Александр Гиневский 3 страница

«Я деньги принёс», – говорю и кладу их на стол. «Во, Стёпа! Все бы так – живо бы портки новые справили! » – «Портки, портки... – передразнил Степан. – Слышь, малец, ты деньги-то, где взял? У мамки стянул? » – «Папа дал». – «Папа?.. А папа какой начальник, что ли? » – «Он машинистом, на железной дороге». – «На паровозе, значит». – «Да, на паровозе».

Степан подумал, подумал. Тряхнул головой. «Ты, Гришка, сиди, – говорит, – а мы с Терентием сходим. Глянем». Вставая, он потянул стол. Что-то с грохотом полетело на пол. У меня аж мурашки по спине...

Вышли наконец. Иду за Степаном. У него в руке фонарь. Пятно света прыгает далеко в стороны. Под ногами мокрая глина расползается, избитая лошадиными копытами.

Подошли к забору. Вдоль тянулись длинные высокие ящики из горбыля. Доски приколочены редко. В широкие щели между ними выпирала собачья шерсть.

Мой голос Шарик узнал. Когда мы подошли, собаки в ящике грызлись. Глухо, зло. И эту грызню перекрывал радостный лай Шарика.

Я держал лампу. Степан приподнял крышку. Поймал Шарика за загривок и выдернул из ящика. Только я его и видел – пропал в тёмном дворе. И тут я чуть с ног не свалился. Неожиданно из темноты он бросился мне на грудь.

Через минуту мы были по другую сторону забора. Степан стоял рядом. Его шатало. «А ты молодец, – говорит. – Не бросил друга». Хотел он меня погладить по голове, но поскользнулся, упал. «Во как. Пьяного и земля не держит, – говорит. – А деньги ты это... отнеси папане. У него, небось, тоже – мошна не тугая. Ты на какой улице-то живёшь? » – «На Бунарской». – «Ну, будем знать. Ступай»

Хотел я его домой проводить. Предложил. «Дом?!. Какой дом, будь он неладен», – махнул рукой, сплюнул. Смотрю на него, и стало мне жаль вдруг этих собачников. Не от весёлой жизни они, видно, занимались своим делом.

Пошли мы c Шариком. Идём по нашей улице. Нет-нет да раздастся за чьим-то забором рычание. Шарик остановится. Шерсть на нём дыбом. Слышу его ответный рык – и снова охватывала меня радость. Как там – на конюшне... Когда я вдруг узнал голос Шарика...

Шёл я, не разбирая дороги. И было мне всё равно: сухие мои ноги или мокрые. Чудилось, что всё это со мной во сне. «Но вот же! Вот же он рядом. Живой!.. » – бормочу, а сам обнимаю Шарика за шею. Запах собачьей шерсти ударял в лицо. Нет, это было наяву.

Терентий Васильевич откинулся на спинку стула. Впалые его щёки были покрыты пятнами румянца. Он смотрел перед собой взволнованным невидящим взглядом.

– Да... в один и тот же день мне выпало большое горе и великая радость. Вот, брат, какая история была у меня в детстве...

Наступила долгая тишина.

– Конечно, – задумчиво произнёс наконец Терентий Васильевич, – мне повезло. Отец мой... да и те же собачники... Помогли мне тогда понять, что право на собаку надо выстрадать. Как право на любовь.

Со стены до Ивана донёсся мерный звук ходиков. Время шло. Равнодушное к человеческим болям и радостям, оно шло, делая молодых старыми, а детей молодыми.

– Терентий Васильевич, – хрипло, от сухости в горле, сказал Иван, – а Дижон поправится?

– Дижон?.. – переспросил сторож, будто дремал и только очнулся. – Слава пока ничего определённого не говорит.

– Слава людей лечит, а Дижона надо бы показать ветеринару.

– Надо бы... Только доберись с ним вот таким в город. Тут обещал Виктор Анатольевич машину, а Слава советует подождать. Говорит, что ветеринар ничего нового не скажет. А надо бы, пожалуй...

…Когда хватились Судакова, он был уже далеко. Был в городе.

Терентий Васильевич попросил начальника лагеря пока не паниковать, подождать немного.

Вы что, знаете где он? – спросил Виктор Анатольевич.

Нет. Но подождите. Думаю, объявится.

– Легко вам говорить. Отвечать-то мне, – недовольно произнёс начальник. – Впрочем, ладно... – подумав, неохотно согласился он. – Кажется, вы его знаете лучше.

А Судаков тем временем был на станции Удельная. Ещё в поезде ему объяснили, как разыскать там ветлечебницу.

Иван удивился, увидев большую очередь в длинном полутёмном коридоре с кафельным полом и стенами. Вдоль стен на стульях сидели люди. Молчаливые, озабоченные недугами своих животных. Те, больные, кого привели и принесли, тоже молчали в тревожном предчувствии своей участи. Странно, первым бросился в глаза Ивану серый кролик на коленях у женщины. А может, это был заяц. Он дрожал, тыкался носом в живот хозяйке, всё норовил зарыться в складки её платья. А рядом, прижимая к груди клетку, сидел суровый старик с длинными усами. В клетке на жёрдочке, тоскливо и неподвижно, распушившимся комочком, сидел кенарь. Девочка напротив старика держала сумку с большой чёрной кошкой. Один глаз у кошки гноился. Другим она без всякого интереса, даже несколько испуганно, смотрела на птицу в клетке.

Под стульями глухо ворочались, поскуливали собаки.

Озабоченные лица хозяев, молчание больных животных, густой спёртый воздух полутёмного коридора – всё это так не вязалось с весельем летнего солнечного дня совсем рядом, за стеной. Решимость, которую Иван ощущал в себе всю дорогу, приугасла. Он надеялся увидеть скучающего от безделья врача, который обрадуется его приходу, выслушает. Но не тут-то было.

Иван выходил на улицу, долго набирался духу.

Наконец подошёл к самым дверям кабинета.

– Мне только спросить, – сказал он стоявшим у косяка и, не дожидаясь разрешения, толкнул дверь.

В кабинете на операционном столе лежала болонка. Хозяйка придерживала её сверху руками. Собачонка тряслась от ужаса. Повернув голову, маленьким, тоже дрожащим язычком, она ловила руку хозяйки, и всё лизала, лизала её.

Толстый доктор с сонными глазами на круглом лице, держал в руках какую-то блестящую металлическую палочку.

Доктор вопросительно посмотрел на Ивана.

– Мне поговорить...

– Поговорить? – тоже сонным голосом, чуть удивлённо переспросил толстяк. Держа железку в руке на отлёте, он подошёл к Ивану, рассматривая его с ног до головы. Даже за спину заглянул. Мол, что там у тебя, кого принёс?

– У меня тоже собака, – сказал Иван, – только она...

– В порядке очереди, – раздосадовано и сухо бросил толстяк, направляясь обратно к столу.

Да, собаками доктора было не удивить.

– В порядке очереди, слышишь? Выйди из кабинета! – сердито сказал он замешкавшемуся Ивану.

Иван взглянул ещё раз на дрожащую болонку, вышел.

Он занял очередь за парнем, у которого из кармана пиджака высовывала голову змея.

– А у тебя кто? – спросил парень.

– У меня червячок. Захворал. Ни ест, ни пьёт, – хмуро сказал Иван, чтобы тот отвязался.

– А-а, – сочувствующе кивнул парень. – У меня с ужиком та же история.

Через час из дверей кабинета высунулся доктор.

– Товарищи, приму ещё человек десять-двенадцать. Сегодня у меня приём... – и он постучал пальцем по табличке на дверях. – Остальных прошу завтра.

– Да как же так?! Столько отсидеть!.. – заволновались, завозмущались в коридоре.

Люди, недовольно переговариваясь, стали расходиться.

Вышла из кабинета последняя женщина с попугаем. Иван остался один.

Появился доктор. Уже без халата, с лёгкой курткой в руке. Удивительно быстрыми шагами прошёл мимо. Иван – за ним.

– Мне поговорить с вами надо, – сказал он, семеня рядом, стараясь не отстать.

– Говори, – доктор остановился прикурить сигарету.

Иван говорил и не был уверен, что его слушают.

Доктор вдруг резко остановился. Медленно вынимая изо рта сигарету, уставился в лицо Ивана.

Как тебя зовут?

Иван Судаков.

– Звучит. Послушай, Ванёк, у тебя на чердаке все дома? – он постучал согнутым пальцем по своему широкому лбу. – Я устал. Я на сегодня своё отработал. И ты думаешь, что я сейчас поеду к чёрту на рога?

«Ванёк... Я тебе покажу Ванька... » – закипело в груди Ивана.

– Поедете, – очень тихо и спокойно сказал Судаков. Серые прищуренные глаза его впились в лицо доктора.

– Чего-о?! Ну, фармазон! – тот оторопело развёл руками, не находя слов.

– Доктор, доктор! – Иван не присел, а упал на одно колено. – У вас шнурок развязался! Я сейчас... – суетливо тараторил Судаков. С неожиданным для себя проворством он сделал два красивых бантика. Вдруг вспомнил маленького бойкого чистильщика сапог из иностранного фильма, прошёлся рукавом по носку ботинка, смахивая пыль. Доктор, как ужаленный, отдёрнул ногу, но было поздно. Он бросил взгляд на сверкнувший носок ботинка, вконец стушевался. Но в следующую минуту, швырнув на ходу сигарету в урну, он уже бежал, направляясь к трамвайной остановке. Иван догнал его, вцепился в руку с курткой, повис на ней и вдруг заорал на всю улицу несусветную чушь:

– Не поеду домой! Не поеду!..

Прохожие останавливались, глядя на них, качали головами.

– Ну и папаша, – сказал кто-то. – Сын даже домой не хочет ехать...

Взбешённый, растерянный, красный от негодования доктор, был готов избить наглеца, но он совершенно не знал, к чему это приведёт, чем кончится. Мальчишка, поначалу такой спокойный, теперь внушал ему страх. Могучие кулачищи доктора только безвольно дрожали в воздухе.

... Через полчаса они сидели в электричке.

– Скажи спасибо, что жена вчера уехала в отпуск к матери. Так бы я тебе и поехал... – буркнул доктор, доставая из заднего кармана брюк мятую газету «Футбол – Хоккей».

В лагерь они добрались к ужину.

Кто-то увидел Судакова рядом с сердитым толстяком, когда они шли по главной дорожке от ворот.

По лагерю понеслось: «Судакова ведут! Судакова поймали! » До другого конца лагеря эта весть докатилась уже в ином виде: «Хотел убежать на БАМ, а его поймали... »

Тяжело отдуваясь, ветеринар поднялся на крыльцо домика сторожа. Потянул дверь, но она была закрыта.

– Где твоя собака? – он недовольно пнул ногой дверь.

– Минуту, минуту! – послышался голос спешащего, чуть припадающего на левую ногу Терентия Васильевича.

Он поднялся на крыльцо. Хлопнул сухой костлявой рукой Ивана по затылку. Иван даже опешил: это был знак то ли недовольства, то ли – одобрения.

Вошли.

Не отводя глаз от Дижона в углу, доктор потребовал:

– Света! Больше света!

Он засучил рукава, грозно крякнул и без страха шагнул к Дижону.

Прибежал Слава. Он присел на корточки рядом с ветеринаром. Они вертели голову беспомощно-послушного Дижона. Надавливали пальцами то там, то здесь. Тихо переговаривались, пересыпая свою речь словами «отолитовый аппарат утрикулоса», «отолитовый саккулоса».

Оглянувшись, Иван увидел Виктора Анатольевича. Тот погрозил ему пальцем, прошептал:

– Ну, Судаков... Ну, Судаков...

Слава достал из халата несколько мятых бланков рецептов. Подал ветеринару, тот стал заполнять их.

– Судаков, – тихо позвал Виктор Анатольевич, – мигом за Василием Петровичем.

Иван сбегал за шофёром.

– Вася, – сказал ему начальник лагеря, – сейчас врач освободится... Видишь, Дижона приехал посмотреть. Так ты потом отвези его на станцию.

– Да ну, Виктор Анатольевич, – заупрямился тот. – Я на рыбалку намылился. На вечернюю зорьку...

Человек из города. В такую даль не поленился приехать.

Не-е, – покачал головой Лукин.

– А ещё одна удочка найдётся? – неожиданно спросил ветеринар.

Отчего ж ей не найтись, – сказал Лукин.

А к последней электричке потом подбросите?

Отчего ж не подбросить.

Да вы заночуйте у нас.

Отдохнёте, выспитесь, а утром...

– Нет, – перебил ветеринар. – Спасибо, но это исключено. Где-то под утро мне должны звонить по междугородной, – и он с некоторой опаской посмотрел в сторону Ивана. Мол, ничего, если я всё-таки уеду сегодня? На лице мальчика он не заметил и следа той недавней злой решительности.

И когда уже поздно вечером ветеринар с трудом, кряхтя, взобрался в кабину, Иван сказал ему, прощаясь, встав на крыло машины:

– Вы уж извините меня.

– А знаешь, Иван, – ответил тот, шумно устраивая своё грузное тело, глядя в стекло перед собой, – казалось, он не расслышал слов мальчика, – вовремя ты меня затащил.

– Да? Но вы так и не сказали, поправится ли Дижон.

– Ну, теперь я надеюсь, – он посмотрел в лицо Ивана. – А интересный человек – этот ваш старик.

Терентий Васильевич?

Да. Ты хоть знаешь, откуда эта кличка – Дижон?

А чего тут? Город во Франции.

– Город во Франции... Тулон – тоже город во Франции. А почему именно Дижон?

Странно, Иван не знал. Как-то не задумывался, не спрашивал.

– Не знаю.

– Эх, ты-ы... Живёшь рядом с самой Историей – и не знаешь... Город Дижон освобождали от немцев не регулярные части, а «макизари» – партизаны. В сорок четвёртом. Когда до полной победы было ещё далеко. Среди партизан был отряд бывших русских военнопленных. В нем был и хозяин Дижона... Видно, не плохо воевал, если был награждён Военным крестом с серебряной звездой. Видел у него этот орден?

Не-ет, – ошеломлённо протянул Иван.

Эх, ты-ы… А такой бравый парень...

Появился Василий Петрович.

– Ну что, двинулись? – хлопнул дверцей.

До конца смены оставалось чуть больше недели. Неожиданно приехал отец. Ивану сказали об этом, он пошёл к воротам встретить его.

За забором, подмяв колёсами короткую траву, стояла знакомая серая «Волга». Её крышу и капот ровным слоем пудры покрывала пыль. Отца не было. Иван подёргал ручки дверей, пошёл обратно.

Увидел он его ещё издали. Отец шёл по дорожке ему навстречу от домика начальника лагеря. На нём была тонкая светло-жёлтая, напоминавшая цветом солнечный луч, рубашка. Пуговицы чуть ли не до пояса были расстёгнуты. Рукава закатаны. Ткань рубашки красиво оттеняла крепкие, чуть загорелые руки. И лицо. Совсем смуглое, Мелкие капли пота на лбу у корешков волос казались коричневыми. А глаза отливали речной синевой в ветреный день.

– Здравствуй, Иван, – улыбнулся отец, протягивая руку. Иван невольно засмотрелся на его ровные белосахарные зубы. Будто увидел впервые.

– Здравствуй. Ты что приехал? – И то, как было это сказано, вдруг напомнило Сергею Владимировичу весну, бассейн... Как он ждал тогда, что Иван бросится к нему. Но так и не дождался.

Улыбка на лице отца угасла.

За тобой, – сказал он.

– За мной?.. – Иван даже пожал плечами, потому что не было ещё такого случая.

Мама очень хочет тебя видеть, соскучилась.

Мама?.. А что с ней?

Отец положил руку на плечо Ивана.

– Растёшь... – сказал не сразу. – Будем надеяться, у мамы ничего страшного. Жаловалась на печень. Уговорил её лечь на обследование в больницу.

– Так она в больнице?

– Да. Да ты не расстраивайся. Говорю тебе: ничего серьёзного.

Иван потупился. В последнем письме мать ни слова не обмолвилась о своём самочувствии.

– Ну, я пойду к машине. А ты давай – собери манатки, попрощайся с ребятами. У Виктора Анатольевича я уже был. Просил с шифером помочь для какого-то навеса. Кстати, жаловался на тебя.

– Жаловался? За что?

Пустяки, – усмехнулся отец. – Говорит, нарушал распорядок.

И всё?

– А ты разве способен на большее? – сейчас это было сказано добродушно, без обычного скрытого вызова. Отец даже рассмеялся. Хлопнул ладонью его по спине. – Дуй, давай. Я жду.

Иван появился с чемоданом в руке.

Вытертая машина блестела лаком. Отец полу откинувшись, боком сидел на переднем сиденье. Дверь была распахнута. Виднелись вытянутые ноги.

Иван поставил у багажник чемодан, пошёл за ключами. Не отрываясь от бумаг с печатями, с крупными стремительными подписями, отец кивнул на замок зажигания.

Через минуту, хлопнув дверцей багажник, Иван крикнул:

– Всё! Можно ехать!

Отец сунул бумаги в боковой карман дверцы.

Иван, я думаю, не плохо бы нам освежиться перед дорогой.

Искупаться?

Да.

Можно. Пошли.

Обогнув угол забора, они вышли на тропу к Лагуне.

Про себя Иван невольно отметил то место, где его обогнал Дижон. С тех пор он не бывал здесь. Он приостановился. Внимательно посмотрел под ноги.

– Ты что? Потерял что-нибудь? – спросил отец.

– Да так.

Ему показалось, что он наконец увидел тот самый камешек. Нагнулся, подобрал, сунул его в карман.

– Ну, прямо как трёхлетнее дитя, – усмехнулся отец.

Иван не ответил.

Они пришли. Не дожидаясь пока разденется отец, Иван встал на тот самый валун, с которого нырнул тогда.

Он плыл, не оборачиваясь. Миновал гряду выступающих камней. Сейчас ему показалось, что он мог бы легко доплыть до того берега. И вовсе не затем, чтобы удивить отца. Это даже не пришло ему в голову. Просто хотелось плыть и плыть. «Только вот времени понадобится много, – подумал он. – Да и замёрзнешь скорее... »

Отец шумно догонял. Вот кипение воды под его руками оборвалось. Слышно уже учащённое дыхание.

– Иван, как ты думаешь насчёт спортивного лагеря на будущий год? – сказал он.

– Там видно будет, – не сразу ответил Иван.

– Да тебе что? Всё равно?

– Нет. Просто, если буду показывать хорошее время, Георгий Георгиевич и сам даст рекомендацию в такой лагерь.

– Георгий Георгиевич... – отец недовольно фыркнул. – Пошли обратно. Пора ехать.

Отца уже было не слышно, а Иван всё плыл и плыл, не оглядываясь. Иногда он ложился на спину. Отдыхал, раскинув руки. Глядя в чистое небо, в котором стояло облако, похожее на большую сторожевую собаку. А маленькие белые комочки по сторонам походили на стадо овец, за которым зорко следила собака с узкой мордой.

Стадо овец медленно передвигалось, уходило. Следом за ним – собака.

Он поплыл обратно.

Когда они подошли к машине, с травы у забора поднялся Толя Комаров. Иван уже и забыл, что есть такой на свете. Уж очень странные отношения связывали их. Собственно, какие тут отношения. Иван не заметил, когда и как этот щуплый, ростом ниже его, с длинным остреньким подбородком на бледном лице Комаров буквально прилип к нему. И всегда-то он был рад в чём-то помочь, чем-то услужить Ивану. Смотрел на него с немым обожанием. Особенно после того, как Иван самовольно уехал в город, когда Комаров узнал, зачем он это сделал. Тогда он оставил ему от завтрака ватрушку с творогом, а от обеда котлеты с макаронами. Где-то всё это прятал и принёс Судакову, когда тот пришёл в палату. Поведение Комарова поначалу раздражало Ивана. «Лебезит», – думал он. Но потом уже не мог смотреть на Комарова без снисходительной улыбки. И хоть подмывало его посмеяться над привязанностью, в общем-то незнакомого мальчика, он так ни разу и не сделал этого.

Увидев Комарова, Иван смутился. Ему вдруг стало неловко оттого, что он забыл о нём, не попрощался с ним.

– А я уж думал, не увижу тебя. Ребята сказали, уехал... – взволнованно говорил Комаров. И было видно, как искренне он рад тому, что не опоздал. – Ты, может, на будущий год сюда приедешь? – горячо, с надеждой спросил он. – Уж я бы постарался, тоже бы приехал...

– Не знаю, приеду ли. Может быть. – Иван повернулся к отцу: – Дай ручку, бумагу.

Отец полез в кабину.

Иван положил бумагу на капот, написал свой адрес.

– Вот, – протянул Комарову, – звони, заезжай.

– Ну, спасибо, Иван, спасибо, – совсем смешался Комаров. – Ты не думай, я надоедать не буду.

– А я и не думаю, – улыбнулся Иван. – Ведь мы с тобой так по-настоящему и не познакомились.

Машина тронулась. Иван, обернувшись, смотрел в заднее стекло. Комаров махал и махал ему. Вот он скрылся за поворотом. Только тут вдруг Иван подумал о Комарове хорошо: про машину даже не спросил, не ахал завистливо над ней. Ему стало стыдно: «Звони, заезжай... » Сказал, а сказал-то как, не от сердца. Ему страшно захотелось, чтобы Комаров позвонил. Обязательно...

Кончилась просёлочная дорога. Они выехали на бетонку.

– Иван, – отец резко свернул к обочине, – совсем забыл, вот досада. Мама просила зайти к Терентию Васильевичу...

– Нич-чего, процедил Иван, – поехали.

– Как он там? Стареет на заслуженном покое? – повеселевшим голосом спросил отец, нажимая на стартёр.

– Нормально.

– Нормально так нормально.

Отец гнал машину. Стрелка спидометра ползла за отметку «120». Тонко звенел ветер в приоткрытом угольном стекле. Другие машины они обходили, не сбавляя газа. Было ощущение – на лету.

Быстрая езда бодрила, приятно возбуждала Сергея Владимировича.

– Как отдыхалось, Иван? – в избытке этого возбуждения спросил он.

– Нормально.

– Нормально, нормально... Что, у тебя других слов нет? – Сергей Владимирович поймал себя на том, что сорвался. Сорвался на этот глупый раздражительный тон. А ведь, кажется, никогда не срывался.

– У меня будет собака, – сказал Иван, не поворачивая головы.

Собака? Интересно. А может, попугай?

Нет, собака.

Ты в этом уверен?

Да.

– Наверно, породы Колли. Как у Терентия Васильевича, – усмехнулся отец, уже взявший себя в руки.

– Не знаю. Может, простая дворняжка.

Отец присвистнул.

Больше они не говорили до самого дома.

На следующий день отец обещал ему вернуться пораньше, чтобы потом вместе ехать к маме в больницу.

Когда Иван встал, отца уже не было.

Он вышел на кухню. Увидел на столе маслёнку без крышки, недопитую бутылку кефира, паюсную икру прямо в открытой металлической банке. На газовой плите – ещё тёплая сковорода с яичными потёками на чёрном ободе. От кофейника в кухне стоял приятный аромат.

Он умылся, стол готовить себе завтрак. Потом ел, тупо разглядывая чёрные шары отцовских гантелей, оставленных на подоконнике. Лениво жевал, временами задумывался, вздыхал как-то по-взрослому, усмехался, качал головой, вспоминая вчерашнее.

Приехали они к вечеру. Поднялись на свой третий этаж. И пока отец доставал ключи, щёлкал ими в дверях, было слышно, как в квартире надрываются телефоны: в прихожей и у отца в кабинете.

Иван вошёл первым, снял трубку.

– Серёженька? – услышал он незнакомый нежный ветерок женского голоса.

– Угу, – ответил Иван.

– Серёженька, милый. Не могу... Хочу тебя видеть. Очень. Если не увижу тебя сегодня, умру. Ты слышишь меня?

Угу-у, – издевательски протянул Иван.

– С кем я говорю? – голос в трубке резко изменился. Он уже не был таким мягким, обволакивающим.

Иван положил трубку на полировку стола, сероватого от пыли, рядом с пачкой французских журналов. Отец в это время, выглядывая из ванны, вопросительно смотрел на него. Иван показал на трубку.

– Да, – подошёл Сергей Владимирович.

Иван стоял рядом. Смотрел в лицо отцу. Смотрел бесцеремонно.

– Да, да, да... Но я же вам говорил. И вообще, откуда у вас мой домашний телефон? Это невозможно. Да, приехал, – сказал и надолго замолчал. – Когда у тебя будет сын, ты поймёшь. Да, конечно. Устал, – вздохнул он наконец.

Иван почувствовал, что краснеет. Он пошёл в свою комнату. Сел на диван.

Вошёл отец.

– Когда ты снял трубку, я у тебя над душой не стоял, – сказал он, глядя на Ивана холодно прищуренными глазами. – Звонок был не тебе. Согласись, это – хамство с твоей стороны.

– У неё такой голосок, – Иван сказал это без всякой издёвки.

– Послушай, Иван, я тебя не узнаю. Ты таким тоном разговариваешь со мной? Что с тобой случилось за это время?

– Ничего со мной не случилось. Просто время идёт. Я вот не слышал от тебя слово «устал». А сегодня услышал.

Сергей Владимирович бросил короткий взгляд на Ивана, потупился. На скулах заходили желваки. Впервые он не нашёлся что сказать. Не нашёл ни того единственного, ироничного, бьющего наповал слова, ни того суперменского тона, которые делали его в глазах сына всемогущим и всесильным...

Иван сидел за кухонным столом, лениво жевал, вспоминая этот вчерашний разговор.

Он поел, убрал со стола, вымыл посуду.

Вошёл к отцу в кабинет. Взял листок плотной глянцевитой бумаги из вертикальной коробочки. Написал несколько слов. Отнёс записку в прихожую, положил рядом с телефоном.

«Ну что ж, поехали, поехали Судаков Иван Сергеевич», – сказал себе.

Как выяснилось, до больницы было не так далеко. Всего одним автобусом. Ещё вчера он позвонил в справочное, узнал номер корпуса, в котором лежала мать. Назвали ему и дни приёма посетителей. Сегодняшний день не был приёмным, но это его не смутило. Он поехал.

И когда подходил к распахнутым настежь воротам, то уже не сомневался, что мать он увидит.

В ворота то и дело входили и выходили. Вместе с группой студентов, весло шумевших, торопливо жующих на ходу пирожки, вошёл и он.

Миновав памятник Мечникову, он пошёл по левой стороне аллеи. От высоких старых лип и тополей здесь ещё стояла утренняя прохлада. Листья деревьев были влажны от росы. Густая их тень лежала на торцевых стенах корпусов. Здания были дореволюционной постройки. Местами тёмная от сажи штукатурка на стенах отваливалась, обнажив кирпичи непривычно алого цвета. Некоторые здания были перекрыты новыми цинковыми крышами. Солнечные блики от этих крыш слепили глаза.

Иван нашёл нужный корпус.

У самых дверей стояла грузовая машина с опущенным боковым бортом. Никого рядом не было. Иван решил прошмыгнуть в открытую дверь, вскочил в неё и чуть не врезался в мужчину, который перекатывал перед собой тяжёлый синий кислородный баллон.

– Паскуда, не видишь, что ли?! – заорал тот, всё же успев придержать баллон.

Крик этот Иван едва расслышал. Он тонул в металлическом грохоте. По лестничному маршу, выше, другие рабочие так же, как первый перекатывали, спуская их вниз, такие же баллоны.

Иван пулей вылетел обратно. Вмиг запыхавшийся и вспотевший, заскочил за угол.

Здесь было поразительно тихо. В каких-то пяти шагах от него, расставив ноги в короткой густой траве, стояла ворона. Она сердито посмотрела на Ивана, чувствуя себя здесь хозяйкой. Её сложенные крылья, топорщившиеся горбиками в плечах, походили на «Руки в боки».

– А ну, пошла! Кыш! – от внезапно нахлынувшей злости Иван топнул ногой. Ворона сразу двумя ногами отпрыгнула чуть в сторону, продолжая смотреть на Ивана всё с тем же неудовольствием. Видно, привыкнув иметь дело с ослабленными болезнью, она его не боялась.

За углом прогремело, прогрохотало – погрузили баллоны. Потом в тишине заработала машина. Иван высунулся из-за угла, машина отъезжала.

Он опять шмыгнул в дверь. Она так и оставалась открытой. На лестнице было тихо. Иван припустил через одну-две ступеньки на третий этаж.

Вот и просторная лестничная площадка. Широкая стеклянна дверь с белыми занавесками.

Иван огляделся. Увидел какой-то пыльный высокий шкаф слева.

Он, было, взялся за дверную ручку, но тут её потянули с другой стороны. Дверь открылась, перед Иваном стоял тощий длинный мужчина в полосатом больничном халате.

– Ты куда?! – мужчина резко присел, Иван даже вздрогнул от неожиданности.

– К маме.

– К маме... – передразнил тот. – Сейчас обход, – и бедром стал оттирать Ивана от дверей на лестнице. Подталкивая его так, загнал за шкаф в угол. – Садись, – кивнул на два стоящих у стены стула.

Иван сел. Мужчина сел рядом. Воровато вытащил из рукава папироску. Закурил, блаженно жмуря глаза, то и дело спохватываясь, разгоняя рукой дым.

– В какой палате мамаша? Как фамилия? – спросил, докурив, пряча окурок в коробок.

Иван сказал.

– Замри здесь и не выставляйся, а то погонят почём зря, – сказал шёпотом и исчез.

Иван сидел долго. Ему уже казалось, что над ним посмеялись. Что мужчина забыл или перепутал номер палаты, фамилию. Он устал прислушиваться к шагам на площадке, на лестнице. Устал от волнения, которое накатывало на него каждый раз, когда со слабым скрипом открывалась дверь. Вдруг кольнуло: он сидит здесь, а мама, может быть, сейчас на операционном столе... Внутри у него всё похолодело. Он вскочил, но шага не мог сделать. И когда медленно опустился на стул, почувствовал такую усталость, словно это он один перетаскал все те баллоны по лестнице в машину.

Вспомнились ему слова Терентия Васильевича, когда они прощались: «Болезнь мамы – тоже, брат, тяжкий крест для любящей души».

Он уже не слышал шагов, скрипа дверей. В голове было пусто. От этой пустоты звенело в ушах, хотелось пить.

Что-то серое заслонило свет перед глазами Ивана.

Тёплые руки обняли его.

– Мама... – только и выдохнул он глубоко.

– Иван, милый. Сынок...

От неё не пахло духами. Не щекотал шею холодок от серёжки. От неё пахло лекарствами. А у них один запах – запах несчастья. Иван вдыхал его и чувствовал, как сладко и больно щемит сердце. По щеке его, смешиваясь с его слезами, текли горячие мамины.

Наконец мама откинула голову. Всмотрелась в его лицо. Она достала платочек. Вытерла ему глаза, потом свои, улыбнулась.

Они молчали. В такие минуты слова забываются, не приходят на память, потому что не нужны.

– Чем больше смотрю на тебя, тем меньше узнаю, – сказала она. – Как ты изменился.

– Да нет, мам. Подрос, может, немного.

– Нет, ты изменился. Я чувствую это сердцем... А ты умница. Два письма мне написал, не поленился. Меня очень тронуло про лягушонка в траве. Совсем тебя не узнать...

Иван смущённо потупился.

– Мам, а ты как? Скоро тебя выпишут?

– Да, скоро. Обещают дней через пять. Ты не волнуйся. Как врачи говорят, у меня «частный рецидив». Иван, – спохватилась вдруг она, – ты один? А папа где?

– Он на работе. Он позже приедет.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒