щите и кольчуге, висевших на стене. Снова попросила юношу:

— Погаси свет!

— Но почему же гасить свет? Нона спит, а кроме нее, ко мне никто не войдет.

Придвинул кресло и сел рядом с ней. Вардисахар в плену стала как будто еще прекраснее. Снова нравилась ему его бывшая цацали. Обняв за шею, поцеловал ее около уха.

Женщина придвинулась. Он обнял ее за талию, притянул к себе, откинул голову и долго целовал сладкие, как сотовый мед, губы.

Арсакидзе расплел ей косы цвета спелых пшеничных колосьев, трижды обмотанные вокруг головы.

— Встань, пересядем на тахту, — попросил юноша.

— Здесь лучше, — заупрямилась она.

Он стал упрашивать ее, но Вардисахар упорно отказывалась. Юноша подхватил ее на руки и насильно положил на тахту.

Женщина встала.

— Лучше посидим, — сказала она. Арсакидзе подсел к ней. Вардисахар увернулась от его объятий.

Юноша обиделся. Она встала, опустилась на колени перед тахтой, склонила голову к Арсакидзе и вдруг, как дитя, заплакала навзрыд.

Юноша не стал расспрашивать о причине ее слез.

«Наверное, взволнована после долгой разлуки, — подумал он. — Ласка и нежность успокоят ее…»

Гостья попросила воды.

Утолила жажду и, развеселившись, принялась тараторить:

— Шорена ездила в Зедазени, вчера только вернулась оттуда. Дома застала Гурандухт. Обнялись, заплакали. Камни возопили бы, глядя на них. Скоро состоится обручение, — заключила она свой рассказ.

Расхваливала Вардисахар Гиршела, владетеля Квелисцихе. Этот человек почему-то не нравился Арсакидзе, ему неприятно было слушать о нем, но он не перебивал женщину.

— Вчера видела его мельком, — продолжала она. — Красив был эристав верхом на коне, ехал он стремя в стремя с царем Георгием. Отборные латники сопровождали их. Георгий сиял лицом, а Гиршел, владетель Квелис-цихе, — осанкой. На царе были латы позолоченные, на эриставе — посеребренные.

Арсакидзе был ревнив.

— Все же, который из них тебе больше понравился; Вардо? Царь Георгий или эристав Гиршел? — спросил он с насмешкой в голосе.

Женщина не поняла насмешки.

— По правде говоря, царь Георгий. Я не люблю верзил…

Арсакидзе вспыхнул, но смолчал. С балкона донесся шорох. Арсакидзе вышел. Собаку заперли на балконе, он выпустил ее и закрыл дверь на задвижку.

Вардисахар собралась уходить.

— Надо спешить, Шорена не ляжет без меня. Я должна ее раздеть.

— Подожди еще немного.

Он усадил ее на тахту и сел рядом. Откинул ей волосы и поцеловал в мочку уха.

Вардисахар снова защебетала:

— Хочу рассказать тебе один секрет. Под клятвой открыла мне его Гурандухт, мать Шорены…

Арсакидзе заинтересовался.

— О чем же тебе говорила Гурандухт? Но женщина вдруг заупрямилась… Арсакидзе стал настаивать.

— Поклянись, что даже Шорене не выдашь секрета. Арсакидзе трижды поклялся.

— Подумай только, — начала таинственно девушка, — твоя молочная сестра вовсе не Шорена.

— А кто же? — прервал ее пораженный Арсакидзе.

— Мзекала, дочь наложницы Колонкелидзе.

— А где Мзекала?

— Она умерла еще в колыбели.

Вардисахар немного помолчала, огляделась кругом и продолжала:

— Ну так вот… Твоя молочная сестра, оказывается, Мзекала.

— Почему же нам говорили, что мы с Шореной молочные брат и сестра?

— Наверное, Гурандухт побоялась пховского обычая заводить цацали. Потому и объявила вас братом и сестрой, — сказала Вардисахар и лукаво улыбнулась. Она без слов спрашивала его взглядом: «Ведь рад, что ты не молочный брат Шорены? »

Арсакидзе был поражен этим известием. Он даже не стал вникать в смысл улыбки своей собеседницы.

— Шорена росла одна в замке эристава. Из дворян не было никого поблизости. Не могла же она дружить с рабами! Выросли вместе, бывали вдвоем, и потому вас объявили молочными братом и сестрой, — сказала Вардисахар и снова испытующе посмотрела на юношу. Но на его лице ничего не могла прочесть, кроме изумления.

Она снова встала, собираясь уходить.

— Мы так долго не виделись, Вардо, отчего же ты торопишься уйти? — сказал он и заглянул ей в глаза. — Может быть, другой тебе приглянулся?

Девушка покраснела.

Это показалось ему подозрительным. Он вспомнил, как странно сверкали ее глаза, когда она говорила о царе Георгии.

Он обнял женщину за шею.

— Погаси светильник, — опять попросила Вардисахар.

— Нет, не погашу, — упрямо ответил юноша. Правой рукой он обнял женщину.

— Не надо, — взмолилась Вардисахар, -отпусти меня сегодня домой, в другое время я тайком уйду от госпожи и приду на всю ночь, если хочешь.

— В другое время? Тогда я другую найду! — Юноша разозлился.

Женщина зарделась. Юноша, не помня ни о чем, схватил ее и уложил на тахту, целовал ее в шею, в уста.

Уста Вардисахар рдели, как кизил, но она продолжала бороться.

Снова перехватил ей руки Арсакидзе, потянулся поцеловать ее, но вдруг отпустил и вскочил.

— Что это у тебя на груди? Девушка покраснела и ничего не ответила.

Юноша различил на груди Вардисахар следы укуса, Взбешенный, он грубо крикнул ей в лицо:

— Распутница, ты все еще продолжаешь блудить! С тебя не довольно, что тебя тискал аланский царь!

— Не оскорбляй меня незаслуженно, — сказала она. — Клянусь тобой, ни с кем не делила я любви к тебе.

— Не клянись мной, блудница! — крикнул юноша, — Ты собой клянись!

— Успокойся, успокойся! -умоляла Вардисахар. — Ты только успокойся, я расскажу тебе подробно обо всем.

— Что ты можешь мне рассказать больше того, что я вижу своими глазами!

Женщина встала, поправила рубашку. Ревнивец сорвал с нее три застежки.

— Где мои жемчуга?

Арсакидзе нашел их и вложил ей в руки.

— Это подарок твоего любовника? Не забудь, возьми с собой. Знаю, как ты жадна на подарки…

— Шорена подарила мне вчера эту рубашку с жемчужными застежками.

Юноша зло улыбнулся.

— Если не веришь словам моим, думай как хочешь, — сказала Вардисахар.

Ее спокойствие взбесило его еще больше.

— Говори сейчас же, чьи это укусы, не то не выйдешь отсюда живой.

Вардисахар бросилась к нему, закрыла ему рукой рот,

— Помолчи, шальной, разбудишь старуху. Имей терпение, расскажу все.

— Кто бы ни пришел ко мне, всем буду говорить, что ты распутница и лгунья!

Вардисахар оправила платье. Села в кресло, скрестив руки, и рассказала обо всем приключившемся с нею три дня тому назад.

— Царский скороход приходил во дворец Хурси. Это он поступил так со мною.

— Лучше бы убил тебя этот скороход! Женщина сидела и горестно плакала.

— Если ты не распутная, как же ты впустила в дом чужого человека? — спрашивал ее Арсакидзе.

— Подумай сам, как могла я, пленница, не впустить в дом царского скорохода? Да я не была одна — прислужница Мелания была дома…

— Если ты не врешь, скажи, как звали царского скорохода?

Она задумалась, подняла голову, взглянула в глаза юноше и в раздумье произнесла:

— Глахуна Авшанидзе.

«Так вот почему ты хвалила царя Георгия! » — хотел было сказать Константин, но прикусил язык.

«Еще хуже — значит, это был сам царь Георгий, а он уж, конечно, не ограничился укусом».

Арсакидзе окончательно решил, что цацали, изменила ему.

— Вставай и уходи сейчас же отсюда, и чтобы глаза мои не видели тебя больше…

Женщина зарыдала, упала к его ногам, целовала колени.

— Не гони меня, я ни в чем не повинна.

— Если ты не уйдешь, я сам уйду! — грубо крикнул Константин.

Женщина встала, вытерла слезы, накинула покрывало на голову.

— Я уйду, но знай, я буду мстить тебе!

Она ушла, и когда Арсакидзе поглядел ей вслед, то заметил, что плечи Вардисахар продолжали вздрагивать.

XXIX

Арсакидзе не спал эту ночь. Лаяли собаки под липами, какой-то шум послышался во дворе. Арсакидзе встал.

Опоясался мечом и вышел во двор. Там никого не оказалось. Собаки окружили его, виляли хвостами, трогали лапами, ласкали нового хозяина.

В саду спали цветы и пчелы.

Странное жужжание доносилось с пасеки, словно пели во сне эти всеми любимые насекомые. Мужественно боролся фазан с темнотой в долине Цицамури. Белые, совсем белые облака мелькали в горах, а горы были так легки, что казалось, вот-вот снимутся они с земли и растают в эфире. Под ними лежала долина Арагвы, похожая издали на море, дремлющее в заливе у Лазистана.

Стоял Арсакидзе и вспоминал море и свое детство. Вернулся в дом. Снял меч.

Но не спалось ему. Вардисахар его встревожила. Это измена. Но она не была для него неожиданной. Более неожиданным оказалось другое: Шорена— не молочная сестра. Молочная сестра-Мзекала…

Теперь вспоминает Арсакидзе: мать часто произносила это имя, раз даже заставила попа отслужить панихиду за упокой души Мзекалы…

Он лежал, вытянувшись на тахте, в темной комнате. Мысли снова возвращались к Шорене.

И так же как на исходе июня, когда в пасеке появляется новая матка, роем подымаются пчелы и преследуют улетающую от них царицу, так в этот миг поднялись мысли его и полетели за Шореной.

Вардисахар сказала правду. Он вспоминает подробно обо всем. После смерти Мзекалы семья Арсакидзе уехала в Лазистан. Пять лет про жили они там, затем жили в Константинополе и лишь после этого возвратились в Пхови.

Как вчерашний день, помнит Арсакидзе свою встречу с Шореной. Она была девочкой тоненькой, как стебелек русые локоны падали на щеки. Она прыгала, насвистывала, резвилась, как мальчишка, и скакала на неоседланной лошади.

Арсакидзе решил как можно скорее повидать дочь Колонкелидзе. Раз Гурандухт приехала в Мцхету-увидеть Шорену будет нетрудно. Так же как и в Пхови, он пойдет без приглашения в семью Колонкелидзе — просто, как приходит молочный брат в дом молочной сестры. Но вспомнил, что на этой неделе он очень занят и трудно будет найти время для этого,.

А что, если он встретится с ней наедине? Как быть? Нельзя же ему заниматься допросом. Кроме того, он ведь поклялся Вардисахар. Пусть даже она оказалась обманщицей. Но должен же он узнать как-нибудь, знает ли обо всем этом и Шорена.

Произошло нечто странное: в один миг изменился в его глазах облик Шорены. Вспомнил он ночь в Самтавро после вечерни. Промаячила черная ряса царского духовника. Закрывшись покрывалом, опустив голову, шла Шорена среди своих прислужниц. Она избегала взглядов толпы. Лицо, плечи, весь облик ее обволакивало какое-то бледное облако печали. Без стеснения разглядывали ее прохожие, а она шла, опустив голову, кроткая, правдивая сердцем. Гордо несла бремя, возложенное на нее судьбой.

Арсакидзе подумал об этом, и перед его глазами предстало двойное видение. Вардисахар шла рядом с Шореной. Хохотунья, трещотка, вся розовая, чувственная и влюбленная в жизнь, всегда жаждущая богатства и недовольная своей судьбой. Только для страсти, для ложа создана была она. Вот ее облик: она теряла возлюбленного и тут же сокрушалась о трех жемчужинах.

Арсакидзе вспомнил теперь и то, как Вардисахар заигрывала с кветарским эриставом… Сладострастен и похотлив был Колонкелидзе. Он не щадил ни служанок, ни птичниц, ни хлебниц — баб, от которых всегда пахло кислым хлебом, хинкали и птичником. Всю жизнь бедная Гурандухт мучилась, пристраивая его незаконнорожденных детей, Арсакидзе сам видел, как однажды эристав прижал Вардисахар к стене в прачечной… Как кобылица, прыгала и хохотала Вардисахар… Когда Шорена и Вардисахар встретились в воображении Арсакидзе, наложница аланского царя померкла в тени дочери Колонкелидзе. Чиста была Шорена, как крылья херувима, и печальна, как ангел скорби в Кинцвиси. У нее глубокий, грудной голос, как звон серебряных колокольчиков, что висят на древках знамен хевисбери. В ней мягкость и теплота горностая. Арсакидзе повернулся к стене, закрыл глаза и попытался уснуть. На другой день он должен был рано уйти из дому.

Издали слышался перезвон бубенцов, свист плети погонщика рассекал ночную тьму. Доносился непрерывный шум Арагвы. Защебетала какая-то птичка, но то был не соловей. Птичка насвистывала долго. Арсакидзе показалось, что она зовет в темноте свою возлюбленную.

Где— то залаяли собаки, и вновь спустилась тишина.

Нона стала сзывать кур. Трепетный свет проник в окна, и сон стал прясть узоры на дремлющих веках Арсакидзе…

Снилось ему: в спокойный осенний день идет он по хлебному полю. По колено спелые колосья, вокруг распустились маки, там и сям рдеют калина и боярышник. В поле стоит дуб, высокий, с густыми ветвями. На ветках дуба сидят дикие голуби. Они сладко воркуют…

Ручейки сбегают с холмов. Потрескавшаяся от зноя земля жадно вбирает влагу. Над ручейками высятся пугала, сделанные для устрашения медведей. Они мотают головами, как уставшие верблюды, вода льется в чан, расположенный на конце столба, столб запрокидывается, вода выливается, и пугало грохается о доску. Снова выпрямляется столб, снова наполняется чан, снова выливается вода, и по полям разносится грохот, производимый ударом пугала.

Пугало было не одно, они стояли по всему полю, и все ущелье было полно непрерывным грохотом.

Но удивительнее всего было то, что, несмотря на множество пугал, медведи смело расхаживали по хлебным полям. Кувыркались, ревели и мяли посев.

Идет Арсакидзе по ниве и видит, как Шорена подходит с другой стороны к ручейку. Девушка бойко перескочила ручей, как это она делала в Пхови, во время охоты. Идет, рассекает море колосьев, одежда на ней белоснежная и шейдиши василькового цвета. Склоняются перед ней пшеничные колосья, нежно изгибаются маки. Вот с ветвей дуба стремительно слетели дикие голуби, уселись на плечи Шорены и заворковали. Увидев Шорену, два медведя заревели. Один из них цвета спелых каштанов, другой — цвета осеннего папоротника. Поднялись на лапы, зашагали по-человечьи, с ревом направились к девушке. Арсакидзе пересекает хлебное поле — хочет зарубить медведей мечом, спасти от опасности друга сердца, Дернул меч Арсакидзе, но кто-то словно заколдовал ножны.

Заторопился, но колосья вяжут ноги, колени отяжелели, словно он увязает в смоляном море.

Медведи рычаг, топчут лапами золотистые колосья и красные маки, вот-вот доберутся они до Шорены и растерзают ее.

— Харай! …— кричит Арсакидзе, но даже голос не подчиняется ему.

— Харай! …— вопит Арсакидзе и рассекает ниву — не ниву, а смоляное море. Колосья путаются в полах чохи.

Медведи легли у ног Шорены. Не рычат больше, не топчут лапами нивы. Шорена наступила ногой на голову одного из них.

Виноградные листья, шитые золотом, засверкали на шейдишах Шорены. Наклонилась она к медведям и стала их ласкать.

Издали смотрит остолбеневший Арсакидзе, как его нежная подруга ласкает зверей.

Дикие голуби сидят на плечах Шорены, поют сладчайшие песни, красные маки нежно изгибают стебли, гнутся золотые колосья, преклоняются пред непорочной невестой. Медведи лежат у ног ее и смотрят на нее возбужденными от страсти глазами…

И как раз в это время Нона разбудила Арсакидзе.

Уже наступал бледный рассвет.

— Вставай, сударь, скорпионы просверлили каменную стену, — сказала она.

XXX

Страх был чужд Арсакидзе.

— Какие скорпионы! Дай поспать.

— Если не веришь, сударь, вот покажу тебе, -проговорила Нона и показала двух скорпионов, нанизанных на палочку.

Арсакидзе был поражен.

— Одного я убила сегодня утром у себя в комнате, а другого — у твоего изголовья.

Арсакидзе встал.

Зажгли светильники, обкурили комнату серой. Обыскали стены большой залы, гостиную, комнату для служанок, обшарили все выбоины, дырки, но нигде не нашли ни одного скорпиона.

Нона взяла светильник, пошла обыскивать подвал. Здесь все было покрыто густой паутиной. Затхлый смрад стоял в подвале. Заржавевшие латы и шлемы, брони для людей и коней, ноговицы, наколенники, наручники, налокотники, нагрудники и оплечья, пики, копья, точило для оружия и разные стрелы, рога турьи и оленьи, топоры и бердыши, секиры и ржавые мечи висели по стенам.

Летучие мыши заполняли подвал. Висели вниз головами. Они запищали, закружились под потолком, забились об углы и стены, плюхались вниз, жалко трепыхались в пыли.

В одном углу стоял большой иранский шкаф с перламутровой инкрустацией. В нем были свалены пергаментные свитки, иконы, старинные запястья, азарпеши и пиалы.

Арсакидзе заинтересовался старинными вещами. Он забыл о скорпионах, подошел к шкафу и стал рыться в этой рухляди. Брал в руки каждую вещь, счищал пыль, рассматривал, искал даты и надписи на них. Среди пиал он обнаружил один странный предмет, покрытый, плесенью. Счистил затвердевший на нем воск. Оказалось, что это круглое медное тавро с вырезан-ной на нем головой лисицы.

Он поднес, тавро к свету, на нем не было никаких дат.

— Что же это такое, Нона? — спросил он служанку.

Нона молчала. С волнением глядела она на своего господина, прикрыв рот рукой. Арсакидзе не отставал.

— Не принято покойника поминать лихом, — промолвила Нона.

Арсакидзе умолял ее рассказать, что означает это тавро с лисьей головой.

Женское сердце не могло дольше хранить тайны.

— Это произошло в год чумы. Меня только что привезли в этот дом из Абхазии. В четверг, третьего февраля, было землетрясение. Гартискарская крепость трижды рушилась в том году. В Уплисцихе обвалились царские палаты. Царь Георгий был на войне, не помню, с кем он тогда воевал — с сарацинами или с греками. Спустя три недели началась чума. В мужском монастыре тогда многие погибли от чумы. Умер мцхетский архиепископ Иоанн. Проклятая чума перекинулась в крепостной гарнизон. В крепостях Арагвискари и Мухнари за один месяц умерло около тысячи воинов. Монахи предсказывали народу второе пришествие. Столпник Антимоз стал прорицать. Он возвестил народу, что в Мцхете находятся еретики и святотатцы и потому разгневался господь на Грузию. Мелхиседеку донесли на Хурси Абулели и управителя его дворца, Рати. Хурси поймать не могли — он скрылся у горцев. Толпа, вооруженная дубинами, ворвалась в дом Рати. Этот несчастный спрятался в башне. Как раз тогда и сорвали с нее крышу. Потом подожгли башню. Еле выволокли его оттуда. Хотели побить камнями, но Мелхиседек его помиловал. Пришел царский духовник Амбросий. Он предложил заклеймить позорным тавром добычу сатаны. Несчастного втащили в этот подвал. Раскалили тавро с мордой лисицы и наложили на моего хозяина, как на еретика и сотрапезника сатаны.

— А ты как думаешь, Нона, был повинен Рати в ереси? — спросил Арсакидзе.

— Я женщина темная и сказать об этом ничего не могу, не моего это ума дело. А вот насчет черта скажу прямо, что десять лет я служила своему господину, но черта в этом доме ни разу не видела,

Арсакидзе замолчал. Снова взял в руки тавро с лисьей мордой и стал еще внимательнее его рассматривать. Нона обкурила серой все углы. Во время завтрака Нона снова заговорила о скорпионах. — Сына Рати — бедного Ваче— в этом подвале искусали скорпионы. Издавна проклятие довлеет над семьей Рати: в каждом поколении кто-нибудь подвергается укусам скорпиона.

Арсакидзе в душе улыбался, но дослушал все до конца.

— Сын Рати вернулся с охоты и спустился в подвал, искал чего-то, шарил в темноте рукой, и скорпион впился ему в руку. И случилось это в день дракона, — грустно добавила Нона, — Царь Георгий благоволит к тебе, сударь, попроси его отвести тебе другой дом. Если возьмешь меня с собой, скажу тебе спасибо, а нет — то все же пусть животворящий крест будет твоим покровителем. А я все равно обреченная. Дом этот до тебя предлагали многим, но никто не захотел жить в этом проклятом доме. Ты у матери единственный сын. Жалею я тебя, сударь!

— Ах, Нона, друг мой, прорицатель предсказывал мне смерть от меча, так что жало скорпиона меня не страшит.

Он встал и собрался уходить. Нона попросила его не ходить сегодня на работу — она видела дурной сон.

— Но зато я видел хороший сон, — ответил он с улыбкой.

Выходя из дому, он все же перекрестился.

Туман лег на фруктовый сад. Как орнаменты, нарисованные углем, выступали ветки и сучья деревьев. Листья утеряли зеленую окраску, трава как бы выцвела. Капли росы дрожали на нежных ресницах цветов. Сумрак покрывал горы.

Туман двинулся с недосягаемых для взоров утесов Кавказского хребта, миновал громадные теснины и расселины и, пройдя по Арагвскому ущелью, заполнил весь мир мглою.

Арсакидзе вышел на большую дорогу. Слышался перезвон бубенцов. В тумане двигались верблюды. Как причудливые тени, мелькали прохожие. Туман скрывал дворцы царя и католикоса, окружающие их ограды, крепости, башни, каменные стены, караван-сараи.

И один лишь Светицховели гордо возвышался над туманом. Туман не мог затушевать его изумительной стройности, и в те минуты, когда здания и деревья, люди и животные, цветы и листья теряли красоту и радость, храм этот казался еще более величественным. Мелкие недочеты скрадывались в тумане, и, глядя на храм издали, можно было подумать, что он уже закончен.

«Когда дождь смоет все краски и ветер унесет все звуки, тогда Светицховели станет еще величественней! Он останется, плод работы мастера, строителей, всего народа.

В чем же долг мастера, как не в том, чтобы претворить мечты народа в вечность? Что должен делать мастер в этом мире, как не бороться с туманом быстротечности? »

Туман, перевалив через горы Зедазени и Армази, полз к Ташири и Ташискари.

У главных ворот храма Арсакидзе ждало неприятное известие: во время кладки каменных плит на куполе укладчик Караисдзе поскользнулся и свалился вниз. Перед царским зодчим предстало страшное зрелище: мозг и волосы погибшего смешались в кашу.

По приказу Арсакидзе изувеченный труп перенесли в храм.

Когда Арсакидзе выходил из храма, его окружили самцхийские рабы. Они жаловались на плохую пищу: нет сил больше работать!

Сотник сообщил, что вчера ночью сбежали тридцать рабов.

«Пойду поговорю с главным поставщиком, — может быть, он улучшит питание рабов», — подумал Арсакидзе.

У ворот храма его встретил каменщик с перевязанной щекой.

— Вчера вечером лазы избили нас, греков-каменщиков, — пробормотал он.

Арсакидзе вызвал каменотеса Бодокию. Бодокия был правдивым человеком.

Он подтвердил, что лазы действительно избили греков, и добавил, что повинны во всем лазы. Молодой раб Цатая отнял чечевичную похлебку у грека. Грек возмутился. Цатая ударил его и повалил. Греки прибежали на помощь своему соотечественнику, лазы бросились выручать Цатаю и жестоко избили греков.

Арсакидзе строго отчитал лазов и вышел из ограды храма. Солнце уже выглянуло из-за гор. Оно было как яичный желток. Туман медленно таял, но воздух был еще мутный, как Арагва во время весеннего половодья. На горизонте показались зубчатые башни крепости, купола и кровли дворцов и караван-сараев. Сначала они были обведены темными линиями, как углем, но спустя некоторое время их очертания растаяли в прозрачном небе.

Мучной цвет боролся на небосводе с фиолетовым, мареновая краска облила курчавые, как ягнята, облака. Вспыхнула зелень листвы, и защебетали птички.

До полудня ждал Арсакидзе главного поставщика. Наконец ему сказали, что поставщик еще не приехал из Уплисцихе, и попросили зайти попозже.

После бессонной ночи у юноши разболелась голова. Он решил пройтись по саду, проветриться. Соловьи заливались в зелени алычи.

Накануне ночью фруктовые деревья начали ронять цветы. Ветви, набухшие соками земли, тянулись к солнцу. Опавшие цветочные лепестки тихо порхали в воздухе и нежными узорами расписывали землю.

«Взгляну на оленей Колонкелидзе», — подумал Арсакидзе и направился по тропинке, ведущей к загону.

У входа в загон он встретил трех придворных дам. Они были ему незнакомы.

— Мы сопровождаем дочь эристава, — сказала одна из них, веснушчатая.

Арсакидзе увидел Шорену. Она ласкала Небиеру, целовала ее в глаза. Как завороженная, стояла олениха и ласково глядела на свою воспитательницу.

Человек и животное без слов понимали друг друга. Ноздри раздулись у Небиеры, она затопала гишеро-выми копытами. Шорена обернулась лишь тогда, когда олениха насторожилась при виде чужого. Как мак, зарделись ланиты девушки. В глазах блеснула морская синева.

— Ута! — вскрикнула она, просияв. В этом детском, ласковом прозвище сливались ласки матери, скорбь о погибшем отце, шелест родного моря у берегов Лазистана, беззаботные годы юности, проведенные в Пхови.

В этом слове ему почудились счастливые минуты их первой встречи, когда они не знали еще, что такое мужчина и женщина.

А теперь? Теперь же это был не голос сестры, это был зов любимой. Арсакидзе бросился к ней, но не посмел ее обнять. Он лишь с пылающим лицом поцеловал ей обе руки. Шорена поцеловала юношу в правую щеку.

Сразу же заметила рябинки на лице, следы оспы.

— Что с тобой, Ута? — спросила она тревожно. Арсакидзе уже забыл об оспе. Он подумал, что ее

удивляет его сдержанность.

— О чем ты спрашиваешь, Шорена?

— Что с твоим лицом, Ута? — спросила она тревожно.

— Я болел оспой в Мцхете.

— Кто же смотрел за тобой, бедный ты мой?

— Лежал в предместье один, в шалаше, одна монахиня из милосердия ухаживала за мной!

Арсакидзе оглядел Шорену.

На дочери эристава была алмазная шапочка, кунья шубка с жемчужными застежками, шейдиши цвета фазаньей шейки с золотым шитьем.

Вдруг он вспомнил сон предыдущей ночи. Маки и колосья склонялись перед ней. Цвета спелых колосьев были волосы у Шорены, в глазах переливалась синева Лази-станского моря.

Арсакидзе удивился: как скоро сбылся сон.

Нежная была она сегодня утром, как крылья херувима, голос звенел, как серебряные колокольчики, подвешенные к знаменам хевисбери!

Когда вышли из загона, он заметил удивление в глазах сопровождавших ее дам.

Видимо, их удивило, что дочь эристава так тепло приветствовала какого-то пховца, в простой чохе, вымазанной известью. Арсакидзе спросил, кто эти дамы, — Когда я шла проведать Небиеру, царица приказала придворным дамам сопровождать меня. Я их не знаю…

Улыбка упоения блуждала на лице Арсакидзе.

В росной зелени весело щебетали птицы, приветствуя солнце, благополучно выплывшее из моря тумана. Арсакидзе вспомнил, что Фарсман Перс предсказал на этот день затмение солнца. Предсказание звездочета не оправдалось.

Арсакидзе шел рядом с Шореной. Сладостно было ее дыхание, нежным был ее голос и непорочным весь ее облик, более желанный, чем весенний аромат земли. Она поминутно произносила ласкательное имя Арсакидзе. По-старому болтала с Утой, как с побратимом, как с молочным братом. Лишь одно поразило Арсакидзе: ни словом не обмолвилась она о своем обручении, не упомянула Гиршела, владетеля Квелисцихе.

Почему— то вспомнила про Вардисахар.

— Ты знаешь, на будущей неделе выдаем ее замуж. Арсакидзе поймал испытующий взгляд девушки.

«Знаю обо всем, что произошло между вами когда-то», — вот что вычитал он в ее взгляде. Арсакидзе спросил равнодушно:

— За кого же вы выдаете замуж Вардисахар?

— По приказу царя Георгия выдаем за Фарсмана Перса.

Немного помолчав, дочь эристава добавила:

— Только сегодня утром удалось маме уговорить ее. До сих пор открещивалась, угрожала, что пострижется в монахини или бросится в Арагву.

Константин проводил дочь Колонкелидзе до царского дворца.

— Проведай нас во дворце Хурси, Ута! — сказала Шорена, прощаясь.

Он шел по каштановой аллее. Каждую минуту вставала перед его глазами Шорена. Ее голос, ее дыхание еще оставались в сознании Арсакидзе.

Казалось, она идет рядом с ним, зовет его лазским именем. Вспоминает он свое детство, нежнейшую мать, высокое пховское небо и чистое море Лазистана. Снова слышится издали голос Шорены, снова перед его взором морская синева ее глаз. Непорочен был ее взгляд, сладок, как небесный звон, ее голос.

Да, Шорена достойна того, чтобы полевые маки поклонялись ей, чтобы золотые колосья склоняли головы перед ней и лютые звери ластились у ног самой благостной из дев.

И она вовсе не его молочная сестра. Словно заново родилась эта девушка для него в это прекрасное весеннее утро.

Арсакидзе удивился одному: Вардисахар… за Фарсмана Перса? …

Еще этой весной Фарсмана вызывал верховный судья по какому-то страшному обвинению. И вдруг вопрос о его женитьбе решают вазиры, словно он какой-нибудь знатный эристав. Весь двор занят его свадьбой…

Вероятно, солгала Вардисахар о своем приключении с Глахуной Авшанидзе. Разве во дворце не стало больше придворных дам, что Георгий набросился на бывшую наложницу аланского царя? А может быть, укусил ее Фарсман? Но ведь у старика Фарсмана нет зубов, чтобы укусить так сильно! Однако откуда Вардисахар знает прозвище царя Георгия — «Глахуна Авшанидзе»?

В эту минуту он возненавидел эту женщину. Пожалел о сладких ночах, проведенных с нею под пховским небом, пожалел о первой своей страсти, обращенной к этой бесстыдной блуднице…

(XXXI)

Главный поставщик оказался угрюмым человеком. Он грубо встретил юного зодчего. Лениво пялил он глаза цвета волчьих бобов. Сидел в огромном кресле и морщил беззубый рот. Подозрительно поглядывал на Арсакидзе из-под мохнатых седых бровей. Дышал тяжело, как загнанная лошадь, молча слушал Арсакидзе. Когда лаз окончил доклад, старик поднял голову, рукой подпер щеку и нехотя спросил его: — Значит, лазы и греки подрались из-за чечевичной похлебки?

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒