(Бирюк) Дмитрий Петров 4 страница

- Ух вы, мой розовенький поросенок! - хохотала она. - Это я вас по-родственному, Витенька.

Виктору было не по себе от таких шуток, но он терпел. Ему не хотелось ссориться с Верой. Рассердишь ее, а она может запретить ходить к ним. А это для него было бы большим огорчением. Где же тогда можно увидеть Марину?

Свое увлечение Мариной он так хранил в своем сердце, что о нем едва ли догадывалась даже она сама. Ему очень хотелось побыть с ней наедине, но это никак не удавалось. Вера ни на минуту не оставляла их вдвоем.

Часто, лежа на своем жестком топчане в казарме, Виктор предавался мечтам. " Марина! - шептал он, улыбаясь. - Милая Марина! "

Ему казалось, что звучнее и красивее этого имени ничего нет на свете.

У Виктора была увлекающаяся натура. В жизни своей он часто влюблялся. Но то, что он сейчас испытывал, было не сравнимо ни с чем.

Весь он был поглощен мыслями о любимой девушке. С каким нетерпением он каждый раз ждал воскресенья, чтобы скорее мчаться к Ермаковым!

Однажды, когда он думал о Марине, ему вдруг пришла мысль: " А может быть, я ей не нравлюсь? "

Это было так неожиданно, что он даже похолодел.

" Ну конечно, я ей не нравлюсь, - уныло думал он. - Что во мне хорошего? Чем я мог бы ее прельстить?.. Мальчишка... вольноопределяющийся... Ну разве она может такого полюбить? "

Конец недели он работал в канцелярии с унылым, растерянным видом, часто вздыхая и задумываясь. Его состояния не могли не заметить сослуживцы-писари, уже бывалые солдаты.

- Не иначе, как наш Волков влюбился в кого-нибудь, - подмигивая, посмеивались они над Виктором.

Виктор краснел и хмурился.

- Голова болит, - отвечал он, поражаясь тому, как это они могли догадываться о его чувствах.

В воскресенье Виктор встал рано. Он до блеска начистил сапоги, надел новую гимнастерку, прицепил кресты и, достав из чемодана потускневшее зеркальце, тщательно вытер его полотенцем и стал внимательно рассматривать себя.

Если раньше ему и приходилось смотреться в зеркало, то делал он это равнодушно, без всякого интереса, просто так. И он никогда не задумывался над тем, красив он или нет.

Сейчас же он смотрел на себя в зеркальце с большим любопытством. Он хотел допытаться, могло ли его лицо нравиться Марине.

- Нет! Не может нравиться, - решил Виктор и, с досадой бросив зеркальце в чемодан, пошел в город. Но к Ермаковым идти было еще рано, и от нечего делать он стал бродить по улицам.

Хотя время было еще и раннее, но Большая Садовая - главная улица города - была уже заполнена праздным народом. Щебеча, расхаживали по магазинам красивые, нарядные женщины, звеня шпорами сновали офицеры всех родов войск, шумными толпами ходили солдаты и казаки. Много было фабричного люда, главным образом молодых парней и девушек, вышедших в воскресный день погулять. Попадались группы студентов, гимназистов, реалистов.

В толпе шныряли с охапками свежих газет мальчишки, звонко выкрикивая:

- Кому " Народную мысль"!.. Кому!.. Налетай!

- " Рабочее дело"! " Рабочее дело"!

- Большевистское " Красное знамя"! " Красное знамя"!

- " Приазовский край"! Только из типографии... свежая!

- " Земля и воля"! " Земля и воля"!..

На углу таганрогского проспекта собрался митинг. Виктор остановился послушать. Один другого сменяя, до хрипоты надрывались ораторы разных партий. Каждый из них говорил взволнованные речи, убеждал кого-то, доказывал что-то. Слушатели, главным образом солдаты, уже привыкли к таким внезапно возникающим митингам.

Как раз, когда Виктор подошел к собравшимся, выступал эсер, тщедушный, маленький человечек с черной бородкой. Он что-то говорил о равенстве и братстве.

- Да будя тебе из пустого в порожнее-то переливать! - под смех товарищей крикнул стоявший около Виктора длинновязый солдат. - Что тень на плетень-то наводишь?.. Ты вот, очкастый, скажи, когда война закончится?

Оратор опешил.

Виктор частенько бывал на митингах, внимательно вслушивался в то, что говорили меньшевики, эсеры, кадеты, трудовики, большевики и многие другие, пытался разобраться, кто же из них наиболее прав. Он заметил, что большевистских ораторов толпа всегда слушает внимательно и охотно. Особенно одобрительно относились к выступлениям большевиков солдаты и рабочие, часто аплодируя им. И вскоре Виктор понял, почему это так получалось. Большевики выступали с дельными и доходчивыми до масс речами. Они призывали передать всю власть Советам, требовали прекращения империалистической войны, скорейшего раздела земли между крестьянами.

Виктора поражало, с какой смелостью большевики обо всем этом говорили. Хотя формально и существовала свобода слова, но смельчаков, говоривших кое для кого неприятные вещи, могла ожидать суровая кара. Прошлое воскресенье Виктор был свидетелем того, как отряд милиции окружил солдатский митинг в городском саду и арестовал большевистских агитаторов, призывавших солдат к прекращению войны.

Лозунги большевиков о прекращении войны и заключении мира с Германией стали популярными в народе.

- Хватит! - бурно кричали солдаты. - Навоевались! Пора замиряться!..

На этой почве скандальные события разыгрались в 249-м пехотном полку, расквартированном в Ростове. Полк получил приказ выступить на фронт. Полковой комитет созвал солдатский митинг с целью обсудить этот приказ.

На митинге солдаты категорически отказались выступать на фронт. Дело передали на рассмотрение гарнизонного собрания. Пришел на него и Константин. Собрание протекало взволновано, бурно. Выступали солдаты и офицеры. Некоторые из них, принадлежавшие к партиям меньшевиков и эсеров, горячо убеждали собравшихся наказать зачинщиков солдатского " бунта" и полк немедленно отправить на фронт.

- Правильно! - слушая такие выступления, одобрительно кивал Константин. - Правильно!.. Перевешать мерзавцев надо.

Но большинство присутствующих было настроено по-иному. Выступая на собрании, многие офицеры и солдаты говорили о том, что действия солдат 249-го полка правильны.

Слыша такие речи, Константин негодовал:

- Ах вы, сволочи!..

Потом он не выдержал, весь дрожа от ярости, ринулся к трибуне и, не спрашивая разрешения говорить у председателя собрания, толстого, флегматичного капитана, начал нервно выкрикивать:

- Позор!.. До чего мы дожили?.. До чего докатились?.. Ведь это же прямая измена своей родине!.. Это предательство!.. За это полагается расстрел. Полнейший развал армии!.. Я бы всех отказывающихся идти на фронт поставил к стенке... Эх, дали б мне право, я бы со своими казаками распотешился над бунтовщиками. Я б им показал, где раки зимуют.

Произошел большой скандал. Разгневанные выступлением Константина солдаты, бывшие на собрании, ринулись к трибуне, стащили его и, наверное, избили бы, если б за него не заступился подоспевший вооруженный патруль.

И все-таки мятежную часть 12 июля погрузили в эшелон и отправили на фронт. Но многие солдаты дезертировали. Тогда по городу была устроена облава и задержали до трех тысяч дезертиров.

VII

Виктор с замиранием сердца подходил к дому, в котором жили Ермаковы. Он постучал. Ему открыла дверь Вера. Она была чем-то оживлена.

- Ах, Витенька! - пропела она весело. - Заходите, заходите, родной!..

Он вошел в переднюю. Из гостиной слышался смех и шум мужских голосов.

- Извините, Вера Сергеевна, - сказал Виктор. - Я, кажется, не вовремя... Я не знал, что у вас гости. Я пойду.

- Почему? - удивилась Вера. - Вы же нам не чужой... Костя! - крикнула она мужу. - Пришел Виктор и хочет уходить.

Голоса в гостиной на мгновение затихли.

- Раз пришел, значит, пусть заходит, - ответил Константин, и в его голосе прозвучала нотка недовольства. - Брат мой двоюродный, - стал он объяснять кому-то. - Да нет... просто мальчишка... глупый.

Характеристика, данная Константином ему, покоробила Виктора. Он хотел повернуться и уйти, но желание увидеть Марину настолько было велико, что оно пересилило обиду, и он вошел в гостиную в сопровождении Веры.

В густых облаках табачного дыма за столом, уставленным бутылками и закусками, сидели шесть офицеров и оживленно разговаривали между собой.

Поздоровавшись, Виктор прошел к окну и сел на стул. Он оглянулся. Марины в комнате не было. Спросить о ней Веру он считал неудобным. Предполагая, что она за чем-нибудь вышла и сейчас вернется, Виктор стал ждать, прислушиваясь к разговору офицеров.

- Нет, право, господа, - радостно говорил горбоносый, похожий на турка, молодой лысеющий есаул с черными разбойными глазами. - Я когда узнал, что генерал Корнилов назначен правительством на пост верховного главнокомандующего, так меня... Ха-ха!.. даже слезу прошибло. До чего ж это изумительно правильно!.. А говорят, Керенский дурак. Да разве дурак мог бы додуматься до такой гениальной мысли?..

- Да, - жуя огурец, проговорил Константин. - Генерал Корнилов железный человек. В нем наше спасение. Уж он-то наведет порядочек!.. На-аведет!.. А то распустились так... - глянув на жену, запнулся он. Вера, как некстати ты здесь сидишь... Знаешь, мужские разговоры. Хочется более образно выразиться... а взглянешь на тебя, милое создание, и язык немеет.

- Ты что, хочешь, чтобы я ушла? - сердито посмотрела на него Вера.

- Боже упаси!.. - сразу послышалось несколько протестующих голосов. Что вы!.. Вы хотите нас осиротить?.. Одна-единственная дама. Какая бы без нее была скука. Как вам не стыдно, Константин Васильевич!..

- Вера Сергеевна является украшением нашего стола, - целуя ее надушенные пальцы, сказал молодой черноусый сотник.

- Сдаюсь!.. Сдаюсь!.. - смеясь, поднял руки Константин и, обернувшись к горбоносому есаулу, продолжал: - Да, Корнилов - железный человек. Я уже слышал, он требует у правительства введения смертной казни за неподчинение военачальникам. Вот я посмотрю, что теперь запоют комитетчики, - злорадно засмеялся он. - А то ведь ужас что творится... Развели бар... - прости, Верочка!.. - как это было с 249-м полком. Получили приказ о выступлении на фронт, а они, видите ли, стали его обсуждать: надо идти на фронт или не надо... Ну ясно, что на это скажет солдат: " Не хочу воевать! Хочу к жинке домой, под бок". Дурак, что ли, он подставлять лоб под пулю. А теперь их Корнилов прикрутит, заставит идти воевать... Я предлагаю, господа, выпить за генерала Корнилова.

- Я считаю, господа офицеры, - поднялся длинный, с продолговатым узким, крысиным лицом подъесаул в новеньком шоколадного цвета френче, что наш донской генерал Каледин нисколько не менее достоин, чем генерал Корнилов. Я, друзья мои, прежде хочу выпить за истинно донского казака Алексея Максимовича Каледина, в которого я верю... А генерал Корнилов, может быть, конечно, и достойный человек, но я его не знаю... За него мы выпьем потом...

- Я не возражаю, - охотно согласился Константин, чокаясь с подъесаулом. - Выпьем за генерала Корнилова и за Каледина. За старых, испытанных орлов. Ура-а!

Все поднялись и, чокаясь, закричали:

- Ура-а!

Виктор не принимал участия в выпивке. Никто его не приглашал. Не вспомнила о нем ни разу и Вера. Ей было не до него. За ней напропалую ухаживал красивый молодой сотник, и все ее внимание сейчас было уделено ему.

" Куда же все-таки делась Марина? - огорченно думал Виктор. - Где она? "

- Я думаю, господа, нас ждут еще большие события, участниками которых будем мы с вами, - жуя кусок колбасы, заговорил снова горбоносый есаул. Немало еще прольется крови...

- О какой ты крови говоришь, Чернецов? - спросил подъесаул с крысиным лицом. - Что ты под этим подразумеваешь?

- Тебе что, непонятно? Я имею в виду гражданскую войну.

- Допускать возникновения гражданской войны никак нельзя, - заявил молчавший доселе смуглолицый, с черной бородкой и в пенсне штабс-капитан. - Да это и неправдоподобно, чтобы она началась. Революция идет уже на убыль... Это можно неопровержимо доказать логическими выводами. Обычно принято революцию разделять на два этапа. Первый заключается в разрушении старого, отживающего, а второй этап - в создании нового образа жизни... Так вот, господа, первый этап затянулся слишком долго. Невероятно долго!.. Но, слава богу, он уже заканчивается. Мы теперь подошли ко второму этапу революции, и сейчас, господа, наша задача заключается в том, чтобы, засучив рукава, приступить к построению нового порядка жизни. Один великий революционер сказал: " Поспешим, друзья мои, закончить революцию. Кто делает революцию слишком медлительно, тот не пользуется ее плодами... "

- Вы, Чернышев, конечно, известный теоретик по части революционных дел, - захохотал есаул Чернецов. - Вам, как говорится, и карты в руки. А мы - люди маленькие, так сказать, вне всякой политики. Я вот, например, просто только казачий офицер. Но сердце у меня горячо бьется, сердце истинного русского патриота, и мне, конечно, далеко не безразлична судьба моей родины... И вот, уважаемый штабс-капитан, разрешите, как патриоту, спросить вас, человека осведомленного, принадлежащего к партии социалистов-революционеров, как вы мыслите создать этот, как вы выразились, " новый образ жизни? "

- Очень просто, - кратко ответил штабс-капитан Чернышев, - при помощи Учредительного собрания.

- А вы в него верите? - скептически усмехнулся есаул.

- А как же? - весь даже встрепенулся штабс-капитан.

- А я не верю, - отрезал есаул. - Да, не верю! Мы с вами, как манны небесной, ждем этого Учредительного собрания. Надеемся, что оно принесет России благоденствие, наведет порядок в стране, положит конец анархии и произволу, вызываемому темными силами революции. А эти темные силы не ждут Учредительного собрания. Они орудуют, науськивая солдат не подчиняться своим командирам, агитируют бросить фронт, подстрекают крестьян жечь помещичьи имения, натравливают рабочих устраивать саботаж и забастовки. Вот в чем все зло! Сначала надо разгромить эти темные силы революции, а потом уж устраивать Учредительное собрание...

- Кого вы имеете в виду под " темными силами революции? " - пристально посмотрел поверх пенсне штабс-капитан на есаула.

- Ну, конечно, не вас, господин штабс-капитан, и не ваших коллег по партии, - усмехнулся есаул. - Я имею в виду главным образом разных там анархистов, большевиков и тому подобных. По своей наивности, - простите, пожалуйста, я не хочу вас обидеть, - вы, быть может, думаете, что с ними можно мирно жить?.. Можно найти компромисс?.. Напрасная иллюзия... С большевиками и анархистами можно говорить только языком пуль. В общем, делаю резюме: сначала дать по морде зарывающимся диким фантазерам, а затем уж и созывать Учредительное собрание, чтобы его работе никто не мешал...

- Браво! - захлопал в ладоши уже захмелевший Константин. Изумительно правильно сказано. Дай я тебя, Чернецов, поцелую за эти золотые слова... Сначала пулю им в лоб, а потом и созывай Учредительное собрание... Ха-ха-ха... Какая ты умница, есаул... Пора кончать со всякими спорами и пререкательствами. Дела надо делать, господа, дела! Верусик, не увлекайся, милая, - мягко сказал он жене, заметив, что черноусый сотник, воспользовавшись горячим разговором офицеров и думая, что этого никто не увидит, с упоением поцеловал ее в розовую щеку.

Вера вспыхнула, а сотник совсем некстати вдруг что-то забормотал о погоде.

- Я глубоко убежден, - с жаром сказал Константин, - что если мы, офицеры, цвет русской армии, объединимся сплоченной железной стеной вокруг Корнилова и Каледина, то мы, уверяю вас, сможем спасти Россию от катастрофы. Ни Керенский, черт, сват и брат спасут страну от гибели. Спасут ее офицеры - лучшие ее сыны...

- И казаки, - мрачно подсказал подъесаул с крысиным лицом.

- Правильно, и казаки, - согласился Константин. - Хотя должен вам сказать, господа, казаки под влиянием агитации большевиков начинают колебаться...

- Вот-вот, - подхватил подъесаул с крысиным лицом. - Сейчас-то мы и должны поработать с казаками, чтобы не дать возможности им обольшевизироваться... Нам, казачьим офицерам, легче с ними найти общий язык. Мы с ними связаны и кровью и общими целями и интересами... Я убежден, что если мы умело поведем свою работу, то они нас скорее послушают, чем большевиков.

Есаул Чернецов торопливо, словно боясь, что ему не дадут, налил водки в свой стакан и, не поморщившись, выпил.

- Господа! - гаркнул он, привставая и окидывая взглядом сидевших за столом. - Послушайте меня. Есаул Ермаков, безусловно, прав. Нам, офицерам, передовой части армии, как уже я сказал, не безразлична судьба России, ее будущность. Мы, офицеры, должны быть едины в своих мыслях и стремлениях. Объединившись в крепкий кулак, мы прошибем все на свете... Мы, черт побрал, дадим по морде... извините, Вера Сергеевна... но добьемся, чтобы власть в России была бы не связана никакими группировками и организациями и свободна от разных политических влияний...

- Позвольте, господин Чернецов, - прервал его штабс-капитан Чернышев. - Как я понимаю, все ваши разговоры сводятся к тому, что как будто назрел вопрос об организации какой-то офицерской партии, что ли?

- К черту все партии! - взревел есаул Чернецов. - Презираю все партийные группировки!.. Я - человек, повторяю, вне всякой политики. Разговор идет не об организации какой-то офицерской партии, а вот офицерский союз нам нужен. В этом союзе мы объединимся крепко и будем представлять из себя могучий бронированный кулак, которым расшибем хоть самого сатану.

- Браво!.. Браво!.. - зааплодировали офицеры. - Верно сказано.

- Значит, организуем офицерский союз? - вопрошающим взглядом обвел Константин присутствующих.

- Организуем!.. Организуем! - поддержали голоса.

- Организуем, - отнимая губы от руки Веры, прокричал черноусый сотник, плохо соображая, о чем шла речь за столом.

- А вы как на это смотрите? - иронически глядя на штабс-капитана Чернышева, спросил Чернецов.

Чернышев глубокомысленно задумался.

- Создать офицерский союз? - блеснул он стеклышками пенсне, взглядывая на Чернецова.

- Да.

- Что же. Если это нужно для пользы дела... не возражаю.

Виктор незаметно вышел на улицу. Было часов пять дня.

Он шел бесцельно, не зная куда себя деть. В казарму идти было еще рано. День стоял солнечный, тихий, безветренный. Радуясь весенней теплыни, на бульварах весело играли дети. В этот предвечерний час на улицах было еще больше, чем днем, празднично разодетого шумливого народа.

Отовсюду так и плескалось людское веселье, шутки, дружеские восклицания, жизнерадостный смех молодежи. Лица у всех приветливые, смеющиеся. Все куда-то неторопливо идут парочками или группами. И только он, Виктор, одинок. На душе у него стало пасмурно, сиротливо.

" Пойду в казарму, - решил он опечаленно. - Лягу спать. Какого черта я буду бродить по городу, как бездомный? "

И он, ни на кого не смотря, направился к трамваю.

- Виктор! - окликнул его нежный девичий голос.

Он оглянулся.

- Марина! - просияв от счастья, сказал он.

- Куда вы так торопитесь? - спросила она, улыбаясь.

- Хотел было ехать к себе в роту.

- А у нас были?

- Конечно, - помрачнел Виктор. - Более двух часов высидел. Может быть, еще бы посидел, да неприятно мне стало, ушел.

- Наверно, опять офицеры? - догадалась Марина.

- Да.

- Пьют и о политике говорят? - засмеялась она.

- Если бы только о политике говорили, это было бы еще хорошо.

- Ну а что же они могут еще делать? - изумленно подняла она брови.

- Знаете, Марина, противно даже говорить, - ожесточенно махнул он рукой. - Ей-богу, противно!.. Посмотрите вокруг, у всех радостные, счастливые лица... Весь русский народ радуется революции. С надеждой ждет новой жизни... А они заговор устраивают против революции, против народа... И как не стыдно Константину связываться с этими пройдохами?..

Марина нахмурилась.

- Это, действительно, противно, - тихо сказала она. - Так, значит, они там пьют и разные гадости говорят? И Вера с ними?.. Тошно на все это смотреть... А я спешила домой обедать. У подруги задержалась... Знаете что, - внезапно схватила она за руку Виктора. - Я не пойду домой... Давайте погуляем...

Виктор оживился, шел сияющий. Он искоса поглядывал на Марину, одетую в летнее малиновое пальто и розовую шляпку. Виктор никогда не видел ее такой красивой. Проходившие мимо офицеры, студенты и даже мальчишки-гимназисты с восхищением поглядывали на молоденькую девушку, Виктор подмечал эти взгляды и гордился тем, что Марина всем нравится.

Навстречу шло много девушек, миловидных женщин. Виктор всматривался в них, переводил взгляд на Марину, сравнивал их с ней и приходил к убеждению, что она лучше всех...

В городском саду, как и всюду, было много народу, и им не сразу удалось разыскать в отдаленной аллее свободную скамейку.

Они долго сидели молча. Пахло распускающимися цветами, сочной травой. Луч закатного солнца играл с верхушкой акации, зажигая ее багрянцем. Табунок кудрявых, как барашки, легких золотисто-розовых облачков мирно плыл в чистом голубом небе.

Вечер уже бросал свои мягкие тени. Где-то играл духовой оркестр. Доносились заглушенные голоса. А здесь, на этой затерянной, заросшей густыми кустарниками аллейке было тихо и покойно. Лишь воробьи и еще какие-то маленькие птички с жизнерадостным щебетанием перелетали с куста на куст.

- Как хорошо! - воскликнула Марина. - Я даже и не подозревала, что здесь есть такие прелестные места.

- Да, - согласился Виктор. - Здесь хорошо. Я люблю тут сидеть и мечтать.

- Вы любите мечтать? - спросила Марина, живо взглянув на него.

- Я мечтатель, - усмехнулся Виктор. - И это вполне понятно почему. Я ведь рос в станице, в степи... А степь, думается мне, располагает к мечтанию.

- Вы не поэт?

- Нет, - покачал он головой. - Стихи не особенно люблю. Прозу люблю... На писателей, пишущих прозу, смотрю, как на богов...

- Да, - раздумчиво протянула Марина. - Писатель - это какой-то необычный человек... Иногда читаешь какую-нибудь интересную книгу, и она так тебя увлечет, что ты забываешь обо всем... Ты и плачешь и смеешься, страдаешь вместе с героями... - Она помолчала. - Как мне хотелось бы одним глазком взглянуть на живого писателя!

- А я видел, - проговорил Виктор. - Когда я лежал раненый в Петрограде, к нам в госпиталь приходил писатель Алексей Толстой... Слышали про такого?

- Слышала. А зачем он приходил в госпиталь?

- Там у него знакомый вольноопределяющийся лежал... Он ему конфеты, печенье и книги приносил... Я тоже читал его книги.

- Счастливый вы человек! - вздохнула Марина. - А я стихи пробовала писать.

- Стихи? - оживился он. - Вот так?.. Прочтете мне?

- Так вы же не любите стихов.

- Нет, ваши я люблю, - вырвалось у него, и он смущенно усмехнулся.

Марина внимательно посмотрела на него и ничего не сказала.

Помолчав, она проговорила:

- Как время быстро летит... Как будто совсем недавно я поступала в гимназию, а вот уже совершенно незаметно я ее кончаю... А это значит, что я уже стану взрослой.

- К родителям поедете после гимназии? - спросил Виктор. - Или будете куда-нибудь устраиваться работать?

- Знаете, Виктор, я очень люблю медицину. Мне хотелось бы стать фельдшерицей, акушеркой или... быть может, даже и врачом...

- Ну, и за чем же дело стало?

- Дело, конечно, за мной, - ответила Марина. - Свою мечту я обязательно осуществлю... Вот сейчас я узнала - в Ростове есть медицинский факультет. Скоро будет производиться в него набор курсисток... Вот я и хочу попробовать туда устроиться.

- Хорошее дело, - одобрил Виктор. - Я тоже очень хочу учиться. Как только демобилизуюсь, буду куда-нибудь определяться на учебу, хотя меня больше тянет к литературе.

На западе ярко пылала заря, охватив пожарищем треть неба. На ветвях, загораясь мелкими алмазами, выступали капли вечерней росы. Из-под корней акаций поползли длинные вечерние тени.

- Уже поздно, - проговорила Марина. - Надо идти...

- Подождите, Марина, - с трепетом сказал Виктор. - Я... хочу вам что-то сказать...

Марина искоса внимательно посмотрела на него.

- Хорошо, - сказала она. - Я посижу еще немного.

Но Виктор молчал, не решаясь с ней заговорить.

- Вы хотите мне что-то сказать? - опустив глаза, спросила она.

- Да... - тихо произнес он. - Но... как об этом сказать вам, я не знаю... Я не знаю, как вы отнесетесь к этому. Ну, понимаете ли, Марина, вы мне нравитесь, - выпалил он вдруг и похолодел от своей смелости. " Боже мой! - чувствуя, как у него часто забилось сердце, подумал он огорченно. Что я наделал? " Ему хотелось сорваться со скамьи и бежать от Марины, чтобы не испытывать стыда от совершенного поступка.

Девушка тоненько засмеялась в смущении и взглянула на него своими большими лучистыми глазами.

- Витенька, - прошептала она, закрывая лицо руками, - ведь вы мне тоже очень, очень нравитесь... Неужели вам это не понятно?..

VIII

В начале августа Атаманский полк неожиданно был снят с австрийского фронта и переброшен под Гомель. Казаков расквартировали по крестьянским хатам в небольшой деревушке Дуньково. Среди казаков эта переброска вызывала недоумение и оживленные разговоры. И когда они обращались к офицерам с просьбой объяснить, зачем их перебросили в эту деревню, те отвечали, что полк-де переброшен сюда на отдых.

Но этому никто не верил по многим признакам, которые не могли ускользнуть от внимательного глаза, было видно, что полк готовился к выступлению. Но куда и зачем - никто не знал.

Однажды Прохор Ермаков, живший на окраине деревни в хате одного крестьянина, вывел из хлева своего коня и стал его чистить щеткой и скребницей.

Было прозрачное прохладное утро. Только что Прошел небольшой дождь. С неумолчной болтовней в обмытом воздухе метались воробьиные стаи. Дождевые капли искрами вспыхивали на ветвях деревьев. Конь не стоял на месте: то бил копытом землю, то пытался взвиться на дыбы.

Прохор успокаивал его:

- Не дури, Васька, не дури! На-ка вот тебе, - сунул он в рот лошади кусок сахара.

Лошадь с удовольствием захрустела зубами.

- Сладкоежка ты у меня, - любовно похлопал Прохор по ее атласной, горячей шее.

Съев сахар, лошадь потянулась бархатистыми губами к уху Прохора, как бы решив попробовать его - вкусное ли оно.

- Ну, ты! - смеясь, отстранился Прохор. - Еще откусишь.

- А что ж, - отозвался хозяин, пожилой крестьянин, с длинными запорожскими седыми усами, отесывая топором оглоблю. - Мне однажды мой конь откусил палец... Поглядите! - показал он согнутый палец.

- Ну, мой не откусит, - сказал Прохор, ласково глядя на лошадь. - Это он балуется... Мы с ним большие друзья... Правда, Васька?..

Хозяин сильным ударом втиснул топор в бревно, подошел к Прохору и, вынув кисет с табаком, радушно предложил:

- Закуривайте, пан казак.

Прохор закурил.

- Гляжу я, да и добрый же у вас коняка, - сказал крестьянин, также закурив. - Ей-ей, правда! Я же сам в кавалерии служил. И вже добре толк в конях понимаю...

- Конь неплохой, - согласился Прохор. - Всю войну на нем прослужил. Немало он меня из беды выручал... А, как знаете, в битвах конь - первый боевой друг.

Лошадь, действительно, была хороша: высокий, ста шестидесяти сантиметров росту, в меру поджарый, светло-рыжей масти с золотистым отливом донской скакун.

По положению взводного урядника Прохор мог бы сам и не чистить своего коня, поручая это делать дневальным казакам, но ему доставляло большое удовольствие самому возиться с лошадью.

- Когда я служил в драгунах, пан казак, - начал было рассказывать что-то хозяин, но в это время во двор торопливо вошел вахмистр Востропятов.

Прохор заметил, что вахмистр был чем-то встревожен.

- Здравствуйте! - кивнул Востропятов Прохору и хозяину. - Чего это ты, Ермаков, вздумал коня холить?.. Уж не на парад ли собираешься?

- На парад в Петроград, - усмехнувшись, шутливо сказал Прохор.

Востропятов пристально посмотрел на Прохора.

- Ты это серьезно?

- Чего?

- Да в Петроград-то?

- Смеюсь.

- А я уж думал, ты в самом деле, - усмехнулся и Востропятов. - Эх, знал бы ты, какой нам парад готовят.

- Что такое? - беспокойно спросил Прохор.

- Кончай чистить коня, - сказал Востропятов. - Пойдем поговорим.

Прохор закончил чистку, отвел лошадь в хлев, прибрал щетку со скребницей и пошел мыть руки в хату.

- Закуривайте, пан вахмистр, - предложил кисет Востропятову хозяин. Добрый тютюн. Такой крепкий, аж дух захватывает... Сам его приготовляю.

- Можно, - беря кисет, проговорил вахмистр.

Вахмистр закурил и, возвращая кисет крестьянину, спросил:

- Ну, как, хозяин, живется?

- Да чего ж, - неопределенно ответил тот. - Живем - хлеб жуем... - И, помолчав, добавил: - Вот прогнали царя, думковали, що в жизни облегчение буде, ан ни черта... Так же с нас налоги дерут, так же пан за аренду земли тяне... Все балакали, що вот-де землю начнут делить крестьянам... Да, должно, ни дьявола того не буде...

- Большевики заставят разделить землю.

Крестьянин живо посмотрел на Востропятова из-под белесых лохматых бровей.

- Большевики, говоришь?

- Да, именно они.

Крестьянин помолчал.

- Это ты, может, и правду кажешь, - раздумчиво проговорил он. - Тут у нас по селу слух идет, що большевики, мол, люди таки - раз чего захотят, так уж наверняка добьются...

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒