От доктора Катрины Оверней, клиника Арман-Брюсстер, доктору Сильвену Леглю, директору клиники Арман-Брюссьер 16 ноября 1999 г. Клиническое заключение 6 страница

Сара Берг, урожденная Вейс, родилась 22 июля 1944 г. Родители депортированы и погибли в Дахау, дата неизвестна Вышла замуж за Йонаса Берга 04 декабря 1964 г. Рождение сына Франца 13 августа 1974 г. 1982 г. — диагностирован маниакально-депрессивный психоз (3-я форма: тревожное расстройство) — больница Луи Пастера 1985 г. — госпитализация в клинике Парк (доктор Жан-Поль Рудье) 1987–1988 гг. — госпитализация в клинике Розье (доктор Катрина Оверней) 1989 г. — госпитализация в клинике Арман-Брюссьер (доктор Катрина Оверней) 4 июня 1989 г. — после беседы с доктором Оверней Сара Берг надела свое свадебное платье и выбросилась из окна шестого этажа. Скончалась на месте. Каким твердокаменным ты ни будь, ожидание выматывает кого угодно. Вот уже три полных дня, как Софи исчезла… Оверней вернулся около 16: 30. Бросил взгляд на газонокосилку и с безнадежным видом забрал конверт, который положил перед отъездом. Именно в этот момент зазвонил телефон Франца. Сначала в трубке повисло долгое молчание. Он сказал: «Марианна? » — и услышал что-то вроде всхлипа. Повторил: — Марианна, это ты? На этот раз никаких сомнений. Сквозь рыдания она говорит: — Франц… где ты? Приходи скорей. — Потом начинает повторять как заведенная: «Где ты? », словно и не ждет никакого ответа. — Я здесь, — попытался вставить Франц. Потом: — Я вернулась… — произнесла она глухим, бессильным голосом. — Я дома. — Оставайся там… Не волнуйся, я здесь, я очень быстро приеду. — Франц… Умоляю тебя, приезжай скорей… — Я буду дома… самое большее через два часа. Мой телефон все время включен. Я здесь, Марианна, ты не должна больше бояться. Если вдруг испугаешься, позвони мне, хорошо? — И поскольку она не отвечает, он повторяет: — Хорошо? Еще одна пауза, и ее голос: — Приезжай скорее… И она снова начинает плакать.
Он захлопнул крышку мобильника. Испытал невероятное облегчение. Три дня она не принимала своих лекарств, но по голосу он чувствует, что она ослабела и на грани срыва. К счастью, бегство не вернуло ей сил, и все его достижения не пропали втуне. Но нельзя ослаблять внимание. Узнать, где она была. Франц уже у забора. Перелезает и бросается бежать. Вернуться домой как можно быстрее. Ни в чем нельзя быть уверенным. А если она снова уйдет? Звонить ей каждые четверть часа, пока он не доберется до дома. Его еще грызет смутное беспокойство, но прежде всего он испытывает облегчение.
Франц бежит к машине, и тут его прорывает. Когда машина трогается с места, он плачет, как ребенок. Софи и Франц

Когда он открыл дверь, Софи сидела за кухонным столом. Впечатление, что она сидит там уже века, не двигаясь с места. На столе нет ничего, кроме переполненной пепельницы; ладони ее, сложенные в молитвенном жесте, бессильно лежат на клеенке. На ней незнакомая ему одежда, вся измятая; вещи не подходят друг к другу и как будто куплены на барахолке. Волосы грязные, глаза красные. Она чудовищно худа. Медленно поворачивается к нему, словно это движение требует от нее немыслимых усилий. Он подходит. Она хочет подняться, но не может. Тогда она просто склоняет голову набок и говорит: — Франц. Он прижимает ее к себе. От нее сильно пахнет сигаретами. Он спрашивает: — Ты хоть ела? Не отрываясь от него, она отрицательно качает головой. Он поклялся себе, что не будет ни о чем сейчас спрашивать, но не может удержаться: — Где ты была? Софи трясет головой и с потерянным видом отстраняется. — Не знаю, — выдавливает она. — Я ехала автостопом… — С тобой хоть ничего не случилось? Она знаком показывает, что нет. Франц долго сидел рядом, прижимая ее к себе. Она перестала плакать, свернувшись в его руках, как маленький испуганный зверек. Обмякла, но оставалась невероятно легкой. Она так похудела… Конечно, его по-прежнему тревожил вопрос, где она была и что делала все это время. Рано или поздно она скажет, в жизни Софи для него нет секретов. Но в эти мгновения тишины, окутавшей их встречу, он осознает главное: как сильно он испугался. Получив наследство отца, Франц был убежден, что сумеет полностью посвятить себя доктору Катрине Оверней, поэтому известие о ее смерти несколькими месяцами раньше он воспринял как предательство. Жизнь оказалась вероломной. Но сегодня словно волна омывает все его существо: то же облегчение, которое он испытал, узнав о существовании Софи и решив, что она заменит доктора Оверней. Что она умрет вместо нее. И это сокровище он едва не потерял в последние три дня. Он крепче прижимает ее к себе и ощущает невероятное блаженство. Чуть наклоняет голову и вдыхает запах ее волос. Она немного отстраняется, смотрит на него. Набухшие веки, испачканное лицо. Но она красива. Неоспоримо. Он наклоняется, и внезапно голая истина предстает перед ним во всей своей очевидности: он любит ее. Поражает его не это, он любит ее уже давно. Нет, его взволновало до глубины души другое: благодаря его заботам, благодаря тому, что он изменил ее, вел за собой, направлял, вылепил заново, у Софи совершенно то же лицо, что у Сары. К концу жизни у Сары тоже были впалые щеки, серые губы, пустые глаза, выпирающие ключицы, прозрачная худоба. Как и Софи сегодня, Сара смотрела на него с любовью, как если бы он был единственным спасением от всех несчастий мира, единственной надеждой обрести однажды подобие покоя. Это сходство двух женщин потрясает его. Софи совершенна. Софи — средство изгнания бесов, она умрет чудесным образом. Франц будет горько оплакивать ее. Ему будет так ее не хватать. Так не хватать. Ему будет так грустно выздороветь без нее… Софи еще может смотреть на Франца сквозь тонкую завесу слез, но она знает, что слезные железы спасают ненадолго. Трудно понять, что происходит в нем. Значит, оставаться вот такой, неподвижной, покорной… Ждать. Он обеими руками обнимает ее за плечи. Прижимает ее к себе, и в этот момент она чувствует, как что-то в нем надламывается, тает, слабеет, но не может понять, что именно. Он сжимает ее, и ей становится страшно, потому что взгляд его приобретает пугающую неподвижность. Какие-то мысли явно проносятся в его голове. Она не сводит с него глаз, словно хочет приковать к месту. Сглатывает и говорит: «Франц…» Тянется к нему губами, и он немедленно завладевает ими. Это медленный, напряженный, немного задумчивый поцелуй, но его рот источает нечто ненасытное и хищное. Власть. Неизбежность. А внизу его живота она ощущает что-то твердое. Софи сосредоточивается. Она хотела бы оценить ситуацию вне зависимости от собственного страха, но это не в ее силах. Она чувствует, что ее схватили и держат. Он физически силен. Она боится умереть. Тогда она приникает к нему, прижимается тазом к его животу, ощущает, как твердеет его член, и это ее ободряет. Она касается его лица щекой и смотрит в пол. Теперь она может дышать. Расслабляет все мускулы, один за другим, от головы до пят, и ее тело медленно обмякает в объятиях Франца. Он поднимает ее на руки, несет в комнату и укладывает. Она могла бы так заснуть. Слышит, как он отходит, направляясь в кухню, на мгновение приоткрывает глаза и тут же смыкает их снова. Характерный звук ложечки о край стакана. И снова он склоняется над ней. Говорит: «А теперь тебе надо немного поспать, чтобы хорошенько отдохнуть. Сейчас главное, чтобы ты отдохнула». Поддерживает ее голову, и она медленно глотает жидкость. Чтобы скрыть вкус, он всегда добавляет много сахара. Потом он опять уходит на кухню. Одним рывком она поворачивается набок, отдергивает простыню, засовывает два пальца глубоко в горло. Желудок сводит судорогой, и она выплескивает из себя жидкость; потом накидывает простыню обратно и вытягивается в кровати. Он уже здесь. Кладет руку ей на лоб. «Спи спокойно», — говорит он на одном дыхании. Касается губами ее сухого рта. Ее прекрасное лицо приводит его в восхищение. Теперь он любит ее. Это лицо принадлежит ему. И он заранее боится того мгновения, когда она его покинет… — Жандармы приходили… Об этом Софи не подумала. Жандармы. Ее взгляд мгновенно выдает, в какой она тревоге. Франц знает, насколько настоящая Софи может бояться жандармов. Сыграть следует тонко. — А что делать, — добавляет он. — Больница была обязана их предупредить. Вот они и пришли… Несколько секунд он смакует панику Софи, потом обнимает ее. — Я обо всем позабочусь, не беспокойся. Я не хотел, чтобы тебя разыскивали. Я же знал, что ты вернешься. На протяжении всех этих месяцев она умудрилась ни разу не пересекаться с полицией. И вот влипла. Софи делает глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями. Придется Францу как-то ее выручать. Их интересы совпадают. Сыграть следует тонко. — Тебе нужно будет подписать бумаги. Подтвердить, что ты вернулась… Я сказал им, что ты была в Безансоне. У подруги. Лучше покончить с этим прямо сейчас. Софи качает головой. Это означает «нет». Франц еще крепче прижимает ее к себе. Вестибюль жандармерии увешан полинявшими плакатами с изображениями увеличенных удостоверений, советами по соблюдению мер предосторожности и номерами телефонов на все случаи жизни. Жандарм Жондрет смотрит на Софи с добродушной безмятежностью. Хотелось бы ему иметь такую жену. Беспомощную. С ней мужчина должен ощущать собственную значимость. Его взгляд переходит с Софи на Франца. Он принимается барабанить по столу. Толстые пальцы застывают на каком-то документе. — Итак, мы сбегаем из клиники… Очевидно, таково его представление о дипломатичном подходе. Перед ним женщина, которая пыталась умереть, а он не придумал ничего лучшего. Инстинктивно Софи понимает, что нужно подыграть ему, поддержав образ самца как носителя силы. Она опускает глаза. Франц обнимает ее за плечи. Прекрасная пара. — Вы были в… — Бордо, — выдыхает Софи. — Ну да, в Бордо. Мне ваш муж так и сказал. У родных… Софи меняет стратегию. Она поднимает глаза и пристально смотрит на Жондрета. Хоть он и кажется деревенщиной, этот жандарм, с нюхом у него все в порядке. И нюх подсказывает ему, что мадам Берг — та еще штучка. — Родные — это хорошо, — бросает он. — Я хочу сказать, в таких случаях нет ничего лучше… — Наверное, нужно что-то подписать… Голос Франца вносит долю реальности в их несколько туманный диалог. Жондрет фыркает: — Да. Вот здесь… Он разворачивает бумагу к Софи. Та ищет, чем писать. Жондрет протягивает шариковую ручку с рекламой гаража. Софи ставит подпись. Берг. — Теперь все будет хорошо, — говорит Жондрет. Трудно понять, это вопрос или утверждение. — Все будет нормально, — говорит Франц. Хороший муж. Жондрет смотрит, как молодая пара в обнимку покидает жандармерию. Наверное, неплохо иметь такую жену, но неприятностей с ней точняк не оберешься. Она терпеливо этому училась: спящему дыханию. Тут требуется полная сосредоточенность, нельзя ни на мгновение отвлекаться, но теперь у нее отлично получается. До такой степени натурально, что двадцать минут спустя, когда он зашел в комнату посмотреть, как она спит, у него не возникло и тени сомнения. Он погладил ее поверх одежды, лег на нее и зарылся головой в подушку. Тело ее остается расслабленным, но глаза открываются; она видит его плечи и чувствует, как он входит в нее. Еще немного, и она бы улыбнулась… Софи погрузилась в забытье, которое обеспечит ему передышку. На этот раз, в эйфории, весь отдавшись радости встречи, он слегка переборщил со снотворным: она глубоко спит на их супружеской кровати. Он долго смотрит на нее, прислушивается к дыханию, отмечает нервное подергивание лица, потом встает, запирает квартиру на ключ и спускается в подвал. Он подвел итог сложившейся ситуации и, придя к выводу, что они ему больше никогда не понадобятся, решил избавиться от фотографий дома отца Софи. Просмотрел их, стирая одну за другой. Дом, все окна, машина, потом Оверней, вот он выходит из дверей, вот кладет конверт под газонокосилку, вот работает за столом в саду, вот выгружает мешки с садовым черноземом, очищает от краски ограду. Сейчас два часа ночи. Он достал соединительный кабель и, прежде чем окончательно их уничтожить, решил загрузить несколько фотографий в компьютер, чтобы просмотреть на экране. Выбрал всего четыре снимка. На первом Оверней шел по саду. Снимок привлек его тем, что на нем отлично получилось лицо Овернея в фас. Для мужчины за шестьдесят он еще крепок. Квадратная физиономия, энергичные черты, живой взгляд. Франц увеличил изображение на 80 процентов. Умный. На 100 процентов. Пройдоха. 150 процентов. Такие типы могут быть опасными. Именно этой черте характера, унаследованной на генетическом уровне, Софи обязана тем, что еще жива. На второй картинке Оверней работал за столом в саду. Он сидел вполоборота, и Франц увеличил на 100 процентов ту часть изображения, где можно было различить экран компьютера. Кусочек все равно остался размытым. Он перенес его в программу работы с изображением и пропустил через фильтр, чтобы сделать отчетливее. Ему показалось, что он различает панель работы с текстом, но все остальное по-прежнему расплывалось. В конце концов он удалил снимок, отправив в корзину. Третью фотографию он сделал в последний день. Оверней в костюме. Он собирается положить под газонокосилку конверт, несомненно предназначенный мастеру-ремонтнику. Прочесть надпись на конверте невозможно, да это и не важно. Последний снимок был сделан уже под занавес, перед самым снятием осады. Оверней оставил входную дверь нараспашку, и Франц смог поближе разглядеть детали интерьера, который он так долго наблюдал в бинокль: большой круглый стол под бильярдной лампой, которая, кажется, висит совсем низко, в глубине стойка с акустической системой, встроенная в книжный шкаф с внушительной коллекцией компакт-дисков. Франц и его отправил в корзину. В тот момент, когда он уже собирался закрыть программу показа изображений, его одолел запоздалый приступ любопытства. Он извлек из корзины фотографию сарая и несколькими нажатиями на клавишу увеличил ее так, что в тени можно было рассмотреть всякую разность: коробки, мешки с удобрениями, садовые инструменты, ящики с инструментами, чемоданы. Косая тень от двери падала на стопку папок. Те, что лежали внизу, были частично освещены, верхние оставались в затемнении. 120 процентов. 150 процентов. Франц попытался прочесть надпись черным фломастером на обрезе одной из папок. Ему удалось различить несколько букв. В первой строчке: одно «О», одно «В», а в конце «И». В следующей строчке слово начиналось с «Д», потом «К» и «О», потом явно «OB», а значит, «Оверней». Последняя строчка видна отчетливо, в ней указано «от Е до Л». Эта папка лежала в самом низу кипы. Самую верхнюю пересекал солнечный луч: низ был виден, верх неразличим. Но и то немногое, что он увидел, заставило его замереть. Долгое время он не двигался, пытаясь осознать представшую перед ним картину и то, что она для него означала. Перед ним были папки с архивами доктора Оверней. В одной из этих папок находилось медицинское досье его матери. Ключ повернулся в замке. Наконец она одна. Софи вскочила, подбежала к стенному шкафу, встала на цыпочки, достала свой ключ и отперла дверь, дрожа от напряжения. Прислушалась к гулким шагам Франца, спускавшегося по лестнице. Кинулась к окну, но не увидела, как он выходит. Если только он не вышел через подсобку для сбора мусора, что маловероятно, и тем более он без пиджака, значит, Франц где-то здесь, в здании. Она быстро надела туфли без каблуков, осторожно прикрыла дверь и спустилась по лестнице. В этой части дома никаких звуков телевизора слышно не было. Софи подождала, пока дыхание успокоится, остановилась на первом этаже, потом двинулась вперед… Здесь только один выход. Она медленно приоткрыла дверь, молясь, чтобы та не скрипнула. Полумрак скрывал не все, и внизу открывшейся перед ней лестницы она заметила отдаленный свет. Прислушалась, но услышала только биение крови в висках. Осторожно начала спускаться. Внизу свет повел ее направо. Это подвалы. В глубине слева виднелась приотворенная дверь. Не стоило идти дальше, это слишком рискованно. У Франца на мотоциклетной связке три ключа. Так вот для чего нужен третий. Софи тихо поднялась обратно. Подождем удобного случая. На вкус куда более горько, чем обычно; наверное, мощная доза. К счастью, Софи теперь знала, как действовать. Рядом с кроватью она положила комок смятых бумажных платков, в которые могла срыгивать; запас этих платков она обновляла каждый раз, когда шла в туалет. Получалось не всегда. Позавчера Франц оставался рядом с ней слишком долго. Не отходил ни на секунду. Она чувствовала, как жидкость просачивается в горло. Прежде чем закашляться, чего с ней никогда не случалось и что бы его наверняка встревожило, она решилась проглотить, притворившись, что неловко повернулась во сне. Через несколько минут она ощутила, как тело ее потяжелело, а мускулы расслабились. Это напомнило последние секунды перед операцией, когда анестезиолог просит считать до пяти. В тот день дело кончилось провалом, но ее техника оттачивалась, и, когда обстоятельства позволяли, все проходило отлично. Она научилась задерживать жидкость во рту, а сглатывать слюну. Если Франц удалялся в течение нескольких минут, она быстро перекатывалась набок, хватала комок платков и сплевывала. Но если ей приходилось слишком долго держать препарат во рту, он проникал через слизистую, смешивался со слюной… А если ей все-таки приходилась проглатывать, оставалась еще маленькая надежда, что удастся вызвать рвоту, но это срабатывало только на протяжении первых секунд. На этот раз все прошло гладко. Через несколько минут после того, как удалось все выплюнуть, она ровно задышала, словно погрузилась в глубокий сон, и, когда Франц склонился и принялся ласкать и говорить с ней, голова ее начала перекатываться слева направо, словно она не желала слышать его слов. Она беспокойно задвигалась, сначала тихонько, потом все безудержней, стала отмахиваться, извиваться, откидываться, даже подскакивать на кровати, когда якобы снившийся ей кошмар достигал апогея. И Франц неотступно следовал за ней в этом священнодействии. Вначале он склонился над ней и мягко заговорил, ласково касаясь кончиками пальцев то волос, то губ, то горла, но постепенно вся его энергия перетекла в слова. Франц говорил, внимательно за ней наблюдая. Речь его менялась в зависимости от того, желал он потрясти ее или, наоборот, успокоить. Но все его слова неизменно касались очередной смерти. Этим вечером в программе была Вероника Фабр. Софи прекрасно помнила: диван, на который ей удалось опереться, тело девушки в луже крови. Кухонный нож, который Франц вложил ей в руку. — Что произошло, Софи? — спрашивал Франц. — Приступ ярости? Ну да, конечно же, приступ ярости… Софи попыталась перевернуться, чтобы избавиться от него. — Она так и стоит у тебя перед глазами, верно? Вспомни. На ней серый костюм, довольно унылый. Виден только белый круглый воротничок… на шее. Ты ее видишь, это хорошо. На ней туфли на плоской подошве… Он выговаривает слова глубоким, неторопливым голосом. — Знаешь, я забеспокоился, Софи. Ты пробыла у нее уже почти два часа… я все ждал, но ты не выходила… Софи слегка застонала, нервно затрясла головой, руки ее беспорядочно шарили по простыне. — …и тут на улице вижу эту девицу, она мчится в аптеку. Объясняет, что ты плохо себя почувствовала. Представляешь, ангел мой, как я встревожился? Софи пыталась заглушить этот голос, лихорадочно перекатываясь с боку на бок. Франц встал, обошел вокруг кровати, опустился на колени и продолжил ей на ухо: — Я не дал ей времени оказать тебе помощь. Как только она вошла в квартиру, я позвонил в дверь. Когда она открыла, аптечный пакет еще был у нее в руках. За ее спиной я увидел тебя, мой ангел, моя Софи, ты лежала на диване и спала так крепко, прямо как сейчас, девочка моя… Стоило мне тебя увидеть, и у меня от сердца отлегло. Ты была очень красивая. Очень. Франц провел указательным пальцем по губам Софи, и она, не сдержавшись, рефлекторно дернулась в сторону. Чтобы как-то замаскировать невольное движение, она лихорадочно заморгала, изобразила судорожное подергивание губ… — Я сделал ровно то, что сделала бы ты сама, моя Софи… Но для начала я ее оглушил. Не слишком сильно, только чтобы она упала на колени, а у меня было время подойти к столу и взять кухонный нож. Потом я подождал, пока она поднимется. У нее был удивленный и испуганный взгляд, ну конечно, такое потрясение, ее можно понять. Не мечись так, ангел мой. Я здесь, и с тобой ничего не случится, ты же знаешь. Софи снова дернулась и повернулась, поднесла руки к шее, словно хотела заткнуть уши, но забыла, как это сделать; ее движения казались беспорядочными и лишенными смысла. — Я сделал, как ты. Ты ведь подошла бы к ней, правда? Посмотрела бы ей в глаза. Помнишь ее взгляд? Очень выразительный. Ты бы не оставила ей времени, придержала бы ее на месте и одним резким движением вонзила бы нож ей в живот. Пусть твоя рука почувствует, Софи, каково это — вонзить вот так нож в живот девушки. Сейчас покажу. Склонившись над ней еще ниже, Франц мягко взял ее запястье. Она попыталась сопротивляться, но он держал крепко и, произнося эти слова, сделал жест, пронзая воздух, и рука Софи была вынуждена повторить движение, погрузившись в пустоту и будто наткнувшись на эластичную преграду… — Вот что ты чувствуешь, Софи, ты вонзаешь нож вот так, одним ударом, а потом вот так поворачиваешь, когда он уже глубоко… Софи начала кричать. — Посмотри в лицо Вероники. Посмотри сначала, как она страдает, как больно ты ей сделала. Живот у нее горит, глаза вылезают из орбит, рот открылся от боли, а ты, ты все еще держишься за нож, воткнутый глубоко в ее внутренности. Ты безжалостна, Софи. Она вопит. Тогда, чтобы заткнуть ее, ты вынимаешь нож — он уже весь в крови, смотри, какой он теперь тяжелый, — и вонзаешь в нее снова. Софи, ты должна остановиться!.. Ничто тебя не остановит, да? — продолжает Франц. — Один раз, и второй, и еще, и еще ты втыкаешь нож ей в живот, и снова, и снова, а скоро ты проснешься с ножом в руке рядом с Вероникой, плавающей в луже крови. Как только можно сотворить нечто подобное, Софи! Как можно продолжать жить, если ты способен на такое? Третий час ночи. Вот уже много дней Софи благодаря гремучей смеси витамина С, кофеина и глюкуронида спит всего несколько часов за ночь. В это время сон Франца особенно крепок. Софи бросает на него взгляд. У мужчины волевое лицо, даже во сне от него исходит энергия мощной воли. Его дыхание, до того замедленное, стало неровным. Он забормотал, не просыпаясь, как будто что-то мешает ему дышать. Софи совершенно голая, ей немного холодно. Скрестив руки, она смотрит на него со спокойной ненавистью. Уходит на кухню. Оттуда дверь ведет в крошечное помещение, которое неизвестно почему называется «сушильней». Меньше двух квадратных метров, с небольшим проемом, открывающимся наружу, — здесь холодно и зимой и летом, — оно служит кладовкой для всего, что больше некуда девать, а большую часть пространства занимает мусоропровод. Софи аккуратно открывает его и просовывает руку внутрь, довольно глубоко и вверх. Достает пластиковый прозрачный пакет и торопливо открывает его. Выкладывает на стол небольшой шприц и флакон с препаратом. Выбрасывает склянку с оставшимся лекарством в мусоропровод и из осторожности подходит к двери спальни. Франц по-прежнему глубоко спит и слегка похрапывает. Софи открывает холодильник, достает упаковку с четырьмя жидкими йогуртами, которые пьет только Франц. Иголка шприца проникает под мягкий колпачок, оставляя только крошечное отверстие, незаметное под крышкой. Впрыснув дозу препарата в каждый йогурт, Софи встряхивает их, чтобы лучше смешалось, и ставит на место. Несколькими минутами позже пластиковый пакет отправляется на свое место, а Софи забирается в постель. Одно только прикосновение к телу Франца вызывает у нее неописуемое отвращение. Ей так хотелось бы убить его во сне. Например, кухонным ножом. По его убеждению, Софи должна проспать часов двенадцать. Вполне достаточно, если все пройдет хорошо. В ином случае ему придется повторить попытку позже, но он так возбужден, что даже не хочет об этом думать. Глубокой ночью ему и трех часов не понадобится, чтобы добраться до Невиль-Сент-Мари. По всем признакам ночью пойдет дождь. Это было бы идеально. Он оставил мотоцикл на опушке небольшого лесочка, то есть так близко, как только можно. Несколькими минутами позже его поджидают сразу две прекрасные новости: дом Овернея погружен во тьму, и первые капли дождя падают на землю. Он бросает рядом с собой спортивную сумку и быстро стаскивает с себя комбинезон, под которым только легкий спортивный костюм. Несколько секунд на то, чтобы натянуть кроссовки и застегнуть сумку, и Франц начинает спускаться с холма, который отделяет лес от сада Овернея. Одним прыжком он перебирается через ограду. Собаки нет, он знает. В тот момент, когда он касается двери сарая, в одном из окон наверху зажигается свет. Там спальня Овернея. Он прижимается к двери. Оверней, если только не спустится и не выйдет в сад, никак не может заметить его присутствие. Франц бросает взгляд на часы. Почти два часа ночи. Время еще есть, но его грызет бешеное нетерпение — как раз то расположение духа, которое заставляет совершать глупости. Он делает глубокий вдох. От окна падает прямоугольник света, пробивающий пелену мелкого дождя, чтобы затеряться на лужайке. За стеклом движется и исчезает силуэт. В те ночи, когда он за ним наблюдал, Оверней вроде бы не страдал бессонницей, но кто знает… Франц скрещивает руки на груди, смотрит в ночь сквозь сетку дождя и готовится к долгому ожиданию. Когда она была ребенком, ночные грозы вроде сегодняшней действовали на нее возбуждающе. Она настежь распахнула окна и всей грудью вдохнула прохладу, ледяной струей проникшую в легкие. Это ей и было нужно. Ей не удалось срыгнуть все лекарство Франца, и теперь ее слегка пошатывало и голова кружилась. Действие снотворного вряд ли окажется продолжительным, но сейчас оно только начинается, а на этот раз Франц увеличил дозу. Если он так решил, значит, его не будет довольно долго. Уехал он около одиннадцати. На ее взгляд, он не вернется раньше трех-четырех часов ночи, но на всякий случай она поставила пределом половину третьего. Хватаясь за мебель, чтобы не упасть, добралась до ванной. За последнее время она уже привыкла. Сняв майку, встала под душ, набрала в грудь воздуха и до упора отвернула кран с холодной водой. У нее вырвался хриплый крик, который она и не подумала сдерживать, и перехватило дыхание. Через несколько секунд она совершенно заледенела и принялась свирепо растирать себя полотенцем, которое тут же повесила сушиться на вешалку напротив слухового окна. Приготовила очень крепкий чай (который не оставляет во рту запаха, в отличие от кофе) и, ожидая, пока он заварится, сделала руками и ногами несколько тонизирующих движений, а также пару отжиманий, чтобы усилить кровообращение; наконец она почувствовала, как к ней мало-помалу возвращается толика жизненных сил. Мелкими глоточками выпила чай, вымыла и протерла чашку. Как бы со стороны оглядела кухню: не выдает ли что-либо ее краткого пребывания. Влезла на стул, отодвинула одну из пластин навесного потолка и достала оттуда плоский ключик. Прежде чем идти в подвал, натянула резиновые перчатки и сменила обувь. Потом очень медленно прикрыла дверь и начала спускаться. Дождь не прекращался ни на секунду. Издалека доносился приглушенный шум грузовиков, идущих по автостраде. Молча потоптавшись на нескольких квадратных сантиметрах, Франц начал мерзнуть. В тот момент, когда он в первый раз чихнул, свет в спальне погас. Было ровно 1: 44. Франц дал себе еще двадцать минут. Принял прежнюю выжидательную позу и задался вопросом, не придется ли обратиться к врачу. Вдали прогремел первый раскат грома, зигзаг молнии исполосовал небо и на мгновение осветил все вокруг. Ровно в 2: 05 Франц покинул свое расположение, спокойно прошел вдоль дома и нащупал раму оконца, расположенного на высоте человеческого роста; при свете фонарика он мог рассмотреть, что там внутри. Рама была старая, и дерево покоробилось от зимних холодов. Франц достал связку инструментов, приложил ладонь к центру окна, проверяя на прочность, но едва он надавил, как створки резко распахнулись, с грохотом ударившись об стену. Едва ли этот звук мог долететь до второго этажа, да еще с другой стороны здания, перекрыв шум грозы. Пол был цементный. Он снял обувь, чтобы не оставить следов. Через несколько мгновений с фонариком в руке он уже подходил к коробкам с архивом доктора Оверней. Ему потребовалось не больше пяти секунд, чтобы вытащить ту, где стояла пометка от «А» до «Г». Он не смог сдержать нахлынувшее возбуждение и заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, стоя с безвольно повисшими вдоль тела руками… Все коробки очень тяжелые. Запечатаны только широким скотчем. Франц переворачивает ту, которая его интересует. Дно просто склеено. Достаточно провести лезвием, чтобы разъединить четыре клапана из гофрированного картона. Перед ним внушительная стопка досье в бумажных обложках. Он достает одно наугад: «Граветье». Фамилия написана синим фломастером прямо на папке, заглавными буквами. Он запихивает ее обратно в коробку. Начинает доставать все подряд и чувствует, что избавление близко. Балан, Барук, Беле, Бенар, Берг! Оранжевая папка, надпись сделана той же рукой и тоже заглавными буквами. Папка совсем тоненькая. Франц лихорадочно открывает ее. Там всего три документа. Первый озаглавлен «клиническое заключение» и составлен на имя Берг, Сара. Второй — просто запись, перечисляющая административные данные и гражданское состояние, а последний — листок с медицинскими предписаниями, написанный от руки и по большей части совершенно неудобочитаемый. Франц достает клиническое заключение, складывает вчетверо и убирает во внутренний карман комбинезона. Потом кладет досье на место, переворачивает коробку, наносит несколько капель сверхмощного клея на клапаны и ставит запечатанную таким образом коробку на место. Через несколько секунд перебирается через окно и приземляется в саду. Менее чем через четверть часа он уже едет по автостраде, заставляя себя не превышать скорость. Едва Софи переступила порог, ее обуял страх. А ведь она знала, кто такой Франц. Но зрелище, представшее перед ней в подвале… это словно визит в собственное подсознание. Все стены увешаны фотографиями. К глазам сразу же подступили слезы. Невыносимое отчаяние охватило ее, когда взгляд упал на снятые крупным планом увеличенные фотографии Венсана, его прекрасное, такое грустное лицо. Здесь, на стенах, четыре года ее жизни. Вот она куда-то идет (где это было? ), большие цветные снимки из Греции, которые стоили ей потери работы в «Персис» при таких постыдных обстоятельствах. Опять она, на выходе из супермаркета, в 2001-м, вот дом в Уазе… Софи кусает кулаки. Ей хочется вопить во все горло, хочется взорвать этот подвал, дом, всю землю. Она снова чувствует себя изнасилованной. На этом снимке ее держит охранник из продовольственного магазина. Здесь она заходит в комиссариат, множество фотографий показывают ее крупным планом в те времена, когда она еще была красива. А здесь она жутко выглядит, это в Уазе, она идет под руку с Валери по саду. У нее уже потухший вид. А вот… Вот она держит за руку маленького Лео. Софи начинает плакать и ничего не может поделать, и размышлять больше не может, вообще думать не может, может только плакать, голова ее раскачивается из стороны в сторону под тяжестью того необратимого несчастья, в которое превратилась ее жизнь, выставленная здесь на стенах. Из нее рвутся стоны, рыдания перехватывают горло, слезы размывают фотографии, и подвал, и ее жизнь, Софи падает на колени, оглядывает стены, взгляд останавливается на Венсане, который лежит, обнаженный, на ней, фотография сделана через окно их квартиры, как это вообще возможно, крупным планом ее личные вещи, бумажник, сумка, коробочка с пилюлями, а здесь снова она, с Лорой Дюфрен, и там тоже… Софи протяжно стонет, упираясь лбом в пол, и продолжает рыдать. Франц может появиться в любой момент, это больше не имеет значения, она готова умереть. Но Софи не умирает. Наконец она поднимает голову. На смену отчаянию мало-помалу приходит свирепая ярость. Она встает, вытирает щеки, гнев ее спокоен и неколебим. Франц может появиться в любой момент, это больше не имеет значения, она готова убить его. Софи повсюду на стенах, за исключением правой перегородки, где всего три снимка. Десять, двадцать, тридцать растиражированных отпечатков, в разной раскадровке, в разном цвете, черно-белые, тонированные сепией, ретушированные, три снимка одной и той же женщины. Сары Берг. Софи впервые видит ее. Сходство с Францем поразительное, глаза, губы… На двух снимках она молодая, явно не больше тридцати лет. Красивая. Даже очень красивая. На третьем снимке конец уже близок. С потерянным взглядом она сидит на скамейке у газона, где склоняется плакучая ива. Лицо у нее неживое. Софи высморкалась, села за стол, подняла крышку ноутбука и нажала на клавишу пуска. Через несколько секунд высветилось окно для пароля. Софи посмотрела на часы, отвела себе еще сорок пять минут и начала с очевидного: софи, сара, мама, йонас, оверней, катрина… Через сорок пять минут попытки пришлось прекратить. Она аккуратно закрыла крышку и взялась за осмотр ящиков. Обнаружила множество своих вещей, иногда тех же, которые были на пришпиленных к стене фотографиях. У нее еще остается несколько минут до назначенного себе самой срока. Перед самым уходом она открывает тетрадь в мелкую клеточку и начинает читать: 3 мая 2000 года Только что я впервые ее увидел. Ее зовут Софи. Она выходила из дома. Я сумел разглядеть только силуэт. Видно было, что она торопится. Села в машину и газанула так, что я еле поспевал за ней на мотоцикле. Конфиденциальная информация

От доктора Катрины Оверней, клиника Арман-Брюсстер, доктору Сильвену Леглю, директору клиники Арман-Брюссьер 16 ноября 1999 г. Клиническое заключение

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒