«Пожалуйста, разденьте ваши души» 11 страница

Но даже на фоне всего этого мы старались продолжать работу. Пока я раздумывал, как разумно потратить оставшуюся у нас плёнку, мне принялся докучать навязчивый Джереми, упрекающий меня в том, что я сам так и не появился ни в едином кадре. Вскоре к нему присоединились все остальные, и даже сдержанная Линда уязвила меня своей безжалостной укоризной:

– Леонардо, ты лицемер. Требуешь, чтобы мы рассказали свою историю, а сам так и не открыл душу.

Она была абсолютно права. Да, я лицемер. Разве я вам этого ещё не говорил? Но меня останавливало не только очевидное нежелание обнажать перед камерой свои чувства, чего я тиранически требовал от всех своих актёров и, следовательно, был обязан потребовать и от себя. В первую очередь я не видел себя актёром из-за того, что всегда считал себя очень некрасивым человеком. Да, я понимаю, что это достаточно глупая причина. Но я привык относиться к себе, как к наиболее невзрачному персонажу нашей истории, который годится лишь на то, чтобы стоять по другую сторону от камеры. Даже столь несимпатичный Джереми с его резким лицом выглядел привлекательнее меня за счёт своей обаятельной улыбки и демонического огонька в глазах. У него был свой шарм. А у меня кроме щетины, ввалившихся щёк и синих кругов под глазами не было абсолютно ничего. Но всё же моей надоедливой команде удалось убедить меня, что это мой долг перед ними, и я, скрипя сердцем, согласился сняться в нашем фильме, в качестве одного из актёров. Уныло кинув беглый взгляд на своё отражение в зеркале перед началом съёмок, я устало заметил, что так и забыл постричься. Мой отец убил бы меня за такую причёску. Он был глубоко убеждён, что современные молодые люди отращивают волосы, чтобы походить на женщин и святотатственно нарушать завет апостола Павла, запрещающий мужчине носить столь непристойную причёску. Не знаю, как другие юноши моего поколения, но лично я, уж поверьте моим словам, отпустил длинные волосы вовсе не во имя анархии и андрогинности, а лишь по той простой и предельно прозаичной причине, что у меня не было ни денег, ни времени на посещение парикмахерской. Было решено, что я прочитаю перед камерой вступительный и заключительный монолог, вкратце вводя зрителей в курс дела и приводя их к заключению, хоть и без какой-либо морализации. Не такая уж большая роль, но моим друзьям это показалось очень важным. В последующие годы я не раз услышу изумление людей, смотрящих мой фильм, которые откажутся верить, что человек, открывающий и завершающий эту картину, является одним и тем же лицом. Зрители признают их общие черты, предположат, что они родственники, возможно, даже братья, но никто с первого раза так и не сможет признать в них обоих меня. Когда мне удастся в сотый раз доказать, что это я, некоторые критики с живейшим интересом полюбопытствуют, сколько лет прошло между началом и концом съёмок, и все они сочтут мой ответ за шутку. Какая-то пара месяцев. Пара месяцев, изменившая меня раз и навсегда. Что произошло на нашей съёмочной площадке, что я из восемнадцатилетнего восторженного мальчика превратился в потрёпанного жизнью, разочарованного мужчину со столь тяжёлым, гнетущим взглядом, который может без содрогания выносить лишь безмерно любящая меня женщина, добровольно разделившая со мной весь этот ад? В тот день, когда Эжен снимал на нашу, казалось бы, последнюю плёнку мой первый монолог, разве я уже не был достаточно умудрённым опытом, зрелым человеком, которого заставила повзрослеть вся эта наша горькая история с Владленом? Но, оказывается, этого было ещё недостаточно. Моя личная школа взросления подразумевала более углубленный и долгий курс, основным предметом которого была наука страдания.

Но, боюсь, я вас утомил. Не слишком ли часто в моём рассказе фигурируют слова «страдания», «трагедия» и «катастрофа»? Может, мои друзья были правы, беззлобно подтрунивая надо мной и лишний раз упрекая меня в излишней склонности драматизировать. Нет, я вовсе не хочу сказать, что всё то время было наполнено одними лишь горестями и бедами. Напротив, я видел немало радостных светлых дней. Мы были так молоды и отчаянно безрассудны, что даже самые страшные тяготы жизни не могли лишить нас удовольствия, которое мы получали от нашего совместного творчества, от золотистой, тёплой осени 66-го, от нашей дружбы и, что важнее, любви. Владлен, который приносил мне больше всего переживаний и трудностей, вместе с тем был моей главной радостью. Все эти маленькие осколки воспоминаний, крошечные детали, что я бережно лелею в своём сердце, по сей день заставляют меня нежно улыбаться. Совместная жизнь с Владленом напоминала какое-то бесконечное стихийное бедствие, которое порою принимало либо весьма устрашающую, всесокрушающую мощь, либо же утихало до разряда мелких бытовых неурядиц. Конечно, одной из самых основных наших бед была удручающая нищета. Лаура и Линда в те дни буквально содержали нас, что, безусловно, не могло не огорчать меня, но, боюсь, иного выбора у меня тогда не было. Однако Владлен, похоже, мало обращал внимание на наши жизненные условия и совершенно не терял присутствия духа, что порою даже переходило все разумные границы. Однажды, вернувшись домой из студии, я шокированно уставился на его волосы, которые из золотисто-пшеничных неким необъяснимым образом превратились в нежно-лиловатые. В первый миг я даже подумал, что, вероятно, это галлюцинация от перегрузки и голода. Но продолжая присматриваться к его сюрреалистичной шевелюре, отливающей перламутрово-фиалковым цветом, я постепенно убедился, что это не сон.

– Что у тебя с волосами? – озадаченно поинтересовался я.

– Покрасил! – гордо заявил тот, по-девчачьи красуясь передо мной.

Мне смутно припомнилась Пэм и её космы, разбросанные по турецкому ковру. Тяжело сглотнув, я осторожно спросил:

– Чем ты их красил? Все эти химические средства могут сильно испортить твои волосы…

– Не переживай. – беспечно отмахнулся тот. – Я использовал натуральные красители. Это мне не повредит, а напротив улучшит рост волос.

– Натуральные красители? – удивился я. – Что ты имеешь в виду?

– Лаура с Линдой притащили нам две сумки каких-то ягод и фруктов. Я отжал из них сок и несколько раз прополоскал в нём волосы. – с сияющей улыбкой воодушевлённо поведал мне парень. – Что? – ошеломлённо прошептал я, ощутив, как мне свело желудок от голода при одной мысли о еде. – Ягоды? Фрукты?.. А там что-нибудь осталось? – поспешно воскликнул я, весь дрожа от возбуждения.

– Неа. Только какие-то косточки и кожурки. – безразлично пожал плечами этот маленький паршивец с сиреневыми паклями.

– А куда… куда ты их дел? – сдавленно пролепетал я, чувствуя, что ещё немного и я уже буду готов питаться даже объедками.

– Выбросил, конечно. – спокойно ответил он, погружая меня в бездонную пучину горестного отчаянья. – Лео, но ты же так и не сказал, тебе понравился мой новый цвет волос?

– Да… да, понравился. – обречённо пробормотал я и, бессильно заключив в объятья моё полоумное счастье, уткнулся лицом в его крашеные локоны.

От них исходил такой аппетитно сладкий аромат, что мне захотелось съесть его волосы. Как и следовало ожидать, этот безумный цвет продержался меньше суток, хоть Владлен и упорно твердил, что он больше не будет принимать ванную, чтобы как можно дольше сохранить причёску. И если с его волос этот лиловатый оттенок сошёл в один миг, при первом же мытье, то наше постельное бельё намертво впитало этот цвет, и нам так и не удалось его выстирать. Вскоре после этого Владлен приволок домой женскую косметичку, которую стащил у кого-то из своих подружек, и принялся каждый день старательно подкрашивать себе глаза перед любым выходом на улицу. Удручённо наблюдая за тем, как он очередной раз вертится перед зеркалом, выводя густые стрелки у глаз и умело приклеивая накладные ресницы, я осторожно заметил:

– Знаешь, Владлен, мне кажется, тебе не стоит этого делать.

– Чего? – не отрываясь от зеркала, вопросил он.

– Ну, краситься…

– Почему?

– Ну, разве ты сам не понимаешь…

– Не понимаю. – очень искренне ответил парень, бросив на меня жалобный взгляд через плечо.

– Это неправильно. – неловко промямлил я.

– Разве я не красивый? Тебе не нравится, как я выгляжу? – печально проканючил он.

– Нет-нет, не в этом дело. Просто люди могу тебя не так понять. Мужчинам как бы… не положено краситься…

– В театре даже мужчины накладывают грим.

– Да, но разве мы в театре? – смущённо улыбнулся я.

– Весь мир театр и люди в нём актёры. – убеждённо заявил юноша и вернулся к своему занятию.

На это у меня не осталось аргументов. А наши душещипательные гастрономические приключения тем временем продолжались. В следующий раз по своему возвращению домой я не обнаружил в холодильнике двух последних пакетов молока, что буквально утром занесла нам Лаура. Заглянув в комнату, я прохладно осведомился у Владлена:

– Ты случайно не знаешь, куда подевалось ВСЁ наше молоко?

Юноша подозрительно притих и, судя по тому, как тревожно забегали его глазки, я понял, что дело нечисто. Поймите меня правильно, я бы не стал обижаться на Владлена, даже если бы он выпил за раз всё это несчастное молоко или сделал себе гигантский омлет. Мне ничего для него не было жалко. Я даже был рад, когда у него появлялся хороший аппетит. Однако весь его напряжённо-виноватый внешний вид мягко намекал на то, что наше молоко ушло куда-то мимо его желудка. У меня, признаться, появилось одно подозрение, куда могло запропаститься такое количество молока. Стоит заметить, что Владлен ужасно любил кошек, и стоило ему увидеть на улице какого-нибудь затрёпанного котёнка, как он впадал в настоящий экстаз и принимался тискать эту зверюшку, доводя тем самым и её, и самого себя до полного изнеможения. А тут у нас в подвале окотилась кошка, и по всему дому вскоре расползлась маленькая кошачья дивизия, жалобно мяуча под каждой дверью и заискивающе отираясь о ноги любого прохожего. При виде этих маленьких пушистых комочков Владлен чуть не лишился чувств от восторга и принялся слёзно уговаривать меня взять их всех к нам домой. Знаете, я частенько ему потакал, что уж говорить, если я даже докатился до того, чтобы покупать ему наркотики. Но тут я был непреклонен. Объяснял я это одной-единственной причиной, нам самим было абсолютно нечего есть, где уж нам было прокормить весь этот кошачий дивизион. Владлен продолжал канючить и дуться, но потом вроде бы забыл про своих ненаглядных кошек. А теперь мне в голову пришла мысль, что он вполне мог и за моей спиной втихаря прикармливать этих своих чёртовых котят или даже неким злодейским способом прятать их у нас дома. Придя к такому выводу, я смерил парня сердитым взором и строго повторил свой вопрос:

– Куда делось молоко? Владлен, пожалуйста, ответь мне честно. Обещаю, я не стану на тебя ругаться. – добавил я, скрестив на всякий случай пальцы в кармане.

– Леонардо… – робко начал тот. – А ты когда-нибудь читал про Клеопатру?

– Какая ещё Клеопатра? – опешил я.

– Ну, египетская царица, её ещё Лиз Тейлор играла. – с милой улыбкой пояснил он. – Она такая сексуальная, правда?

– Да знаю я, кто такая Клеопатра! Нечего мне тут зубы заговаривать! – вспылил я. – Объясни мне, причём тут Клеопатра и твои чёртовы кошки?!

– Какие кошки? – с неподдельным недоумением протянул Владлен и, просияв ликующей улыбкой, весело защебетал. – Ой, Леонардо, ты всё-таки передумал? Мне можно завести котёнка?

– Нет! – резко возразил я. – И я тебе не позволю скармливать наши последние продукты всем этим безмозглым тварям. Мы сами скоро с голоду умрём! Неужели ты этого не понимаешь? Где ты их спрятал? Отвечай мне немедленно!

– Кого? – чуть не плача, испуганно пролепетал юноша.

– Да котят этих своих вшивых! Не прикидывайся!

– Я никого нигде не прятал! – отчаянно простонал он, разрыдавшись в голос.

– Тогда куда ты подевал молоко? Почему ты не хочешь признаться в том, что перевёл его на этих своих кошек? Умоляю, признайся во всём честно! Хватит трепать мне нервы!

– Но кошечки тут, правда, ни при чём! – сквозь всхлипы страстно заверил меня парень.

– Тогда объясни мне, куда делось это чёртово молоко?! – орал я, будучи не в силах успокоить эту внезапно обуявшую меня ненависть ко всем представителям кошачьих.

– Ну, я же и начал тебе всё объяснять, а ты меня перебил. – обиженно заявил тот. – Так вот, Клеопатра…

– Да хватит уже про свою Клеопатру!!! – вконец забесился я.

– Ну, дай мне договорить! – взмолился этот тихо ноющий дурачок.

Окинув въедливым взором его съёжившуюся от страха, слабенькую фигурку и отчаянно зарёванную мордашку, я ощутил запоздалый стыд за то, что довёл его до такой истерики, но мне не хотелось признавать свою неправоту, поэтому я, напустив на себя угрюмый вид, сухо кивнул ему:

– Ну, что там с твоей Клеопатрой?

– Клеопатра… Клеопатра она… – сквозь судорожные всхлипы начал он. – Ну, она же была такая красивая... и кожа у неё была роскошная. Недаром же её играла Лиз Тейлор… Ну, вот. А в древнем мире не было же всяких таких штучек, как сейчас, поэтому тётенькам приходилось изобретать всякие другие штучки… чтобы эти штучки помогли им выглядеть лучше и привлекательнее. Ты же меня понимаешь?

– Допустим. – холодно выцедил я и, несколько утомлённый чрезмерно частым употреблением его излюбленного слова «штучки», поторопил парня. – Ты не мог бы побыстрее перейти к сути?

– Ну, мы уже к ней перешли… к сути этой. – снизив голос почти до шёпота и стыдливо отведя от меня глаза, вздохнул он. – Ну, и Клеопатра, чтобы быть такой красивой, она… ну, говорят, что она… принимала ванную… из молока с мёдом. Вот.

– И? – через силу выдавил я из себя, ощущая, как меня опять начинает колотить от гнева.

– Но там на целую ванну было недостаточно молока… – совсем уж тихонечко пропищал Владлен. – Поэтому я сделал только маленькую… совсем малюсенькую ванночку… для ног. А вместо мёда я положил туда чуточку… сахара. Он же тоже сладкий… и полезный. И знаешь, это работает! – радостно воскликнул парень, впрочем, столкнувшись с моим взглядом, вновь стыдливо потупился. – И теперь мои пяточки очень мягкие и приятные на ощупь. Хочешь… потрогать?..

– Чёрт побери, Владлен!!! – сорвался-таки я на крик, не вынеся всего этого безумия. – Ты хоть иногда думаешь, прежде чем что-нибудь сделать?! И ладно бы это была какая-то неудачная шутка! Но нет, ведь ты же говоришь всё это на полном серьёзе, свято веря в то, что переводить молоко на ноги это совершенно нормально! Молоко! Ноги! Чёрт побери, да кому есть дело до твоих пяток?! А нам нечего есть! Понимаешь, нечего! И ладно бы ты всё это чёртово молоко выпил и даже не поделился со мной! Да я бы и не пикнул! Я был бы даже рад! Тебя ведь самого уже на ветру шатает от голода! А ты льёшь молоко на ноги! Да лучше бы ты скормил его своим вонючим кошкам! Их хоть потом… съесть можно…

– Кого съесть?! Кошечек?! – ужаснулся навзрыд ревущий Владлен.

– Да щучу я. – сердито фыркнул я. – Но я уже наверняка скоро докачусь до того, чтобы есть бродячих кошек. А ты ведёшь себя, как избалованный ребёнок!

– Можно подумать, ты бы очень сильно наелся своим поганым молоком! – злобно прошипел надрывно плачущий парень. – Как ты можешь быть таким жестоким? Ты и кошечек не любишь! И на меня тебе совсем плевать! Привязался со своим молоком! А до того, что у меня кожа шелушится, тебе и никакого дела нет! Дурак! Ненавижу тебя!

С этими словами захлёбывающийся в слезах юноша, весь содрогаясь от своей истерики, нырнул в кровать и, спрятавшись под одеяло с головой, заревел белугой. Да-да, знаю, что вы сейчас подумаете. Я и вправду не был героем того дня. Признаться, я и сам не ожидал, что докачусь до того, чтобы закатывать Владлену скандал из-за какого-то проклятого молока. Но приняв во внимание то нервное напряжение, в котором я постоянно жил, настороженно ожидая его очередного героинового загула, и непрестанно терзающее меня чувство голода, я надеюсь, вы слегка извините моё недостойное поведение. Придя в себя, я стыдливо присел на краюшек кровати и остановил свой виноватый взгляд на сотрясающемся комке рыданий, прячущимся от меня под одеялом, из-под которого торчали одни лишь пятки. Те самые пятки, на которые ушло всё наше молоко. На мой взгляд, изящные ножки Владлена и безо всякого молока были совершенны – что на вид, что на ощупь. Но у него на всё имелось своё мнение. Что уж с ним поделаешь?..

– Владлен, послушай… – робко начал я. – Мне, правда, очень жаль. Я наговорил всяких глупостей. Прости меня, пожалуйста. Сам не знаю, что на меня нашло. Наверное, это я от голода такой нервный. Но ты в любом случае ни в чём не виноват. Я очень люблю тебя. Послушай, Владлен… – замялся я, пытаясь подобрать какое-нибудь ласковое слово и через силу выдавил, ощущая себя при этом полнейшим дураком. – …милый. Владлен, милый, ты простишь меня?

Дрожащий комочек под одеялом слегка притих, по всей видимости, внимательно прислушиваясь к моим словам, но всё же мой милый неврастеник ещё не спешил покидать своё надёжное убежище. А я тем временем невольно положил руку ему на ногу, выглядывающую из-под одеяла, и нежно провёл пальцами по его маленькой пяточке. А ведь и вправду его кожа стала ещё приятнее на ощупь. Ласково щекоча его хорошенькую пятку, так что он начал взволнованно подёргивать пальчиками от удовольствия, я мягко произнёс:

– Знаешь, ты был прав. Твоя кожа действительно стала ещё мягче и бархатистее. Мне так нравится к ней прикасаться. Так бы и сидел тут весь день и ласкал твои пятки…

– Правда?! – с ликующим восторгом всхлипнул юноша, высунув свою зарёванную мордашку с всклокоченной шевелюрой из-под одеяла.

– Угу. – расплылся я в искренне любящей улыбке, бессильно любуясь этим лохматым ребёнком с мокрым носом.

– Лео, я обожаю тебя! – страстно возопил он, едва не задушив меня в своих горячих объятьях.

Заключив решительное перемирие, скреплённое парой десятков поцелуев, мы какое-то время сидели в тишине, жадно держа друг друга в руках. Через пару минут Владлен тихонечко заёрзал у меня на коленях и, вкрадчиво заглянув мне в глаза, тихонько прошептал:

– Леонардо, ну раз уж мы всё друг дружке простили… то, может, нам стоит в честь примирения… завести себе котёночка? Ну, хотя бы одного?..

– Нет. – твёрдо заявил я. – Мы это уже обсуждали. Не начинай всё сначала.

Парень горько вздохнул, но развивать эту тему не стал, видимо, не желая вновь ссориться со мной. Даже невзирая на трагическую потерю молока, мы всё-таки не умерли с голода. Следующим вечером к нам заглянули Лаура и Линда с недурственным набором провианта. Изумлённо глядя на какого-то небольшого зверька с содранной шкуркой, которого Линда бесстрастно держала в руках за уши, я тихо поинтересовался:

– Что это?..

– Кролик. – спокойно ответила девушка. – Только что купили.

Ощущая подступающую дурноту от вида освежёванного животного, я услышал какой-то шум за своей спиной и, резко обернувшись, обнаружил Владлена, лежащем на полу в глубоком обмороке. Если честно, я бы и сам с радостью последовал его примеру, но у меня не было выбора – моим «материнским» долгом было привести юношу в чувства, перед тем припрятав несчастного кролика на кухню, с глаз его долой. Когда девушки ушли, а едва пришедший в себя парень лежал в постели с весьма болезненным видом, я взволнованно поинтересовался у него:

– Ну, ты как?

– Жалко… крольчонка. – печально ответил он, тихонько шмыгая носом.

– Наверное, ты потерял сознание от голода. – попытался я отвлечь его от этого воспоминания.

– В Библии сказано: не ешьте с кровью. – понуро пробубнил Владлен.

– Что? – растерялся я.

– Надо, чтобы вся кровь из зверюшки вытекла перед тем, как её кушать. – пояснил тот. – Кровь кушать нельзя. Это грех.

– Ты еврей? – скептически фыркнул я.

– Нет… Но это всё равно грех. – убеждённо заявил юноша. – Поэтому ты сначала должен отжать из него всю кровь…

– Отжать? – ужаснулся я, с трудом подавив тошноту, подкатывающую ко мне при мысли о том, что мне ещё придётся отрубать кроличью голову.

– Ну, я имел в виду, выцеди. – уточнил он. – Чтобы у него внутри совсем не осталось крови.

Но меня мало утешило это уточнение. Мне нисколько не хотелось ни отжимать, ни выцеживать из кого-либо кровь. Ещё через пару минут тишины Владлен задумчиво поинтересовался у меня:

– А как ты думаешь, можно покрасить волосы… кровью?

– Нет!!! – решительно заявил я и поспешно пошёл на кухню готовить кролика, прежде чем Владлен начнёт красить себе волосы кроличьим трупом или делать из него ванночку для своих ног.

В тот раз я впервые разделывал кролика, и, признаться, ощутил себя при этом сущим Джеком-Потрошителем. Но когда наконец мясо было разрезано на маленькие кусочки и хорошо прожарено, я испытал некоторое облегчение. Теперь это уже был не кроличий труп, а весьма аппетитный ужин, который спасал нас от голодной смерти. Я несколько волновался, что жалостливый Владлен не захочет есть это мясо из сострадания к столь поразившему его кролику, но он на моё удивление, напротив, с большой охотой набросился на еду и уплетал это яство так, что за ушами трещало. Когда наша королевская трапеза почти подошла к концу, я заметил, как парень исподтишка припрятал пару кусочков мяса со своей тарелки в карман.

– Владлен, будь добр, вынь мясо из кармана. – сердито уличил я его, отлично понимая, для кого он припрятал этот гостинец.

– Какое мясо? Ты о чём? – с самым невинным видом откликнулся тот.

– Не прикидывайся. Ты всё отлично понял. Достань мясо, которое ты только что положил себе в карман.

– Ну, тебе жалко, что ли? – печально проканючил он с разнесчастным видом.

– Что это ещё за новость такая – таскать еду в карманах? – возмутился я.

– А вдруг мне потом кушать захочется? Проснусь ночью… такой голодный… в темноте…

– Владлен, прекращай это. Там ещё осталось достаточно мяса. Захочешь есть, возьмёшь ещё.

– Ну, тем более. Какая тебе тогда разница, что я ношу у себя в карманах?

– Да ты же собираешься всё это скормить своим котам! Будто я этого по глазам не вижу.

– И что такого? – усердно хлопая ресничками, протянул этот неисцелимый кошатник. – Подумаешь, дам малюсенький кусочек мяса кошечке. Они же там голодают, бедняжечки…

– Мы, к твоему сведению, тоже голодаем. – сухо заметил я. – Этих твоих кошек весь дом подкармливает, а нас с тобой никто из соседей на содержание не возьмёт. Тебе достаточно лишь один раз принести им мясо, и потом за тобой будут толпой таскаться все кошки на районе, а ты им станешь отдавать всю свою еду, пока окончательно не протянешь ноги от голода.

– Но я не понимаю, что препятствует тому, чтобы поселить у нас дома одного-единственного котёночка? – абсолютно не слушая меня, продолжал гнуть своё Владлен.

– Да я просто не хочу, чтобы какие-то блохастые кошки шныряли у меня под ногами и ссали на мои картины! – в сердцах воскликнул я.

– А почему они должны ссать на твои картины? Я же на них не ссу. – с весьма умным видом привёл парень, как ему казалось, свой наиболее исчерпывающий аргумент.

Мы проспорили до самой темноты, и как вы думаете, кто на сей раз победил? Честное слово, я пытался вести себя, как и положено мужчине, твёрдо стоя на своём до последнего на правах хозяина квартиры. Но что значили все мои мудрые доводы перед лицом этого хрупкого мальчика, который влюблённо смотрел на меня своими влажными глазками и плаксиво канючил, что ему смертельно хочется завести котёночка? Той же ночью, лёжа в постели в объятьях Владлена, что стали ещё крепче и нежнее от его удушливой благодарности, я пытался спихнуть со своих ног и груди пару особо наглых кошаков, что бесстыдно атаковали меня со всех сторон. Ещё пара кошек спала под боком у Владлена, а совсем маленькие котята ползали туда-сюда сверху по нам, жалобно вякая и всюду оставляя клочья своей шерсти. Но вскоре мне пришлось смириться с этим кошачьим кошмаром. Самое главное, что Владлен был просто до визга счастлив. Пришедший к нам через пару дней Эжен, едва не споткнувшись об очередную кошку, проскальзывающую у него между ног, сумрачно осведомился:

– Откуда их столько? Вы что, решили разводить кошек?

– Да, мы разводим кошек на продажу. Не хочешь приобрести парочку? – саркастично съязвил я.

– Вот ещё! Никого мы не продаём! Леонардо, что это ещё за шутки такие? – возмутился Владлен, жадно сгребая в кучу пару ближайших к нему котят и страстно прижимая их к груди с воинственным видом, подобно тигрице, защищающей своё потомство от врагов.

– Эжен, а разве у тебя нет аллергии на кошек? – не без злорадства поинтересовался я, раздражённо наблюдая за тем, как он усаживается за очередной неоконченный холст, изображающий парочку античных гомосексуалистов, совокупляющихся в какой-то ужасающе безобразной позе.

– Нет, у меня аллергия только на духи. – между делом ответил он.

– Жаль. Очень жаль. – желчно буркнул я, с ненавистью глядя на эту его чудовищную мазню, которую скорее всего уже на днях должны были купить за большие деньги какие-нибудь зажиточные ценители подобных извращений.

Эжен смерил меня в ответ не менее выразительным взглядом, но сумел сдержаться и промолчал. Признаюсь, даже сильнее, чем это безумное кошачье нашествие меня нервировали регулярные набеги Эжена на мою квартиру. С каждым его приходом в наших отношениях возникало всё больше напряжения. Но, поймите, я недаром бесился. Как-то после очередного посещения Эжена, я заметил, что на теле Владлена появилась новая татуировка – на этот раз в самом низу живота, в таком месте, куда и мне самому-то было слегка неловко смотреть.

– Это ещё что такое? – строго вопросил я, ощущая себя деспотичным родителем, изобличающим своё непокорное чадо в неком ошеломляющем преступлении против чести и морали.

– Татуировка. – тихонечко пролепетал тот, уже чуя по моему тону, что его ждёт очередная взбучка, однако, судя по его невинному взору, уразуметь причину моего гнева он не мог.

– Я и сам вижу, что татуировка. – огрызнулся я. – Это ведь Эжен делал, да? Как ты можешь позволять ему такое?! Он же тебя опять всего раздел… и трогал… Зачем вообще делать татуировку в таком месте? Её же всё равно никто там не увидит.

– Ну, ты же увидел. И девушки увидят. – мечтательно хихикнул этот дурачок.

– Почему именно здесь? – не угомонялся я. – Это же наверняка было больно.

– Ужасно! – охотно подтвердил парень, округлив свои и без того крупные глаза. – Я так плакал! Так плакал! А Эжен меня утешал и целовал…

– Тогда зачем вообще делать эти дурацкие татуировки, если это так больно? Объясни мне, для чего это нужно?! – вспылил я.

– Ну, это же… круто. – развёл он руками с обречённым видом, будто у него не оставалось никакого иного выбора, как только до конца своих дней покрывать собственное тело татуировками.

– Послушай меня внимательно, Владлен. – сжав его за узкие плечики, очень серьёзно произнёс я. – Ты не должен больше позволять такое. Слышишь? Не раздевайся в присутствии Эжена. И уж тем более не разрешай ему касаться твоего тела. Никто не должен трогать тебя там.

– Но ты же трогаешь. – безапелляционно заявил юноша.

– Что? Когда? Ничего подобного! – весь вспыхнул я.

– Ночью, когда мы спим, ты меня обнимаешь. И трогаешь везде. – ласково глядя мне в глаза, пожал тот плечами.

– Нет! Я тебя… не так трогаю. Это ведь неосознанно… и без дурного умысла. – бессвязно забормотал я, ощущая, как весь заливаюсь краской. – И вообще это совсем по-другому! А Эжен он… Послушай, Владлен, нам надо серьёзно поговорить. Ответь мне, пожалуйста, когда вы остаётесь наедине, Эжен к тебе пристаёт?

– Ну, конечно, пристаёт. Он вообще такой приставучий. – с бесстрастным видом вздохнул парень. – Как пристанет со своими картинами. То так ему позируй, то сяк…

– Нет-нет, я не об этом. – дивясь его непонятливости, прервал я и с трудом заставил себя продолжить. – Я хочу сказать, Эжен тебя… домогается?

– Что? Ой, Леонардо, какой ты смешной! – вдруг залился он звонким хохотом. – Нет, конечно. Ну, что ты придумываешь!

– Владлен, я говорю это серьёзно. Отвечай честно.

– Ну, честно, он меня совсем не домогается. – отсмеявшись, весело ответил Владлен. – С чего ты вообще взял такие глупости?

– С того, что Эжен гомосексуалист, а ты весьма привлекательный молодой человек. – сердито ответил я, несколько обиженный его беспечным смехом. – Он же с ума по тебе сходит.

– Ой, Леонардо, да брось! – отмахнулся парень. – Мы с Эженом лучшие друзья со школы. Это мы с ним так дурачимся. Ну, прекращай дуться. Эжен очень хороший. Правда-правда.

После этого разговора я понял, что с Владленом бесполезно обсуждать эту тему. Он ничего не воспринимал всерьёз. Никогда в жизни не встречал человека, чья наивность и непосредственность доходили бы до такой степени безрассудства. Но ругать его за это я не мог. Уже тогда в его поведении мне чудилось нечто болезненное, аномальное, но я, ещё не имея возможности увидеть полную картину, считал, что в большей степени в этом повинна его наркозависимость. Однако суть была совсем в другом.

Не имея возможности продолжать работу над фильмом из-за полного отсутствия денег, мы, однако же, продолжали регулярно собираться в студии. Однажды, после того, как мы очередной раз прослушали запись песни Линды и Эжена, Джереми будто между делом обронил:

– Вот слышали бы вы, как поёт Владлен…

– Что? – изумился я.

– Неужели даже ты этого не знаешь? – усмехнулся Джереми. – Он ни разу не пел для тебя? У нашего чертёнка ангельский голос. Не так ли Эжен?

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒