ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВАПАССУ 7 страница

Слушайте меня внимательно и запоминайте мои слова. В этом форте столько запасов провизии, что их хватило бы на многие месяцы, а может быть, даже и годы. В нашей кладовой есть мясо оленя, лося, медведя, сушеная и соленая треска, морская соль, бочки подсолнечного масла и китового жира, сахар кленовый и белый сахар, привезенный с далеких островов. Ром и дорогие вина, мешки с пшеничной и кукурузной мукой. Сотня связок виргинского табака и сотня мексиканского. Там большие запасы всяких товаров: голландского полотна и китайского шелка, там столько всякой одежды, ковров, оружия, пуль, пороха, есть там капканы для крупного и мелкого зверя, иглы, ножницы… Ценные меха. Но все это уже не принадлежит больше мне и никогда не будет принадлежать вам. Отныне все эти сокровища принадлежат только вашим умершим вождям. Вы сказали, что они ничего не нашли в Катарунке, кроме позора. Теперь вы видите, что это не так. У них есть все. Я отдал им все, кроме водки и рома, я знаю, Сваниссит не признавал их, и я оставляю огненную воду Высшему Духу, только он своим могуществом может очистить ее от вредоносной силы. А теперь отойдите. Уттаке, прикажи своим воинам спуститься к реке, чтобы никого из них не ранило и не убило. Сейчас я вызову гром.

При этих словах наступило изумленное молчание. Затем вся масса ирокезских воинов, отхлынув от форта, начала медленно скатываться вниз по холму.

К суеверному страху индейцев примешивалось жадное любопытство. Что произойдет сейчас? Что задумал этот белый, который умеет так хорошо говорить? И разве можно отомстить за смерть их вождей более жестоко, чем это сделали бы они своим оружием?

Де Пейрак отдал последние приказания своим людям. Увидев Анжелику, он обнял ее за талию и повел к реке.

— Идемте скорее. Здесь нельзя оставаться. Мопертюи, проверьте, пожалуйста, все ли наши спустились вниз и не осталось ли кого в форте…

На берегу, где уже поднимался ночной туман, европейцы смешались с толпой ирокезов. Де Пейрак до боли сжал Анжелику в своих объятиях, а затем, выпустив ее, спокойно достал из кармана на своем широком кожаном поясе огниво и трут. Индейцы вели себя как малые дети, попавшие на интересное представление. Им хотелось знать и видеть все, что делает де Пейрак.

Во мраке Анжелика тщетно пыталась разглядеть среди толпы своих детей и супругов Жонас. Подошедший Мопертюи успокоил ее, сказав, что все они собрались у рощи под охраной вооруженных испанцев.

Жан Ле Куеннек быстро спускался с холма, разматывая пеньковый шнур. Под прикрытием темноты люди де Пейрака поднялись к форту, проворно опустили убитых вождей в заранее приготовленную могилу, беспорядочно побросали туда драгоценные дары и быстро закидали ее землей.

В эту минуту раздался хриплый звук охотничьего рожка. Кинув лопаты, они бросились к рощице, куда раньше увели детей и женщин.

Второй раз протрубил рог.

Тогда граф де Пейрак, выбив искру, не спеша наклонился и поджег конец шнура, который бретонец дотянул до него.

Вспыхнувший огонек быстро побежал вверх, извиваясь, как золотая змейка, меж камней и сучьев. Он добежал до ворот и исчез за ними.

Почти тут же могучий взрыв потряс воздух, осветив темное небо. Еще миг, и над фортом взлетели огромные языки яркого пламени. Сухое дерево домов и палисада, пропитанное к тому же особой смесью, занялось мгновенно. В знойном воздухе огонь, подхваченный ветром, сразу же превратился в гигантский трескучий костер, бушующий и ненасытный. Зрителям пришлось отступить к самой воде, так как жгучее дыхание огня начало настигать их.

Все лица, вырванные из тьмы багровым заревом пожара и обращенные вверх, выражали восторг и ужас, наслаждение и тоску, то есть все те сложные чувства, какие вызывает у человека разбушевавшаяся стихия, представшая перед ним во всем своем великолепии, во всей своей неукротимой силе.

Вдруг в безмолвной толпе прозвучал голос. Это что-то сказал старый Тахутагет.

— Он хотел бы знать, — перевел Уттаке, — были ли в твоем форте шкуры бобра.

— Да, да, конечно были! — в отчаянии вскричал О'Коннел. — Тридцать связок. На чердаке их хранилось по меньшей мере на десять тысяч ливров. Ах, мессир де Пейрак, если бы вы предупредили меня… если б я знал. О, мои бобры, мои бобры.

В его голосе звучало такое отчаяние, он так непосредственно и так комично выражал свое горе, что ирокезы покатились со смеху.

Вот наконец-то перед ними настоящий белый… Истинный сын этой расы торгашей. Этот человек был им понятен, именно такими индейцы и представляли себе белых.

— А сколько стоит эта шкура? — спросил де Пейрак, защипнув пальцами толстые, дрожащие от горя щеки ирландца. — Во сколько ливров оценил ты ее? В десять тысяч? Двадцать тысяч? А сколько стоит скальп, который тебе удалось сохранить? — продолжал граф, схватив за рыжую гриву несчастного скупщика. — Никак не меньше тридцати тысяч ливров?

Индейцы хохотали как сумасшедшие. Они передразнивали ирландца, показывали на него пальцами. Раскаты их жуткого смеха казались эхом ревущего пожара.

— Смеешься ли ты с нами, Сваниссит? — вдруг вскричал Уттаке, подняв лицо к пылающей вершине холма. — Смеешься ли ты со своими воинами? Утешился ли ты подарками белых?

И вдруг как бы в ответ на его слова ослепительный сноп бело-голубых искр вырвался из гудящего пламени и, высоко взлетев в темное небо, упал оттуда на землю серебряным дождем.

Не успели индейцы прийти в себя, как из огня вылетела длинная красная змея и, метнувшись во мрак, рассыпалась сверкающими звездами, которые, дробясь на более мелкие, соединялись в рубиновые венцы и потом медленно плавились, стекая кровавыми струйками по черному покрывалу небосвода.

Индейцы попадали на колени. Те, кто стоял ближе к реке, попятившись, свалились в воду.

Теперь все небо было в светящихся лентах и ярких россыпях огней, петарды рвались одна за другой, заглушая треск прожорливого пламени, пожиравшего стены Катарунка.

Голубые, янтарно-желтые, розовые, золотые огни рассыпались в небе цветами, лианами, гирляндами, извивающимися спиралями, тонкими серпантинами, которые, сталкиваясь, догоняя друг друга, сплетаясь, рождали неожиданные рисунки, иногда контуры зверей, неожиданно исчезавших в тот самый момент, когда, казалось, они готовы броситься на вас…

В минуту случайного затишья Анжелика вдруг услышала веселые голоса детей. Пережитый восторг заставил отступить страх. А вместе с ним исчезли ненависть, угрозы и подозрения. И пиротехник Флоримон, устроивший этот фейерверк, был очень горд своими успехами. Она услышала его звонкий голос: «Ну, что скажете о моих талантах? Пожалуй, не хуже, чем в Версале». Еще немного, и капитан Альварес вместе со своими солдатами забыл бы строгий приказ держать наготове оружие.

Но бояться больше было нечего. Грозные ирокезы, подняв головы, как зачарованные смотрели в небо. Опьянев от фантастических видений, они утратили чувство реального, забыли о том, что привело их сюда, на берег Кеннебека. Огромная изумрудная гусеница, извиваясь, падала к ним с неба. Огненная бабочка била крыльями в темноте, гигантская пылающая тыква на их глазах разбивалась вдребезги.

Когда последние вспышки рассеялись разноцветной пылью в ночи, Катарунка уже не было. Догорев, его стены рухнули, подняв мириады искр. И там, где еще недавно стоял форт, теперь зияла огромная багровая рана, медленно остывавшая во тьме.

Глава 15

В это время, пробившись сквозь тучи, взошла, наконец, луна. Ее прозрачный свет слился с отблесками догоравшего пожара, и землю затопило удивительное голубоватое сияние.

Белые ждали. В осветившейся мгле индейцы медленно просыпались от волшебного сна. В тишине у их ног журчала река. Первым пришел в себя Уттаке. Взгляд его узких продолговатых глаз остановился на де Пейраке и Анжелике, и на минуту ему показалось, что перед ним снова возникло видение. Мужчина и женщина стояли, прижавшись друг к другу, и ждали его приговора: жить им или умереть.

И тогда Уттаке охватил восторженно-страстный порыв, и мысленно он обратился к человеку, сумевшему покорить его сердце: «Быть может, ты и есть тот Предок, который, как предвещала Священная Птица, должен вернуться к нам в образе белого человека… Не знаю… Я не знаю, кто ты на самом деле… Но я никогда не забуду то, что мне довелось увидеть в Катарунке. Никогда не забуду…»

— Переведи, — сказал он, обращаясь к Перро. — Повтори моим воинам то, что я сейчас скажу. Я не знаю, кто ты, Текондерога, но я никогда не забуду то, что я видел в Катарунке.

Никола повторил, и воины ответили ему долгим криком, который эхом прокатился по спящей долине.

— Мы никогда не забудем…

— Я понял, что ты не такой, как все остальные французы, Текондерога, — окрепшим и ясным голосом продолжал пофранцузски Уттаке. — Я вижу, ты совсем не похож на французов из Квебека, на подданных французского короля. Ты действительно сам по себе, и ты говоришь от своего имени. И неужели тебе и правда не жаль, что в твоем форте сгорело столько драгоценных мехов?

— Нет, почему же… Конечно, жаль. Но поверь, несравненно более тяжело мне было потерять приборы, которые помогали мне проникать в тайны природы, видеть невидимые простым глазом вещи. Пока я владел ими, я мог беседовать со звездами. Теперь это будет делать Сваниссит и ушедшие с ним вожди, теперь они при помощи этих приборов будут узнавать секреты звезд.

— Пусть они будут счастливы, — прошептал ирокез.

— Где их могила, вы знаете… Вон там, у самого пожарища. Катарунк никогда не будет восстановлен. И вы можете без всякого стыда и горечи приходить сюда оплакивать священные останки ваших вождей.

— А что будет с тобой, Текондерога? Ведь у тебя ничего не осталось, кроме лошадей и легкой одежды. Вокруг лес, ночь, и совсем близко зима.

— Все это уже не так важно… главное, что честь моя спасена. Я расплатился за кровь.

— Ты снова вернешься к океану?

— Нет. Скоро холода, и это путешествие было бы слишком рискованно. Мы поднимемся в горы, там в хижине живут четверо моих людей. Могу я им сказать, что ты сохраняешь наш союз?

— Да, можешь. Когда совет матерей и совет старейшин одобрит мое решение, я пришлю тебе ожерелье-вампум. Скажи, Текондерога, ты действительно надеешься одолеть всех своих врагов?

— Кому победить в бою, решает Высший Дух. Но я буду бороться и надеюсь, что победа будет за мной.

— Твои хитрость, смелость и ум велики. И я предрекаю тебе победу. Но берегись. У тебя много врагов, и самый сильный из них недосягаем. Я назову тебе его, брат. Это — Этскон Гонси, Черное Платье. Он действует от имени своего бога и от имени своего короля. Он неодолим. Сколько раз мы хотели его убить и не могли, потому что он бессмертен. Ты понимаешь? Он хочет убрать тебя со своей дороги, и он будет неотступно преследовать тебя, потому что ты земной человек, а он весь во власти невидимых духов, и даже сам запах земли ему невыносим… Теперь, когда ты стал моим братом, я боюсь за тебя. Он хочет твоей гибели, я это знаю наверняка. Сколько раз я видел во сне его сверкающие синие глаза. И меня, отважного воина, бросало в дрожь, потому что в жизни своей я не знал ничего страшнее этого взгляда. Когда он так смотрел на меня еще в пору моей жизни у французов, я терял разум и от ужаса у меня все холодело внутри. Будь осторожен, Текондерога, — шепотом сказал он, — береги единственное сокровище, которое у тебя осталось, он хочет отнять его у тебя. — Он показал на Анжелику. — Черное Платье ненавидит и ее. Он хочет разлучить вас. Можешь ли ты, Человек Гром, устоять перед его силой? Ведь он всемогущ и его нельзя убить.

Вдруг Уттаке начал заметно волноваться.

Должно быть, именно в этот момент в сердце Анжелики проникла любовь к индейцам. Теперь она уже не боялась их и не испытывала к ним неприязни. Напротив, в ней родилось к ним чувство, вобравшее в себя все, что было в ее душе доброго, материнского. У нее словно открылись глаза. Теперь она видела, как они беззащитны, бедны и наивны, как своими самодельными стрелами отбиваются от смертоносных мушкетов и ничего не могут противопоставить таинственной силе иезуитов, кроме магии и колдовства. Жалость и уважение к ним наполнили ее сердце.

Слушая прерывистый голос ирокеза, который, позабыв о своей былой ненависти, был полон тревоги за них, Анжелика поняла, сколько в его душе благородства и какие высокие человеческие чувства таят в себе сердца жестоких индейцев.

С непоследовательностью и пылкостью примитивных существ ирокезы принимали самое горячее участие в судьбе тех, кого несколько часов назад хотели уничтожить. Теперь, когда белые стали их друзьями, они переживали их беды больше, чем свои собственные.

Жоффрей де Пейрак подошел к Уттаке.

— Я скажу тебе только одно. И ты должен это хорошо понять… В отличие от многих я не боюсь колдовства… Я не боюсь колдовства индейцев и не боюсь колдовства белых. А ведь Этскон Гонси, несмотря на всю свою силу, всего лишь белый человек. Такой же, как я…

— Это правда, — согласился Уттаке. Он как-то сразу успокоился, — ты белый, ты можешь его разгадать, но мы против него бессильны. Да, я понял тебя. Ты будешь разрушать его замыслы, так же как разрушил и наши, когда мы хотели тебя убить. Хорошо. Будь сильным, Текондерога, твоя сила нужна и нам. А теперь иди туда, куда ты считаешь нужным. Но как бы далеко ты ни ушел вместе со своими людьми, если вы встретите воина-ирокеза, он пропоет вам песнь мира. Я сказал все. Прощай.

Глава 16

Ночной ветер гулял над пепелищем, вокруг царило безмолвие, завеса синей мглы опустилась на землю. Жоффрей де Пейрак медленно шел вдоль берега. Время от времени он останавливался и поднимал глаза к вершине холма, где еще несколько часов назад возвышался форт Катарунк.

Выйдя к реке, Анжелика сразу узнала фигуру мужа. Ее непреодолимо влекло к этим местам, и она тоже вернулась сюда.

В пещере, куда накануне граф приказал перенести одеяла и кое-что из провизии, у костра только что уложили спать детей. Рядом, сраженные усталостью, уснули ее сыновья.

Анжелика незаметно вышла из пещеры. Она уверенно двигалась в темноте, и впервые ей не было страшно. Злые духи как будто исчезли. Буйный ветер этого жуткого дня разметал и унес их прочь. Отныне этот индейский лес станет ее другом, все звуки вокруг казались ей теперь самыми обычными. Они просто говорили ей, что где-то рядом, под ветвями, еще кипит жизнь, звери и птицы готовятся к зиме, заканчивают последние приготовления, допевают последние песни. Еще пахло мхами, еще слышалось царапанье белок, зарывающих орешки, и где-то вдали за холмами трубил олень.

Анжелику больше не мучил страх. Своим поступком Жоффрей де Пейрак снял с нее гнет постоянной тревоги.

Поступком безумным, но единственным, который следовало совершить, де Пейрак сжег Катарунк. Только он мог решиться на такое. Видимо, это и пришло ему в голову, когда он произнес:

«Мой дом осквернен преступлением, которого не искупить…»

В ту минуту он понял, что должен сделать. И сразу же успокоился. Зато теперь на земле Америки им не грозят никакие несчастья. Искупительное жертвоприношение совершено и принято небом.

Сначала Анжелику одолевали смутные чувства, но потом на нее словно снизошло откровение. Она шла под деревьями, и на сердце у нее было легко. Теперь она знала, что все обряды исполнены, и это успокаивало ее христианскую душу. Эта жертва была необходима не только для того, чтобы спасти их жизнь, но и для их будущего счастья. На память ей пришли слова молитвы, которые она так часто почти машинально шептала во время службы в монастыре: «Прими, Господи, милосердно жертву рабов твоих…»

Земля Америки больше не будет враждовать с ними: жертва графа де Пейрака заставила дрогнуть ее суровое, недоверчивое сердце. Ирокезы не забудут сожженного Катарунка. Но Анжелика знала и то, что они с де Пейраком снова потеряли все, и сердцем она обращалась к Богу: «Тебе, Господи, вверяем мы судьбы наши!.. »

Все сгорело. Что можно еще отнять у них? Теперь у Анжелики и Пейрака осталось одно бесценное и тайное сокровище — их любовь. Такова была воля судьбы: вернув их друг другу, она дала им это новое испытание, чтобы они узнали истинную цену своей любви. Силу чистой и взаимной любви мужчины и женщины — двух огней, горевших единым пламенем в бесплодной, ледяной пустыне, двух сердец, пылавших во мраке мировой ночи, как в первые дни творения…

Анжелика смотрела на темный силуэт де Пейрака, задумчиво шагавшего вдоль берега реки.

Еще сильно пахло пожарищем, и, несмотря на ветер, в воздухе держался дух толпы, так долго топтавшейся здесь сегодня. Но вокруг разлилось такое спокойствие, стояла такая тишина, что понемногу Анжелику начало охватывать неизъяснимое блаженство.

Она смотрела издали на одинокую фигуру мужа. Де Пейрак стоял, обратив лицо к пожарищу, где ветер еще раздувал красные языки пламени. Потом медленно направилась к нему, зная, что найдет его в темноте. В нескольких шагах от него она остановилась.

Сквозь тьму де Пейрак увидел бледное лицо жены, на минуту он замер, а потом шагнул ей навстречу. Он обнял Анжелику за плечи, и она, прильнув к нему, спрятала на его груди свои озябшие руки, а потом обвила его ими, а де Пейрак, укрыв ее полами плаща, все крепче сжимал ее в объятиях, все теснее, все ближе прижимал к себе; они не испытывали при этом никаких желаний, никаких чувств, кроме единственного, чисто инстинктивного, заставлявшего животных засыпать, прижавшись друг к другу, чтобы ощутить рядом чье-то присутствие, тепло и безмолвную поддержку.

Де Пейрак хотел заговорить. Но промолчал. «Любые слова, — подумал он, — прозвучали бы сейчас чудовищно банально: „Вам страшно? Вы на меня сердитесь за то, что я сжег дом, который вы уже привыкли считать своим? Впереди вас ждут бесконечные трудности“. Возможно, он сказал бы так любой другой женщине. Но женщину, что согревалась сейчас в его объятиях, оскорбили бы подобные слова. Она была выше их. Он прижался к ее нежной щеке, словно желая убедиться, что это действительно она, его жена, теплая, живая, рядом с ним.

Анжелика уже тоже была готова заговорить, сказать ему все, что переполняло ее сердце: «Как я восхищалась сегодня вами, любовь моя. Только ваше мужество спасло нас. Вы были неповторимы…» Но это все были только жалкие слова, не выражавшие ее истинных чувств. Ей лишь хотелось поделиться с Жоффреем своими мыслями о том, что жертва принесена и боги умилостивлены… «Нас всего двое на земле, любовь моя… всего двое… бедных и одиноких… И я счастлива».

Но он знал это так же, как и она. Они оба молчали. И только все крепче, без слов прижимались друг к другу.

Она откинула голову, чтобы увидеть свет его глаз, горевших над нею, как две яркие звезды, и почувствовала, что они улыбаются ей.

Глава 17

К северу от Катарунка лежит местность, где неподвижные воды расстилаются бескрайней серебристой пустыней. Мертвые, затопленные деревья поднимают остроконечные вершины к серому небу. Земля здесь ненадежная, зыбкая.

Это район озера Мегантик. Когда через несколько дней отряд де Ломени на лодках спустился к озеру, все почувствовали близкое дыхание осени, оно ощущалось здесь гораздо сильнее, чем в Катарунке. В холодном воздухе, в суровом и унылом ландшафте чувствовалась близость Канады. Французские солдаты, а также гуроны и алгонкины воспрянули духом, здесь они уже были у себя дома.

Теперь оставалось только переплыть озеро, на том берегу отыскать вход в тихую речку Шодьер и по ней без всяких препятствий спуститься к реке Святого Лаврентия. Последние лье они будут плыть между деревень с добротными каменными постройками, с высоких берегов им будут махать шапками крестьяне, заканчивающие жатву и сбор яблок. Потом вдруг на повороте реки появится белая остроконечная часовня в деревне Леви — значит, Квебек уже совсем рядом.

И вот они уже поднимают глаза, приветствуя этот надменный город, вознесшийся на высоком берегу, как раз напротив впадения Шодьера в реку Святого Лаврентия, и он отвечает им звоном колоколов всех своих церквей.

Прощай, дикий лес, прощайте, индейцы вместе с вашим мерзким сагамитом. Теперь у нас будет кальвадос и ром, доставленные сюда на кораблях, пшеничный хлеб с маслом, сочное жаркое, ветчина с капустой, сыр, красные вина и податливые девочки, к которым всегда можно отправиться в заведение Жанины Гонфарель, в нижнем городе…

В озере Мегантик отражались слепящее солнце и бледное небо, вода отливала металлическим блеском, вокруг стояли мертвые деревья, и где-то рядом бродила зима.

Лодки легко и быстро заскользили по озеру, но не так-то просто отыскать исток Шодьера среди однообразных островков и бесконечных извилин фарватера.

Граф де Ломени еще оставался на этом берегу, следя за посадкой своего отряда. Фальер Л'Обиньер с племянником, а также значительная часть индейцев были уже далеко. Остальные с берестяными лодками на головах подходили к озеру по вытоптанной тропе.

Вдруг, обогнав их всех, к полковнику подбежал какой-то индеец. Де Ломени узнал в нем слугу Никола Перро — тот повсюду возил его с собой. Индеец скороговоркой выпалил что-то. Но никто ничего не понял, так как говорил он на диалекте панисов — небольшого, почти вымершего племени. Тогда он что-то начал объяснять на ломаном французском языке. В конце концов де Ломени при помощи Пон-Бриана удалось понять из его слов, что патсуикеты под предводительством Модрея ворвались в Катарунк и сняли скальпы с ирокезских вождей. Сейчас войско ирокезов направляется в Катарунк, чтобы отомстить. Графу де Пейраку с семьей грозит гибель.

— Идем. Сейчас же идем туда! — вскричал Пон-Бриан. — Их слишком мало, чтобы отбиться от этих полчищ…

Де Ломени ничего не ответил лейтенанту, но тут же приказал своим солдатам, еще не успевшим сесть в лодки, поворачивать назад. Большая часть гуронов и алгонкинов, которые еще были на этом берегу, решили отправиться вместе с ними. Среди них всегда находились охотники сразиться с ирокезами.

Через несколько дней, подплывая к Катарунку, они ожидали, что вот-вот услышат выстрелы, говорящие о том, что форт еще держится. Но стояла такая тишина, что, казалось, все вымерло кругом. Пон-Бриан был мрачен, его словно снедала какаято внутренняя боль.

У последней излучины реки, за которой уже начинался песчаный берег Катарунка, офицеры приказали высадиться из лодок и затащить их в ивняк. Бесшумно приготовили оружие. Де Ломени с Пон-Брианом стали осторожно взбираться на скалу, чтобы, оставаясь незамеченными, оглядеть оттуда округу. Им показалось, что в воздухе, хотя он был совершенно прозрачным, пахнет остывшим пожарищем. Добравшись до вершины скалы и взглянув оттуда сквозь ветви, они поняли все.

Катарунка больше не существовало.

От форта остались лишь обуглившиеся бревна и кучи черной золы. У подножия холма, на котором еще недавно возвышался форт, по-прежнему несла свои темно-синие воды река Кеннебек среди берегов, окаймленных красным сумахом, рябиной и дикими вишнями.

Кругом не было никаких признаков жизни.

Пон-Бриан глухо застонал. В отчаянии он бился головой о дерево.

— Ее нет, ее больше нет, — рыдал он. — Как можно пережить такое… Теперь вы видите, что это за демон… Она просто женщина. Прекрасная, слабая женщина. Очаровательная женщина… О Господи, зачем теперь жить на свете?

— Перестаньте, вы бредите, — тряся его за плечи, успокаивал полковник.

Но вдруг он и сам закрыл глаза, не в силах бороться с нахлынувшими на него чувствами. Ему так живо представился всадник в черной маске, в окружении своих орифламм подъезжающий к Катарунку, и рядом с ним его жена, действительно такая очаровательная…

Жалость и острая боль пронзили его сердце. Но он быстро овладел собой. Он знал, что все это дело рук отца д'Оржеваля.

Но ведь им руководил Господь, ради которого он уже пролил свою кровь. Когда месяц назад во главе своего отряда де Ломени уезжал из Квебека, он получил вполне определенное распоряжение от иезуита: «Уберите их любой ценой. Если надо, уничтожьте, и сразу все образуется». Но покоренный обаянием пришельцев, он не выполнил приказа. Небо решило за него. «Миссия выполнена», — подумал он с горечью.

Он еще долго оставался с Пон-Брианом, не в силах увести его от этих мест. Затем отдал отряду приказ снова двинуться на север.

Когда лодки французов скрылись вдали, из леса вышел индеец-панис и тоже спустился на берег. Его длинные черные волосы развевались по ветру. Он медленно шел, низко опустив голову. Дойдя до маленького причала у песчаной отмели, он поднялся на высокий берег, походил вокруг пожарища, потом снова вернулся к реке.

По следам на земле он прочитал удивительную историю. Он поднял голову, втянул в себя воздух и решительным шагом направился на северо-восток, к сердцу гор.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВАПАССУ

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒