Крылов Николай Иванович 18 страница

Обсуждение положения и нужд армии не раз прерывалось срочными докладами, в том числе о ходе переправы частей 138-й дивизии. Переправа, несмотря на все усилия врага, пытавшегося ее сорвать, шла успешно.

В двенадцатом часу ночи в отсек командарма, где мы сидели, вошел высокий темнобровый полковник. Это был комдив 138-й Иван Ильич Людников. Выслушав его доклад о прибытии, командующий фронтом сказал, что задачу дивизии поставит генерал Чуйков, но важно усвоить главное - отступать здесь некуда, отступать нельзя.

- Это вам ясно? - спросил он.

- Ясно, - ответил Людников.

Частный боевой приказ, определявший ближайшую задачу дивизии, у нас был уже подготовлен. Чуйков кивнул мне, и я с разрешения командующего фронтом увел комдива к себе объяснять эту задачу и вводить его в обстановку.

Людников производил впечатление человека волевого, твердого. В кадрах Красной Армии он находился с гражданской войны, Великую Отечественную встретил, уже командуя дивизией. Иван Ильич имел тяжелое ранение, за участие в первом, прошлогоднем, освобождении Ростова был награжден орденом Красного Знамени.

На более обстоятельное знакомство времени, как обычно, не хватало. Согласно боевому приказу, который я вручил Людникову, полкам его дивизии (представители штарма уже выводили их в районы сосредоточения) к четырем ноль-ноль надлежало занять назначенные позиции.

- А свой командный пункт, - сказал я комдиву, когда были обговорены все прочие практические вопросы, - развертывайте тут, в этой штольне. Штаб армии пока потеснится, а через сутки мы отсюда уйдем, и вы останетесь полными хозяевами.

Перенести армейский КП южнее по берегу было уже решено. Командующий фронтом посоветовал не откладывать этого дальше следующей ночи.

К концу нашей недолгой беседы с Людниковым подоспел начальник штаба дивизии подполковник Василий Иванович Шуба. С командирами переправившихся этой ночью полков: 344-го стрелкового - полковником Д. А. Реутским (еще недавно он был преподавателем тактики на курсах " Выстрел", где в свое время довелось учиться и мне) и 768-го стрелкового - майором Г. М. Гунягой комдив познакомил меня заочно.

Остаток ночи прошел быстро. На КП по вызову командующего фронтом побывали командиры дивизий Горишный и Жолудев, которым до нашей штольни было недалеко (с Гуртьевым, Родимцевым и другими комдивами он говорил по телефону). С Жолудевым разговор затянулся: должно быть, Еременко хотел лучше представить, как было дело на Тракторном. Дивизия Жолудева завода не удержала, но там почти вся и полегла...

Незадолго до рассвета командующий фронтом отбыл из Сталинграда. Распрощался он с нами сердечно. Заверений и клятв не требовал. Что выстоять надо во что бы то ни стало, разумелось само собой.

* * *

" Вводом в бой 138-й стрелковой дивизии задержать дальнейшее продвижение противника на рубеже Волховстроевская, завод " Баррикады", парк Скульптурный... " - так формулировалось решение командарма на 17 октября, так виделась задача наступавшего дня. Короче говоря, надо было не дать гитлеровцам прорваться на обширную территорию второго из трех главных сталинградских заводов.

Однако стабилизировать фронт перед " Баррикадами" не удалось.

Противник возобновил атаки раньше, чем полки Людникова успели полностью занять назначенные им рубежи, а сменяемые ими остатки двух дивизий - перейти на новые позиции. Требовалось не просто заменить одни части другими, а восстановить сплошную оборону там, где небольшие подразделения и группы бойцов удерживали отдельные здания и траншеи, организовать систему огня. Времени на это не хватило. У прибывших ночью частей не было его даже на то, чтобы толком осмотреться на своих участках. Рассветный час осеннего утра пришел к ним в дыме и грохоте начатой противником авиационной и артиллерийской подготовки.

С севера и с запада на " Баррикады" наступали две немецкие пехотные дивизии и одна танковая. Они начали оттеснять к заводу незакрепившиеся части 138-й дивизии.

Грань между сутками 17 и 18 октября совсем не ощутилась: бои продолжались и ночью, и эти два донельзя напряженных дня как бы слились воедино, вместив очень многое.

Был час, когда на участке, где оборонялся полк майора Печенюка, гитлеровцы появились у самого берега Волги. Но смелый и решительный командир не растерялся, люди его не дрогнули, ринулись в рукопашный бой и уничтожили прорвавшихся фашистов.

А два часа спустя мы оказались перед фактом прорыва обороны дивизии Гуртьева, еще раньше обойденной с флангов. От Волги это было дальше, однако к западной части завода " Баррикады" немцы смогли подойти вплотную. Сибиряки 308-й стрелковой отбили за эти дни десятки атак, их стойкость и упорство им не изменили. Враг прорвался там, где в строю оставалось слишком мало бойцов.

Общее положение характеризует такая запись, сделанная в тот день в журнале боевых действий: " Части центрального участка израсходовали все свои резервы, плотность боевых порядков резко сократилась, образовались промежутки внутри полковых порядков... "

Опаснейший разрыв возник к исходу дня между дивизиями Гуртьева и Смехотворова (последняя обороняла вместе с 39-й гвардейской район завода " Красный Октябрь" ). Вероятно, только из-за наступления темноты противник не успел им воспользоваться, и надо было во что бы то ни стало успеть ликвидировать этот разрыв за ночь. Между тем у Гуртьева не хватало сил и на ликвидацию брешей внутри фронта своей дивизии.

Оставалось одно - оттянуть к северу, в сторону " Баррикад", правый фланг 193-й дивизии Смехотворова. Приняв такое решение, командарм возложил на комдива 193-й ответственность и за восстановление локтевого контакта с соседом.

Но где сейчас этот соседский локоть, штаб армии сообщить Смехотворову не мог: связь с командным пунктом Гуртьева у нас нарушилась. После того как в направлении " Баррикад" безрезультатно ходили разведчики 193-й дивизии, генерал-майор Федор Никандрович Смехотворов попросил командующего разрешить ему отлучиться с КП, чтобы самому восстановить связь с соседом.

При иных обстоятельствах подобная просьба командира дивизии показалась бы странной. Но Чуйков сразу же дал " добро": нельзя было терять времени.

Генерал Смехотворов не собирался самолично разыскивать ближайшую роту соседней дивизии, занявшую где-то в развалинах круговую оборону. Взяв с собой нескольких автоматчиков, он дошел по берегу до КП полковника Гуртьева, познакомился с ним (встретиться раньше не было случая), сообщил, какое имеет приказание насчет своего правого фланга, и комдивы договорились, как практически восстановить стык. Людников, у которого было все же больше людей, им помог.

К утру разрыв успели перекрыть. Ночная рекогносцировка Смехотворова помогла это ускорить.

Тем временем сколачивался заслон на подступах к причалам армейской переправы - на Перекопской, Машинной, Мостовой и соседних улицах. Занять здесь оборону сделалось неотложной необходимостью: противник был угрожающе близко.

Прикрытие района переправы возлагалось на два малочисленных полка дивизии Жолудева, усиленные противотанковым артдивизионом и кое-какими мелкими подразделениями. В строй встал и весь личный состав дивизионных тылов, легкораненые служили резервом. Один из этих полков - 109-й гвардейский подполковника Омельченко - был последней частью, сражавшейся на территории Тракторного завода. Его остатки выходили отдельными группами к Волге, вывозились катерами и лодками на остров Зайцевский и, спешно переформированные, перебрасывались оттуда на новый рубеж.

Третий полк жолудевской дивизии - 118-й гвардейский подполковника Колобовникова - удалось пополнить прибывшим маршевым батальоном, и командарм подчинил его Людникову, с тем чтобы оставить на прежней позиции северо-западнее " Баррикад" - на Волховстроевской улице. Воздушнодесантники дрались за этот рубеж геройски, не раз контратаковали врага. Потом стало известно: одну из контратак возглавил и пал в ней смертью храбрых находившийся с полком военком штадива И. М. Сутырин. Он был из запаса, коренной волгарь, до войны - первый секретарь Костромского горкома партии.

А дивизию Горишного (пополнить ее сейчас было нечем) пришлось свести пока в один условный полк, соответствовавший скорее батальону. Высвободившиеся штабы двух полков отправились за Волгу, чтобы принять там новый личный состав. Укомплектование было обещано быстрое, без исключения дивизии из списков армии.

* * *

До боя за причалы армейской переправы дело не дошло. Но в пределы завода " Баррикады" гитлеровцы вторглись - помешать этому у нас не хватало сил. У врага же не хватало их на то, чтобы продвигаться дальше напролом, полностью овладеть заводом. Здесь, на " Баррикадах", сказалось, как измотали мы противника за эти дни, здесь наступил кризис " генерального штурма".

По нашим подсчетам (вероятно, не вполне точным, но, думаю, близким к истине), за 17 октября немцы потеряли еще до двух тысяч солдат, еще до сорока танков. Да и не танки уже решали исход боя, когда борьба переносилась в коробки полуразрушенных цехов, в загроможденные металлом заводские дворы. Тут и свою авиацию, без которой они наступать не привыкли, фашисты могли использовать весьма ограниченно - вступил в свои права ближний бой.

Завод, названный " Баррикадами" в память и в честь пролетарских революционных битв, сделался баррикадами в прямом, буквальном смысле слова. Фронт обороны прошел изломанной линией через его корпуса и остановился, перестав наконец сдвигаться к Волге. До береговых круч на этом участке оставалось где восемьсот - девятьсот метров, где меньше пятисот...

Бой не кончился, вражеские атаки продолжались. Но уже разрозненные и какие-то осторожные, рассчитанные, очевидно, на выявление наших слабых мест. И как ни поредели наши части, как ни устали люди, отбивались эти атаки все увереннее. В штабе армии стали прикидывать, как вернуть захваченную противником часть завода.

К тому времени в основном стабилизировался и фронт группы Горохова, отрезанной за Мечеткой. Там, правда, осложнилось дело со снабжением войск: плавучий мостик через протоку Денежная Воложка, оказавшийся под перекрестным огнем - и сверху по течению, и снизу, - вышел из строя, и грузы от острова начали перевозить на лодках. Общие выводы в радиограммах полковника Камынина, находившегося в Северной группе, сводились к тому, что положение трудное, но держаться можно.

19 октября в армию поступило датированное минувшим днем обращение " Товарищам красноармейцам и командирам Сталинградского фронта", подписанное генерал-полковником А. И. Еременко. Такие документы фронтового командования, подлежавшие доведению до каждого бойца, мы не раз получали и в самые тяжелые дни, и в дни чем-то знаменательные.

В этом обращении были такие слова:

" Наши доблестные войска, защищающие Сталинград, сбили спесь фашистским мерзавцам, сорвали их планы захвата Сталинграда".

Так оценивались - лестно для нас и, я бы сказал, смело - итоги жарких боев последних дней. Помню, подумалось: не поторопились ли сказать " сорвали"? Ведь враг-то нажимать не перестал и от своих целей у Волги вряд ли отказался. Или с фронтового КП кое-что виднее?..

Пять дней, с 14 по 18 октября (или шесть, включая и 19-е, - четкую грань тут провести трудно), явились как бы вершиной Сталинградской обороны. Снова предпринять натиск такой же силы противник был уже не в состоянии. Но ясно это стало не сразу, не так скоро. Тогда мы ощутили лишь провал этого, еще не отгремевшего, но явно выдохшегося и не сокрушившего нашу армию " генерального штурма".

Что позволило и помогло его сорвать? В этом надо было дать отчет прежде всего самим себе, для завтрашнего дня. Ведь не численный же перевес - он был не на нашей стороне. И уж, конечно, не выгодность занимаемых армией позиций: остававшаяся в наших руках территория - еще более сократившаяся в глубину, разрезанная в начале штурма надвое, вся просматриваемая с захваченных в, рагом высот, - никаких выгод обороняющимся войскам не давала. Так что же тогда?..

Можно было назвать многое, без чего пришлось бы совсем туго. Помогло выстоять то, что инженерная служба и моряки Волжской флотилии обеспечили, несмотря ни на что, переправу дивизии Людникова. Помогла авиация фронта, которая самоотверженно и дорогой для себя ценой (это особенно относится к штурмовикам) поддерживала наши войска. Неоценимую роль сыграла отличная работа артиллерии, в том числе легкой, находившейся в боевых порядках пехоты, а также зенитной, бившей и по наземным целям и давно ставшей резервом противотанковой.

Все это, повторяю, было насущно необходимо, чтобы отбить штурм. Однако главным, решающим оставались стойкость и боевое упорство самой пехоты. Они и определили - в еще большей степени, чем когда бы то ни было прежде, - исход боев.

Чем дальше, тем меньше было у нас возможности для перегруппировок, для маневра. Днем, в светлое время, как правило, вовсе исключалось не только передвижение даже небольших подразделений, но и эвакуация с переднего края раненых. Стойкость сделалась понятием абсолютным, безоговорочным: нужно было удержаться там, где стоишь, или погибнуть. К этому было уже морально подготовлено и подкрепление, прибывавшее из-за Волги, - люди знали, что идут на последний рубеж, откуда пути назад нет. А вся сталинградская атмосфера укрепляла в них такой настрой духа.

Положение можно было оценить и так, что все висит на волоске. Мне известно, однако, с какой настойчивостью добивались именно в те дни бойцы и командиры, заканчивавшие лечение после ранений в заволжских госпиталях, отправки обратно в Сталинград, и обязательно - в свою прежнюю часть. Знаю, как радовался вернувшимся ветеранам командир 308-й дивизии Леонтий Николаевич Гуртьев. И, конечно, не только потому, что люди у него были наперечет. В такое время сам факт возвращения бывалого солдата или опытного санинструктора, сумевших добраться на правый берег с какой-нибудь оказией, воодушевлял их товарищей.

С чувством глубочайшей признательности сослуживцам вспоминаю обстановку на нашем КП, в штарме.

Работали фактически на переднем крае. Охрана штаба, вводившаяся в бой еще на второй день штурма, так и сидела в окопах. За четыре дня в расположении командного пункта армии, в разбитых блиндажах и около них, погибло больше тридцати человек. Не отступала острая тревога за группу Горохова, за переправы, за то, как бы не упустить что-то существенное у себя под боком, в заводском районе. Трудно было со связью, с ряда участков донесения доставлялись только посыльными, которые могли и не дойти. Но сплоченность, самоотверженность штабного коллектива прибавляли сил каждому.

С усложнением обстановки расширялись практические задачи и возрастала ответственность наших офицеров связи. Теперь еще чаще, чем раньше, по докладу капитана пли старшего лейтенанта, побывавшего там, откуда не поступало никаких других сведений, по его оценке положения принимались важные решения. И я не помню случая, чтобы кто-то из направленцев оперативного отдела подвел командование неточными данными.

Обычно их доклады по возвращении из войск выслушивал комбриг Елисеев. Но когда обстановку в том или ином квартале требовалось уточнить особенно срочно, я предупреждал Николая Сергеевича: " Офицера связи, как только явится, - прямо ко мне! "

Так предстал предо мною в один из трудных октябрьских дней старший лейтенант Анатолий Мережко - небольшого роста, худенький, с медалью " За отвагу" на пропотевшей и пропыленной гимнастерке. Медаль он заслужил в боях у Дона, командуя пулеметной ротой курсантского полка. А в штаб армии был взят совсем недавно (" Штабной подготовки почти не имеет, но общевойсковая хорошая, и человек развитый, смышленый", - отозвался тогда о нем Елисеев) и мне докладывал впервые. Не помню, на какой участок обороны, в какую дивизию он посылался. Запомнилось, однако, с какой уверенностью излагал он установленные им факты, детали обстановки. Чувствовалось, что за точность своего доклада двадцатилетний лейтенант готов отвечать головой. А чего стоило в тот день выяснить подробно положение дел на многих участках фронта, да и донести добытые сведения до КП, я знал. И как-то сразу поверилось в нового, самого молодого работника оперативного отдела, в то, что и он под стать другим, уже испытанным.

Не время было давать волю чувствам, в я не обнял, не расцеловал этого отважного парня. Просто пожал ему руку, налил немного водки из припрятанной для особых случаев бутылки, дал бутерброд из своего завтрака: " Подкрепись вот и разрешаю два часа поспать. Скоро, наверное, опять понадобишься... "

Анатолий Григорьевич Мережко стал в дальнейшем одним из лучших офицеров штаба. Менее чем через год он был уже армейским направленцем по стрелковому корпусу, а ныне - штабной работник крупного масштаба, давно уже генерал.

Говоря о штабном коллективе, я имею в виду не только тех, кто непосредственно обеспечивал управление войсками. В штабе много людей подчас незаметных, с самыми скромными обязанностями. Их работа насущно необходима, но ее не назовешь боевой в прямом смысле слова, когда штаб армии размещен " нормально" - относительно далеко от переднего края - и доступен воздействию лишь неприятельской авиации. У нас же все находилось теперь под огнем врага, в нескольких сотнях шагов от него - и штабная канцелярия, и узел связи, и кухня.

Персонал штабного медпункта (в системе фронтовой медицины это " звено" почти тыловое) - младший лейтенант медицинской службы М. И. Жевлакова и ее помощник старшина П. Т. Силантьев выносили раненых из-под минометного обстрела, оказывали первую помощь штабистам, которых удавалось извлекать из завалов. Немолодой старшина Виктор Васильевич Решетняк, делопроизводитель строевой части АХО, едва ли не каждую ночь переправлялся через Волгу с документами для штаба фронта. Самоотверженно работали наши телефонистки и телеграфистки Зоя Колесова, Нина Голубь, Валентина Волошина, Марина Вострикова, Александра Огирева, повар Мария Даниловна Пасечник, официантка столовой Военного совета красноармеец Мария Мустафинова. И многие-многие другие.

А заботливый Леонтий Ипатович Носков (в октябре он стал моим заместителем по политической части и получил звание майора, но я еще не отвык называть его комиссаром штаба) не обходил своим подлинно отеческим вниманием ни одну из наших служб. И что бы ни творилось вокруг, не забывал выяснить, все ли на командном пункте накормлены и нельзя ли дать кому-то немного отдохнуть.

Такие дни, какие все мы пережили в середине октября, теснейше сближают людей, связанных общим делом и общей судьбой. Так вышло и у нас с Василием Ивановичем Чуйковым, с Кузьмой Акимовичем Гуровым. Если мы и до того были хорошими боевыми товарищами, успевшими и узнать друг друга, и сработаться, то, пожалуй, именно с тех переломных октябрьских дней стали друзьями навек.

Чуйков мог быть и резок, и вспыльчив, но друг ведь не тот, с кем всегда спокойно. С нашей первой встречи на Мамаевом кургане я считал, что мне посчастливилось быть в Сталинграде начальником штаба у такого командарма чуждого шаблонов (в той обстановке приверженность к ним могла бы погубить все), до дерзости смелого в принятии решений, обладавшего поистине железной волей. А непоколебимо принципиальный, страстный и в то же время глубоко сердечный Гуров олицетворял партийную совесть нашей армии. То, что эти два человека постоянно находились рядом со мною, значило для меня очень много.

Когда армия отбивала " генеральный штурм", было не до официальных, по всей форме, заседаний Военного совета. По существу же он собирался, пусть без протоколов, по многу раз в сутки - то у командарма, то у Гурова, то у меня. Была необходимость быстро реагировать на всякое изменение обстановки, и мы испытывали потребность немедленно делиться друг с другом возникавшими соображениями и тем самым проверять их. Вместе нам было легче. Сообща порой удавалось находить решение, выход там, где его, казалось, и вовсе нет.

Я ловил себя на том, что и тогда, когда ломал голову над картой один, мысленно разговаривал с Чуйковым и Гуровым - это получалось непроизвольно. Раз, додумавшись до чего-то путного, заговорил, сам того не замечая, вслух:

- А если вот так, товарищ командующий? Попробуем, Василий Иванович?

И тут же услышал:

- Что " вот так"? Что " попробуем"? - Оказывается, Чуйков стоял рядом.

Дело касалось усиления одного из участков обороны. Когда вопрос был решен, командарм сказал:

- Послушай, Николай Иванович, может быть, тебе перебраться на какое-то время на тот берег? Хоть думать там сможешь спокойнее. Возьмешь с собой кого найдешь нужным из операторов. А с нами - прямая связь.

Почувствовав, должно быть, что я могу не так истолковать мотивы его предложения, он нарочито грубовато добавил:

- Да я не о твоей персоне пекусь! Это для пользы дела. Чтобы надежнее управлять армией. Ты же сам понимаешь - для начальника штаба место тут стало неподходящим.

Если представить все отвлеченно, так сказать " академически", в том, что предлагал Чуйков, очевидно, был резон. Но там, в Сталинграде, сама мысль о том, что я отправлюсь за Волгу, а командарм и Гуров останутся на правом берегу, не укладывалась в сознании. И я ответил:

- Нет, товарищ командующий, пока вы здесь, никуда не уйду и я. А на крайний случай пистолет у меня всегда при себе.

Чуйков понял, что меня не убедить, и больше к этому не возвращался. Как мне известно, командарм в тот же день предлагал перейти на левый берег или на остров начальнику артиллерии генерал-майору Пожарскому, с тем чтобы управлять огнем оттуда. Николай Митрофанович категорически отказался.

Вспоминая тот разговор, я думаю и о смелости Василия Ивановича Чуйкова, и о русской широте его души. На перевод меня или Пожарского за Волгу он наверняка не имел еще согласия фронтового командования и готов был взять это на свою ответственность. И руководило им наряду с заботой о пользе дела одно от другого тут не отделить - конечно же и стремление сохранить нам жизнь.

Василий Иванович принадлежит к людям, которые выражают доброе отношение к товарищу прежде всего своими поступками, действиями, а не словами. Но когда после Сталинграда меня назначили в другую армию и пришло время прощаться, он при всем нашем штабе сказал, что расстается с братом. Одно это слово вместило все.

* * *

Девятнадцатое октября застало нас на новом КП. Его развернули близ устья Банного оврага, напротив Мамаева кургана - почти в самом центре расположения армии, если считать по берегу Волги. От передовых окопов он был только на несколько сотен метров дальше, чем прежний. Не отдалился КП и от " Красного Октября" - главного оплота обороны в заводском районе, только теперь этот завод находился не слева от нас по фронту, а справа.

Как и при прошлых переселениях, оперативный состав штарма перебрался сюда ночью пешком вместе с охраной и бойцами обеспечивающих подразделений. Документы и прочее штабное имущество тащили на себе.

Устье оврага было вымощено, как улица, булыжником - очевидно, сюда когда-то завозили прибывавшие по реке грузы. Крутые склоны изрыты нишами. Настоящий армейский командный пункт, каким ему положено быть, оборудовать еще предстояло. Узел связи обслуживали пока передвижные рации. Военный совет, оперативный отдел, разведчики на первых порах разместились на КП 1047-го стрелкового полка дивизии Батюка под пересекавшим овраг мостом. Полевая кухня штаба полка временно приняла нас на довольствие.

Полком, штаб которого пришлось потеснить, командовал подполковник Метелев. Это был один из лучших в армии командиров полков и самый старший по возрасту, солдат первой мировой войны. Метелева часто ставили в пример за понимание тактики городского боя. Полк славился своими снайперами, здесь служил и знаменитый Василий Зайцев.

Невдалеке, под обрывом волжского берега, располагался 19-й гвардейский минометный полк полковника Ерохина - единственный полк " катюш", оставленный на правом берегу, да и то не в полном составе. Здесь была его постоянная огневая позиция. Боевые машины укрывались в нишах вроде огромных ласточкиных гнезд, а чтобы дать залп, выдвигались назад, заходя колесами в воду. Полк Ерохина являлся нашим драгоценным резервом для массирования огня на важнейших участках и много раз выручал пехоту. Но второй такой поставить в Сталинграде было уже некуда.

Близкое соседство с " катюшами", как и со всем, что привлекает особое внимание противника, вообще-то для КП и штаба армии нежелательно. Однако с этим считаться не приходилось - на правом берегу у нас стало тесновато.

Новое место армейского командного пункта было пятым непосредственно в городе (считая первым Мамаев курган). И оказалось последним: отсюда уже не понадобилось никуда перебираться до конца боев в Сталинграде.

Последние рубежи

Войска, несколько дней отражавшие самый сильный и яростный с начала Сталинградской обороны натиск врага (это не коснулось лишь левого фланга армии), острейше нуждались в передышке. Необходимо было закрепиться на изменившихся позициях, привести в порядок донельзя измотанные и поредевшие части, а некоторые перегруппировать, укрепить ослабленные стыки. Но этому-то и старался всячески помешать противник. Не достигнув своих целей " генеральным штурмом" и не в состоянии его повторить, он продолжал атаки на ряде участков. При этом мы знали - резервы у Паулюса еще есть.

У нас с резервами обстояло неважно. Маршевое пополнение прибывало, однако не в таком количестве, чтобы возместить потери последних дней. Все части, действовавшие в заводском районе, потеряли много командного состава, политработников, штабистов. И неудивительно: они все чаще сражались в общем строю, особенно если приходилось отбивать атаки на командные пункты и штабы.

Трудно стало с командным составом уже и в дивизии Людникова, провоевавшей в Сталинграде считанные дни. Выбыл из строя тяжело раненный командир 344-го стрелкового полка Реутский, недавний преподаватель тактики на курсах " Выстрел". Людников смело вверил полк старшему лейтенанту Коноваленко из штаба дивизии. Только попросил побыстрее дать ход представлению того к званию капитана, сообщив, что " шпалы" ему уже вручил.

138-я дивизия оборонялась активно, переходила в контратаки, брала трофеи и пленных. Но выбить гитлеровцев из захваченной части завода " Баррикады" - а Людникову ставилась именно такая задача - ей не удавалось.

Тем временем вновь появилась надежда, что положение армии облегчат контрудары соседей. Начали наступательные действия северо-западнее Сталинграда войска Донского фронта, а южнее - 64-я армия.

Из штаба 64-й, от Ивана Андреевича Ласкина, прибыл майор-оператор, чтобы подробно проинформировать нас о готовящемся у них наступлении, договориться о возможном взаимодействии. Контрудар на юге опять планировался в направлении Купоросного, Зеленой Поляны, Песчанки, весьма близких к нашему левому флангу, и на этот раз более значительными силами, чем прежде.

Ударная группа 64-й армии атаковала противника 22 октября. Когда вокруг становилось потише, наши штабисты выходили из блиндажей и прислушивались к орудийному гулу, который доносился с юга. Бои шли в каких-нибудь пятнадцати километрах от нас, в южных пригородах Сталинграда... Полковник Герман докладывал, что гитлеровцы, по-видимому, перебрасывают туда некоторое количество танков и 100-ю легкопехотную дивизию.

Но ни южные наши соседи, ни северные, перешедшие в наступление несколько раньше, и на этот раз не смогли достигнуть сколько-нибудь существенного территориального успеха. Как и при прошлых контрударах, враг оказал и тем и другим ожесточенное сопротивление. Тем не менее одновременные активные действия против обоих флангов фашистских войск, осаждавших Сталинград (а 64-я армия вскоре возобновила их вновь), задержали предпринятую Паулюсом перегруппировку, помогли нам собраться с силами.

Из тяжелых боев первой половины октября были сделаны и некоторые практические выводы, касавшиеся управления армией. Что наш КП и штаб должны находиться и впредь на правом берегу, рядом с войсками, сомнению не подвергалось. Однако следовало все же иметь и запасной орган боевого управления, менее уязвимый для противника. И мы создали его на базе уже существовавшего (и столько раз выручавшего нас! ) запасного заволжского узла связи, имевшего к тому времени, помимо мощных радиостанций, систему проводных линий, радиально расходившихся - через Волгу, под водой - ко всем основным соединениям армии. Туда перевели небольшую группу оперативных работников штаба во главе с комбригом Н. С. Елисеевым, которая держала с нами непрерывную связь, была в курсе всех изменений обстановки, вела параллельные рабочие карты.

Насколько помню, мы не называли эту группу запасным КП, однако фактически имели там подготовленных дублеров заместителя начальника штаба, начальника оперативного отдела. И уверен: если бы наш КП на правом берегу попал под вражеский удар и вышел из строя, Елисеев и его помощники обеспечили бы новому командованию возможность принять управление армией, так сказать, " на ходу", без опасной в подобных случаях паузы.

Комбриг Елисеев оказался весьма подходящим для этой работы. Вскоре Н. С. Елисееву было присвоено звание генерал-майора. После завершения Сталинградской битвы Николая Сергеевича отозвали из армии на прежнюю, преподавательскую работу, но уже не в Академию имени М. В. Фрунзе, из которой он ушел на фронт, а в Академию Генерального штаба.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒