Илья Муромец 4 страница

На обрыв выбежал вороватый переодетый Мишатычка с бочонком в руках. За ним семенит Зуй с деревянным идолом.

— Скоро ли придет на князя погибелье?

Мишатычка. Как полетят на Киев стрелы Перуновы — подымай всех старопрежних богов.

Зуй. А ты, боярин, за нас заступишься?

Мишатычка. Что обещано, то будет сделано.

Зуй исчез в чаще. Мишатычка, оглядываясь по сторонам, бормочет:

— «Держи его в тепле, в сытости». Не кормил, не поил и кормить не буду. — Подняв над головой бочонок, причитает: — Батюшка-Днепр, в наш Перунов день донеси мою весть до порогов больших, до Косожских.

Швыряет бочонок в воду.

Под обрывом, по пояс в воде, стоит Разумей и вылавливает плывущий дубок.

Бочонок падает рядом с Разумеем, обдав его брызгами.

— Эй, кто там балует? — кричит Разумей и хватает бочонок.

Испуганный Мишатычка стремглав мчится прочь. Второпях напоролся на хитрую ловушку. Застрял в ней парчовыми штанинами. Упал. А голос Разумея ближе. Выпутываться некогда. Оставив штаны, убегает. Разумей с бочонком в руках взбирается на обрыв.

Мелькает меж деревьев удирающий Мишатычка.

Разумей, заметив оставленные портки, останавливается. Вырывает их из защепа. Шарит в кармане. Достает ключ. Разглядывает его. Качает головой.

— А ведь этот ключ, кажись, я ковал.

Поднял бочонок. Выковырнул из него кляп. И еще больше удивился, когда вытащил из бочонка Василисин платок. Но скоро смекнул, что к чему.

Смеясь по-бабьи, Разумей повязывается платком.

— Вот будет бабе обновочка.

Быстро пихает в бочонок Мишатычкины штаны. Вставляет кляп. Выходит на обрыв и швыряет бочонок в воду.

— А теперь плыви, куда надо тебе, хоть за семь морей.

Палаты «Мертвого коршуна» в чертоге Калина.

На большом золотом щите стоит трон. Щит покоится на плечах коленопреклоненных рабов. На троне восседает Калин. По правую руку от него — телохранитель великан Телебуга. По левую — толмач Неврюй.

Калин сутул, спереди горбат. На нем пестрый халат, драгоценное оружие. Сорок послов, судя по их одеждам из разных стран, опускаются на колени перед кинжальной загородкой, просят покорно:

— Калин-царь, мы — послы сорока королевичей. О добрейший, щедрейший, справедливейший... Разорил ты нас, обнаготил. Слезно бьем челом — убавь дань.

Кладут к ногам бормочущего Калина дары богатые.

— Дары Калин любит. Поклоны Калин любит... Послов Калин шибко любит. Слуги Калина поведут под уздцы ваших коней до ворот.

Откупившиеся послы садятся на подведенных коней.

Калин лукаво напутствует послов:

— Калин велит: кланяйтесь королевичам. Калин сказал: не будет убавь, будет прибавь.

К послам, лежащим у трона:

— Ваш подарок Калину мало, мало. О ваши бороды мои турзы-урзы ¹ сапоги вытрут.

Турзы с удовольствием топчут бороды послов.

К Калину приближается сияющий Неврюй:

— Калин-царь, о, да сохранит и возвеличит тебя и весь род твой всемогущий Бахмут! Радость великая! От проезжих купцов допытано: Илью Муромца Владимир в погреба заточил. А дружина вся по домам пошла. Для Добрыни и Алешки князь смолу вскипятил. На Большой заставе в избах мох растет — запустение! (Кланяется. ) Да будет слава повелителю до самых крайних пределов земли.

Огорченные сообщением Неврюя, послы слегка повернули головы.

— О Бахмут! Да укрепи и возвеличь могущество мое остриями мечей! Сабли точить! Коней

________________

¹ Турзы-урзы — былинное название вооруженных слуг и сообщников по разбою сказочного тугарского царя Калина, заклятого врага Русь-земли.

седлать! — Калин взвизгнул от удовольствия: — Иду на Русь! Сотру Киев с лица земли...

Послы, как подкошенные, вновь падают ниц.

На взмыленном коне прямо по спинам лежащих послов к подножию трона подъезжает Ланшек с бочонком в руках. И тут же сваливается с седла.

Передавая бочонок Сартаку, он хрипит:

— Вот он! В Перунов день у Косожских порогов поймал! Семь ночей и семь дней скакал, сорок кобыл загнал!

Обрадованный Сартак хватает бочонок:

— О господин мой, мудрейший из мудрых, да сохранит и прославит тебя творец наш! Видишь службу мою?! От боярина из Киева! Уж я знаю, как открыть Золотые ворота в Киеве.

— Давай вести! — торопит Калин.

Сартак вскрывает кинжалом бочонок и… вынимает из него штаны.

— О Бахмут, Бахмут, преславный промыслитель... — вырвалось у Калина, на лице его дикая гримаса.

Все застыли в ожидании.

Послы, на полу, удивленно переглянулись

— Это Киев, да проклянет его Бахмут, кланяется Калину, — слышится голос находчивого Неврюя.

— Э... Э... рваными штанами царям не кланяются, — тихо переговариваются конные послы.

— Толкуй, Неврюй! — Калин, скрывая раздражение, принял ловкий ход Неврюя. — Калин любит слушать.

Неврюй вырывает штаны у недоумевающего Сартака, толкует:

— О господин мой, тебе единому даровано (указывает пальцем кверху) восходить и слышать славного вседержителя. Сие — знак могущества непобедимого Калина... (Разведя штаны. ) Как бы две трубы: небесная и земная...

Беззвучно подсмеиваются послы, слушая толкование.

—... Гремят до крайних пределов земли славу Калину! — звучит голос Неврюя за кадром.

Алчадай-мурза, заметив довольную улыбку на лице Калина, завладев штанами, перебивает Неврюя:

— О господин мой, сие — два пути, две дороги, и обе приведут бесстрашного Калина в Киев!

— Истину изрек Алчадай. — Неврюй вырывает штаны, зверовато сверкнув глазами. — Сие (показывает расстегнутые штаны)... открытые ворота в Киеве. Придет скоро Калин. Да будет же слава Бахмуту! Да распространит он за все пределы власть твою и суд твой!

Калин испытующе смотрит на послов:

— Слышите, хвосты лисьи? (Послы подняли головы. ) Киев сам открыл ворота Калину! О, восславим Бахмута и милость его к нам! Не пойдет на Киев Калин. (Лежачим послам. ) Из ваших жил Калин арканов навьет. На арканах Калин полон приведет!

Калин дает приказ турзам, указывая на севших по коням послов:

— Стащить велел Калин.

Послов стаскивают и набрасывают на них волосяные чембуры — путы.

— Слышите Калина, хвосты лисьи! Пока не положите большой выкуп, Калин возьмет ваши головы.

Мрачная темница. Василиса, сидя на полу, ласкает Сокольничка. Снедаемая тоской в заключении, всю любвеобильную душу свою изливает она в горячих ласках на своего сына-богатырька.

— Ты расти, сынок, силой-удалью в отца-батюшку...

— Матушка моя, свет родимая, у меня был ли на роду-то родной батюшка? — спросил вдруг Сокольничек.

— У тебя, отрада моя, — осыпая сына поцелуями, говорит Василиса, — есть на роду-то родной батюшка. Пеленать тебя он наказывал в латы булатные, на голову твою велел класть злат шелом...

Не в силах сдержать рыданий, она спрятала лицо на груди сына.

— Сокольничек, ненаглядный мой!

Василиса вешает на шею ему золотой перстень.

— Большой вырастешь — береги отцов подарочек.

Распахнув дверь, врывается Калин, в пестром халате, при золотой сабле.

Василиса в испуге прижимает Сокольничка к груди.

Калин дарит Сокольничку золоченый лук и жемчужную стрелу.

— Подрастай! Будешь ездить с Калином за добычей богатою, — ласково гогочет Калин.

Сокольничек, обрадовавшись игрушке, кланяется Калину.

— Полюби Калина, — шепчет Калин притворно-ласково Василисе, — душа красная! Калин возьмет тебя за себя в жены.

Калин то ласков, то свиреп.

— Поди за Калина замуж: у Калина житье легкое. Сам-то Калин всем царям царь. А за Калином будешь жить царицею. Будут все тебе низко-низко кланяться.

Пытается поцеловать Василису.

— Проси чего хочешь — Калин все сделает, — сулит Калин хвастливо.

Кладет перед Василисой подарки.

— Проруби в темнице три окна, — просит она.

— Прорубят, — обещает Калин с готовностью. — Будешь из окон любоваться на меня, Калина.

— Первое окно — на родную сторону, — просит Василиса, — второе окно — на красен Киев-град, третье окно — на заставу богатырскую.

— Нет! Не будет тебе ни одного окна! — рявкнул Калин. — Цари говорят со мной, лежа ниц у ног моих!

Снова ласкает пленницу.

— Не бери меня за руки, не целуй меня, Калин Катобрульевич! — негодует Василиса, отстраняясь с ненавистью. — Мой любимый сокол не чета тебе.

Калин набрасывается на Василису.

— Ненавижу тебя! — кричит Василиса. — Лучше кинь меня зверям на растерзание.

Калин выхватывает кривую, саблю. Но Сокольничек вдруг с разбегу ударил под колени Калина.

Пошатнувшись, тот выронил саблю. — Волчонок русский! — крикнул он. Вдруг глаза Калина сверкнули хищной радостью, схватив Сокольничка, он кричит злобно.

— Велит Калин конем стоптать! Велит Калин борзым отдать!

Калин потащил за руку Сокольничка из темницы.

Василиса в беспамятстве упала на пол.

По лестнице сбегает взбешенный Калин, швыряет псам Сокольничка.

Борзая, рыча, бросилась к Сокольничку.

Калин, хохоча, стоит на лестнице.

А Сокольничек натянул лук проворно и вонзил стрелу прямо в пасть борзой, опрокинул ее на спину.

Осененный новой мыслью, Калин в один прыжок очутился возле Сокольничка.

— Калин вырастит поединщика против Киева!

Дворцовая площадь в Чебуркульеве.

Площадь забита воинами. Между двух идолов, на троне, поставленном на плечи согбенных рабов, восседает Калин.

Трон плотным кольцом окружают приближенные турзы.

Не по летам возмужавший Сокольничек бьется на копьях с великаном Телебугой.

Вот они разъехались. Стрелой летит Сокольничек, подбрасывает и ловит копье на скаку.

Мимо угрюмой стены под бичами погонщиков бредет толпа изнуренных рабов и рабынь в наплечных колодках. Крайнею тяжело ступает измученная Василиса.

Скачущий мимо Сокольничек уронил копье как раз к ногам Василисы, осадил коня, грубо крикнул на нее:

— Ты подай-ко мне копье тупым концом!

Василиса, отделившись от толпы рабов, гремя колодками, дрожащими от волнения руками подает копье. По лицу у нее катятся слезы.

Сокольничек удивленно смотрит, ничего не понимает. Признавшая сына Василиса говорит сквозь слезы, гладя морду коня:

— Поедешь ты в чисто поле, встретишь поединщика, у него борода седа, голова бела, под ним конь-то белей снегу белого. Не доезжаючи, сходи с добра коня, бей челом в землю, низко кланяйся.

— Я роду царя Калина, никому я не кланяюся! — гордо отвечает Сокольничек. — Прочь ступай!

Повернув коня, он лихо поскакал. Надсмотрщики гонят Василису к толпе.

С копьями наперевес вскачь несутся друг на друга Телебуга и Сокольничек.

Сшиблись. Разлетелись копья. Вздыбились кони.

Свирепо смотрит Телебуга на смеющегося Сокольничка.

Неожиданно Сокольничек ловким ударом вышиб Телебугу из седла. Покатилась по земле шапка первого поединщика.

Хохочет, откинувшись на троне, довольный Калин:

— Телебугу в подземелье!.. Голова Калина думает — должен он теперь стеречь пленников!

Часть городской стены, примыкающей к площади.

Изможденная Василиса, в наплечных колодках, вместе с другими пленниками таскает камни. Она украдкой, тоскливо поглядывает на площадь.

— Глаза мои, зачем вы видите?.. Уши мои, зачем вы слышите?..

Выжидающе смотрит Сокольничек на Калина. Мурза Неврюй подает ему лук.

— Еще от роду-то тебе, Сокольничек, так голова Калина думает, только десять годов, — хвалит Калин, — но по силе тебе ровно двадцать лет. Покажи-ка, как со стрелой ты управляешься.

Крупно: Сокольничек натягивает тетиву. На его руке блещет перстень Муромца.

В выставленную в отдалении икону — вдохновенный труд русского живописца — Сокольничек метко вонзает стрелу за стрелой... с треском разбивает ее.

— Что творишь ты, — выкрикнула Василиса, уронив камень, — чадо неразумное!..

— Сокольничка Калин шибко любит!... Калина голова так хочет! Вот получай шапку первого поединщика!.. — надменно говорит Калин, бросая Сокольничку шапку.

Глубоко потрясенная Василиса опускается на колени. Взывает:

— Дайте в руки мне ту стрелу острую... Я вонжу ее в грудь Сокольничку! И не будет на Руси худой славы о нем...

У Калина в руках сверкнула кривая сабля — загорелась в нем ярость деспота.

— Турзы-урзы! Гонцов! Умножим славу покровителя Калина.

Подскакали гонцы.

— Калин так велит: семьсот узелков на ярлыке завязывай!

Раскинули шелковое полотенце. Замелькали руки, ловко завязывая узелки.

— На приезде правду выведайте, — наставляет Калин своих гонцов, — Голова Калина все знает: ежели в Киеве пусто-запусто, не велит Калин кланяться. Велит Калин творить, над Владимиром насмешечки! Ежели в Киеве есть богатыри-поединщики, велит Калин Владимиру кланяться, велит говорить ему: Калин с миром идет. Калина разум так говорит: стрела ломится, сабля тупится, хитрость — ничто не берет. (Устремив глаза к небу. ) Да утвердит Бахмут высочайшие повеления мои по всей земле! Да будет меч мой единым судьей!.. Пришел мой час! Иду на Киев!

Бесчисленная орда двинулась мимо повелителя.

Калин, воздев руки к небу, заклинает:

— Слышала голова Калина: на седьмой заставе у Владимира в избах мох растет... Да наполнит Бахмут сердца воинов Калина удалью, храбростью!

Киев.

На городской стене стоят Владимир, Апраксея, Мишатычка, Разумей, бояре и ратные люди.

К стене подскакивает на конях тугарская разведка. На копье бросают князю на стену разноцветное полотенце с множеством узелков.

— Давай, князь, золота семьсот возов, а не то высылай поединщика! Не вышлешь — сам закладывайся! — распалясь, грозит Неврюй. — Калин скоро, скоро велел!

Владимир потрясен наглостью тугар, но сдерживает свое негодование. Смяв в комок полотенце, спокойно отвечает:

— Что Калином-царем испрошено, то Киевом будет положено...

Неврюй — с радостью Ланшеку:

— Соглашается! — значит нету в Киеве богатыря-поединщика. Киев пуст стоит. (Нагло, князю. ) Привози дары на Пучай-реку! Много, много привози!

— А не то, князь, из костей твоих дудки сделаем! — угрожает Ланшек. — Ой, ой, любит Калин дудки!

— Апраксею возьмем на утеху Калину, — хохочет Сартак.

Апраксея, следя за удаляющейся, словно вихрь, тугарской разведкой, спрашивает князя с ядовитой укоризной:

— Ну, которого пошлешь поединщиком? (Указывает на толпящихся бояр. ) Выбирай!

Квашня и Пленчище пятятся.

— Правду говорил Муромец: «Жрать-то в Киеве есть кому, а заступиться за Русь стало некому». Кабы был у нас Илья да была бы у нас вся дружина богатырская, не боялись бы мы собаки Калина.

Владимир твердо приказывает Мишатычке:

— Открывай погреба, ныне сам пойду поклонюся Илье Ивановичу.

— Уж и жив ли он... все не пил, не ел... все отказывался... — засуетился Мишатычка.

— А пошто молчал, не докладывал?.. Отпирай, веди!

— Отпусти, Красно Солнышко, за ключом схожу. Мигом буду здесь!

Разумей приближается к Владимиру.

— Уж не этот ли?

Сметливый Разумей подает ключ, найденный на Перуновой отмели.

— Я когда-то ковал для погреба.

— Веди! — Владимир толкнул Мишатычку.

У тюремного погреба.

Навстречу князю с угрожающими криками валит толпа с поднятым деревянным идолом.

— Ты пошто, князь, посшибал старопрежних золотых богов? — размахивая корявой дубиной, ярится Зуй. — За Корсунь-морем купил плакун-колокол?!

Клокочет сборище язычников:

— Навел на Русь печаль и уныние!

— Погибли гульбища старопрежние!

Владимир, стиснув зубы, стоит безмолвен. Страшным становится лицо его.

— Гульбища дал я людям веселее старопрежних, — задыхаясь от гнева, заговорил он наконец. — Пиры дал богаче отцовских и дедовских. Я ли вас не кормил на пирах своих?

— Поставь над Днепром сорок прежних богов! — взвизгивает Зуй.

— Брось в омут плакун-колокол. Вороти времена старопрежние! — гомонит толпа.

— Старопрежние времена не воротятся! — непоколебимо отрезал князь, заглушая рев. — Едина Русь — земля многоязыкая, един бог для всех и едина власть!

Толпа озлобленно ревет, размахивая палками.

Но перед твердо шагнувшим вперед князем даже самые ярые крикуны умеряют пыл.

— У князя киевского бог Перун Илейку, богатыря поморенного, вместе с лошадью взял на небо, — вещает Зуй. — Дружину всю под землю скрыл! (Толпе. ) Погубите князя, и я вымолю заступника Киеву!

— Вымоли! Вымоли! — заголосила толпа. Раздраженный Владимир остановился.

— Кто вам небыль сказал, бесноватые? — крикнул он. — Образумьтеся!

Взывает толпа на разные голоса:

— Косточки Илейкины уронил Перун — встали горы каменные...

— Кровь Илейкину пролил — взбушевалось океан-море...

— Думы Илейкины выпустил — поплыли тучи серые...

— Глаза Илейкины уронил — засветились звезды ясные...

— Бес вами играет на пагубу вам, — презрительно бросил князь, брезгливо обходя волхва.

Вскочив, в исступлении завертелся Зуй под ногами князя.

— Плачьте, люди! Скоро Днепр-река вспять потечет, будет неминучее погибелье на Русь-землю. Я все знаю на сто лет вперед и на тысячу!

— А знаешь ли ты, что будет сейчас? — спросил Владимир.

— Убейте книжника! — взывает Зуй, натравливая толпу на князя. — И я сотворю чудеса!

Идолопоклонники с ревом кинулись на Владимира. Зуй схватил Мишатычку за полу.

— Боярин, боярин, вспомни-ка свое обещание: уж стрелы огненные летят на Киев.

Услышав это, Владимир недоверчиво бросил на Мишатычку испытующий взгляд. Мишатычка дрогнул.

— Так твори ж чудеса! — Владимир размахнулся кулаком.

Но в этот миг Мишатычка, выхватив секиру из рук отрока, срубил с Зуя голову.

— Смутьянище...

— Так с каждым будет, кто погибель кличет Киеву, — князь указывает на отрубленную голову и деревянного божка-идола, лежащих рядом.

Толпа шарахнулась в стороны.

Под сапогами князя затрещал деревянный божок.

Со скрипом открываются замшелые двери тюремного погреба. В сумраке недвижно лежат на полу Муромец и Бурушка.

— У, ползучий змей! — Опечаленный невзгодами, Владимир притопнул на Мишатычку. — Поморил все ж таки голодом!

Но вот Муромец медленно повернулся и сел спиной к князю.

— Жив! Жив богатырь! — крикнул Владимир, рванувшись к Муромцу.

— Выше ума чудо состоялося... — несказанно обрадовалась Апраксея.

— Я ж поил, кормил его... сытней сытного... — шепчет Мишатычка.

— Врет он, князь! — с презрением ответил Муромец. — Спасла меня от смерти голодной скатерть-хлебосольная.

Раскинул скатерть. Встала яблонька, под ней яства всякие и овес на корню. Бурушка привычно щиплет овес со скатерти.

— Ты прости меня виноватого во второй вине, — просит потрясенный Владимир на коленях. — Уж ты встань-ка, Илья, против Калина.

— Неохота, князь! — отзывается Муромец, не глядя на князя.

— Илья Иванович, горе великое, — упрашивает Апраксея, тоже встав на колени, — под Киевом силы тугарской видимо-невидимо... Как бору шумячего, как лесу стоячего, от пару лошадиного померкло солнце красное, погасли звездочки ясные... Вода в Днепре замутилася...

Муромец безмолвен.

— Постарайся, Иваныч-свет, ради князя Владимира, ради матушки княгини Апраксеи, — упрашивает Чурила.

От воинов отделяется Разумей.

— Постарайся, Илья!..

— Не попомни обиды, свет-Иванович! — просят хором воины.

— А не для-ради князя Владимира и не для-ради княгини Апраксеи, а для-ради матушки святой Русь-земли и обиженных постараюся!

— Уж ты, батюшко, могуч богатырь, — кланяется Мишатычка Муромцу, — ты останься в Киеве стеречь-беречь Владимира, отца нашего.

Муромец размашисто седлает Бурушку.

— Илейке в Киеве остаться — будут малые ребята смеяться.

Так глянул он на боярина, что у того язык примерз.

— Вот он изменщик тайный Киеву... твой верный Мишатычка. ... Вот об этом я и шел сказать тогда.

— Дарю Илье Иванычу золотые латы, — радостно говорит Владимир, целуя Илью. — А Мишатычке смолы котел!

Отроки потащили Мишатычку из погреба.

— Спаси бог на все века Русь-землю от срама раболепия, — продолжает Владимир, — От позора людского, безгласия... Илья Иваныч, уж нам что нынче разумнее делать?

— Ты пиши-тко, князь, сначала ярлык грамоту.

Чурила поспешно подает князю перо, краску и сверток бумаги.

— Ты пиши, князь, все что я тебе уж скажу, — наставляет Муромец. — Отдаю тебе,

Калин-царь... (князь пишет под диктовку) отдаю тебе, Калин, — продолжает Муромец, всех думных бояр. И все их богачества.

Бояре потеснились, попятились.

— Раздарит он все наши головы...

—... Отдаю тебе, Калин, свою верную жену Апраксею.

У князя перо из рук чуть не вывалилось.

Апраксея умоляющими глазами смотрит на Муромца, боязливо пятясь от него.

— Отдаю тебе, Калин-царь, — твердо диктует Муромец, — весь наш красен Киев-град ровно через три денька. А сам пойду к тебе поваром...

Крики негодования раздались среди воинов и простолюдинов.

Владимир с недоверием и даже ненавистью смотрит на Муромца, готовый обратно заточить его в погреба глубокие. И это понимает Муромец.

— Уж и как поступить — не решу никак. Перо из рук валится, — признается князь. — Что же делать мне?

— Разве ж делать нам стало нынче нечего?.. Пока! Калин-царь читает твое щедрое рукописание, собирать надо, видно, всех богатырей до ёдиного, — наставляет Муромец. — Где Добрыня ныне? У него рука легка и перо остро!

Услышав о Добрыне, нахмурился князь.

— Я сам напишу!

— Пиши ярлыки скоро-наскоро, — поучает Муромец Владимира. — Перву голову — пиши Добрыню Никитыча. Пиши-тко Алешу Поповича... Дунай Иваныча. Пиши-тко Переметушку Горохова. Не забудь Ропшу-то — Росшиби Колпак. Кстати, Васеньку Буслаева... Иван Бабу не забудь... Не забудь Бар-город.

— Кликать конные, пешие, колесные и судовые рати! Бирючей и певцов на борзых коней! — отдает Владимир приказание. — Подымать всю Русь на побоище!

Бар-город раскинулся в устье большой северной реки.

На базарную площадь въезжают на конях бирючи-глашатаи.

— Слушай, Бар-город, океан-море холодное! — гаркнул бирюч. — Слушай, люд честной. Русь-земля вас на помощь зовет!

Застава Иван Бабы.

У сторожевой бревенчатой избы бурное богатырское сборище.

— Вы постойте грудью белой за храмы божии, — призывает глашатай в боярской шубе, — за палаты княжеские!

Богатыри на его слова не отзываются.

— А чьим умом думали князь со княгинею? И отчего ныне в Киеве стало пусто-запусто?

— Бог князю простит грехи его.

Закричали богатыри, замахали кулаками, шапками:

— Бывает, бог-то и простит, да простят ли люди русские?..

— Не пойдем к князю! Пускай он с высокой стены и не поглядывает в нашу сторону.

Киевская стена.

На стене стоят суровые Владимир и Муромец, напряженно вглядываясь в даль. В стороне от них — бояре, Чурила, ратные люди, Разумей. Багровый шар солнца тает в дымной мгле. Все ждут.

— Вот и три денечка минуло, — озабоченно сказал Владимир, — а ратей наших не видать нигде. (Сокрушенно. ) Или гордыня обуяла могучих? Или обида не остыла все? (С укоризной, дрогнувшим голосом. ) А не время бы разумным ныне счеты сводить...

— Пойду-ка я сам к собаке Калину, — решил Муромец. — Выторгую еще три денька.

— Злато-серебро не жалей, — обрадованно наказывает Владимир, отечески кладет руку на плечо Муромцу. — Сыпь без меры в кули новые да грузи кареты золоченые.

— Послухай, князь, мужика седатого, — вразумляет Муромец с мудрой усмешкой, — грузи кули рваные в телеги старые. — Хитро прищурившись: — Я с собой захвачу дорогих даров всего... три мисочки.

— Ох, не купишь трех деньков за три мисочки.

— Куплю! Первый-то день, приведется, куплю хитростью; другой-то, станется, своей стойкостью; третий-то, бывает, своей силушкой.

Рассвет.

Тревожный клекот орлов. Зловеще каркая, кружит воронье. Неоглядным кишащим муравейником, в тучах дыма и пыли, движется Орда. С воем, визгом, ржаньем и ревом топчет нивы.

Раннее утро.

В пыльном облаке над крутым холмом возникает русский обоз. Впереди, верхом на Бурушке, в одеждах посла, — Муромец. За ним три отрока бережно держат в руках по миске. За отроками следуют возницы, подгоняющие мосластых кляч, запряженных в разбитые телеги, груженные пустыми кулями.

Нарастает гул приближающейся орды.

Степь... Заунывно свистит ветер. Тучи сползают за горизонт. Слышится тревожный птичий грай.

Едет Муромец по стремена в траве. Конь под ним бур-космат, грива на сторону до самой земли. На коне он сидит, сам от силы-тяжести своей шатается, голова в сединах на грудь склоняется, борода раздвояется.

Обвел он взором ширь степную — сердце у старого зашлось.

— Много принял, право, холоду, — говорит он сам с собой, — много принял, право, голоду, а тебя, родная земля, люблю пуще прежнего... Через десять шагов бросай по жемчужине, — наставляет Муромец, подмигивая отрокам, — через сто шагов — по серебряной денежке, через тысячу — по золотому рублю!

Буйволы, подгоняемые погонщиками, тяжело влекут огромный помост на колесах. На помосте черный шатер — походный дворец Калина. Под шатром — Калин. Рядом с ним, на высоком колу, — Мугай-птица ¹ В руках у Калина — щедрый киевский ярлык-грамота.

— Голова Калина знает: нет города богаче Киева! — бормочет Калин, вглядываясь в ярлык. — Каждый из вас, турзы-урзы, привезет меха, серебро, другой — золота! Сбудется!

К Калину степенно подъезжает Муромец. За ним — отроки. За отроками три ряда разбитых телег.

Помост останавливается.

— Калин-царь! — Муромец кланяется Калину, говорит без робости. — Мы от князя от Владимира, привезли тебе дани-откупы.

Калин потирает руки от удовольствия.

— Испугался? Покорился? Как велел Калин — через три денька...

— Прими дорогие подарочки. — Муромец показывает на телеги. — Первый ряд — красное золото, второй — чистое серебро, третий — скатный жемчуг.

— Принимай дары! — повелел Калин. И благодарственно: — О Бахмут, Калин видит щедроты твои и заступничество.

______________

¹ Мугай-птица — сказочная кровожадная птица.

Турзы бросаются к возам, хватают кули. Трясут их.

— Ссыпай золото в мои меха! — кричит Калин.

Из кулей со звоном высыпается на землю по десятку-два монет. Это заметил Калин. Взвизгнул от ярости. Заворочался на троне. Зверея, глядит на Муромца.

Муромец с недоумением смотрит на кули. Потом, будто поняв, в чем дело, шагнул к Калину.

— Ай же, Калин-царь, не гневись, а выслушай. Как поехали мы из Киева, а Владимир князь во печали был. Он дары несметные на телеги наваливал на ветхие, насыпал в кули дырявые... Видно, все дорогой и просыпалось.

Как бы невзначай, выковыривает ногой из земли золотой.

— Или сам соберешь, или моих пошлешь?

Оглянувшись, шепнул с опаской, но так, чтобы все слышали:

— Не положили бы мои золото за щеку.

— Турзы мои! Урзы мои! — приказывает Калин. — По всем дорогам искать. До единой денежки собрать! До самых до ворот до киевских. (Муромцу. ) А ты, посол, головой мне заложищься. Не сберут — берегись тогда, за обман на кол посажу! О Бахмут!.. Устраши его!

— Соберут, — уверяет Муромец, чуть усмехнувшись в усы, — высылай людей побольше, Калин-царь, не то к вечеру не управятся.

Степь.

Турзы-урзы ползают на коленях около дороги. Изредка подымают по денежке и тут же украдкой прячут их, кто — в карман, а кто — за щеку.

Дворец-кибитка Калина.

Око Калина зловеще прищурено. Он не сводит глаз с посла.

— Хороши ли кони в Киеве? Уши Калина любят правду.

— Видишь — клячи водовозные.

— На кого положено хранить Киев? Глаза Калина твое сердце видят.

— На боярина Мишатычку, — простоват, отвечает Муромец. — Дай ты нам, непобедимый Калин, сроку еще на три дня.

— Три дни — срок велик. Так ум Калина думает. Не даст Калин еще и трех часов!

— Три дни срок как раз: в первый день расчистим про тебя пути-дорожки в Киев-град. На второй-то день — построим про тебя дворы постоялые, про коней твоих во дворцах конюшенки.

— Говоришь ты, посол, разумное. Два дня дает Калин.

— А на третий день — в пору в Киеве приуправиться: отслужить прощальные обедни с панихидами, друг с дружкой попрощаться нам.

— Дать ли третий день — голова Калина думает, — испытующе прищурился Калин.

Закат в степи.

Ползающие на коленях тугары рассыпались до самого горизонта. Конные по бокам на страже стоят.

Воины по-собачьи обнюхивают каждую пядь. С корнем вырывают траву, продувают в горстях землю.

Нашел тугарин денежку и тут же украдкой прячет ее за щеку.

Другой нашел золотой, сунул его за пазуху.

Перед троном Калина пляшет тугарянка.

Не обращая внимания на танцующую, Калин хищно вглядывается в степь.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒