От доктора Катрины Оверней, клиника Арман-Брюсстер, доктору Сильвену Леглю, директору клиники Арман-Брюссьер 16 ноября 1999 г. Клиническое заключение 5 страница

Квартира невелика, но планировка очень удачная. Как раз то, что нужно для семейной пары. Именно так сказал Франц, когда они все обустроили, и Софи полностью с ним согласилась. Три комнаты, и в двух из них балконные двери выходят во внутренний садик. Они на самом последнем этаже. Место спокойное. Почти сразу после переезда Франц отвез ее на военную базу, которая располагалась всего в двенадцати километрах, но заходить туда они не стали. Он только кивнул часовому, который рассеянно ему ответил. Занят он не очень плотно, рабочее расписание устанавливал себе сам, поэтому уходит из дома поздно, а приходит рано. Бракосочетание состоялось в мэрии Шато-Люк. Франц озаботился найти двух свидетелей. Софи думала, что он, скорее всего, представит ей двух коллег с базы, но нет, он сказал, что это дело личное и пусть таким и останется (он все-таки довольно изворотлив: получил же он как-то неделю отпуска…). Двое мужчин лет под пятьдесят, которые, казалось, были знакомы, ждали их на крыльце ратуши. Они чуть неловко пожали руку Софи, а Франца приветствовали легким кивком. Заместительница мэра пригласила всех в зал бракосочетаний и, заметив, что их всего четверо, спросила: «Это все? » — и тут же прикусила губу. Было ощущение, что ей не терпелось покончить с церемонией. — Лишь бы дело свое сделала, — заметил Франц. Чисто военный подход. Франц мог бы прийти на бракосочетание в форме, но предпочел гражданский костюм, поэтому Софи так ни разу и не видела его в мундире, даже на фотографии; себе она купила цветастое платье, которое красиво облегало бедра. За несколько дней до этого Франц, краснея, показал ей подвенечное платье своей матери, немного потрепанное, но Софи оно очаровало: сама роскошь, облеченная в волны муслина, ниспадающие как снег. На долю платья, очевидно, пришлось немало испытаний. В некоторых местах ткань потемнела, как если бы там были замытые пятна. Наверное, Франц что-то имел в виду, но, когда он удостоверился в реальном состоянии платья, идея испарилась сама собой. Софи была удивлена, что он сохранил подобную реликвию. «Ну да, — недоуменно ответил он. — Сам не знаю зачем… Надо бы выбросить, это ж старье». И все же убрал платье в шкаф у входной двери, что вызвало у Софи улыбку. Когда они вышли из мэрии, Франц протянул цифровой фотоаппарат одному из свидетелей и кратко объяснил, как наводить на резкость. «Потом достаточно нажать вот здесь…» Скрепя сердце она встала рядом с ним, бок о бок, на крыльце ратуши. Потом Франц отошел с обоими свидетелями. Софи отвернулась, ей не хотелось видеть, как купюры переходят из рук в руки. «Это все же свадьба…» — пришла ей в голову глупая мысль. В качестве мужа Франц не вполне соответствовал тому представлению, которое сложилось у Софи о нем как о «женихе». Он тоньше, не такой прямолинейный в своих порывах. Как часто случается с неотесанными людьми, Франц говорит иногда очень точные и трогательные вещи. Он стал более молчалив с тех пор, как не чувствует себя обязанным поддерживать разговор, но смотрит на Софи как на одно из чудес света, как на мечту во плоти. Он произносит «Марианна…» так мило, что Софи в конце концов привыкла к своему новому имени. Вообще-то она его представляла «мужчиной на побегушках». И вдруг, к собственному удивлению, обнаружила у него некоторые достоинства. Во-первых — и этого она никак не могла предположить, — он оказался сильным мужчиной. Софи, у которой мужская мускулатура никогда не вызывала сексуальных фантазмов, в первые их совместные ночи была счастлива почувствовать мощные руки, твердый живот, накачанную грудь. Она была по-детски очарована, когда однажды вечером он сумел с улыбкой усадить ее на крышу автомобиля, даже не согнув коленей. В ней ожила потребность в защите. Сжатый ком невероятной усталости где-то в глубине ее существа начал понемногу таять. Все произошедшее лишило ее всякой надежды на настоящее счастье, и теперь она испытывала ощущение внутреннего комфорта, которого ей почти хватало. Некоторые супружеские пары продержались на подобном ощущении десятилетия. Была толика презрения в том, что она выбрала его за простоту. Толика уважения принесла ей теперь некоторое облегчение. Не отдавая себе полностью отчета, она приникала к нему в постели, позволяла обнимать себя, позволяла целовать, позволяла проникать в нее, и так прошли их первые недели — черно-белые, но в новых пропорциях. Что касается черного, то лица мертвецов не стерлись из памяти, но возвращались с большими перерывами, будто отдаляясь. Что же до белого, она стала лучше спать и не то чтобы ожила, но что-то в ней просыпалось; она получала наивное удовольствие, занимаясь хозяйством, или снова начав готовить — как если бы играла в кукольный обед, — или занявшись поиском работы, не слишком настойчиво, потому что денежное содержание Франца, как он заверял, обеспечивало их достаточно надежно, по крайней мере на ближайшее время. В первые дни Франц уезжал на базу к 8: 45 и возвращался где-то в 16–17 часов. Вечером они ходили в кино или в кафе на Тамплие, в нескольких минутах от дома. Их траектория была прямо обратна привычной: они сначала поженились, а теперь узнавали друг друга. И все же разговаривали они мало. Она затруднилась бы вспомнить, о чем именно, настолько естественно протекали их вечера. Не совсем так. К одной теме они возвращались постоянно. Как бывает со всеми парами на первых порах, Франц настойчиво интересовался жизнью Софи, ее предыдущей жизнью, родителями, учебой. Много ли у нее было любовников? В каком возрасте она потеряла невинность?.. Короче, все то, что, по утверждению мужчин, их совершенно не интересует, но о чем они беспрестанно расспрашивают. Софи пришлось создать правдоподобных родителей, поведать об их разводе, во многом списанном с реального, она придумала себе новую мать, которая мало походила на настоящую, и, разумеется, ни слова не сказала о браке с Венсаном. Относительно любовников и невинности она ограничилась набором банальностей, и Франца это удовлетворило. Для него жизнь Марианны прерывалась лет пять-шесть назад и возобновлялась с их свадьбой. Между этими двумя моментами оставался большой зазор. По ее соображениям, рано или поздно придется сосредоточиться и разработать приемлемую историю, покрывающую этот период. Но время еще есть. Франц проявляет любопытство влюбленного, но он не сыщик. Поддавшись новому ощущению покоя, Софи снова вернулась к чтению. Франц постоянно приносит ей из соседней лавки книжки в мягких обложках. Она уже давно не следила за новинками, поэтому отдается на волю случая, то есть Франца, а ему везет с выбором: конечно, несколько названий оказались пустышками, но он принес «Женские портреты» Читати и, будто знал, что она любит русских авторов, «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана и «Тайгу-блюз» Иконникова. А еще они вместе смотрели фильмы по телевизору и те, которые он приносил из видеоклуба. И здесь ему тоже сопутствовала удача: она смогла увидеть «Вишневый сад» с Пикколи, который пропустила в театре в Париже несколько лет назад. С течением недель Софи чувствовала, как ее охватывает почти сладострастное оцепенение, нечто схожее с той чудесной супружеской леностью, которая иногда посещает неработающих жен. Этот ступор оказался ловушкой. Она приняла его за симптом обретенной безмятежности, а он оказался предвестником новой фазы депрессии. Однажды ночью она начала биться в постели, мечась по сторонам. И внезапно возникло лицо Венсана. В ее сне лицо Венсана было огромным, деформированным, будто смотришь на него под большим углом или в кривое зеркало. И это было не совсем лицо ее Венсана, того Венсана, которого она любила. Это был Венсан после несчастного случая, со слезящимися глазами, с вечно свисающей набок головой, со ртом, приоткрытым в безнадежной попытке выдавить хоть слово. Но во сне Венсан больше не изъяснялся бульканьем. Он говорил. Пока Софи извивалась в кошмаре, пытаясь от него увернуться, он пристально смотрел на нее и говорил спокойным серьезным голосом. Голос тоже был не совсем его, как и лицо, но все-таки это был он, потому что говорил о вещах, которых никто, кроме него, знать не мог. Лицо оставалось неподвижным, а зрачки все росли, пока не превратились в большие темные гипнотические блюдца. Я здесь, Софи, любовь моя, я говорю с тобой из смерти, куда ты меня отправила. Я пришел сказать, как любил тебя, и показать, как люблю до сих пор. Софи забилась, но взгляд Венсана приковал ее к постели, и как она ни пыталась оттолкнуть его, размахивая руками, ничего не помогало. Почему ты меня отправила на смерть, любовь моя? Дважды, ты помнишь? Во сне была ночь. В первый раз это была просто судьба. Венсан осторожно едет по шоссе, мокрому от дождя. Через ветровое стекло она видит, как его мало-помалу одолевает дремота, голова падает, он медленно ее поднимает, она видит, как мигают его глаза, щурясь в попытке преодолеть сонливость, а дождь усиливается, заливает всю дорогу, и порывистый ветер бросает на дворники тяжелые листья платанов. Я просто устал, греза моя Софи, в тот момент я еще не был мертв. Почему ты захотела моей смерти? Софи бьется, пытаясь ему ответить, но язык становится тяжелым и вязким, заполняет весь рот. Ты ничего не говоришь мне, ведь так? Софи хотела бы ответить… Сказать: «Любовь моя, как мне тебя не хватает, как мне не хватает жизни после твоей смерти, как мертва я сама с тех пор, как тебя нет». Но не может выговорить ни слова. Ты помнишь, каким я был? Знаю, что помнишь. С тех пор как я умер, я не говорю и не двигаюсь, теперь слова остаются внутри меня, я просто пускаю слюни, помнишь, как я пускал слюни, голова моя тяжела, душа моя, и душа моя тяжела, а как тяжело у меня на сердце, когда я вижу, как ты смотришь на меня в эту ночь! Я тоже помню тебя до мельчайших деталей. В день моей второй смерти. На тебе синее платье, которое я никогда не любил. Ты стоишь у елки, радость моя Софи, скрестив руки, такая молчаливая (двигайся, Софи, проснись, не позволяй воспоминанию захватить тебя, ты будешь страдать… не сдавайся), ты глядишь на меня, я просто пускаю слюни, я ничего не могу сказать, как всегда, но с любовью смотрю на мою Софи, а ты отвечаешь мне пристальным взглядом, исполненным такой страшной суровости, злобы, отвращения, и я понимаю, что моя любовь больше ничего не может изменить: ты начала ненавидеть меня, я стал мертвым грузом в твоей жизни на века и на века (не поддавайся, Софи, крутись в постели, не позволяй кошмару овладеть тобой, ложь убьет тебя, это не ты там, проснись любой ценой, сделай усилие и проснись), и ты спокойно отворачиваешься, прикасаешься к елочной лапе, снова смотришь на меня, в твоем взгляде безразличие, ты чиркаешь спичкой и зажигаешь одну из маленьких свечек (не позволяй ему говорить это, Софи, Венсан ошибается, ты никогда бы такого не сделала. Ему трудно, печаль его велика, потому что он мертв, но оставайся живой, Софи. Проснись! ), елка вспыхивает одним ненасытным факелом, и я вижу, как на другом конце комнаты ты исчезаешь за завесой огня, и, пока пламя добирается до штор, а я, прикованный к креслу, в ужасе напрягаю в бесплодном усилии мускулы, ты уходишь, огонек мой Софи (если не можешь шевельнуться, Софи, то кричи! ), мираж мой Софи, вот ты стоишь наверху лестницы, на широкой площадке, куда ты выкатила мое кресло. Ты явилась завершить свое дело, это именно так… Сколько воли и решимости в твоем лице (сопротивляйся, Софи, не позволяй смерти Венсана поглотить тебя). Передо мной пропасть уходящей вниз каменной лестницы, широкой, как кладбищенская аллея, глубокой, как колодец, и ты, смерть моя Софи, мягко проводишь рукой по моей щеке, вот твое прощание, рука на моей щеке, твои губы сжимаются, скулы твердеют, а ладони за моей спиной ложатся на ручки кресла-каталки (борись, Софи, не сдавайся, кричи громче), и мое кресло, повинуясь мощному толчку, взлетает, и я взлетаю вместе с ним, убийца моя Софи, и вот я на небе ради тебя и жду тебя здесь, Софи, ибо желаю, чтобы ты была рядом, и вскоре ты будешь рядом (кричи! кричи! ), ты можешь кричать, любовь моя, но я знаю, что ты идешь ко мне. Сегодня ты еще сопротивляешься, но завтра ты с облегчением вернешься ко мне. И мы будем вместе на века и века… Задыхаясь, в холодном поту, Софи села в кровати. Ее отчаянный крик еще звенел в комнате… Приподнявшись рядом с ней, Франц в ужасе смотрел на нее. Он протянул к ней руки. — Что случилось? — спросил он. Крик застрял у нее в горле, дыхание перехватило, кулаки ее были сжаты, ногти глубоко впились в ладони. Франц взял ее руки в свои и разогнул пальцы, один за другим; он мягко заговорил с ней, но для Софи в тот момент все голоса были одинаковы, и даже голос Франца походил на голос Венсана. Голос из ее сна. Тот самый Голос. Начиная с того дня с невинными радостями было покончено. Как в худшие свои времена, Софи вся сосредоточилось на том, чтобы не соскользнуть в безумие. В течение дня она старалась не спать. Но иногда сон наваливался на нее, становясь неодолимым. Ночью и днем ее посещали мертвецы. То Вероника Фабр с улыбающимся окровавленным лицом, смертельно раненная, но живая. Она говорила с ней и рассказывала о своей смерти. Но только не своим голосом — с Софи говорил Голос, всегда один и тот же Голос, Голос, который знал все, — и все детали, и всю ее жизнь. Я жду вас, Софи, говорила Вероника Фабр, с тех пор как вы меня убили, я знаю, что скоро вы ко мне присоединитесь. Господи, как больно вы мне сделали… Представить себе не можете. Я все расскажу вам, когда вы присоединитесь ко мне. Я знаю, что вы скоро придете… Совсем скоро вы захотите присоединиться ко мне, присоединиться к нам всем. Венсан, Лео, я… мы все ждем вас и готовы принять… Целыми днями Софи больше не двигается, просто лежит плашмя. Франц в ужасе, предлагает вызвать врача, она яростно отказывается. Берет себя в руки и старается его успокоить. Но по лицу его видит, что он ничего не понимает, что отказываться от врача в такой ситуации — это выше его понимания. Он возвращается домой все раньше и раньше. Но он слишком беспокоится. И вскоре заявляет: — Я попросил небольшой отпуск. У меня еще оставались неиспользованные дни. Теперь он с ней неотлучно. Когда она проваливается в сон, он смотрит телевизор. В разгар дня. Она различает стриженый затылок Франца на фоне телевизионного экрана, и сон снова уносит ее. И все время одни и те же слова, одни и те же мертвецы. В ее снах маленький Лео говорит с ней взрослым мужским голосом, которого у него никогда не будет. Лео говорит с ней тем самым Голосом. Он рассказывает, и с жуткими подробностями, какую боль причинили ему шнурки, впиваясь в горло, как он изо всех сил пытался вдохнуть, как бился, как пытался закричать… И все мертвецы возвращаются, день за днем, ночь за ночью. Франц готовит ей травяные чаи, варит бульон, снова и снова предлагает вызвать врача. Но Софи не хочет никого видеть, ей едва удалось исчезнуть, она не желает рисковать, не хочет, чтобы ее считали сумасшедшей, не хочет, чтобы ее заперли в лечебнице, она клянется, что сумеет справиться сама. После приступов у нее ледяные руки, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Но хотя кожа ледяная, вся одежда пропитана потом. Она спит и днями, и ночами. «Это приступы страха. Такое случается. Само пройдет…» — пытается она успокоить Франца. Тот улыбается, но без особой уверенности. Однажды она ушла. Всего на несколько часов. — Четыре часа! — восклицал Франц, как будто объявлял о спортивном рекорде. — Я с ума сходил. Где ты была? Он взял ее руки в свои. Он действительно был очень встревожен. — Я вернулась, — сказала Софи, как будто такого ответа он и ждал. Франц желает понять, это исчезновение напугало его. Ум у него простой, но рациональный. То, чего он не понимает, приводит его в замешательство. — Что я буду делать, если ты начнешь так исчезать! Я хочу сказать… где я тебя буду искать? Она говорит, что не помнит. Он настаивает: — Целых четыре часа, не может быть, чтобы ты ничего не помнила! Софи заводит странные, прозрачные глаза. — В кафе, — бросает она, как если бы говорила сама с собой. — Кафе… Ты была в кафе… В каком кафе? — допытывается Франц. Она потерянно смотрит на него: — Я точно не знаю. Софи заплакала. Франц прижал ее к себе. Она обмякла в его руках. Это было в апреле. Чего она хотела? Может, покончить со всем разом. И все же она вернулась. Помнит ли она, что делала эти четыре часа? И что вообще можно сделать за четыре часа? Месяцем позже, в начале мая, Софи, совершенно измученная, действительно исчезла. Франц вышел на несколько минут, сказав: «Сейчас вернусь, я быстро, не волнуйся». Софи подождала, пока его шаги затихнут на лестнице, надела куртку, механически собрала кое-какие вещи и сбежала. Выбралась из дома через подсобку для сбора мусора, дверь которой выходила на соседнюю улицу. Побежала. Стучало и в голове, и в груди. Двойной стук отдавался грохотом во всем теле, от живота до висков. Она бежала. Ей стало очень жарко, она сорвала с себя куртку и кинула ее на тротуар, но продолжала бежать, постоянно оглядываясь. Может, она боится, что мертвецы бегут следом? 6. 7. 5. З. Она должна помнить это. 6. 7. 5. 3. Дыхание сбивается, грудь горит, вот она уже у автобусов и скорее впрыгивает, чем поднимается в один из них. Деньги она не взяла. Роется в карманах, но напрасно. Шофер смотрит на нее как на ту, кто она и есть, — как на сумасшедшую. Она извлекает монету в два евро, завалявшуюся в кармане джинсов. Шофер о чем-то спрашивает, вопроса она не слышит, но отвечает: «Все в порядке» — одна из тех фраз, которые всегда под рукой, чтобы успокоить окружающих. Все в порядке. 6. 7. 5. З. Не забыть. Рядом с ней человека три-четыре, не больше, и они исподтишка ее разглядывают. Она пытается оправить одежду. Садится на последнее сиденье и через заднее стекло следит за уличным движением. Ей хочется курить, но это запрещено, и в любом случае она все забыла дома. Автобус направляется к вокзалу. Он подолгу стоит на светофорах и с трудом трогается с места. Дыхание Софи немного выравнивается, но с приближением к вокзалу ее снова охватывает страх. Она боится окружающего мира, боится людей, боится поездов. Боится всего. Не может быть, чтобы ей удалось сбежать вот так, настолько легко. Постоянно оглядывается по сторонам. Лица позади нее — нет ли на них маски надвигающейся смерти? Она дрожит все сильнее; после стольких выматывающих дней и ночей даже простое усилие — добежать до автобуса и пройти через вокзал — лишило ее последних сил. «Мелён», — говорит она. 6. 7. 5. 3. Нет, у нее нет скидки. Да, через Париж, — она настойчиво сует свою кредитку, хоть бы кассир взял ее скорее, ей нужно избавиться от цифр, пока она их не забыла: 6. 7. 5. 3, пусть кассир выдаст ей билет, пусть посадит в поезд, она хочет скорее увидеть, как мелькают за окном вокзалы, хочет уже выйти из поезда… Да, ей придется долго ждать пересадки, и наконец кассир набирает что-то на клавиатуре, запускает стрекочущий принтер, билет перед ней, кассир говорит: «Можете набрать ваш код». 6. 7. 5. 3. Победа. Над кем? Софи отворачивается и уходит. Она оставила свою кредитку в считывающем устройстве. Какая-то женщина указывает ей на это со снисходительной улыбкой. Софи вытаскивает кредитку из аппарата. Все это вызывает привкус дежавю, Софи беспрестанно проигрывает в памяти те же сцены, то же бегство, те же смерти вот уже… сколько? Это должно прекратиться. Она роется в карманах в поисках сигарет, натыкается на кредитку, которую туда засунула, а когда поднимает голову, перед ней стоит перепуганный Франц и спрашивает: «Куда ты собралась в таком виде? » Он держит в руках куртку, которую она бросила на улице. Качает головой. «Идем домой. На этот раз придется вызвать врача… Сама видишь…» Мгновение она колеблется, прежде чем согласиться. Очень короткое мгновение. Но овладевает собой. «Нет, не надо врача… Я иду домой». Он улыбается ей и берет за руку. Софи чувствует тошноту, начинает крениться. Франц держит ее за локоть. «Идем, — говорит он. — Я припарковался совсем близко». Софи смотрит на недоступный для нее вокзал, закрывает глаза, словно принимая некое решение. Потом поворачивается к Францу и обнимает его за шею. Прижимаясь, говорит: «О Франц…» — плачет, и пока он несет ее — скорее несет, чем поддерживает — к выходу, к машине, к дому, она бросает на пол железнодорожный билет, скатанный в комок, утыкается головой в его плечо и рыдает. Франц всегда рядом. Когда сознание к ней возвращается, она просит прощения за ту жизнь, которую ему устроила. Он робко намекает, что хотел бы получить объяснение. Она обещает рассказать. Говорит, что сначала ей нужно отдохнуть. Этот припев про «нужно отдохнуть» — волшебное слово, которое на несколько часов закрывает все двери, давая ей возможность перевести дыхание и время собраться с силами, подготовиться к будущим битвам, снам, смертям и ненасытным гостям. Франц уходит в магазин. «Не хочу потом бегать за тобой по всему городу», — говорит он с улыбкой и, выходя, запирает дверь на ключ. Софи с благодарностью улыбается в ответ. Франц занимается хозяйством, пылесосит, готовит, покупает жареных кур, индийские блюда, китайские блюда, берет фильмы в видеоклубе и приносит их домой, взглядом ища одобрения. Софи говорит, что он замечательно убирается и еда очень вкусная, а фильмы замечательные, вот только она засыпает перед экраном почти сразу после вступительных титров. Ее тяжелая голова вскоре погружается в мир смерти, а Франц держит ее за руки, когда она просыпается, лежа на полу, без голоса, без дыхания, почти без жизни. И то, что должно было случиться, случилось. Воскресенье. Софи уже несколько дней совсем не спала. И столько кричала, что потеряла голос. Франц хлопочет вокруг нее, всегда рядом, кормит, потому что сама она не желает и куска проглотить. Просто удивительно, как этот мужчина воспринял безумие женщины, на которой только что женился. Он, наверное, святой. Такой преданный, готовый жертвовать собой. «Я все жду, когда ты согласишься позвать врача, тебе же станет лучше…» — объясняет он. Она говорит, что ей «и так скоро станет лучше». Он настаивает. Пытается понять, какая логика способна объяснить этот отказ. Боится, что вмешивается в ту теневую сторону ее жизни, куда ему пока нет доступа. Что у нее в голове? Она старается его успокоить, чувствует, что должна сделать что-нибудь нормальное, чтобы как-то унять его тревогу, поэтому иногда она ложится на него, трется, пока не ощутит его желание, открывается ему, ведет за собой, старается доставить ему удовольствие, вскрикивает, закрывает глаза, ждет, когда он расслабится. Итак, воскресенье. День спокойный, как сама скука. Утром по всему дому перекликались голоса жильцов, возвращающихся с рынка или моющих машины на парковке. Софи все утро смотрела в окно, куря одну за другой сигареты и пытаясь натянуть рукава свитера на руки, так ей было холодно. Усталость. Она сказала: «Мне холодно». Ночью она проснулась, и ее вырвало. Ее до сих пор подташнивает. Она чувствует себя грязной. Душ не помог, она хочет принять ванну. Франц набрал ей воды — слишком горячей, как она часто просит, добавил ароматические соли, которые он любит, а она молча ненавидит — от них несет химией и тошнотворной отдушкой… но ей не хочется раздражать его. Да и какая разница… Все, чего она хочет, — это горячей-прегорячей воды, чего-то, что могло бы согреть ее продрогшие кости. Он помогает ей раздеться. В зеркале Софи видит свое тело, тощие плечи, костлявые бедра, свою худобу — она бы заплакала, если б ее не бросило в дрожь… Сколько она весит? И внезапно она проговаривает громким голосом то, что предстало перед ней со всей очевидностью: «Мне кажется, я умираю». Она сама потрясена этим признанием. Несколько недель назад она точно так же говорила «Со мной все в порядке». Одна правда стоит другой. Софи медленно, постепенно угасает. День за ночью, кошмар за кошмаром, Софи чахнет и хиреет. Она тает. Скоро она станет прозрачной. Она еще раз вглядывается в собственное лицо, выступившие скулы, круги под глазами. Франц тут же прижимает ее к себе. Говорит милые глупые слова. Делает вид, что его просто смешит чудовищность того, что она сказала. И на этот раз перебарщивает. Он с силой похлопывает ее по спине, как будто прощаясь с кем-то, отправляющимся в долгий путь. Говорит, что вода горячая. Софи с содроганием опускает руку в ванну. Ее трясет с головы до ног. Франц добавляет холодной воды, она наклоняется, говорит, что так хорошо, и он выходит. Доверчиво улыбается, удаляясь, но оставляет двери приоткрытыми. Услышав, что он включил телевизор, Софи вытягивается в ванне, тянется к столику, хватает ножницы, внимательно осматривает свои запястья с едва заметными голубоватыми прожилками вен. Раздвигает ножницы, примеривается, выбирает самый косой угол, бросает взгляд на затылок Франца и, кажется, черпает в этом зрелище окончательную уверенность. Делает глубокий вдох и наносит резкий скользящий удар. Потом расслабляет все мышцы и мягко погружается в ванну. Первое, что она видит, — Франца, который сидит у ее кровати. Потом свою левую руку — плотно забинтованную, уложенную вдоль тела. Потом, наконец, палату. В окно сочится неясный свет, он может означать и начало, и конец дня. Франц адресует ей терпеливую улыбку. Он ласково держит ее за кончики пальцев — это все, что выступает из-под повязки. Гладит их, не говоря ни слова. Софи ощущает ужасную тяжесть в голове. Рядом с ними столик, на нем — поднос с едой. — Тебе принесли поесть, вот… — говорит он. Это его первые слова. Ни вопроса, ни упрека, ни даже страха. Нет, Софи не хочет есть. Он качает головой, как будто лично его это ставит в затруднительное положение. Софи закрывает глаза. Она все прекрасно помнит. Воскресенье, сигареты у окна, холод, пробирающий до костей, и ее мертвое лицо в зеркале ванной. Ее решение. Уйти. Уйти окончательно. Хлопает дверь, Софи открывает глаза. Появляется медсестра. Мило улыбается, обходит кровать, проверяет капельницу, которую Софи сразу не заметила. Профессиональным движением прикладывает палец к точке под челюстью и через несколько секунд снова улыбается. — Отдыхайте, — говорит она, выходя, — врач скоро придет. Франц остается, смотрит в окно, пытаясь прийти в себя. Софи выговаривает: «Мне так жаль…» — и он не находит, что ответить. Продолжает смотреть в окно, теребя кончики ее пальцев. В нем ощущается удивительная сила инерции. Она чувствует, что он здесь навсегда. Врач оказался маленьким и невероятно подвижным толстячком. Лет пятидесяти, уверенный в себе, с успокаивающей лысиной. Ему хватило одного взгляда и быстрой улыбки, чтобы Франц почувствовал, что придется выйти. Врач занял его место. — Не буду спрашивать, как вы себя чувствуете. И без вас знаю. Надо будет кое с кем проконсультироваться, вот и все. — Он выговорил это на одном дыхании — врач, который сразу переходит к делу. — У нас здесь хорошие специалисты. Вы сможете выговориться. Софи смотрит на него. Он, видимо, почувствовал, что мыслями она далеко, поэтому продолжил: — Что до остального, это было весьма зрелищно, но не слишком… — И тут же себя оборвал. — Разумеется, не будь там вашего мужа, сейчас вы бы уже были мертвы. Он выбрал самое сильное слово, самое жестокое, чтобы проверить ее реакцию. Софи решила прийти ему на помощь, потому что она-то хорошо понимала, что с ней. — Все будет нормально. Ничего лучшего она не придумала. Но это же правда. Она действительно думает, что все будет нормально. Врач хлопнул ладонями по коленям и встал. Прежде чем выйти, он указал на дверь и спросил: — Хотите, я с ним побеседую? Софи покачала головой, но такой ответ показался недостаточно ясным. Она проговорила: — Не надо, я сама. — Знаешь, я испугалась… Франц неловко улыбнулся. Пришло время объяснений. Но у Софи их нет. Что она может ему сказать? Она выдавливает из себя улыбку: — Когда вернемся домой, я все объясню. Но не здесь… Франц делает вид, что понял. — Это та часть моей жизни, о которой я тебе никогда не рассказывала. Я все тебе объясню. — Там столько всего? — Да, немало. А потом сам смотри… Он как-то непонятно кивнул головой. Софи закрыла глаза. Она не устала, просто хотела остаться одна. Ей нужна информация. — Я долго спала? — Почти тридцать шесть часов. — Мы где? — В бывшем монастыре урсулинок. Это лучшая клиника в нашем районе. — А который час? Сейчас время посещений? — Почти полдень. Обычно посещения разрешены с двух, но мне разрешили остаться. В нормальной ситуации он добавил бы что-нибудь вроде «ввиду сложившихся обстоятельств», но на этот раз ограничился короткими фразами. Она чувствует, что он собирается с силами, и молчит, выжидая. — Все это… — Он неопределенным жестом указал на ее повязки. — Это все из-за нас?.. Потому что у нас что-то неладно, так ведь? Она улыбнулась бы, если б могла. Но она не может и не хочет. Она должна придерживаться своей линии. Тихонько сгибает три пальца под его ладонью. — Дело совершенно не в этом, уверяю тебя. Ты очень милый. Слово ему не понравилось, но он не подал виду. Он милый муж. А кем еще ему быть? Софи хотела спросить, где ее вещи, но просто закрыла глаза. Ей больше ничего не нужно. Часы в коридоре показывают 19: 44. Посещения закончились больше получаса назад, но в этом заведении не слишком строго следят за соблюдением правил, и в палатах еще слышатся голоса визитеров. В воздухе держится запах больничного ужина, бульона и капусты. Почему во всех больницах пахнет одинаково? В конце коридора сквозь широкое окно пробивается тусклый свет. За несколько минут до этого Софи заблудилась между этажами. Медсестра с первого этажа помогла ей добраться до палаты. Теперь она представляет себе расположение выходов. Она видела дверь, которая ведет на парковку. Если удастся благополучно миновать пост медсестер на ее этаже, она выберется. В шкафу она обнаружила верхнюю одежду, которую Франц принес, наверное, в преддверии ее выписки. Вещи не сочетались друг с другом. Она ждет, не отрывая глаз от узкой щели между чуть приотворенной дверью и стеной. Дежурную сестру зовут Женни. Худенькая, гибкая, с высветленными прядями в волосах. От нее пахнет камфарой. У нее спокойная уверенная походка. Она только что отошла от своего стола, засунув руки в карманы халата. Так она делает, когда идет покурить на улице у подъезда. Сестра толкает створчатую дверь, ведущую к лифтам. Софи считает до пяти, открывает дверь палаты и в свою очередь проходит по коридору, минует пост Женни, но перед створчатой дверью сворачивает направо и спускается по лестнице. Через несколько минут она окажется на парковке. Прижимает сумку к груди. И снова начинает повторять: 6, 7, 5, 3. Жандарма зовут Жондрет, у него желтое лицо и седые усы. При нем другой, тот ничего не говорит, только с сосредоточенным и озабоченным видом разглядывает собственные ноги. Франц предложил им кофе. Они ответили, да, кофе, почему бы нет, но остались стоять. Жондрет — жандарм сочувствующий. Он расспрашивает о Софи, которую называет «супружницей», и пока не сказал ничего такого, чего Франц бы уже не знал. Он смотрит на обоих жандармов и играет свою роль. А роль его — беспокоиться, и это не трудно, ведь он действительно очень обеспокоен. Опять видит себя у телевизора. Он любит телевикторины по общей культуре, потому что сравнительно легко выигрывает, хотя всегда немного мухлюет. Аплодисменты, восклицания ведущего, дурацкие шутки, заранее записанный смех, гомон при объявлении результатов — от телевизора столько шума. Но в любом случае Софи сделала это тихо. Даже если бы в тот момент он был занят чем-то другим… Вопросы: раздел «Спорт». Не совсем его… И все же он попытал счастья. Вопросы об Олимпийских играх, из тех, на которые никто ответить не может, кроме нескольких психов с узкой специализацией. Он обернулся, голова Софи была откинута на бортик ванны, глаза закрыты, пена до подбородка. У нее красивый профиль. Надо признать, даже сильно исхудав, Софи оставалась красивой. Действительно очень красивой. Его это часто наводило на разные мысли. Вернувшись к телевизору, он про себя заметил, что должен все-таки за ней приглядывать: в прошлый раз, когда она заснула в ванне, он вытащил ее совершенно заледеневшей, и пришлось несколько минут растирать ее одеколоном, прежде чем к ней вернулись краски. Так умереть он ей не даст. Чудесным образом он наткнулся на ответ, имя болгарского прыгуна с шестом и… вдруг внутри раздался сигнал тревоги. Он обернулся. Голова Софи исчезла, он кинулся туда. Пена была алой, а тело Софи ушло на дно ванны. У него вырвался крик: «Софи! » Он опустил обе руки в воду и вытащил ее за плечи. Она не кашляла, но дышала. Все тело ее было мертвенной белизны, а из запястья все еще текла кровь. Не много. Но кровь выплескивалась крошечными волнами, в ритме биения сердца, а намокшая рана вздулась. На какое-то мгновение он потерял голову. Он не хотел, чтобы она умирала. Он сказал себе: «Только не так…» Он не желал, чтобы Софи ускользнула от него. Она просто украла у него эту смерть. Она сама решила, где, когда и как. И это ее свободное волеизъявление кажется ему полным отрицанием всего, что он сделал, ее самоубийство станет оскорблением его уму. Если Софи удастся умереть вот так, он никогда не сумеет отомстить за смерть матери. Он вытащил ее из ванны, уложил на пол, затянул запястье полотенцем, говорил с ней снова и снова, бросился к телефону и вызвал «скорую». «Скорая» приехала меньше чем через три минуты, их станция была совсем рядом. И он о многом беспокоился, ожидая врачей. Станут ли копаться в прошлом Софи так глубоко, чтобы узнать, кто она на самом деле, или еще хуже — не сообщат ли Софи, кем в действительности является старший сержант Берг, который ни минуты в своей жизни не был солдатом… Но когда он пришел к ней в больницу, то снова был в полной форме и прекрасно играл свою роль. Он в точности знал, что говорить, что делать, что отвечать и каким выглядеть. А сейчас к нему вернулся и праведный гнев: Софи сбежала из больницы, и потребовалось больше шести часов, чтобы администрация это заметила! Медсестра, которая ему позвонила, не очень представляла, с какого боку зайти. «Месье Берг, ваша жена вернулась домой? » После ответа Франца она заюлила и немедленно передала трубку врачу. После сообщения об этом новом бегстве у него было время поразмыслить. Жандармы могут спокойно пить свой кофе. Никто никогда не сможет отыскать Софи быстрее и надежней, чем Франц. Он в течение трех лет следовал повсюду за убийцей, которую не могла обнаружить никакая жандармерия. Эту женщину он вылепил своими руками, всю целиком; в ее жизни для него нет тайн, и однако даже он сам неспособен сказать, где она сейчас находится, куда уж там жандармам… Франц спешит, ему очень хочется послать их подальше. Но он лишь произносит напряженным голосом: — Как по-вашему, вы быстро ее найдете? Ведь именно это должно интересовать мужа, верно? Жондрет приподнимает одну бровь. Не такой уж он кретин, каким кажется. — Мы обязательно найдем ее, месье, — говорит он. Поверх чашки горячего кофе, который он отхлебывает маленькими глоточками, жандарм кидает на Франца внимательный взгляд. Ставит чашку на стол. — Она поехала к кому-то и позвонит вам сегодня вечером или завтра. Лучше всего набраться терпения, вы ж понимаете… — И, не дожидаясь ответа: — С ней уже такое случалось? Ну, в смысле сбежать вот так… Франц отвечает, что нет, но в последнее время у нее что-то вроде депрессии. — Что-то вроде… — повторяет Жондрет. — А у вас родственники есть, месье? То есть я хочу сказать, у нее родственники есть, у супружницы вашей? Вы им звонили? Он не ожидал такого резкого поворота, и у него не было времени как следует подумать. Какая родня была у Марианны Берг, урожденной Леблан? Когда он расспрашивал Софи о ее жизни, она придумала себе семью, которую жандармерия вряд ли сумеет отыскать… Скользкая почва. Франц наливает еще кофе, пытаясь за это время что-то придумать. И решает сменить стратегию. Лицо его становится недовольным. — В сущности, вы просто не собираетесь ничего делать, ведь так? — раздраженно бросает он. Жондрет не отвечает. Он разглядывает свою пустую чашку. — Ну, если она не вернется, скажем, через три-четыре дня, мы приступим к более активным поискам. Видите ли, месье, в подобных случаях люди обычно сами возвращаются через несколько дней. А в это время они почти всегда укрываются у родных или друзей. Иногда достаточно нескольких телефонных звонков. Франц заверяет, что понял. Если он что-нибудь узнает, то сразу же… Жондрет отвечает, что так оно будет лучше всего. Благодарит за кофе. Его спутник кивает, разглядывая половик. Франц выжидает три часа — вполне разумный срок, с его точки зрения. За это время на экране ноутбука он еще раз просматривает карту района с мигающим розовым квадратиком, указывающим на местоположение мобильника Софи. Это местоположение совпадает с их квартирой. Он все обыскал и обнаружил ее телефон в ящике письменного стола. Впервые за четыре года он неспособен точно определить, где находится Софи. Надо что-то делать, и срочно. Отыскать ее. На несколько секунд он задумывается о лекарствах, но успокаивает себя: созданное им депрессивное состояние не должно рассеяться слишком быстро. И все же необходимо ее вернуть. Такова первоочередная задача. Завершить. Покончить с ней. В нем закипает гнев, но ему удается совладать с ним, сделав несколько дыхательных упражнений. Он рассматривает проблему со всех сторон. Начать следует с Лиона. Он смотрит на часы и наконец берется за телефон. Его соединяют с жандармом Жондретом. — Моя жена у подруги, — торопливо говорит Франц, как если бы испытывал и радость, и облегчение. — Недалеко от Безансона. И внимательно следит за реакцией. Пан или пропал. Если жандарм попросит данные подруги… — Хорошо, — удовлетворенно произносит Жондрет. — С ней все в порядке? — Да… Ну, вроде бы. Мне показалась, она какая-то потерянная. — Хорошо, — повторяет Жондрет. — Она собирается возвращаться? Она сказала, что хочет вернуться? — Да, она так сказала. Она хочет вернуться домой. Небольшая пауза. — И когда? Моторчик в голове Франца включился на полную скорость. — Думаю, пусть она немного отдохнет. Через несколько дней я съезжу за ней, так будет лучше. — Хорошо. Когда она вернется, пусть зайдет в участок. Бумаги подписать. Скажите ей, что это не горит! Пусть сначала отдохнет… И перед тем, как повесить трубку, Жондрет добавляет: — Скажите мне только… Вы ведь недавно женаты… — Чуть меньше полугода. Жондрет помолчал. Наверное, смотрит куда-то поверх трубки своим пронзительным взглядом. — А то… что она сделала, вы думаете… это как-то связано с вашим браком? Франц отвечает по наитию. — Она и до свадьбы страдала легкой депрессией… Но, конечно, и такое возможно. Я с ней поговорю об этом. — Так оно лучше, месье Берг. Поверьте, так оно лучше. Спасибо, что сразу предупредили нас. Поговорите с ней, когда поедете за супружницей… Улица Курфейрак начинается прямо у площади Белькур. Богатый квартал. Франц еще раз осмотрел его по Интернету, но ничего нового по сравнению с тем, что было два года назад, не увидел. Подыскать наблюдательный пункт оказалось нелегко. Вчера пришлось все время переходить из одного кафе в другое. Сегодня утром он арендовал машину: из машины было проще следить за зданием и за самой Валери, если потребуется. В те времена, когда они дружили с Софи, она работала в транспортной компании, а теперь подвизалась в фирме одного типа, такого же бесполезного и богатого, как она сама, который вообразил, что у него призвание быть стилистом. Заведение вроде тех, где ты можешь вкалывать пару лет как заведенный, прежде чем осознаешь, что оно не приносит ни гроша. Что в данном случае не имело значения ни для Валери, ни для ее приятеля. Утром она боевым решительным шагом выходит из дома, берет такси до площади Белькур и приступает к работе. Едва он увидел ее на улице, как понял, что Софи здесь нет. Валери — существо непосредственное, все, что она переживает, написано у нее на лице. По ее походке и поведению Франц определил, что никаких особых забот и тревог у нее нет, от нее так и веяло покоем и безмятежностью. Он практически уверен, что Софи прячется не здесь. Кстати, Валери Журден слишком эгоистична, чтобы укрывать Софи Дюге, убийцу-рецидивистку, разыскиваемую всеми подразделениями полиции, даже если они подруги детства. У этой девицы есть свои пределы. И они весьма ограниченны. А вдруг он все-таки ошибается? Когда она ушла, он поднялся на этаж, где расположена ее квартира. Металлическая дверь, тройные запоры. Он долго стоял, прижавшись ухом к двери. Всякий раз, когда кто-то из обитателей дома входил или выходил, он делал вид, что поднимается на следующий этаж или спускается на нижний, а потом возвращался на свой пост. Ни малейшего шума. Эту операцию он повторил четыре раза в течение дня. В целом он провел три часа, приложив ухо к двери. После шести вечера шум в квартирах, звук телевизоров, радио, разговоры, даже приглушенные, уже не позволили ему различать тайные звуки, выдающие чье-то присутствие в якобы пустой квартире Валери. К восьми вечера, когда молодая женщина вернулась домой, Франц был там, на несколько пролетов выше. Валери открыла дверь, не говоря ни слова. Он тут же приник ухом к двери. На протяжении нескольких минут до него доносились обычные каждодневные звуки (кухня, туалет, открываемые ящики), потом музыка и наконец голос Валери, говорящей по телефону где-то неподалеку от двери… Ясный голос. Она шутила, но ответила, что нет, сегодня она не собирается никуда выходить, и так опаздывает с работой. Потом положила трубку, и снова шум в кухне, радио… Конечно, доля сомнения оставалась, но он решает довериться собственной интуиции. Торопливым шагом покидает дом. Сен-э-Марн меньше чем в четырех часах езды. Невиль-Сент-Мари. Тридцать два километра от Мелёна. Франц сначала долго крутился вокруг, проверяя, нет ли полицейского наблюдения. В самом начале они, конечно, это наблюдение установили, но на дальнейшее у них не хватает средств. И пока общественное мнение не будет взбудоражено новым убийством… Он оставил арендованную машину на парковке супермаркета на выезде из города. Минут за сорок пешком добрался до небольшого лесочка, а оттуда — до заброшенного карьера, взломал калитку, и ему открылся вполне приличный вид на дом, хотя и сверху вниз. Народу здесь бывало немного. Может, несколько парочек ночью. Но они должны приезжать на машинах. Никакого риска быть обнаруженным: свет фар предупредит его. Месье Оверней выходил всего три раза. Два первых раза он ходил за бельем — прачечная была устроена в том крыле дома, которое вроде бы не сообщалось с другими помещениями, заодно забрал почту — почтовый ящик стоял метрах в пятидесяти, чуть ниже по дороге. В третий раз он уехал на машине. Франц на мгновение заколебался: ехать за ним? Остаться? Он остался. В любом случае не ходить же за ним пешком по такой деревушке… Патрик Оверней отсутствовал час двадцать семь минут, и на протяжении всего этого времени Франц в бинокль неотрывно наблюдал за домом. Насколько он был уверен, увидев Валери Журден шагающей по улице, что Софи там нет, настолько сейчас он пребывал в нерешительности. Возможно, уходящее время и с тревожной быстротой утекающие часы вынуждали его надеяться на скорое решение. И еще кое-что не дает ему покоя: если Софи не здесь, то он не представляет, куда еще она могла отправиться. Софи в глубокой депрессии, она пыталась убить себя. Ее психика крайне уязвима. С того момента, как он узнал о ее исчезновении из больницы, его душит ярость. Он должен ее вернуть. «С этим надо заканчивать», — твердит он не переставая. И не может себе простить, что тянул так долго. Разве нельзя было завершить все давным-давно? Разве он не получил все, чего добивался? Вернуть ее и покончить с этим. Франц пытается представить, что происходит сейчас в голове у Софи. А если она во второй раз захочет умереть? Нет, иначе бы она не убежала. В клинике была куча возможностей это сделать, там же просто идеальное место для смерти. Она могла снова вскрыть себе вены, медсестры заходят не каждые пять минут… «Зачем же убегать? » — снова и снова задается он вопросом. Софи совершенно не в себе. В первый раз, когда она ушла, то почти три часа просидела в кафе, а потом вернулась, даже не вспомнив, что делала. Значит, вывод один: Софи исчезла из клиники не намеренно, сама не зная, куда идет. Она не просто ушла, она убежала. Она пытается убежать от собственного безумия. Рано или поздно она начнет искать какой-нибудь приют. Он обдумывал вопрос и так и этак, но не представлял, где убийца, разыскиваемая так, как Софи Дюге, надеется найти убежище, кроме как у своего отца. Софи пришлось порвать со всеми знакомыми, чтобы превратиться в Марианну Леблан… если только она не отправилась наугад, в совершенно случайном направлении (а в таком случае она должна очень скоро вернуться домой), то именно сюда, к отцу, должно привести ее стремление укрыться. Надо только терпеливо ждать. Франц подкручивает бинокль и наблюдает, как месье Оверней загоняет машину в гараж под домом. У нее еще много работы, но день был длинным, и ей не терпится вернуться домой. Поскольку начинает она поздно, то обычно не покидает кабинет раньше половины девятого, иногда даже девяти вечера. Уходя, она говорит, что завтра придет пораньше, прекрасно зная, что ничего подобного не случится. В машине она перебирает в памяти, что ей можно и чего нельзя, что она должна и чего не должна делать. Это очень непросто, когда у тебя начисто отсутствует чувство самодисциплины. В такси она с небрежным видом листает модный журнал. На улице она ни разу не оглядывается. Набирает код, бодро толкает дверь подъезда. Она никогда не садится в лифт, поэтому и сейчас идет пешком. Доходит до своей площадки, достает ключ, открывает, закрывает, оборачивается, Софи стоит перед ней, в той же одежде, в которой появилась накануне ночью, Софи, которая делает ей нетерпеливый знак рукой, словно недовольный постовой, регулирующий уличное движение. Продолжай действовать, как обычно! Валери кивает, проходит в квартиру, пытаясь вспомнить, что же она делает обычно. Но на нее будто ступор нашел. В голове вдруг становится пусто, и она понимает, что решительно ничего не помнит. А ведь Софи сто раз повторила ей порядок действий, но сейчас… все вылетело из головы. Валери, белая как мел, пристально смотрит на Софи. Она не может шевельнуться. Софи кладет руки ей на плечи и властным толчком заставляет опуститься на стул у двери, куда обычно она ставит сумку, зайдя в дом. В следующую секунду Софи уже стоит перед ней на коленях, стаскивает с нее туфли, надевает их и направляется в глубь квартиры. Она заходит на кухню, хлопает дверцей холодильника, потом отправляется в туалет, оставив его открытым, спускает воду, проходит в комнату… За это время Валери успевает опомниться и теперь злится на себя. Она оказалась не на высоте. Софи появляется в проеме двери. Нервно ей улыбается. Валери прикрывает глаза, словно с облегчением. Когда она снова их открывает, Софи издалека протягивает ей телефон и кидает тревожный вопросительный взгляд. Валери воспринимает это как второй шанс. Она набирает номер и начинает расхаживать с телефоном по квартире. Осторожней, заранее предупредила ее Софи, главное — не переигрывай, поэтому она со сдержанным оживлением говорит: нет, сегодня вечером ей не хочется никуда выходить, у нее много работы, смеется, больше времени, чем обычно, слушает собеседника, прощается, да, да, я тоже, целую, пока-пока, проходит в ванную, вынимает контактные линзы из глаз, предварительно вымыв руки. Когда она возвращается в прихожую, Софи стоит, приложив ухо к входной двери, опустив глаза, с таким сосредоточенным видом, будто молится. Как и требовала Софи, они не обменялись ни единым словом. Едва зайдя в квартиру, Валери почувствовала легкий запах мочи. Сейчас запах стал еще более отчетливым. Убирая контактные линзы, она заметила, что Софи написала в ванну. Она делает ей вопросительный знак, указывая на ванную. Софи на мгновение отрывается от двери и с грустной улыбкой бессильно разводит руки. Она не должна была производить ни малейшего шума в течение всего дня, и ничего другого ей, естественно, не оставалось. Валери в свою очередь тоже улыбается и жестами изображает душ… Ужин прошел в полном молчании. Валери читала записи, которые Софи сделала от руки, пока весь день сидела в квартире. Время от времени, читая, она с недоверчивым видом протягивала подруге одну из страниц. Тогда Софи брала ручку и старательно добавляла несколько слов. Валери читала очень медленно и постоянно трясла головой, словно сама себя не могла убедить, что такое возможно, настолько безумным это выглядит. Софи включила телевизор. Благодаря звуку они наконец могут разговаривать, но едва слышными голосами. Валери такие излишние предосторожности кажутся немного смешными. Софи молча сжимает ей руку и смотрит в лицо. Валери сглатывает слюну. Шепотом Софи спрашивает: «Ты можешь купить мне ноут, только очень маленький? » Валери возводит глаза к потолку. Что за вопрос!.. Она дала Софи все необходимое для перевязки. Софи аккуратно забинтовала руку. Казалось, она в глубокой задумчивости. Вдруг она подняла голову и спросила: — Ты все еще встречаешься со своей маленькой аптекаршей? Валери кивнула. Софи улыбнулась: — И она по-прежнему ни в чем не может тебе отказать? Чуть позже Софи зевнула, глаза ее начали слезиться от усталости. Она улыбнулась, извиняясь. Ей не хотелось спать одной. Перед тем как уснуть, она обвила Валери руками. Хотела что-то сказать, но не смогла найти слов. Валери тоже ничего не сказала. Просто обняла ее покрепче. Софи заснула как мертвая. Валери прижимает ее к себе. Всякий раз, когда взгляд падает на повязку, на нее накатывает дурнота и по всему телу пробегает дрожь. Странно. В последние десять лет Валери отдала бы что угодно, лишь бы Софи была рядом, в ее постели. «И надо ж было, чтоб это случилось сейчас. И таким образом…» — говорит она себе. Ей хочется плакать. Для нее не секрет, что именно это желание заставило ее перво-наперво сжать Софи в объятиях, едва та появилась перед ней. Было уже около двух ночи, когда Валери разбудил звонок в дверь: Софи потребовалось два часа, чтобы проверить, не следят ли за домом… Открыв дверь, Валери мгновенно узнала тень Софи в молодой женщине с бессильно опущенными руками, стоящей на площадке в черной виниловой куртке. Лицо наркоманки — вот первое, что сразу же пришло на ум Валери. Потому что она казалась лет на десять старше, плечи опущены, под глазами круги. В глазах отчаяние. Валери немедленно захотелось заплакать. Она обняла ее. Теперь она прислушивается к медленному дыханию. Не желая тревожить, пытается рассмотреть ее лицо, но виден только лоб. Ей хочется повернуть Софи, поцеловать. Чувствует, как подступают слезы. Она широко распахивает глаза, чтобы побороть этот слишком легкий соблазн. Большую часть дня она так и этак прокручивала в голове объяснения, домыслы, предположения и факты, которые выложила ей Софи в предыдущую ночь, после их встречи. Она вновь перебрала в памяти бесчисленные звонки, тревожные мейлы, которые на протяжении месяцев посылала ей Софи. Все те месяцы, когда она думала, что та сходит с ума. На ночном столике она ощущает присутствие маленькой фотографии — той, что является самым дорогим достоянием Софи, ее военным трофеем и залогом победы. Сама по себе эта фотография ничего не стоит — один из тех неудачных мгновенных снимков на блеклом фоне, которые даже новыми кажутся грязными и расстраивают вас, едва появившись из щели автомата, и вы говорите себе, что для проездного «это не имеет значения», но потом весь год вас передергивает, когда фото попадается вам на глаза, настолько отвратительно вы на нем выглядите. На этом снимке, который Софи тщательно оберегала, покрыв несколькими слоями прозрачного скотча, у нее глупый вид и вымученная улыбка. Слишком яркая вспышка придала коже мертвенный оттенок. Но, несмотря на все его дефекты, этот кусочек картона был, безусловно, самым большим сокровищем Софи. За эту фотографию она отдала бы жизнь… да и почти уже отдала. Валери отчетливо представляет себе день, когда Софи нашла этот снимок, и весь ее ужас. Она так и видит, как оторопевшая Софи вертит его в руках. В тот момент она слишком плохо себя чувствовала, чтобы осознать случившееся: проспав десять часов подряд, она проснулась разбитой, как никогда, с чудовищной мигренью. Но это открытие так на нее подействовало, что она дотащилась до ванной, разделась, легла, взялась за кран душа над головой и после секундного колебания резким движением включила до отказа холодную воду. Шок был таким оглушающим, что крик застрял у нее в горле. Она чуть не потеряла сознание, вцепилась в фаянсовый бортик, зрачки расширились, но она с вытаращенными глазами так и замерла под ледяной струей. Несколько минут спустя, закутанная в халат Франца, она сидит за кухонным столом, сжимая в ладонях кружку с обжигающим чаем, и вглядывается в фотографию, которую положила перед собой. Как ни пытайся она сложить в уме головоломку, как ни пульсируют виски жгучей болью, в самом факте заключена окончательная невозможность. На листке бумаги она восстанавливает даты, выстраивает логические последовательности, перекраивает события. Вглядываясь в фотографию, она еще раз изучает прическу, которую тогда носила, припоминает одежду, которая на ней была в тот день… Вывод один и тот же: это фотография с ее проездного 2000 года, проездного из той самой сумочки, которую похитил мотоциклист, внезапно распахнув дверцу машины, когда она стояла на светофоре на улице Коммерс. Вопрос: как могла она обнаружить эту фотографию за подкладкой одной из сумок Франца? Франц не мог найти ее в вещах Марианны Леблан, потому что фотография была потеряна больше трех лет назад! Она искала кроссовки в шкафу у входной двери, ее рука случайно скользнула за подкладку старой сумки Франца и вынырнула оттуда с этим снимком размером в три квадратных сантиметра… Она смотрит на настенные часы на кухне. Слишком поздно начинать. Завтра. Завтра. Начиная с завтрашнего дня и далее ежедневно Софи перерывает всю квартиру, но совершенно незаметно. Ее неотступно мучают чудовищные приступы рвоты: с этого дня она принуждает себя извергать все лекарства, которые дает ей Франц (это от мигрени, это чтобы лучше спать, это успокоительное, «ничего сильнодействующего, просто травки…»), и на нее то и дело накатывает такая дурнота, что она едва успевает добежать до ванной или туалета. У нее постоянное расстройство желудка. Несмотря на это, она роется, ползает по углам, переворачивает всю квартиру сверху донизу: ничего. Только снимок, но его значение так огромно… Теперь она возвращается к иным вопросам, куда более давним. Дни напролет Софи ищет другие ответы, но их нет. Иногда ее просто в жар бросает, как будто истина является источником пламени, и она все время обжигает руки, но так и не может к ней прикоснуться. И вдруг все складывается. Это не открытие, а интуиция, озарение неожиданное, как удар грома. Она пристально смотрит на свой мобильник, лежащий на столе в гостиной. Спокойно берет его, раскрывает, достает батарейки. Острием кухонного ножа откручивает крошечные винтики, которыми крепится вторая панель, и обнаруживает оранжевый электронный чип, прикрепленный двухсторонним скотчем, который она аккуратно отдирает косметическим пинцетом. В лупу различает код, слово, цифры: SERV. 0879, а дальше: AH68-(REV 2. 4). Через несколько минут Гугл отсылает ее на американский сайт электронного оборудования, и на странице каталога напротив спецификации АН68 стоит название товара «сигнал GPS». — Где ты была? — пытался добиться ответа запаниковавший Франц. — Четыре часа, ты хоть представляешь себе, — не переставал повторять он, словно сам себе не веря. Четыре часа… Это случилось два дня назад. Ровно четыре часа потребовалось Софи, чтобы уйти из дома, сесть в автобус, проехать восемнадцать километров до Вильфранша, что-то заказать в кафе, спрятать свой мобильник в туалете, потом выйти из кафе, подняться в панорамный ресторан рынка Вилье, откуда открывается такой прекрасный вид на город, улицы и на то самое кафе, перед которым меньше часа спустя появился встревоженный, но осторожный Франц и дважды проехал мимо на мотоцикле, пытаясь высмотреть внутри Софи… Из всего, что Софи рассказала Валери в эту ночь, в голове осталось одно: человек, за которого она вышла, чтобы надежнее скрыться, оказался ее мучителем. Мужчина, рядом с которым она лежит каждую ночь, который лежит на ней… На этот раз слезы прорывают преграду и тихо стекают с щек Валери в волосы Софи. Месье Оверней в синем комбинезоне и рабочих рукавицах счищает старую краску с ворот. Вот уже два дня Франц фиксирует каждый его шаг и жест, как и все его перемещения, но ему не с чем их сопоставить, и поэтому невозможно определить, произошли какие-нибудь изменения в его привычках или нет. Он с крайним вниманием осмотрел дом, пытаясь уловить малейшие признаки жизни в отсутствие хозяина. Никакого движения. Вроде бы тот один. Франц проследил за ним пару раз, когда тот выезжал. У него довольно новый и вместительный «фольксваген» серый металлик. Вчера он поехал за покупками в супермаркет, заодно заехал на заправку. Сегодня утром был на почте, потом целый час провел в префектуре и поехал домой, завернув по дороге в магазин садового инвентаря, где закупил несколько мешков компоста для сада, которые, кстати, до сих пор не выгрузил из машины. Автомобиль припаркован в сарае, который служит ему гаражом; в сарай ведут ворота с двумя широкими створками, хотя для проезда и одной вполне достаточно. Франц вынужден бороться с подступающими сомнениями: после двух пустопорожних дней дальнейшее ожидание кажется напрасным, и его часто подмывает сменить стратегию. Но сколько он ни прокручивал в голове ситуацию, вывод один: ждать Софи он должен только здесь, и нигде больше. Часов в шесть вечера месье Оверней закупорил банку с растворителем и пошел мыть руки к крану в саду. Открыл багажник машины, чтобы достать мешки с компостом, но их вес заставил его изменить намерение. Он решил загнать машину внутрь и разгрузить уже там. Франц кинул взгляд на небо. Оно безоблачно, так что он может спокойно оставаться на своем посту. Когда машина въехала в сарай, Патрик Оверней второй раз открыл багажник, глянул на свою дочь, которая лежала там, свернувшись калачиком, вот уже пять часов, и едва не заговорил в полный голос. Но Софи была наготове: протянув к нему руку, она бросила выразительный взгляд, и он осекся. Выбравшись, она начала разминать затекшее тело, но глаза ее уже быстро оглядывали сарай. Потом она повернулась к отцу. Он всегда казался ей красивым. А он не смог бы признаться — она показалась ему неузнаваемой. Похудевшая, осунувшаяся. Синие круги под блестящими, словно лихорадочными, глазами. Кожа будто пергаментная. Он был в ужасе, и она это поняла. Молча прижалась к нему, прикрыв глаза, и молча заплакала. Так они простояли минуту или две. Потом Софи отстранилась и стала искать носовой платок, улыбаясь сквозь слезы. Он протянул ей свой. Отец всегда был на высоте. Она вытащила листок бумаги из заднего кармана джинсов. Отец достал очки из кармана рубашки и принялся внимательно читать. По мере чтения он иногда вскидывал на нее исполненные ужаса глаза. И с трудом отводил взгляд от повязки на ее руке: это надрывало ему сердце. Он покачал головой, словно говоря: «Быть такого не может». Дочитав, поднял вверх большой палец, как и было обговорено в тексте. Они улыбнулись друг другу. Он убрал очки, оправил одежду, глубоко вздохнул и вышел из сарая, направляясь в сад. Выйдя на свет, Оверней поставил в саду столик недалеко от сарая, в тени, и ушел в дом. В бинокль Франц видел, как он зашел на кухню, потом в гостиную. Вышел оттуда через несколько минут с ноутбуком и двумя картонными папками и устроился за столиком поработать. В записи он заглядывал только изредка, но быстро стучал по клавиатуре. С того места, где он расположился, Франц видел его скорее со спины. Время от времени Оверней доставал чертеж, разворачивал его, проверял разметку, делал вручную быстрые подсчеты прямо на обложке папки. Патрик Оверней — человек серьезный. Вся сцена была до ужаса статична. Это притупило бы любую бдительность, но только не бдительность Франца. В каком бы часу это ни случилось, он покинет свой наблюдательный пост только намного позже того, как в доме погаснет последняя лампа. p. auverney@neuville. fr[11] — Соединение установлено. — Ты здесь??? Софи потратила двадцать минут, чтобы оборудовать себе рабочее место, не производя ни малейшего шума. Она уложила кучу коробок в угол, который не просматривался снаружи. Накрыла старой скатертью верстак. Потом открыла ноутбук и подключилась к системе Wi-Fi отцовского дома. Souris_verte@msn. fr — Соединение установлено. — Папа? Я здесь. — Уф! — ПРОШУ, не забудь: ты должен следить за своими движениями, сверяться с бумагами, короче, все делать как профи… — Я и есть профи! — Ты папа-профи. — Как себя чувствуешь??? — Не волнуйся. — Шутишь? — Я хочу сказать: больше не волнуйся. Я оправлюсь. — Ты меня пугаешь. — Себя тоже, я сама себя пугаю. Но перестань волноваться, теперь все будет хорошо. Прочел мой мейл? — Читаю. Я открыл его в другом окне. Но главное: я люблю тебя. И очень по тебе скучаю. ОЧЕНЬ. Люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Так хорошо было тебя повидать, но НЕ ЗАСТАВЛЯЙ МЕНЯ ПЛАКАТЬ, ПРОШУ!!! — О’кей. Оставим это на потом. На потом… Скажи, ты уверена, что все эти фортели так уж необходимы, а то мы оба выглядим как полные дебилы… — Прочти внимательно мой мейл: клянусь, если он здесь, то он и СЕЙЧАС за тобой следит. — У меня ощущение, что я играю перед пустым залом. — Тогда успокойся: ОДИН зритель у тебя есть! И даже ОЧЕНЬ внимательный! — Если он здесь… — Я ЗНАЮ, что он здесь. — И ты думаешь, что НИЧЕГО от него не ускользнет? — Я живое доказательство, что от него ничего не ускользает. — Это наводит на размышления… — Что? — Ничего… — Ку-ку? — … — Папа, ты здесь? — Да. — Ты закончил свои размышления? — Не совсем… — Что ты делаешь? — В данный момент лишние движения. Как ты велишь в своем мейле. — О’кей. — С ума сойти можно, и в то же время это так хорошо… — Что именно? — Все. Увидеть тебя, знать, что ты здесь. Живая. — И знать, что я ничего этого не делала, признайся! — Да, и это тоже. — Ведь ты сомневался, а? — … — Ку-ку? — Ну, было дело. — Я не сержусь на тебя, папа, знаешь, я и сама поверила. А уж ты… — … — Алло? — Я заканчивал читать твой мейл. — … — Ну вот, закончил. Слов нет. — Вопросы? — Куча. — Сомнения? — Трудно так сразу… — СОМНЕНИЯ??? — Да, черт! — Вот таким я тебя и люблю. Начни с вопросов. — История с ключами… — Ты прав: с этого все началось. В начале июля двухтысячного года какой-то тип на мотоцикле вырвал у меня сумку, когда я сидела в своей машине. Сумку мне вернули в комиссариате через два дня: этого времени ему вполне хватило, чтобы сделать все дубликаты. И от нашей квартиры, и от машины… Он мог заходить к нам, брать вещи, перекладывать, просматривать мои мейлы, короче: он мог ВСЕ, абсолютно ВСЕ. — Твои… проблемы начались именно тогда? — Приблизительно. Я в то время принимала таблетки для сна, что-то на основе трав. Не знаю, что он туда подмешивал, но думаю, он мне до сих пор это дает. После смерти Венсана я поступила на работу к Жерве. Домработница потеряла свою связку ключей через несколько дней после того, как меня наняли. Она их повсюду искала, в панике была и боялась сказать хозяевам. А потом они чудесным образом нашлись в выходные. Та же схема… Думаю, он воспользовался этой связкой, чтобы прийти задушить малыша. Именно ПОЭТОМУ я подумала, что дверь была заперта изнутри. — Возможно… А тот тип на мотоцикле? — Таких типов на мотоцикле полным-полно, но я знаю, что он был тот самый! Тот, кто украл мои ключи, кто украл связку у домработницы, кто следил за нами, за мной и Венсаном, кого Венсан сбил и кто потом скрылся, кому я подстроила ловушку, спрятав свой мобильник в туалете кафе в Вильфранше… — Ладно, понял, в таком порядке все действительно выглядит логично. Чего ты ждешь, чтобы обратиться в полицию? — … — У тебя же все факты на руках, разве нет? — Я не собираюсь этого делать. —??? Чего ты еще хочешь? — Этого недостаточно. —??? — Скажем, для меня этого недостаточно. — Это чистый идиотизм! — Это моя жизнь. — Тогда я сам туда обращусь! — Папа! Я Софи Дюге! Меня разыскивают по обвинению ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ в трех убийствах! Если полиция меня сейчас найдет, то немедленно посадит. Пожизненно! Думаешь, полиция всерьез отнесется к моим домыслам, если у меня нет твердых ДОКАЗАТЕЛЬСТВ? — Но… они же у тебя есть!.. — Нет! Все, что у меня есть, — это набор обстоятельств, которые связываются воедино совершенно неубедительным предположением, и это предположение немногого стоит по сравнению с тремя убийствами, одно из которых — шестилетнего ребенка! — Ладно. По крайней мере на данный момент… Теперь о другом: почему ты так уверена, что тот тип — это именно ТВОЙ Франц? — Он познакомился со мной через брачное агентство, где я значилась под именем Марианны Леблан — оно было в свидетельстве о рождении, которое я купила. Он никогда не знал меня под другим именем. — И что?.. — Тогда объясни мне, почему, когда я вскрыла себе вены и он начал кричать, то называл меня «Софи»??? — Действительно… Но… ЗАЧЕМ ты вскрыла себе вены??? — Папа! Мне единственный раз удалось убежать, и он поймал меня на вокзале. С того дня он все время оставался рядом. Когда выходил, то запирал дверь на ключ. Много дней мне удавалось не принимать ничего, что он мне давал: мои мигрени и страхи начали проходить… Между прочим, у меня просто не было другого выхода. Мне нужно было как-то выбраться, а в больнице он не мог следить за мной двадцать четыре часа в сутки. — Это могло плохо кончиться… — Не могло! То, что я сделала, впечатляло, но не представляло опасности. От этого не умирают… И потом, он никогда не дал бы мне умереть. Он хочет убить меня сам. Именно этого он и хочет. — … — Ты здесь? — Да-да, я здесь… На самом деле я пытаюсь думать, но меня одолевает ярость, ангел мой! Я чувствую, как во мне поднимается такая ярость, просто ужас. — Во мне тоже, но с ним ярость не поможет. С ним нужно другое. — Что? — … —!!! ЧТО?? — Он умный, нужна хитрость… —??? Куда ты теперь пойдешь? — Точно еще не знаю, но в любом случае мне придется вернуться. — Погоди! Это БЕЗУМИЕ! Я не позволю тебе туда вернуться: И РЕЧИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ! — Я так и знала, что ты это скажешь… — Я не позволю тебе уехать с ним, и точка! — Я опять останусь одна? — Что? — Я тебя спрашиваю, останусь ли я опять одна! Для ясности: твоя помощь ограничивается этим? Все, что ты можешь мне предложить, это твое сочувствие и твоя ярость? ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ПЕРЕЖИЛА??? Ты хоть способен себе представить??? Венсан умер, папа! Он убил Венсана! Он убил мою жизнь, он убил… все!! И я опять останусь одна? — Послушай, зеленая мышка… — Отцепись от меня со своей зеленой мышкой! Я ЗДЕСЬ! Ты поможешь мне, да или нет? — … — … — Я люблю тебя. Я тебе помогу. — Ох, папа, я так устала… — Останься здесь ненадолго, отдохни. — Я должна уехать обратно. И в этом ты мне поможешь. Ладно? — Конечно… но есть еще один чертовски важный вопрос… —??? — Почему он все это делает? Ты его знаешь? Или раньше знала? — Нет. — У него есть деньги, время и патологическое целеустремленное остервенение… Но… почему против ТЕБЯ? — Именно поэтому я здесь, папа: это ведь ты забрал мамины бумаги? —??? — Думаю, начинать надо с них. Может, он был маминым пациентом? Он сам или кто-то из его близких? Представления не имею. — У меня, наверное, сохранились какие-то досье. В коробке… Я их никогда не открывал. — Значит, время пришло. Франц поспал в арендованной машине. В первую ночь четыре часа на парковке супермаркета, во вторую — еще четыре на парковке автовокзала. Тысячу раз он пожалел о своем стратегическом выборе, тысячу раз он решал уехать и всякий раз упрямо оставался. Нужно немного хладнокровия, и ничего больше. Софи больше некуда идти. Она появится. Обязательно. Она — разыскиваемая преступница, в полицию она не обратится, она вернется домой или придет сюда, другого выбора у нее нет. И все же… Если вы час за часом следите в бинокль за домом, где ничего не происходит, это подрывает ваш дух, сомнение подкрадывается исподволь, и только четыре года труда и убежденности не позволяют вам отступить. К концу третьего дня Франц заскакивает домой. Он принимает душ, переодевается, спит четыре часа. Заодно прихватывает все, что может пригодиться — термос, фотоаппарат, теплый свитер, складной нож и т. д. С первыми лучами зари он снова на посту. Дом Овернея — длинное двухэтажное здание, какие в этих местах можно увидеть повсюду. В правом крыле — прачечная и пристройка, где он, наверное, хранит зимой садовую мебель и инвентарь. С левого края, как раз напротив Франца, — сарай, там он держит машину и солидный набор всяких инструментов. Это просторное помещение, где вполне могли бы уместиться еще два автомобиля. Когда он заходит туда, чтобы вывести машину, то оставляет правую створку ворот открытой. Сегодня утром он появился в костюме. Наверное, у него назначена встреча. Открыл нараспашку сарай и надел куртку, чтобы вытащить в сад маленькую газонокосилку — такие обычно используются для стрижки травы на поле для гольфа. Газонокосилка, должно быть, сломалась, потому что он толкал ее и тянул, а весила она, судя по виду, тонны. Потом подсунул под нее конверт. Скорее всего, днем кто-то должен за ней заехать. Франц воспользовался тем, что обе створки были распахнуты, чтобы осмотреть и сделать несколько снимков внутреннего пространства сарая: половина была занята коробками, мешками с компостом и черноземом, чемоданами, обклеенными клейкой лентой. Оверней покинул дом около девяти часов. С тех пор он не появлялся. Сейчас уже около двух. Никакого движения. Медицинская карта

Сара Берг, урожденная Вейс, родилась 22 июля 1944 г. Родители депортированы и погибли в Дахау, дата неизвестна Вышла замуж за Йонаса Берга 04 декабря 1964 г. Рождение сына Франца 13 августа 1974 г. 1982 г. — диагностирован маниакально-депрессивный психоз (3-я форма: тревожное расстройство) — больница Луи Пастера 1985 г. — госпитализация в клинике Парк (доктор Жан-Поль Рудье) 1987–1988 гг. — госпитализация в клинике Розье (доктор Катрина Оверней) 1989 г. — госпитализация в клинике Арман-Брюссьер (доктор Катрина Оверней) 4 июня 1989 г. — после беседы с доктором Оверней Сара Берг надела свое свадебное платье и выбросилась из окна шестого этажа. Скончалась на месте. Каким твердокаменным ты ни будь, ожидание выматывает кого угодно. Вот уже три полных дня, как Софи исчезла… Оверней вернулся около 16: 30. Бросил взгляд на газонокосилку и с безнадежным видом забрал конверт, который положил перед отъездом. Именно в этот момент зазвонил телефон Франца. Сначала в трубке повисло долгое молчание. Он сказал: «Марианна? » — и услышал что-то вроде всхлипа. Повторил: — Марианна, это ты? На этот раз никаких сомнений. Сквозь рыдания она говорит: — Франц… где ты? Приходи скорей. — Потом начинает повторять как заведенная: «Где ты? », словно и не ждет никакого ответа. — Я здесь, — попытался вставить Франц. Потом: — Я вернулась… — произнесла она глухим, бессильным голосом. — Я дома. — Оставайся там… Не волнуйся, я здесь, я очень быстро приеду. — Франц… Умоляю тебя, приезжай скорей… — Я буду дома… самое большее через два часа. Мой телефон все время включен. Я здесь, Марианна, ты не должна больше бояться. Если вдруг испугаешься, позвони мне, хорошо? — И поскольку она не отвечает, он повторяет: — Хорошо? Еще одна пауза, и ее голос: — Приезжай скорее… И она снова начинает плакать.
Он захлопнул крышку мобильника. Испытал невероятное облегчение. Три дня она не принимала своих лекарств, но по голосу он чувствует, что она ослабела и на грани срыва. К счастью, бегство не вернуло ей сил, и все его достижения не пропали втуне. Но нельзя ослаблять внимание. Узнать, где она была. Франц уже у забора. Перелезает и бросается бежать. Вернуться домой как можно быстрее. Ни в чем нельзя быть уверенным. А если она снова уйдет? Звонить ей каждые четверть часа, пока он не доберется до дома. Его еще грызет смутное беспокойство, но прежде всего он испытывает облегчение.
Франц бежит к машине, и тут его прорывает. Когда машина трогается с места, он плачет, как ребенок. Софи и Франц

Когда он открыл дверь, Софи сидела за кухонным столом. Впечатление, что она сидит там уже века, не двигаясь с места. На столе нет ничего, кроме переполненной пепельницы; ладони ее, сложенные в молитвенном жесте, бессильно лежат на клеенке. На ней незнакомая ему одежда, вся измятая; вещи не подходят друг к другу и как будто куплены на барахолке. Волосы грязные, глаза красные. Она чудовищно худа. Медленно поворачивается к нему, словно это движение требует от нее немыслимых усилий. Он подходит. Она хочет подняться, но не может. Тогда она просто склоняет голову набок и говорит: — Франц. Он прижимает ее к себе. От нее сильно пахнет сигаретами. Он спрашивает: — Ты хоть ела? Не отрываясь от него, она отрицательно качает головой. Он поклялся себе, что не будет ни о чем сейчас спрашивать, но не может удержаться: — Где ты была? Софи трясет головой и с потерянным видом отстраняется. — Не знаю, — выдавливает она. — Я ехала автостопом… — С тобой хоть ничего не случилось? Она знаком показывает, что нет. Франц долго сидел рядом, прижимая ее к себе. Она перестала плакать, свернувшись в его руках, как маленький испуганный зверек. Обмякла, но оставалась невероятно легкой. Она так похудела… Конечно, его по-прежнему тревожил вопрос, где она была и что делала все это время. Рано или поздно она скажет, в жизни Софи для него нет секретов. Но в эти мгновения тишины, окутавшей их встречу, он осознает главное: как сильно он испугался. Получив наследство отца, Франц был убежден, что сумеет полностью посвятить себя доктору Катрине Оверней, поэтому известие о ее смерти несколькими месяцами раньше он воспринял как предательство. Жизнь оказалась вероломной. Но сегодня словно волна омывает все его существо: то же облегчение, которое он испытал, узнав о существовании Софи и решив, что она заменит доктора Оверней. Что она умрет вместо нее. И это сокровище он едва не потерял в последние три дня. Он крепче прижимает ее к себе и ощущает невероятное блаженство. Чуть наклоняет голову и вдыхает запах ее волос. Она немного отстраняется, смотрит на него. Набухшие веки, испачканное лицо. Но она красива. Неоспоримо. Он наклоняется, и внезапно голая истина предстает перед ним во всей своей очевидности: он любит ее. Поражает его не это, он любит ее уже давно. Нет, его взволновало до глубины души другое: благодаря его заботам, благодаря тому, что он изменил ее, вел за собой, направлял, вылепил заново, у Софи совершенно то же лицо, что у Сары. К концу жизни у Сары тоже были впалые щеки, серые губы, пустые глаза, выпирающие ключицы, прозрачная худоба. Как и Софи сегодня, Сара смотрела на него с любовью, как если бы он был единственным спасением от всех несчастий мира, единственной надеждой обрести однажды подобие покоя. Это сходство двух женщин потрясает его. Софи совершенна. Софи — средство изгнания бесов, она умрет чудесным образом. Франц будет горько оплакивать ее. Ему будет так ее не хватать. Так не хватать. Ему будет так грустно выздороветь без нее… Софи еще может смотреть на Франца сквозь тонкую завесу слез, но она знает, что слезные железы спасают ненадолго. Трудно понять, что происходит в нем. Значит, оставаться вот такой, неподвижной, покорной… Ждать. Он обеими руками обнимает ее за плечи. Прижимает ее к себе, и в этот момент она чувствует, как что-то в нем надламывается, тает, слабеет, но не может понять, что именно. Он сжимает ее, и ей становится страшно, потому что взгляд его приобретает пугающую неподвижность. Какие-то мысли явно проносятся в его голове. Она не сводит с него глаз, словно хочет приковать к месту. Сглатывает и говорит: «Франц…» Тянется к нему губами, и он немедленно завладевает ими. Это медленный, напряженный, немного задумчивый поцелуй, но его рот источает нечто ненасытное и хищное. Власть. Неизбежность. А внизу его живота она ощущает что-то твердое. Софи сосредоточивается. Она хотела бы оценить ситуацию вне зависимости от собственного страха, но это не в ее силах. Она чувствует, что ее схватили и держат. Он физически силен. Она боится умереть. Тогда она приникает к нему, прижимается тазом к его животу, ощущает, как твердеет его член, и это ее ободряет. Она касается его лица щекой и смотрит в пол. Теперь она может дышать. Расслабляет все мускулы, один за другим, от головы до пят, и ее тело медленно обмякает в объятиях Франца. Он поднимает ее на руки, несет в комнату и укладывает. Она могла бы так заснуть. Слышит, как он отходит, направляясь в кухню, на мгновение приоткрывает глаза и тут же смыкает их снова. Характерный звук ложечки о край стакана. И снова он склоняется над ней. Говорит: «А теперь тебе надо немного поспать, чтобы хорошенько отдохнуть. Сейчас главное, чтобы ты отдохнула». Поддерживает ее голову, и она медленно глотает жидкость. Чтобы скрыть вкус, он всегда добавляет много сахара. Потом он опять уходит на кухню. Одним рывком она поворачивается набок, отдергивает простыню, засовывает два пальца глубоко в горло. Желудок сводит судорогой, и она выплескивает из себя жидкость; потом накидывает простыню обратно и вытягивается в кровати. Он уже здесь. Кладет руку ей на лоб. «Спи спокойно», — говорит он на одном дыхании. Касается губами ее сухого рта. Ее прекрасное лицо приводит его в восхищение. Теперь он любит ее. Это лицо принадлежит ему. И он заранее боится того мгновения, когда она его покинет… — Жандармы приходили… Об этом Софи не подумала. Жандармы. Ее взгляд мгновенно выдает, в какой она тревоге. Франц знает, насколько настоящая Софи может бояться жандармов. Сыграть следует тонко. — А что делать, — добавляет он. — Больница была обязана их предупредить. Вот они и пришли… Несколько секунд он смакует панику Софи, потом обнимает ее. — Я обо всем позабочусь, не беспокойся. Я не хотел, чтобы тебя разыскивали. Я же знал, что ты вернешься. На протяжении всех этих месяцев она умудрилась ни разу не пересекаться с полицией. И вот влипла. Софи делает глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями. Придется Францу как-то ее выручать. Их интересы совпадают. Сыграть следует тонко. — Тебе нужно будет подписать бумаги. Подтвердить, что ты вернулась… Я сказал им, что ты была в Безансоне. У подруги. Лучше покончить с этим прямо сейчас. Софи качает головой. Это означает «нет». Франц еще крепче прижимает ее к себе. Вестибюль жандармерии увешан полинявшими плакатами с изображениями увеличенных удостоверений, советами по соблюдению мер предосторожности и номерами телефонов на все случаи жизни. Жандарм Жондрет смотрит на Софи с добродушной безмятежностью. Хотелось бы ему иметь такую жену. Беспомощную. С ней мужчина должен ощущать собственную значимость. Его взгляд переходит с Софи на Франца. Он принимается барабанить по столу. Толстые пальцы застывают на каком-то документе. — Итак, мы сбегаем из клиники… Очевидно, таково его представление о дипломатичном подходе. Перед ним женщина, которая пыталась умереть, а он не придумал ничего лучшего. Инстинктивно Софи понимает, что нужно подыграть ему, поддержав образ самца как носителя силы. Она опускает глаза. Франц обнимает ее за плечи. Прекрасная пара. — Вы были в… — Бордо, — выдыхает Софи. — Ну да, в Бордо. Мне ваш муж так и сказал. У родных… Софи меняет стратегию. Она поднимает глаза и пристально смотрит на Жондрета. Хоть он и кажется деревенщиной, этот жандарм, с нюхом у него все в порядке. И нюх подсказывает ему, что мадам Берг — та еще штучка. — Родные — это хорошо, — бросает он. — Я хочу сказать, в таких случаях нет ничего лучше… — Наверное, нужно что-то подписать… Голос Франца вносит долю реальности в их несколько туманный диалог. Жондрет фыркает: — Да. Вот здесь… Он разворачивает бумагу к Софи. Та ищет, чем писать. Жондрет протягивает шариковую ручку с рекламой гаража. Софи ставит подпись. Берг. — Теперь все будет хорошо, — говорит Жондрет. Трудно понять, это вопрос или утверждение. — Все будет нормально, — говорит Франц. Хороший муж. Жондрет смотрит, как молодая пара в обнимку покидает жандармерию. Наверное, неплохо иметь такую жену, но неприятностей с ней точняк не оберешься. Она терпеливо этому училась: спящему дыханию. Тут требуется полная сосредоточенность, нельзя ни на мгновение отвлекаться, но теперь у нее отлично получается. До такой степени натурально, что двадцать минут спустя, когда он зашел в комнату посмотреть, как она спит, у него не возникло и тени сомнения. Он погладил ее поверх одежды, лег на нее и зарылся головой в подушку. Тело ее остается расслабленным, но глаза открываются; она видит его плечи и чувствует, как он входит в нее. Еще немного, и она бы улыбнулась… Софи погрузилась в забытье, которое обеспечит ему передышку. На этот раз, в эйфории, весь отдавшись радости встречи, он слегка переборщил со снотворным: она глубоко спит на их супружеской кровати. Он долго смотрит на нее, прислушивается к дыханию, отмечает нервное подергивание лица, потом встает, запирает квартиру на ключ и спускается в подвал. Он подвел итог сложившейся ситуации и, придя к выводу, что они ему больше никогда не понадобятся, решил избавиться от фотографий дома отца Софи. Просмотрел их, стирая одну за другой. Дом, все окна, машина, потом Оверней, вот он выходит из дверей, вот кладет конверт под газонокосилку, вот работает за столом в саду, вот выгружает мешки с садовым черноземом, очищает от краски ограду. Сейчас два часа ночи. Он достал соединительный кабель и, прежде чем окончательно их уничтожить, решил загрузить несколько фотографий в компьютер, чтобы просмотреть на экране. Выбрал всего четыре снимка. На первом Оверней шел по саду. Снимок привлек его тем, что на нем отлично получилось лицо Овернея в фас. Для мужчины за шестьдесят он еще крепок. Квадратная физиономия, энергичные черты, живой взгляд. Франц увеличил изображение на 80 процентов. Умный. На 100 процентов. Пройдоха. 150 процентов. Такие типы могут быть опасными. Именно этой черте характера, унаследованной на генетическом уровне, Софи обязана тем, что еще жива. На второй картинке Оверней работал за столом в саду. Он сидел вполоборота, и Франц увеличил на 100 процентов ту часть изображения, где можно было различить экран компьютера. Кусочек все равно остался размытым. Он перенес его в программу работы с изображением и пропустил через фильтр, чтобы сделать отчетливее. Ему показалось, что он различает панель работы с текстом, но все остальное по-прежнему расплывалось. В конце концов он удалил снимок, отправив в корзину. Третью фотографию он сделал в последний день. Оверней в костюме. Он собирается положить под газонокосилку конверт, несомненно предназначенный мастеру-ремонтнику. Прочесть надпись на конверте невозможно, да это и не важно. Последний снимок был сделан уже под занавес, перед самым снятием осады. Оверней оставил входную дверь нараспашку, и Франц смог поближе разглядеть детали интерьера, который он так долго наблюдал в бинокль: большой круглый стол под бильярдной лампой, которая, кажется, висит совсем низко, в глубине стойка с акустической системой, встроенная в книжный шкаф с внушительной коллекцией компакт-дисков. Франц и его отправил в корзину. В тот момент, когда он уже собирался закрыть программу показа изображений, его одолел запоздалый приступ любопытства. Он извлек из корзины фотографию сарая и несколькими нажатиями на клавишу увеличил ее так, что в тени можно было рассмотреть всякую разность: коробки, мешки с удобрениями, садовые инструменты, ящики с инструментами, чемоданы. Косая тень от двери падала на стопку папок. Те, что лежали внизу, были частично освещены, верхние оставались в затемнении. 120 процентов. 150 процентов. Франц попытался прочесть надпись черным фломастером на обрезе одной из папок. Ему удалось различить несколько букв. В первой строчке: одно «О», одно «В», а в конце «И». В следующей строчке слово начиналось с «Д», потом «К» и «О», потом явно «OB», а значит, «Оверней». Последняя строчка видна отчетливо, в ней указано «от Е до Л». Эта папка лежала в самом низу кипы. Самую верхнюю пересекал солнечный луч: низ был виден, верх неразличим. Но и то немногое, что он увидел, заставило его замереть. Долгое время он не двигался, пытаясь осознать представшую перед ним картину и то, что она для него означала. Перед ним были папки с архивами доктора Оверней. В одной из этих папок находилось медицинское досье его матери. Ключ повернулся в замке. Наконец она одна. Софи вскочила, подбежала к стенному шкафу, встала на цыпочки, достала свой ключ и отперла дверь, дрожа от напряжения. Прислушалась к гулким шагам Франца, спускавшегося по лестнице. Кинулась к окну, но не увидела, как он выходит. Если только он не вышел через подсобку для сбора мусора, что маловероятно, и тем более он без пиджака, значит, Франц где-то здесь, в здании. Она быстро надела туфли без каблуков, осторожно прикрыла дверь и спустилась по лестнице. В этой части дома никаких звуков телевизора слышно не было. Софи подождала, пока дыхание успокоится, остановилась на первом этаже, потом двинулась вперед… Здесь только один выход. Она медленно приоткрыла дверь, молясь, чтобы та не скрипнула. Полумрак скрывал не все, и внизу открывшейся перед ней лестницы она заметила отдаленный свет. Прислушалась, но услышала только биение крови в висках. Осторожно начала спускаться. Внизу свет повел ее направо. Это подвалы. В глубине слева виднелась приотворенная дверь. Не стоило идти дальше, это слишком рискованно. У Франца на мотоциклетной связке три ключа. Так вот для чего нужен третий. Софи тихо поднялась обратно. Подождем удобного случая. На вкус куда более горько, чем обычно; наверное, мощная доза. К счастью, Софи теперь знала, как действовать. Рядом с кроватью она положила комок смятых бумажных платков, в которые могла срыгивать; запас этих платков она обновляла каждый раз, когда шла в туалет. Получалось не всегда. Позавчера Франц оставался рядом с ней слишком долго. Не отходил ни на секунду. Она чувствовала, как жидкость просачивается в горло. Прежде чем закашляться, чего с ней никогда не случалось и что бы его наверняка встревожило, она решилась проглотить, притворившись, что неловко повернулась во сне. Через несколько минут она ощутила, как тело ее потяжелело, а мускулы расслабились. Это напомнило последние секунды перед операцией, когда анестезиолог просит считать до пяти. В тот день дело кончилось провалом, но ее техника оттачивалась, и, когда обстоятельства позволяли, все проходило отлично. Она научилась задерживать жидкость во рту, а сглатывать слюну. Если Франц удалялся в течение нескольких минут, она быстро перекатывалась набок, хватала комок платков и сплевывала. Но если ей приходилось слишком долго держать препарат во рту, он проникал через слизистую, смешивался со слюной… А если ей все-таки приходилась проглатывать, оставалась еще маленькая надежда, что удастся вызвать рвоту, но это срабатывало только на протяжении первых секунд. На этот раз все прошло гладко. Через несколько минут после того, как удалось все выплюнуть, она ровно задышала, словно погрузилась в глубокий сон, и, когда Франц склонился и принялся ласкать и говорить с ней, голова ее начала перекатываться слева направо, словно она не желала слышать его слов. Она беспокойно задвигалась, сначала тихонько, потом все безудержней, стала отмахиваться, извиваться, откидываться, даже подскакивать на кровати, когда якобы снившийся ей кошмар достигал апогея. И Франц неотступно следовал за ней в этом священнодействии. Вначале он склонился над ней и мягко заговорил, ласково касаясь кончиками пальцев то волос, то губ, то горла, но постепенно вся его энергия перетекла в слова. Франц говорил, внимательно за ней наблюдая. Речь его менялась в зависимости от того, желал он потрясти ее или, наоборот, успокоить. Но все его слова неизменно касались очередной смерти. Этим вечером в программе была Вероника Фабр. Софи прекрасно помнила: диван, на который ей удалось опереться, тело девушки в луже крови. Кухонный нож, который Франц вложил ей в руку. — Что произошло, Софи? — спрашивал Франц. — Приступ ярости? Ну да, конечно же, приступ ярости… Софи попыталась перевернуться, чтобы избавиться от него. — Она так и стоит у тебя перед глазами, верно? Вспомни. На ней серый костюм, довольно унылый. Виден только белый круглый воротничок… на шее. Ты ее видишь, это хорошо. На ней туфли на плоской подошве… Он выговаривает слова глубоким, неторопливым голосом. — Знаешь, я забеспокоился, Софи. Ты пробыла у нее уже почти два часа… я все ждал, но ты не выходила… Софи слегка застонала, нервно затрясла головой, руки ее беспорядочно шарили по простыне. — …и тут на улице вижу эту девицу, она мчится в аптеку. Объясняет, что ты плохо себя почувствовала. Представляешь, ангел мой, как я встревожился? Софи пыталась заглушить этот голос, лихорадочно перекатываясь с боку на бок. Франц встал, обошел вокруг кровати, опустился на колени и продолжил ей на ухо: — Я не дал ей времени оказать тебе помощь. Как только она вошла в квартиру, я позвонил в дверь. Когда она открыла, аптечный пакет еще был у нее в руках. За ее спиной я увидел тебя, мой ангел, моя Софи, ты лежала на диване и спала так крепко, прямо как сейчас, девочка моя… Стоило мне тебя увидеть, и у меня от сердца отлегло. Ты была очень красивая. Очень. Франц провел указательным пальцем по губам Софи, и она, не сдержавшись, рефлекторно дернулась в сторону. Чтобы как-то замаскировать невольное движение, она лихорадочно заморгала, изобразила судорожное подергивание губ… — Я сделал ровно то, что сделала бы ты сама, моя Софи… Но для начала я ее оглушил. Не слишком сильно, только чтобы она упала на колени, а у меня было время подойти к столу и взять кухонный нож. Потом я подождал, пока она поднимется. У нее был удивленный и испуганный взгляд, ну конечно, такое потрясение, ее можно понять. Не мечись так, ангел мой. Я здесь, и с тобой ничего не случится, ты же знаешь. Софи снова дернулась и повернулась, поднесла руки к шее, словно хотела заткнуть уши, но забыла, как это сделать; ее движения казались беспорядочными и лишенными смысла. — Я сделал, как ты. Ты ведь подошла бы к ней, правда? Посмотрела бы ей в глаза. Помнишь ее взгляд? Очень выразительный. Ты бы не оставила ей времени, придержала бы ее на месте и одним резким движением вонзила бы нож ей в живот. Пусть твоя рука почувствует, Софи, каково это — вонзить вот так нож в живот девушки. Сейчас покажу. Склонившись над ней еще ниже, Франц мягко взял ее запястье. Она попыталась сопротивляться, но он держал крепко и, произнося эти слова, сделал жест, пронзая воздух, и рука Софи была вынуждена повторить движение, погрузившись в пустоту и будто наткнувшись на эластичную преграду… — Вот что ты чувствуешь, Софи, ты вонзаешь нож вот так, одним ударом, а потом вот так поворачиваешь, когда он уже глубоко… Софи начала кричать. — Посмотри в лицо Вероники. Посмотри сначала, как она страдает, как больно ты ей сделала. Живот у нее горит, глаза вылезают из орбит, рот открылся от боли, а ты, ты все еще держишься за нож, воткнутый глубоко в ее внутренности. Ты безжалостна, Софи. Она вопит. Тогда, чтобы заткнуть ее, ты вынимаешь нож — он уже весь в крови, смотри, какой он теперь тяжелый, — и вонзаешь в нее снова. Софи, ты должна остановиться!.. Ничто тебя не остановит, да? — продолжает Франц. — Один раз, и второй, и еще, и еще ты втыкаешь нож ей в живот, и снова, и снова, а скоро ты проснешься с ножом в руке рядом с Вероникой, плавающей в луже крови. Как только можно сотворить нечто подобное, Софи! Как можно продолжать жить, если ты способен на такое? Третий час ночи. Вот уже много дней Софи благодаря гремучей смеси витамина С, кофеина и глюкуронида спит всего несколько часов за ночь. В это время сон Франца особенно крепок. Софи бросает на него взгляд. У мужчины волевое лицо, даже во сне от него исходит энергия мощной воли. Его дыхание, до того замедленное, стало неровным. Он забормотал, не просыпаясь, как будто что-то мешает ему дышать. Софи совершенно голая, ей немного холодно. Скрестив руки, она смотрит на него со спокойной ненавистью. Уходит на кухню. Оттуда дверь ведет в крошечное помещение, которое неизвестно почему называется «сушильней». Меньше двух квадратных метров, с небольшим проемом, открывающимся наружу, — здесь холодно и зимой и летом, — оно служит кладовкой для всего, что больше некуда девать, а большую часть пространства занимает мусоропровод. Софи аккуратно открывает его и просовывает руку внутрь, довольно глубоко и вверх. Достает пластиковый прозрачный пакет и торопливо открывает его. Выкладывает на стол небольшой шприц и флакон с препаратом. Выбрасывает склянку с оставшимся лекарством в мусоропровод и из осторожности подходит к двери спальни. Франц по-прежнему глубоко спит и слегка похрапывает. Софи открывает холодильник, достает упаковку с четырьмя жидкими йогуртами, которые пьет только Франц. Иголка шприца проникает под мягкий колпачок, оставляя только крошечное отверстие, незаметное под крышкой. Впрыснув дозу препарата в каждый йогурт, Софи встряхивает их, чтобы лучше смешалось, и ставит на место. Несколькими минутами позже пластиковый пакет отправляется на свое место, а Софи забирается в постель. Одно только прикосновение к телу Франца вызывает у нее неописуемое отвращение. Ей так хотелось бы убить его во сне. Например, кухонным ножом. По его убеждению, Софи должна проспать часов двенадцать. Вполне достаточно, если все пройдет хорошо. В ином случае ему придется повторить попытку позже, но он так возбужден, что даже не хочет об этом думать. Глубокой ночью ему и трех часов не понадобится, чтобы добраться до Невиль-Сент-Мари. По всем признакам ночью пойдет дождь. Это было бы идеально. Он оставил мотоцикл на опушке небольшого лесочка, то есть так близко, как только можно. Несколькими минутами позже его поджидают сразу две прекрасные новости: дом Овернея погружен во тьму, и первые капли дождя падают на землю. Он бросает рядом с собой спортивную сумку и быстро стаскивает с себя комбинезон, под которым только легкий спортивный костюм. Несколько секунд на то, чтобы натянуть кроссовки и застегнуть сумку, и Франц начинает спускаться с холма, который отделяет лес от сада Овернея. Одним прыжком он перебирается через ограду. Собаки нет, он знает. В тот момент, когда он касается двери сарая, в одном из окон наверху зажигается свет. Там спальня Овернея. Он прижимается к двери. Оверней, если только не спустится и не выйдет в сад, никак не может заметить его присутствие. Франц бросает взгляд на часы. Почти два часа ночи. Время еще есть, но его грызет бешеное нетерпение — как раз то расположение духа, которое заставляет совершать глупости. Он делает глубокий вдох. От окна падает прямоугольник света, пробивающий пелену мелкого дождя, чтобы затеряться на лужайке. За стеклом движется и исчезает силуэт. В те ночи, когда он за ним наблюдал, Оверней вроде бы не страдал бессонницей, но кто знает… Франц скрещивает руки на груди, смотрит в ночь сквозь сетку дождя и готовится к долгому ожиданию. Когда она была ребенком, ночные грозы вроде сегодняшней действовали на нее возбуждающе. Она настежь распахнула окна и всей грудью вдохнула прохладу, ледяной струей проникшую в легкие. Это ей и было нужно. Ей не удалось срыгнуть все лекарство Франца, и теперь ее слегка пошатывало и голова кружилась. Действие снотворного вряд ли окажется продолжительным, но сейчас оно только начинается, а на этот раз Франц увеличил дозу. Если он так решил, значит, его не будет довольно долго. Уехал он около одиннадцати. На ее взгляд, он не вернется раньше трех-четырех часов ночи, но на всякий случай она поставила пределом половину третьего. Хватаясь за мебель, чтобы не упасть, добралась до ванной. За последнее время она уже привыкла. Сняв майку, встала под душ, набрала в грудь воздуха и до упора отвернула кран с холодной водой. У нее вырвался хриплый крик, который она и не подумала сдерживать, и перехватило дыхание. Через несколько секунд она совершенно заледенела и принялась свирепо растирать себя полотенцем, которое тут же повесила сушиться на вешалку напротив слухового окна. Приготовила очень крепкий чай (который не оставляет во рту запаха, в отличие от кофе) и, ожидая, пока он заварится, сделала руками и ногами несколько тонизирующих движений, а также пару отжиманий, чтобы усилить кровообращение; наконец она почувствовала, как к ней мало-помалу возвращается толика жизненных сил. Мелкими глоточками выпила чай, вымыла и протерла чашку. Как бы со стороны оглядела кухню: не выдает ли что-либо ее краткого пребывания. Влезла на стул, отодвинула одну из пластин навесного потолка и достала оттуда плоский ключик. Прежде чем идти в подвал, натянула резиновые перчатки и сменила обувь. Потом очень медленно прикрыла дверь и начала спускаться. Дождь не прекращался ни на секунду. Издалека доносился приглушенный шум грузовиков, идущих по автостраде. Молча потоптавшись на нескольких квадратных сантиметрах, Франц начал мерзнуть. В тот момент, когда он в первый раз чихнул, свет в спальне погас. Было ровно 1: 44. Франц дал себе еще двадцать минут. Принял прежнюю выжидательную позу и задался вопросом, не придется ли обратиться к врачу. Вдали прогремел первый раскат грома, зигзаг молнии исполосовал небо и на мгновение осветил все вокруг. Ровно в 2: 05 Франц покинул свое расположение, спокойно прошел вдоль дома и нащупал раму оконца, расположенного на высоте человеческого роста; при свете фонарика он мог рассмотреть, что там внутри. Рама была старая, и дерево покоробилось от зимних холодов. Франц достал связку инструментов, приложил ладонь к центру окна, проверяя на прочность, но едва он надавил, как створки резко распахнулись, с грохотом ударившись об стену. Едва ли этот звук мог долететь до второго этажа, да еще с другой стороны здания, перекрыв шум грозы. Пол был цементный. Он снял обувь, чтобы не оставить следов. Через несколько мгновений с фонариком в руке он уже подходил к коробкам с архивом доктора Оверней. Ему потребовалось не больше пяти секунд, чтобы вытащить ту, где стояла пометка от «А» до «Г». Он не смог сдержать нахлынувшее возбуждение и заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, стоя с безвольно повисшими вдоль тела руками… Все коробки очень тяжелые. Запечатаны только широким скотчем. Франц переворачивает ту, которая его интересует. Дно просто склеено. Достаточно провести лезвием, чтобы разъединить четыре клапана из гофрированного картона. Перед ним внушительная стопка досье в бумажных обложках. Он достает одно наугад: «Граветье». Фамилия написана синим фломастером прямо на папке, заглавными буквами. Он запихивает ее обратно в коробку. Начинает доставать все подряд и чувствует, что избавление близко. Балан, Барук, Беле, Бенар, Берг! Оранжевая папка, надпись сделана той же рукой и тоже заглавными буквами. Папка совсем тоненькая. Франц лихорадочно открывает ее. Там всего три документа. Первый озаглавлен «клиническое заключение» и составлен на имя Берг, Сара. Второй — просто запись, перечисляющая административные данные и гражданское состояние, а последний — листок с медицинскими предписаниями, написанный от руки и по большей части совершенно неудобочитаемый. Франц достает клиническое заключение, складывает вчетверо и убирает во внутренний карман комбинезона. Потом кладет досье на место, переворачивает коробку, наносит несколько капель сверхмощного клея на клапаны и ставит запечатанную таким образом коробку на место. Через несколько секунд перебирается через окно и приземляется в саду. Менее чем через четверть часа он уже едет по автостраде, заставляя себя не превышать скорость. Едва Софи переступила порог, ее обуял страх. А ведь она знала, кто такой Франц. Но зрелище, представшее перед ней в подвале… это словно визит в собственное подсознание. Все стены увешаны фотографиями. К глазам сразу же подступили слезы. Невыносимое отчаяние охватило ее, когда взгляд упал на снятые крупным планом увеличенные фотографии Венсана, его прекрасное, такое грустное лицо. Здесь, на стенах, четыре года ее жизни. Вот она куда-то идет (где это было? ), большие цветные снимки из Греции, которые стоили ей потери работы в «Персис» при таких постыдных обстоятельствах. Опять она, на выходе из супермаркета, в 2001-м, вот дом в Уазе… Софи кусает кулаки. Ей хочется вопить во все горло, хочется взорвать этот подвал, дом, всю землю. Она снова чувствует себя изнасилованной. На этом снимке ее держит охранник из продовольственного магазина. Здесь она заходит в комиссариат, множество фотографий показывают ее крупным планом в те времена, когда она еще была красива. А здесь она жутко выглядит, это в Уазе, она идет под руку с Валери по саду. У нее уже потухший вид. А вот… Вот она держит за руку маленького Лео. Софи начинает плакать и ничего не может поделать, и размышлять больше не может, вообще думать не может, может только плакать, голова ее раскачивается из стороны в сторону под тяжестью того необратимого несчастья, в которое превратилась ее жизнь, выставленная здесь на стенах. Из нее рвутся стоны, рыдания перехватывают горло, слезы размывают фотографии, и подвал, и ее жизнь, Софи падает на колени, оглядывает стены, взгляд останавливается на Венсане, который лежит, обнаженный, на ней, фотография сделана через окно их квартиры, как это вообще возможно, крупным планом ее личные вещи, бумажник, сумка, коробочка с пилюлями, а здесь снова она, с Лорой Дюфрен, и там тоже… Софи протяжно стонет, упираясь лбом в пол, и продолжает рыдать. Франц может появиться в любой момент, это больше не имеет значения, она готова умереть. Но Софи не умирает. Наконец она поднимает голову. На смену отчаянию мало-помалу приходит свирепая ярость. Она встает, вытирает щеки, гнев ее спокоен и неколебим. Франц может появиться в любой момент, это больше не имеет значения, она готова убить его. Софи повсюду на стенах, за исключением правой перегородки, где всего три снимка. Десять, двадцать, тридцать растиражированных отпечатков, в разной раскадровке, в разном цвете, черно-белые, тонированные сепией, ретушированные, три снимка одной и той же женщины. Сары Берг. Софи впервые видит ее. Сходство с Францем поразительное, глаза, губы… На двух снимках она молодая, явно не больше тридцати лет. Красивая. Даже очень красивая. На третьем снимке конец уже близок. С потерянным взглядом она сидит на скамейке у газона, где склоняется плакучая ива. Лицо у нее неживое. Софи высморкалась, села за стол, подняла крышку ноутбука и нажала на клавишу пуска. Через несколько секунд высветилось окно для пароля. Софи посмотрела на часы, отвела себе еще сорок пять минут и начала с очевидного: софи, сара, мама, йонас, оверней, катрина… Через сорок пять минут попытки пришлось прекратить. Она аккуратно закрыла крышку и взялась за осмотр ящиков. Обнаружила множество своих вещей, иногда тех же, которые были на пришпиленных к стене фотографиях. У нее еще остается несколько минут до назначенного себе самой срока. Перед самым уходом она открывает тетрадь в мелкую клеточку и начинает читать: 3 мая 2000 года Только что я впервые ее увидел. Ее зовут Софи. Она выходила из дома. Я сумел разглядеть только силуэт. Видно было, что она торопится. Села в машину и газанула так, что я еле поспевал за ней на мотоцикле. Конфиденциальная информация

От доктора Катрины Оверней, клиника Арман-Брюсстер, доктору Сильвену Леглю, директору клиники Арман-Брюссьер 16 ноября 1999 г. Клиническое заключение

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒