ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВАПАССУ 3 страница

Уже все встали. И Сваниссит с Уттаке повели мальчика к его дяде. Остановившись в нескольких шагах от него, они отпустили ребенка и, сделав величественный жест рукой, сказали ему: «Иди! »

И вдруг мальчуган, испуганно оглядевшись вокруг, пронзительно заревел. Он бросился к Сванисситу, вцепился в его длинные худые ноги и, подняв к нему залитое слезами лицо, начал о чем-то жалобно умолять старого сенеку.

Величайшее смятение тут же охватило ирокезов. Куда девались их высокомерие и надменность? Теперь их разрисованные вытянувшиеся лица выражали огорчение и полную растерянность. Они тесным кольцом обступили плачущего ребенка и все враз принялись утешать и уговаривать его, — Что там происходит? — с волнением спросила Анжелика старого Маколле, который, потягивая трубку, сидел в тени палисада и насмешливо наблюдал разыгравшуюся сцену.

Он тряхнул головой.

— Что и должно было произойти… черт подери! Мальчишка, видишь, не хочет возвращаться к своему родичу, не желает расставаться с дикарями… — Посмеиваясь, он пожал плечами. — Этого и следовало ожидать.

Истошные крики ребенка заглушали все остальные звуки. Столпившиеся вокруг него индейцы с их высокими, птичьими голосами, мельканием пестрых перьев на головах походила на стайку перепуганных попугаев.

Не боясь унизить собственного достоинства, Уттаке присел перед мальчиком на корточки и, глядя ему в лицо, пытался успокоить его. Но маленький француз, по-прежнему держась одной рукой за кожаный пояс набедренной повязки Сваниссита, другой тут же крепко обхватил могучую шею могавка.

Французы, сильно раздосадованные, не знали, как выйти из этого глупого положения.

— С этим пора кончать! — сказал полковник. — Л'Обиньер, забирайте своего племянника и любым способом уведите его отсюда. Если эти вопли не прекратятся, я ни за что не могу поручиться.

Канадец, полный решимости забрать мальчика, направился к ирокезам, но едва он протянул к нему руку, как воины грозной стеной загородили ребенка.

— Не смей его трогать!

— Делишки-то, никак, портятся, — сам с собой разговаривал Маколле. — Ну конечно. Этого надо было ожидать! Этого надо было ожидать!.. Они говорят, что всем известно, как французы грубо обращаются со своими детьми, но они не позволят в их присутствии даже волоску упасть с головы этого ребенка… Они говорят, надо набраться терпения. Но на это уйдет немало времени. Если этот мальчишка такой же упрямый, как его дядюшка, представление продлится до завтра. Да, все Л'Обиньеры одинаковы, упрямы как ослы…

Анжелика поднялась с травы и подошла к мужу.

— Как вы думаете, чем все это кончится? — спросила она его шепотом.

— Возможно, ничем хорошим…

— Что же нам делать?

— Нам? Пока ничего… Набраться терпения. Как это советуют господа ирокезы.

Де Пейрак казался спокойным. Он подчеркнуто не вмешивался в эту историю, непосредственно его она не касалась. И хотя Анжелика так же, как и де Пейрак, понимала, что главное сейчас выдержка, нервы ее начали сдавать.

Ребенок продолжал надрывно плакать, от напряжения и слез его лицо стало багровым, он закрыл глаза, словно желая укрыться от той ужасной судьбы, которая его ждала: расстаться с милыми его сердцу ирокезами и вернуться к этим чудовищам с белыми лицами! Слезы градом катились по его щекам.

У Анжелики разрывалось сердце при виде этого отчаяния. Надо было что-то делать… Она быстро вошла в форт и бросилась к кладовой. Там в темноте она на ощупь отыскала головку белого сахара, проворно отколола от нее несколько кусков, затем, сунув руку в мешок с черносливом, набрала полную горсть и скорее вернулась туда, где разыгрывалась драма. Де Ломени отвел офицера в сторону.

— Пусть они убираются отсюда вместе с этим несносным мальчишкой. Потом придется напасть на них и отнять его у них силой.

— А вдруг они убьют его, чтобы отомстить нам? — заволновался Модрей.

— Вряд ли, они слишком к нему привязаны.

В их разговор вмешался де Пейрак:

— Не надо забывать, мессиры, о том, что разрыв переговоров приведет не только к тем неприятностям, которых нам так хотелось бы избежать, но и повлечет за собой гораздо более существенные осложнения. Прошу вас, не надо горячиться. Наберемся терпения…

Анжелика наклонилась к дочери.

— Посмотри-ка, видишь того бедного маленького мальчика, который так горько плачет? Он никого здесь не знает и боится всех этих чужих взрослых людей. Пойди и отнеси ему сахар и вот эти сливы, а потом возьми его за ручку и приведи ко мне.

У Онорины было доброе сердце, ее не надо было долго просить. Без всякого страха девочка направилась прямо к ирокезам — с ними, как и со всеми индейцами, она чувствовала себя совсем непринужденно.

В своем платьице с широкими складками и фартучке из зеленой туали она походила на очаровательную куклу. Ее зеленый атласный чепчик, из-под которого выбивались крупные локоны цвета меди, блестел на солнце. На ногах у нее были мокасины с отворотами, расшитыми жемчугом.

С улыбкой, полная непосредственности, она протянула гостинцы мальчику. Сваниссит и Уттаке тут же включились в игру. Они как могли расхваливали ребенку эти диковинные лакомства. Наконец их безутешный питомец приоткрыл глаза. Судорожно всхлипывая, он рассматривал дары Онорины. Знал ли он, что такое белый сахар? Во всяком случае, начать он решил со слив, они у него не вызывали сомнений, но он не спускал глаз и с белого, отливающего голубизной камня, который, как ему говорили, был сладким на вкус. Онорина взяла мальчика за руку и медленно повела к матери.

И индейцы и белые затаили дыхание.

От того, пройдут ли дети это маленькое расстояние, зависело, быть или не быть войне.

Анжелика опустилась на колени и смотрела, как они приближаются, боясь шевельнуться, чтобы не испугать ребенка.

Когда он подошел к ней, она ласково сказала:

— Это сахар! Лизни его, и ты увидишь, какой он сладкий!

Мальчик не понял слов Анжелики, но звук ее голоса ему понравился. Он поднял на нее свои большие голубые глаза и замер, забыв про свой страх и про все свои страдания. Лицо этой белой женщины со светлыми волосами под кружевным чепчиком, возможно, напомнило ему другую молодую француженку — его мать, зверски убитую в ту жуткую ночь. Может быть, ему что-то смутно припомнилось?

Анжелика продолжала нежно шептать ему какие-то слова. Старый Маколле пришел к нем на помощь. Стараясь смягчить свой хриплый голос, он перевел мальчику слова Анжелики:

— Это сахар. Попробуй…

Маленький француз наконец решился, он осторожно лизнул кусок сахара, лизнул еще раз и затем впился в него своими крепкими зубами. Улыбка осветила его смешную перемазанную рожицу, и вдруг, не в силах одержать восторг, он звонко рассмеялся.

У всех как гора с плеч упала. Ирокезы сразу оттаяли.

Анжелика позвала к себе мальчиков Эльвиры.

— Не найдется ли у вас в карманах чего-нибудь интересного для него?

Она попала в самую точку. Ведь в кармане каждого уважающего себя мальчишки в возрасте от семи до десяти лет хранятся самые удивительные сокровища. Бартеломи извлек из своего кармана два агатовых шарика, выигранных еще на тротуарах ЛаРошели.

Этого оказалось достаточно, чтобы окончательно пленить малыша.

В окружении детей и женщин он спокойно дошел сначала до ворот форта, а потом и до их маленького домика. Наконец-то они были в надежном убежище!

Анжелика боялась, что, увидев закрывшуюся за собой дверь, мальчик снова поднимет рев. Но он быстро огляделся, вероятно, понял, что назад пути нет, и как будто смирился со своей судьбой. Неожиданно для всех он подошел к очагу и невозмутимо уселся на камень перед пылающим огнем. Анжелика была уверена, что эта обстановка напомнила ему счастливые времена его раннего детства, проведенного на канадской ферме. Он грыз сахар и смотрел, как Бартеломи катает по полу свои черные шарики. Изредка он произносил какие-то ирокезские слова. Чтобы мальчик быстрее освоился, она послала за старым канадцем Маколле. Усадила старика у огня и налила ему кубок выдержанного вина.

— Очень вас прошу, мессир Маколле, будьте нашим толмачом. Я все время боюсь, что этот маленький дикарь снова заревет, если увидит, что мы его не понимаем.

Потом она дала всем детям по куску драгоценного сахара в награду за их помощь.

— Без вас, дети мои, у нас было бы много неприятностей. Вы очень помогли нам…

Того же мнения был и де Ломени, который спустя некоторое время пришел лично поблагодарить госпожу де Пейрак. Он сказал, что они очень мирно расстались с ирокезами и те ушли, спокойные за судьбу своего питомца.

— Вы оказали нам огромную услугу, сударыня! Без вас и ваших милых детей нам трудно было бы выбраться из этого тупика. Мы, воины, часто забываем, что в некоторых случаях только женский такт способен спасти положение. Нас могли бы всех вырезать из-за этого цыпленка, тогда как одна ваша улыбка… — Затем, повернувшись к детям, он не очень благоразумно заявил:

— Я должен наградить вас. Чего бы вам хотелось, друзья мои?

Дети, опьяненные своими успехами, а также днями привольной жизни в Катарунке, ничуть не смутились. Бартеломи тут же воскликнул:

— Мне — табак и трубку!

— Мне луидор, — сказал Тома, еще не забывший, что наиболее ценилось в Старом Свете.

— А я хочу нож, чтобы снимать скальпы… и потом еще хочу поехать в Квебек, — заявила Онорина. Граф был явно удивлен желаниями детей.

— Нож такой прелестной барышне? С кого же вы собираетесь снимать скальпы?

Девочка задумалась. Анжелика сидела как на раскаленных углях. К счастью, Онорина ответила, что пока она еще не решила… ей надо подумать.

— А что же ты будешь делать с трубкой, мой мальчик?

— Курить, черт подери!

Полковник весело рассмеялся. Он дал Тома золотую монету, пообещал Бартеломи, что у него будет трубка, но с условием, что из нее он будет пускать только мыльные пузыри.

— Что же касается вас, мадемуазель, то с ножом я, пожалуй, подожду, пока у вас еще нет врагов. Но могу передать вам от имени мессира губернатора самые сердечные приглашения в его добрый город Квебек.

Глава 6

Анжелика, понимая, что столь резкая смена обстановки тяжела для маленького ребенка, решила с купанием пока подождать.

— Но от него ужасно пахнет, — возражали ей госпожа Жонас и Эльвира. — Взгляните на его волосы… У него, конечно, тьма насекомых.

— Конечно. Но вдруг он снова испугается, когда мы начнем сажать его в воду? Потерпим. А завтра, видимо, мы уже сможем безболезненно проделать эту процедуру…

Но все уладилось само собой. Ребенок капризничал и несколько раз принимался плакать, и Маколле терпеливо утешал его и пробовал увещевать.

— Я ему сказал, что, если он будет себя хорошо вести, завтра Сваниссит и Уттаке возьмут его с собой на охоту или на войну.

Увидев, как дети весело плещутся в ушате с теплой водой, ребенок тоже захотел купаться. Но отмыть его с первого раза было невозможно. Толстая корка из медвежьего жира, пропитанного пылью, покрывала все его тело.

Анжелике удалось заставить его проглотить целебный настой из трав, куда она подлила макового отвара, который случайно обнаружила в убогой аптечке форта. Ирландец О'Коннел болел, должно быть, не очень часто, а если на него и нападала какая хворь, он умело изгонял ее водкой. Анжелика вспомнила о пакетах с травами, мазях, сиропах, эликсирах, которые ей так нравилось готовить и которые она оставила в Ла-Рошели. И очень пожалела об этом. Как бы они пригодились ей здесь! Стояла уже осень, и поздно было собирать даже самые необходимые травы. Да еще не известно, растут ли они в этом полушарии. Но кору с некоторых деревьев и корни можно было собрать еще и сейчас. С завтрашнего дня она возьмется за это.

К вечеру Л'Обиньер зашел взглянуть на своего племянника. Мальчик в это время уже сладко спал, закутанный в меховое одеяло, на полу — его не смогли уговорить лечь в кровать. Траппер грустно разглядывал его.

— Мне хорошо знакомо то, что он испытывает сейчас, — проговорил он, покачав головой. — Ведь я тоже был пленником ирокезов, в Долине могавков… Разве могу я забыть это время? Разве можно вообще забыть эту Долину?

— Но в конце концов, — вспыхнула Анжелика, — кто вам ирокезы — друзья или враги?

Л'Обиньер был удивлен. Ему, так же как и Никола Перро, казалось вполне естественным сочетание таких чувств, как тоска о прошлых днях, проведенных у ирокезов, и лютая ненависть к ним.

— Конечно, у меня остались самые светлые воспоминания о жизни в Долине могавков, но разве я могу простить им убийство моей семьи и семьи Модрея? Я знаю, мой долг — отомстить им, и я отомщу. Сегодня мы пошли на соглашение, это цена за жизнь моего племянника. Но поверьте, мы еще встретимся с ними лицом к лицу!

Она спросила шепотом:

— Что вы собираетесь делать с этим малышом?

— Отдам его иезуитам! В Квебеке есть семинария, где воспитываются сироты и молодые индейцы, из которых собираются сделать миссионеров.

Анжелика взглянула на спящего ребенка. На его забавной рожице, которую так и не удалось отмыть, застыло скорбное выражение. Он казался таким трогательным и беззащитным сейчас.

Чем станут для этого ребенка, выросшего на свободе, в лесу, стены семинарии? Конечно, тюрьмой. Она подняла голову, чтобы поделиться своими мыслями с Л'Обиньером. Стоило ли так дорого платить за свободу ребенка, чтобы тут же снова отнять ее у него? Вырывая его из рук дикарей, они прежде всего заботились о спасении его души. Благородное беспокойство! Но разве не обязаны они были подумать, кроме того, и о счастье и благополучии мальчика?

Но, открыв рот, чтобы сказать все это, она увидела, что Л'Обиньера и след простыл. Канадцы умели появляться и исчезать бесшумно.

В соседней комнате под присмотром Эльвиры спали дети. Супруги Жонас что-то разбирали в своей комнате. Старый Маколле ушел за табаком. Некоторое время Анжелика сидела одна возле спящего ребенка в общей комнате. Мальчик спал очень неспокойно, он дергался, всхлипывал, кого-то искал рукой. Чтобы успокоить его, Анжелика поглаживала его жирные взлохмаченные волосы. В тишине только слышно было, как потрескивает огонь в очаге.

Но, подняв голову, Анжелика увидела, что рядом с ней стоят ирокезские вожди, Сваниссит и Уттаке, стоят так близко, что бахрома, которой отделаны их набедренные повязки, касается ее плеч.

Она с изумлением смотрела на них. Как они вошли сюда? Рука вождя могавков на уровне ее глаз сжимала блестящую деревянную рукоятку кастета, с огромной острой иглой из слоновой кости. Один удар этого оружия насквозь пробивал голову. Особенно когда оно оказывалось в такой руке, широкой, мускулистой, обтянутой глянцевитой кожей цвета амбры.

Анжелика сдержала себя и осталась на месте. Глаза Уттаке были как две черные узкие щели. Индейцы делали вид, что не замечают Анжелику. Сваниссит, застыв, смотрел на спящего ребенка. Потом он наклонился, положил рядом с ним маленький колчан со стрелами и маленький лук — оружие, которым он научил владеть мальчика. Затем, видимо отогнав от себя грустные мысли, Сваниссит вместе с Уттаке принялись расхаживать по комнате, с полнейшей бесцеремонностью разглядывая и хватая руками все, что их интересовало, словно Анжелики не было здесь. Немного погодя они прошли в соседнюю комнату.

И Анжелика услышала, как душераздирающе закричала госпожа Жонас — она только что начала разжигать огонь в очаге, когда перед ней предстали эти гримасничающие раскрашенные физиономии. Видя, как испугалась эта немолодая женщина, ирокезы громко расхохотались. Не проронив до этой минуты ни слова, они, перебивая друг друга, начали что-то говорить насмешливым тоном. Госпожа Жонас снова закричала, когда они схватили ее кружевную накидку, которую она разложила на кровати. И надо же было ей именно сегодня вынуть свои сокровища!

В комнате, где спали дети, вожди подняли страшный шум. Эльвира, дрожа всем телом, забилась в угол. Но проснувшиеся ребятишки смотрели на индейцев, как на карнавальные маски. Убедившись, что здесь тоже нет ничего интересного, индейцы перешли в комнату Анжелики. Здесь их любопытство было полностью вознаграждено. Они открыли сундуки, вытащили оттуда одежду, перехватали все книги на этажерке, перелистывая их и разглядывая со всех сторон.

Анжелика следила за ними, стараясь не выдавать своего волнения. Она молила Бога, чтобы кто-нибудь пришел, кто знает язык ирокезов и выдворил бы их отсюда.

Как ей казалось, Уттаке не мог питать к ней добрых чувств. И если Сваниссит пришел сюда, чтобы взглянуть в последний раз на своего питомца, то вождь могавков наверняка явился, чтобы свести счеты с женщиной, которая его так унизила.

— Вероятно, их пора выставить отсюда? — шепотом спросил часовщик.

— Осторожней! Они могут расколоть вам череп.

Хотя они говорили шепотом, индейцы резко обернулись, словно желая застать их врасплох. К счастью, лицо Анжелики, которая стояла, прислонившись к косяку двери, было спокойным.

Вдруг Сваниссит заметил дорожную шкатулку Анжелики и, открыв ее, замер. Драгоценности, казалось, ослепили его. Он долго крутил в руках гребень, рассматривал щетку, подсвечник, печатку. Но наибольший восторг у него вызвало зеркало, он поднес его к своему лицу, скорчил гримасы и захохотал как сумасшедший. И еще сильнее, чем полированная поверхность стекла, его привлекла гирлянда из жемчужин и золота, которая украшала зеркало, и его ручка из того же драгоценного металла. Уттаке явно не разделял восторгов старого вождя. Он сухо сказал ему что-то. Возможно, напомнил Сванисситу, что белые не отличаются щедростью и что эта женщина тоже принадлежит к этой корыстолюбивой расе.

Сваниссит тут же снова превратился в великого вождя, надменного, холодного и враждебного. Он словно окаменел и молча положил зеркало обратно в шкатулку. Опустив голову, он смотрел на Анжелику холодным взглядом раненого орла. У его рта залегла горькая складка, как только что, когда он склонялся к спящему ребенку. Потом он, видимо, принял какое-то решение. Его лицо осветила победоносная улыбка. Он, словно одержимый, схватил зеркало и сунул его к себе за пояс. Сделав это, он бросил вызывающий взгляд на Анжелику. Но это был всего лишь взгляд напроказившего мальчишки, который притворяется, что ему не страшно.

Тогда Анжелика подошла к нему, достала из шкатулки красную шелковую ленту и, вынув зеркало из-за пояса Сваниссита, привязала его лентой к ожерелью из медвежьих зубов, украшавших грудь старого вождя.

Ирокезы с любопытством следили за каждым ее движением.

— Ты понимаешь язык французов, — сказала она, обращаясь к Уттаке, — переведи мои слова: я, жена Текондероги, от имени своего мужа дарю великому вождю зеркало, которое ему так понравилось.

Уттаке неохотно перевел. Сваниссит посмотрел на зеркало, сверкавшее на его груди, потом быстро произнес:

— Уж не думает ли белая женщина обмануть великого вождя сенеков? Сваниссит знает, что такими предметами белые пользуются, только когда они обращаются к своему богу. Ведь Черное Платье отказался дать Сванисситу зеркало, в которое он смотрится каждое утро и которое целует, а ведь взамен Сваниссит предлагал ему сто бобровых шкур.

О чем это он?

Вероятно, иезуит не согласился отдать им свой дискос или еще что-нибудь необходимое при богослужении. Как объяснить ему, что это совсем разные вещи?

— Что смущает великого вождя? Почему он думает, что белая женщина хочет его обмануть? Разве этот предмет не достоин украшать грудь вождя Союза пяти племен?

Теперь она была уверена, что Сваниссит понял смысл ее слов, так как почти детский восторг вспыхнул в глазах седовласого индейца. Он сиял от счастья и гордости. Он изо всех сил старался держаться с достоинством и сказал несколько слов, которые Уттаке перевел подчеркнуто презрительным тоном:

— Белые не умеют делать подарки. Это подлая, расчетливая раса. Что хочет получить взамен белая женщина?

— Белая женщина уже вознаграждена за свой подарок выпавшей на ее долю честью принимать в своем доме великого Сваниссита, вождя Союза пяти племен.

— Значит, белую женщину не испугал приход жестоких ирокезов? — спросил Сваниссит.

— Нет, я очень испугалась… Приход великих ирокезских воинов поразил меня. Ведь я всего лишь слабая женщина, которая была бы не способна защитить себя.

Произнося это, она смотрела прямо в лицо Уттаке. Она думала, что он один поймет ее намек. Но Сваниссит, должно быть, прослышал о злоключениях Уттаке, которому чуть не перерезала горло белая женщина, или же он просто был ясновидцем. Он разразился громовым смехом, оскорбительным для великого вождя могавков, он хлопал себя по бедрам и бросал на него насмешливые взгляды. Анжелика видела, что он переходит границы, унижая Уттаке. Пока не поздно, она решила прекратить эту сцену.

— Однажды, — сказала она, — я видела сон. Как будто я была у ручья, на холме, солнце уже начало садиться, враг выследил меня и бросился на меня с томагавком. Тогда, отправляясь на холм, я взяла с собой кинжал, ведь сны часто сбываются…

При слове «сон» индейцы сразу стали серьезными. От ненависти, насмешек, недоверия не осталось и следа.

— Говори же, — сказал Уттаке глухим голосом. — Говори, о белая женщина, поведай нам о твоем сие.

Они подошли к ней и склонились, как дети, которые ждут продолжения волнующей и страшной истории.

В этот миг дверь с грохотом отворилась и на пороге появились Никола Перро, Пон-Бриан к Мопертюи в сопровождении вооруженных солдат. Они готовы были к тому, что увидят ее лежащей на полу с пробитым черепом. Видя, что она жива и невредима и вполне мирно беседует с двумя грозными ирокезами, они растерялись.

— Сударыня, — пробормотал Пон-Бриан, — вы, вы не…

— Нет, как видите, я жива, — ответила Анжелика. — Что вам угодно?

— Нам сказали, что сюда проникли ирокезы…

— Вот они… Они пришли узнать, как чувствует себя их питомец, и принесли ему оружие. Мне показалась очень трогательной такая забота.

Никола Перро не верил своим глазам, видя, что Анжелика как ни в чем не бывало стоит рядом с этими угрюмыми и страшными воинами.

— С той самой минуты, как я встретил вас в Ла-Рошели, вы не перестаете удивлять меня! Что ж, если у вас все так мирно кончилось, простим их дерзкий налет.

Затем он обратился на языке ирокезов к двум вождям, и Анжелика смутно поняла по их мимике, что Перро приглашает их на пир с белыми.

Но индейцы отказались.

— Они говорят, — перевел Перро, — что будут пировать только с Текондерогой и только тогда, когда все французы из Квебека уйдут отсюда. Они вас приветствуют, сударыня, и говорят, что еще придут к вам.

Приняв горделивую осанку, вожди медленно удалились. Солдаты провожали их до самого выхода из форта. Потом ворота за ними закрылись.

Глава 7

Господи, когда же они уедут отсюда, уедут все до единого? У Анжелики больше не хватало сил ждать. Ей так хотелось, чтобы в Катарунке остались только свои, чтобы кончились наконец все эти волнения и муж принадлежал только ей. Тогда она спрятала бы голову у него на груди, припала бы к нему, как к живительному источнику, впитала бы в себя хоть долю его силы и вновь обрела бы покой. Ибо она видела, что Жоффрей спокоен и тверд. Он не ведал, что такое страх. Он не испытал его, даже взглянув в лицо смерти, даже когда шел на пытки. Он знал, что будущее не обещает ему легкой жизни, и делал все зависящее от него, чтобы предотвратить грядущие опасности. Но будущее и вообще все, что относилось к области домысла, мало тревожило его. Он был прежде всего человеком дела и жил настоящим. Факт, ощутимый реальный факт — вот что было для него главным.

Сделав для себя это открытие, Анжелика ужаснулась — никогда она не сможет понять этого человека, но вместе с тем только этот человек и мог успокоить ее измученную тревогой душу. Он оставался невозмутимым, когда кругом бушевали страсти, но Анжелика чувствовала, что, если все это продлится еще несколько дней, ее нервы не выдержат. Ее лихорадило, в ней все было напряжено: страх, тревога, надежда, сменяя друг друга, налетали на нее, как порывы капризного ветра.

С того самого дня, когда она привела за собою с холма Уттаке, что-то изменилось. Теперь окружающие смотрели на нее другими глазами. Неожиданно для себя она оказалась в самом центре драматических событий, о существовании которых еще совсем недавно даже не подозревала.

Анжелике казалось, что она начинает понимать Новый Свет, входит в его жизнь, его конфликты и страсти понемногу захватывают ее.

«Они уедут, — твердил Жоффрей. И голос его звучал так уверенно, что оставалось только ждать. — Они уедут, и мы останемся одни в своем форте».

Действительно, каноэ все чаще отрывались от речного причала. И наконец наступил день, когда сам граф де Ломени сошел в лодку, последним покинув берег.

События развернулись не так, как он представлял себе, направляясь с экспедиционным отрядом в Катарунк, но он нимало не сожалел об этом.

Он смотрел на провожавшую его чету, которая была для него неким символом того, о чем он сам мечтал в жизни и в чем ему, рыцарю Мальтийского ордена, было навсегда отказано. Вдали мирно паслись лошади. Весело стрекотали кузнечики.

— Итак, я оставляю вас одних, — сказал полковник.

— Весьма признателен вам за это.

— А если ирокезы не поверят в ваши добрые намерения? Если они не устоят перед соблазном получить ваши скальпы и разграбить форт?

— На то воля аллаха! — сказал де Пейрак по-арабски. Де Ломени улыбнулся, он ведь тоже не один год провел на берегах Средиземного моря…

— Велик аллах!

Он махал им шляпой до самого поворота реки.

Глава 8

Только теперь, когда они, наконец, остались одни, и начиналась их жизнь в Катарунке.

Они были одни, они не принадлежали ни к какой нации, не представляли никакого короля. Когда ирокезы придут к ним за миром, они будут обращаться к де Пейраку как к монарху, говорящему от собственного имени.

Еще было трудно поверить в чудо, что французы ушли. Но вечером «в семейном кругу» они праздновали победу и то, что отстояли свою независимость. Со всех сторон к де Пейраку тянулись пенящиеся вином кубки, все славили мудрость своего командира, который снова вывел их из бедственного положения.

Этой ночью, преисполненная благодарности к мужу, спасшему им жизнь, Анжелика горячо отвечала на его ласки, а он теперь, когда опасность была позади, словно вознаграждал себя за все пережитое.

Для встречи ирокезов де Пейрак облачился в роскошный камзол из пурпурного бархата, расшитый серебряной нитью и жемчугом. На его черных кожаных сапогах сверкали серебряные шпоры. Опершись на серебряный эфес шпаги, он стоял у ворот форта и ждал прихода парламентеров.

Слева от него, сверкая на солнце кирасами и шлемами, застыли с алебардами в руках шестеро испанцев — его личная охрана; справа по стойке смирно замерли шестеро его бывших матросов в желтых казакинах, отделанных красным шелком, и красных штанах, заправленных в светло-коричневые сапоги. Де Пейрак заказывал эту форму севильскому портному как парадную ливрею для слуг своего дома. Вот только случай пощеголять в этой форме представлялся редко. Такое великолепие не оченьто вязалось с простотой и дикостью жизни в Северной Америке. Обычно на ее берега высаживались люди в рубахах на голое тело. Многие из них бежали из Европы, спасаясь от религиозных преследований: пуритане из Англии, гугеноты из Франции; и у тех же супругов Жонас не было ничего за душой, кроме жалкой котомки с пожитками.

Жоффрей де Пейрак приехал в Новый Свет разбогатевшим. Он мог позволить себе устроить подобный спектакль. Ирокезы, поднимавшиеся сейчас к форту, были потрясены сверканием доспехов, серебра, переливами ослепительно-ярких красок на фоне золотого убранства осени.

Сваниссит шел, перекинув через плечо ружье с перламутровой инкрустацией на прикладе. Ирокезов было пятеро: Сваниссит, Уттаке, Анхисера, Ганатуха и Онасатеган. Полуголые, изможденные голодом люди в набедренных повязках, украшенных бахромой, которая развевалась на ветру. Онасатеган был вождем онондагов, Ганатуха — одним из самых доблестных воинов племени онеидов, а Анхисера должен был говорить от имени кайюгов, поскольку их вождь был его родным братом.

Самые почитаемые, самые достойные люди Священной долины пришли в этот день в Катарунк, чтобы заключить союз с Человеком Громом, они решились на этот шаг, потому что любили свои народы, но сердца их терзались сомнениями, которые они скрывали под маской высокомерия.

Глядя на них сверху, Анжелика пыталась отгадать, какие же чувства в действительности владеют ими. Ей были понятны их недоверие, тревоги, боль. Ведь Сваниссит сказал им: «У ирокезов нет былой силы. Чтобы выстоять, нам придется заключить союз с белыми». От того ли, что жизнь вождя Уттаке мгновение держалась на острие ее кинжала, или после той истории с черепахой, Анжелика чувствовала, что неуловимые нити связывают ее с ирокезами.

Утром они с Онориной извлекли самые красивые жемчужины из «коллекции» девочки.

— Мы их подарим старому Сванисситу, если вдруг он снова пожалует к нам. Это такой уважаемый человек.

— Да, я его тоже очень люблю, — заявила Онорина. — Помнишь, как он жалел того мальчика. Мама, а почему он уехал с французами? Он хотел научить нас стрелять из лука.

Анжелика не могла ей ответить, что с удовольствием оставила бы у себя ребенка, но ей никто этого не предложил.

Поднявшись до середины холма, ирокезы увидели приготовленные для них графом де Пейраком подарки, среди которых был очень ценный пояс — вампум. Когда ирокезы разобрали, что означают узоры на нем, они пришли в восторг. Они рассматривали его, качали головами и удовлетворенно повторяли: «Хорошо! Хорошо! Очень хорошо! »

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒