ТЕМА 2. Поэтика символизма К.Бальмонта.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

ТЕМА 2. Поэтика символизма К. Бальмонта.

1. Становление Бальмонта-поэта. Декадентская всеядность.

2. Традиции Фета в лирике Бальмонта.

3. Черты импрессионизма в поэтике Бальмонта.

4. Бальмонт и символизм. Ницшеанские мотивы.

Литература

1. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. Выпуск 3. -М.: Изд-во «Республика», 1994. С. 373-377.

2. История русской литературы XX – начала XXI века. Учебник для вузов в трех частях. Часть 1. 1890 -1925/ Сост. И научный редактор В. И. Коровин. М.: ВЛАДОС, 2014. 496 с.

3. История русской литературы конца XX век: Серебряный век/ Под ред. Жоржа Нива, Ильи Сермана, Витторио Страды и Ефима Эткинда. М.: Изд. группа «Прогресс» - «Литера» 1995. 704 с.

4. Корецкая И. В. Константин Бальмонт // Русская литература рубежа веков (1890-начало 1920 годов). Книга 1. ИМЛИ РАН. -М., «Наследие», 2000. С. 933-958.

Декадентство для Константина ДмитриевичаБальмонта (1867-1942) было формой не только эстетики, но и самой личной жизни. Родившийся в семье небогатого помещика, сына морского офицера Дмитрия Константиновича Бальмонта, кроткого и спокойного человека, полвека прослужившего в Шуйском земстве Владимирской губернии, Константин унаследовал черты и повадки матери - Веры Николаевны, женщины образованной, деятельной и эмансипированной. Демократизм, царивший в семье, народнические настроения и увлеченность общественными вопросами привели к тому, что юный Бальмонт был сначала исключен из гимназии города Шуи «за принадлежность к революционному кружку», а в 1887 – с юридического факультета Московского университета «за организацию студенческих беспорядков». Через год, отбыв ссылку в родном городе, был восстановлен в университете, но не закончил его по причине нервного расстройства. Больше, по его собственным словам, «к казенному образованию не возвращался. Своими знаниями (в области истории, философии, литературы и филологии) обязан только себе». С детства усвоив английское слово self-help (самопомощь), Бальмонт «всей душой полюбил исследование и умственную работу», изучив шестнадцать языков и прочитав гору книг не только по литературе, искусству и истории, но и естественным наукам – ботанике, химии, минералогии, геологии, палеонтологии. В неполных 22 года Бальмонт женился на дочери Шуйского фабриканта Ларисе Михайловне Гарелиной, изводившей его ревностью и изуродовавшей и без того хрупкую нервную систему поэта. Попытка самоубийства в 1890 году (он выбросился из окна третьего этажа) привела Бальмонта не только к больничной койке, но и создала ему репутацию «стихийного гения», который вправе совершать «странные поступки» и имитировать «сверхчеловеческий образ жизни». Об этом он сам впоследствии напишет в автобиографическом рассказе «Воздушный путь», опубликованном в журнале «Русская мысль» (1908, № 11), а также отразит эту историю в стихотворении «Воскресший»:

То Смерть-владычица была,

Она явилась на мгновенье,

Дала мне жизни откровенье

И прочь – до времени – ушла.

И новый – лучший день, алея,

Зажегся для меня во мгле.

И прикоснувшийся к земле,

Я встал с могуществом Антея.

Печататься Бальмонт начал еще в гимназии, в 1885 году опубликовав в популярном петербургском журнале «Живописное обозрение» три стихотворения, которые остались незаметными для читателей и вызвали лишь нарекания со стороны классного наставника. Однако знакомство в этом же году с В. Г. Короленко, гостившим во Владимире, и его участие в судьбе начинающего автора, сыграло свою положительную роль: поддержка знаменитого писателя дала возможность Бальмонту поверить в свои силы и начать сотрудничество с журналом «Русское богатство». В 90-е годы Бальмонт под руководством профессора Московского университета, знатока и исследователя западноевропейской литературы, Н. И. Стороженко занимается переводами двух фундаментальных трудов: «Истории скандинавской литературы» и «Истории итальянской литературы», которые, по словам Бальмонта, «дали мне возможности желанные осуществить свои поэтические мечты» (очерк «Видящие глаза»). А сближение в 1894 году со знаменитым московским адвокатом, знатоком и любителем литературы и театра, критиком и исследователем творчества Флобера и Бодлера, князем Урусовым, его материальная поддержка (именно с его помощью были изданы две книги переводов Бальмонта – «Баллады и фантазии» и «Таинственные рассказы») – существенно изменили творческую биографию поэта. В этом же году выходит первый стихотворный сборник Бальмонта «Под северным небом» - во многом подражательный, но уже содержащий основные принципы художественного мира Бальмонта-декадента: резкое неприятие современного мира, тоска, меланхолия и скорбь, ожидание смерти и одновременно воспевание любви, природы, чувственных начал бытия. Именно в этот сборник входят ставшие знаменитыми стихотворения «Челн томленья» декадентская версия романтического мотива «корабля» и «паруса» и «Песня без слов», которые сконцентрировали в себе главный признак поэтики раннего Бальмонта: музыкальность и ориентацию на избыточную звуковую аллитерацию:

Ландыши. Лютики. Ласки любовные.

Ласточки лепет. Лобзанье лучей.

Лес зеленеющий. Луг расцветающий.

Светлый свободный ручей.

………………………………

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.

Величавый возглас волн.

Близко буря. В берег бьется

Чуждый чистым чарам челн.

Кстати, вынесенный в заглавие стихотворения «Челн томленья» эпитет свидетельствует об общности переживаний и поэтов-символистов: Ф. Сологуба, Д. Мережковского, И. Анненского, З. Гиппиус, у которых в той или иной степени встречается эмоция томления как своеобразная нота декадентского мироощущения конца века, идущая от стихотворения Верлена «L’ Angoisse» («Тоска», 1866): «Как челн забытый, / Зыблемый приливом и отливом, / Моя душа скользит по воле бурных волн…» (перевод Ф. Сологуба). «Звонко-певучий» (В. Брюсов) стих Бальмонта произвел оглушительное впечатление на современников. Именно в эти годы появилось так называемое поколение бальмонтистов и бальмонтисток. - не только почитателей, но и подражателей (М. Лохвицкая, Е. Варженевская, А. Курсинский). Знакомство и дружба с теоретиком символизма В. Брюсовым («мы три года были друзьями-братьями») дала толчок к дальнейшему развитию Бальмонта-декадента.

Черты импрессионизма в поэтике Бальмонта. Сборники «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1903).

С 1894 по 97 год Бальмонт путешествует по Европе, усиленно изучая языки и занимаясь переводами с испанского (Кальдерон, Лопе де Вега, Тирсо де Молина) и английского (Шелли, Блейк, Байрон, Уайльд). В 1900 году в Москве было основано издательство «Скорпион» - центр русского символизма, где Бальмонт, наряду с В. Брюсовым, Ю. Балтрушайтисом и С. Поляковым, играет видную роль, принимая участие в совместном поэтическом сборнике «Книга раздумий». Три последующий сборника К. Бальмонта – «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1903) – ставят его во главе декадентско-символистского движения. Поэт поистине переживает творческий взлет. Постепенно в его лирике складываются черты импрессионистической поэтики, в основе которой лежит эстетика французского философа Анри Бергсона. Суть идеалистического учения Бергсона об интенсивности ощущений, о свободе воли, о памяти, творческой эволюции и интуитивизме сводилась к следующему:

- познание жизни невозможно при помощи логических понятий, выработанных разумом;

- в основе познания жизни лежит интуиция и личное, индивидуальное переживание – «жизненный порыв»;

- источник художественного изображения – не действительность, а душевное состояние поэта, которое в каждом отдельном случае самобытно и неповторимо, и лишь это состояние мига истинно.

- отсюда – дух импровизации, толчок которой может дать мимолетное впечатление, вмещенное в личное переживание.

Отсюда два программных заявления Бальмонта - «Я не знаю мудрости» и «Как я пишу стихи»:

Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолетности я влагаю в стих.

В каждой мимолетности вижу я миры

Полные изменчивой радужной игры.

(1902)

Рождается внезапная строка,

За ней встает немедленно другая,

Мелькает третья, ей издалека

Четвертая смеется, набегая.

И пятая, и после, и потом,

Откуда, сколько – я и сам не знаю,

Но я не размышляю над стихом

И, право, никогда – не сочиняю.

(1903)

«Напрасно, - ехидно откликнулся на это заявление Ю. Айхенвальд. – Размышлением нельзя создавать стихи, но можно и должно их проверять».

В 1900 году Бальмонт пишет статью «Элементарные слова о символической поэзии», в которой определяет суть символистской поэзии, которой совершенно чужды «дидактические задачи», потому что она «говорит исполненным намеков и недомолвок нежным голосом сирены или глухим голосом сибиллы, вызывающим предчувствие». «Колорит – все; рисунок – ничто», - заявляли импрессионисты-живописцы, и под этим заявлением вполне мог подписаться и поэт Бальмонт. Философия мига, мимолетного впечатления, безотчетного восприятия, неотчетливых ощущений – именно это отличает «психологическую лирику», - считал Бальмонт. Именно импрессионизм с его принципом pars pro toto (часть вместо целого – лат. ) способен адекватно выразить состояние «современной души» с ее сложной, прихотливо меняющейся «манерой…чувствовать».

Бальмонт трактовал функции импрессионистической поэтики «максимально-заостренно, демонстративно, избыточно, даже навязчиво, что делало их особенно запоминавшимися». Большинство стихотворений этих сборников можно без ущерба для смысла читать сверху вниз и снизу вверх («Лунный луч», «Влага», «Тебя я хочу, мое счастье», «Надгробные цветы» и др. ). Секрет этого феномена – в особой музыкальности бальмонтовских стихов: сплошной музыкально-словесный поток, завораживающий своим течением, одной только мелодией ( в основном за счет нагнетания эпитетов) ведет к размыванию вещественного образа и утрате предметности изображения.

Я лунный луч, я друг влюбленных.

Сменив вечернюю зарю,

Я ночью ласково горю

Для всех, безумьем озаренных,

Полуживых, неутоленных;

Для всех тоскующих, влюбленных

Я светом сказочным горю

И о восторгах полусонных

Невнятной речью говорю.

(«Лунный луч»)

Общая структура стихотворной речи, в которой главной оказываются не краски, а полутона, не прямые значения слов, а оттенки значений, игра на намеках и недоговоренностях, передача неуловимых ощущений, превращала стихи Бальмонта в музыкально-словесный поток, завораживающий своим течением, одной мелодией. «Стихи его плавные и мерные, как качалки и турецкие диваны», - говорил Маяковский. Черты импрессионизма как художественного мировоззрения и поэтического стиля распространяются на все творчество Бальмонта.

«Декадентская всеядность» Бальмонта порой приводила поэта к бедности поэтического языка, а примитивная трактовка «магии звуков» доводила до абсурда. В своей книге 1916 года «Поэзия как волшебство» Бальмонт, не различая звук и букву и выказывая в этом смысле непонимание основ фонетики, характеризует гласные и согласные, выделяя при этом «главные» звуки: «Главный среди гласных – А, среди согласных – М< …> А –первый звук, произносимый человеком, что под влиянием паралича теряет дар речи. М – мучительный звук глухонемого, стон сдержанной, скомканной муки, А – вопль крайнего терзания истязаемого. Два первоначала в одном слове, повторяющемся чуть ли не у всех народов – Мама. Два первоначала в латинском Аmo – Люблю. Восторженное детское восклицающее А, и вглубь безмолвия идущее немеющее М. Мягкое М, влажное А, смутное М, прозрачное А. Медовое М и А, как пчела…» И т. д. о каждом звуке. «Заклинательное слово есть Музыка, а музыка сама по себе есть заклинанье, заставляющее неподвижность нашего бессознательного всколыхнуться и засветиться фосфорическим светом».

Музыкальность последующих сборников стихов Бальмонта основана на звукоподражательных свойствах словесных звучаний, почти освобожденных от смыслового наполнения:

Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,

Звон стеблей, ковыль, поет. Поет, поет,

Серп времен горит сквозь сон, горит, горит,

Слезный стон растет, растет, растет, растет…

Сборник «Зарево зорь».

Ржали громы по лазури,

Разоржались кони бурь

И, дождавшись громкой бури,

Разрумянили лазурь.

Громы, рдея, разрывали

Крепость мраков, черный круг,

В радость радуги играли,

Воздвигали рдяность дуг…

«Кони бурь», 1910

Традиции Фета в лирике Бальмонта.

Художественный эксперимент Бальмонта имеет под собой прочные традиции не только во французской поэзии (Артюр Рембо, Шарль Бодлер), но прежде всего в лирике почитаемого поэтом А. Фета. Стихотворение Фета «Буря на небе вечернем» (1842) построено по тем же законам мелодики русского лирического стиха: в нем есть и фонические приемы, и анафоры в сочетании с синтаксическим параллелизмом, устойчивое единообразие звуков, и цепь концовок – все, что по сути дела перенял Бальмонт.

Недаром в своей книге «Поэзия как волшебство» он ссылается именно на это стихотворение Фета: «Это магическое песнопение так же построено все на Б, Р и в особенности на немеющем М… этот волшебник, чародей стиха, был Фет, чье имя как вешний сад, имя провозвестника тех звуковых гаданий и угаданий стиха, которые через десятки лет воплотились в книгах «Тишина», «Горящие здания», «Будем как солнце» и будут длиться через зарево зорь».

У Фета:

Буря на небе вечернем.

Моря сердитого шум.

Буря на море – и думы,

Много мучительных дум.

Буря на море – и думы,

Хор возрастающих дум…

Черная туча за тучей…

Моря сердитого шум…

Д. Макогоненко считает, что именно это качество бальмонтовского стиха (ориентация на звуковые эффекты) – самое «узнаваемое», а потому уязвимое, что создало поэту репутацию «графомана». Безусловно, за 75 лет своего многописания Бальмонт не только «самоповторялся», но и часто использовал полюбившиеся образы мировой литературы («парус белый» М. Лермонтова, «трилистник» - И. Анненского, гордо реющей птицы «над равниной поседелой» - М. Горького). Однако эта схожесть больше свидетельствует о чуткости поэтического слуха Бальмонта, нежели о его подражательности. Связан Бальмонт и с английской поэзией (Шелли, Теннисон), откуда он заимствует космологическую картину мира. Мотивы солнца, луны, ветра, воды, огня – постоянно присутствуют в его книге «Будем как солнце» (ср. «солнце мира» у Фета):

Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце

И выси гор.

…………………………..

Итак, попавши в плен земной,

Возлюбим, братья, мир иной,

Следя за царственной – Луной.

Внемлите вкрадчивой струне

И присягните молча мне

В повиновении – Луне.

Восславим, сестры, глубину,

Любовь к любви, любовь-волну,

Восхвалим ласки и – Луну.

Она одна, она одна

Для всех влюбленных нам дана,

Непобедимая – Луна!

В сборнике «Только Любовь. Семицветник» (1903) глубже всего отразился талант Бальмонта. Это своеобразная книга итогов, как бы конспектирующая мотивы образы предшествующих книг: начинается раздел с торжественного «Гимна Солнцу», выдержанного в спокойных певучих стихах и заканчивается вдохновенным признанием в любви русской природе, ключевыми словами которого становятся «нежность» и «затаенная печаль»:

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

«Безглагольность».

Казалось бы, здесь те же бальмонтовские «находки»: виртуозный стих, словоновшества, знамениты повторы, различные комбинации внутренних созвучий, безраздельное музыкальное начало и т. п. – однако это уже не «барабанно-механическое» (Вл. Орлов) повторение одного и того же звука, а тонкий осмысленный прием:

Недвижный камыш. Не трепещет осока.

Глубокая тишь. Безглагольность покоя.

Луга убегают далеко-далеко.

Во всем утомленье – глухое, немое.

Бальмонт и символизм.

Проблему соотношения творчества Бальмонта с символизмом можно вполне обозначить словами В. Брюсова: «Его нельзя мерить общим аршином». Казалось бы, в конце XIX века Бальмонт становится непризнанным главой этого течения: ведущий сотрудник журнала «Весы» при издательстве «Скорпион» - центре русского символизма, известный поэт, своеобразный теоретик декаданса, близкий друг В. Брюсова. Свою эстетическую программу Бальмонт кратко изложил в предисловии к сборнику переведенных им стихотворений Э. По: «Я называю символической поэзией тот род поэзии, где помимо конкретного содержания есть еще содержание скрытое, соединяющееся с ним и сплетающееся с ним нитями самыми нежными». Задача символизма видится ему в проникновении в тайный смысл явлений с помощью намеков, недомолвок и в создании особого поэтического настроения. И в то же время крупнейшие поэты-символисты, в частности Вяч. Иванов считал, что «у него нет ничего общего с модернизмом, он совсем не символист, он вообще не характерен для нового направления нашей поэзии». Столь парадоксальное заявление мэтра русского символизма, по-видимому, объясняется следующим: во-первых, Бальмонт остался навсегда чужд собственно философским, религиозно-мистическим идеям символистов «второй волны». Во-вторых, он, по сравнению с ними, проявлял малый интерес к французской поэзии, отдавая предпочтение англо-испано-скандинавской поэзии. В-третьих, его отличает невнимание к античности, к которой были так неравнодушны символисты. В-четвертых, «заморским гостем», по словам М. Цветаевой, он оставался даже в сфере русского фольклора (сборник «Жар-птица», 1907). Бальмонт, будучи по духу человеком декаданса, усвоил только часть пестрой декаденстко-символистской программы, и его творчество выявляет лишь один лик поэзии русского символизма – имрессионистическую лирику. Его «ветроподобный» лирический герой («Я каждой минутой сожжен, / Я в каждой измене живу»), впечатлительный и непосредственный, спешит «сказать мгновенью «Стой! ». Как художнику-импрессионисту ему свойственна богатая ассоциативность, быстрая реакция на звук и цвет. Символисты много возьмут из поэтики Бальмонта – поэтики неопределенности, «туманов» и «теней», размытых очертаний слова и образа. Он принес в русскую поэзию множество новых, экзотических, тем и мотивов. Едва ли не первым он воспел тигра, леопарда, пантеру, альбатроса, скорпиона, орхидею. Поэтому его вполне можно считать не только предтечей русского символизма, но и русского декаданса вообще. «Свобода любви» стала на рубеже веков символом свободы личной, даже интимной жизни. В. Брюсов, восхищаясь К. Бальмонтом, писал: «Он достиг свободы от всех внешностей и условностей. Его жизнь подчинена только прихоти его мгновения». Богомолов пишет, что именно эротика (как в поэзии, так и в жизни), становится одной из наиболее ярких сфер выявления «декадентского» начала в человеке. Именно через неё отчетливее всего рисуются полярно противоположные устремления его души». Эти противоположные устремления декадентской души воспринимались как результат исконных мировых начал – духа и плоти, небесного и земного, что отражалось в творчестве поэтов-символистов.

Идеи Ницше и Бальмонт.

В 90-е годы XIX века в России идеи немецкого философа-филолога Ницше были чрезвычайно популярны. И дело не только в его учении о безусловной ценности деятельного индивида, сложной и противоречивой философии. Русских декадентов Ницше привлекал прежде всего своей демонической личностью – поэта, философствующего и протестующего. Его трагическая судьба сошедшего с ума и находящегося в психиатрической клинике гения, отверженного и отвергшего, находила отклик практически у всех слоев русской интеллигенции. Константин Бальмонт, надевший на себя маску «стихийного гения» и сжившийся с нею, безусловно, не мог пройти мимо учения Ницше. Читающий практически на всех языках и штудирующий горы ученых книг, Бальмонт едва ли не самым первым из русских декадентов уловил в идеях Ницше близкое и понятное ему ощущение грядущего конца. Истоки новейшей символистской поэзии Бальмонт как раз и видел у Ницше – своеобразного «апостола сверхиндивидуализма» (Вл. Орлов). Особенно близок был Бальмонту ницшеанский призыв в переоценке всех ценностей: добра и зла, правды и лжи. Некоторые стихотворения в сборнике «Будем как солнце» явно перекликаются с высказанными Ницше мыслями в его «Генеалогии морали»– «В домах», «Человечки»:

В мучительно-тесных громадах домов

Живут некрасивые бледные люди,

Окованы памятью выцветших слов,

Забывши о творческом чуде.

Все скучно в их жизни. Полюбят кого,

Сейчас же наложат тяжелые цепи.

«Ну, что же, ты счастлив? » - «Да что ж…

Ничего…»

О, да, ничего нет нелепей!

………………………………………..

Человечек современный, низкорослый, слабосильный,

Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,

Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,

Вся душа его, душонка – точно из морщин.

Деление людей на творцов и тварей, обличение духовного мещанства, , ощущение резкой дисгармонии, господствующей в мире «кошмаров», «безумий» и «ужасов» - в стихотворениях «Я горько вас люблю, о бедные уроды», «Чтоб видеть красоту, я падаю на дно» и др. Варьирует Бальмонт и ницшевскую тему стихийного гения. Однако как всегда широта творчества Бальмонта мешала его глубине, и идеи Ницше превращались под пером поэта в порой неумеренные выкрики и дешевый эпатаж («Я ненавижу человечество! Я от него бегу спеша…», «Я ненавижу всех святых…», «Я не хотел бы жить в раю / Меж тупоумцев экстатических…» и т. п.

Контрольные вопросы и задания к теме

1. Почему прижизненная критика не считала Бальмонта символистом?

2. К какой школе символизма принадлежал К. Бальмонт?

3. Какую теорию звукописи создал Бальмонт?

4. Почему многие современники считали его графоманом?

⇐ Предыдущая 12