Крылов Николай Иванович 8 страница

Ко второй половине дня враг активизировался в центре - в районе Разгуляевки и во многих других местах. Полковник Андрюсенко радировал, что противник пытается продвинуться в направлении Орловки. С новой силой разгорелись бои на левом фланге - у Купоросного, в пригороде Минина. В тяжелом положении оказалась 244-я дивизия, отражавшая атаки пехоты и танков со стороны Садовой. Оборона одного из ее полков была прорвана, и создалась угроза тылам. Дивизионный командный пункт, расположенный в карьере близ Дар-горы, оказался в боевых порядках батальонов, но полковник Афанасьев разрешения на перенос КП не просил и, прикрыв его разведротой, управлял частями с переднего края.

Над зацарицынской частью города висело по тридцать - сорок бомбардировщиков. Другие, более мелкие группы фашистских самолетов наносили удары по всему нашему фронту. На Мамаевом кургане вперемежку с бомбами рвались снаряды и мины. То и дело приходилось смахивать с лежавшей передо мною карты крупицы земли, осыпавшейся между бревнами перекрытия (бревна были тонковаты и уложены в один ряд - когда мы здесь обосновывались, у саперов и без этого хватало работы).

Напряженность общего положения нарастала. Чуть ли не ежеминутно девушка-связистка протягивала мне телефонную трубку, а то и сразу две. Возникали вопросы, требующие немедленных решений, и, занятый всем этим, я порой просто забывал о том, что вот-вот должен прибыть новый командарм.

В один из таких горячих моментов он и появился (переправившись через Волгу со своей машиной на первом мотопароме, отошедшем от левого берега, едва начало смеркаться).

Откинув плащ-палатку, заменявшую дверь, и слегка нагнувшись, в блиндаж решительно шагнул высокий, бравого вида генерал в полевой форме, с орденами.

- Я - Чуйков, - сказал он, кладя передо мною отпечатанное на машинке предписание и протягивая руку.

У меня шел телефонный разговор, прерывать который было нельзя: связь держалась на волоске. Поэтому, представившись так же коротко: " Я - Крылов" и пожав руку командующего, я снова взялся за трубку.

Конечно, встречать прибывшего командарма полагалось не так. Но Чуйков меня понял. Не выказав ни недовольства, ни удивления, он присел на земляную лавку и стал внимательно вслушиваться в то, что я говорил командиру соединения, оглядывая в то же время мой неказистый блиндаж.

Не успел окончиться этот разговор, как на другом проводе оказался командир дивизии с еще одного трудного участка. Я показал командующему на карте, с кем говорю, и он молча кивнул, разрешая делать то, что считаю нужным. А я стал говорить по телефону так, чтобы ему была яснее суть дела: что-то из услышанного повторял, как бы переспрашивая, распоряжения излагал немного подробнее, чем обычно. И, видя, как Чуйков впился глазами в мою рабочую карту, помогал ему, водя по ней карандашом.

Так и началась у нас в ходе управления боем передача командования. Пришлось выслушать еще несколько срочных телефонных донесений, принимать решения по которым командарм предоставил мне самостоятельно, прежде чем наступила какая-то пауза и я смог докладывать обстановку по порядку. При этом сразу почувствовалось, что многое генералу Чуйкову уже ясно. А его вопросы отражали активную, напористую работу мысли, умение ориентироваться на новом месте быстро и уверенно.

К большой своей радости, я убеждался: на то, каким должно быть в необычных сталинградских условиях боевое управление, мы смотрим, кажется, одинаково. Новый командующий, как и я, считал, например, что штабам, в том числе и армейскому, здесь следует, вопреки существовавшим уставным рекомендациям, располагаться как можно ближе к боевым порядкам войск.

В блиндаже уже находился член Военного совета Гуров (с Чуйковым он был знаком и раньше), и на многие вопросы командующего мы отвечали вместе. Затем были вызваны Пожарский, Камынин, Герман и другие понадобившиеся командиры.

Командарм, естественно, спросил, какие решения готовятся на завтра, на ближайшие дни. На это я ответил:

- Исходный принцип всех решений - драться до последней возможности. Конкретное решение на завтра смогу доложить немного позже, когда проанализируем по вечерним донесениям всю обстановку.

Чуйков передал вкратце свой разговор с командующим и членами Военного совета фронта, происходивший несколько часов назад.

- Меня спросили, - рассказывал он, - как я понимаю свою задачу в шестьдесят второй армии. Сказал, что понимаю так: сдать Сталинград мы не можем, не имеем права - это подорвало бы моральный дух народа. В общем, поклялся, что отсюда не уйду, что город отстоим или тут погибнем.

- Правильно! - вставил свое любимое слово Кузьма Акимович Гуров.

Нас с Гуровым, понятно, интересовало, что известно Чуйкову о видах на усиление армии, о том, когда ее пополнят обещанными и насущно необходимыми свежими соединениями.

Как мы поняли, пока Чуйков знал об этом вряд ли больше, чем мы: резервные соединения ожидаются, они где-то на подходе. Выяснять подробности командующий, вероятно, не счел возможным, не познакомившись на месте с обстановкой, с состоянием армии.

- Обещали, что в помощи не откажут, - сказал он нам.

Подписав телеграмму Военному совету фронта о вступлении в командование армией, Василий Иванович чему-то вдруг усмехнулся и осведомился, водится ли у нас тут хоть какая-нибудь еда.

Стало неловко: не предложил командующему перекусить!.. В те дни о регулярности приема пищи у нас на КП порой забывали.

Дело постарались поправить. Вызванный Володя Ковтун открыл консервы, принес остывшего чая, раздобыл на обслуживавшей штарм полевой кухне что-то еще.

На Сталинград опустилась ночь. В городе, особенно в южной его части, за Царицей, пламенели пожары. На обоих берегах Волги и на островах ухали орудия. И все-таки у нас это были часы затишья.

Полем боя становится город

Теперь мне уже трудно отделить то, что я раньше знал о Василии Ивановиче Чуйкове - человеке, известном среди кадрового комсостава Красной Армии и до Сталинграда, - от того, что услышал от него самого.

Биография Чуйкова - это история одного из тех людей-самородков, которыми так богат наш народ и которым только Великий Октябрь дал по-настоящему проявить свои недюжинные силы. Сын многодетного тульского крестьянина, двенадцати лет отправленный на заработки в Питер, он был мальчиком для услуг при банях и меблированных комнатах, затем учеником в кустарной мастерской, где столичные офицеры-щеголи заказывали какие-то особенно звонкие шпоры... Все перевернул бурный семнадцатый год. Затаив дыхание, слушал он на площади у Финляндского вокзала пламенную речь вернувшегося в Россию Ленина. Потянувшись к революционным матросам (среди них были три его старших брата), вступил юнгой-добровольцем в кронштадтский учебно-минный отряд. А боевое крещение принял на улицах Москвы - при подавлении эсеровского мятежа в июле восемнадцатого, будучи уже красным курсантом.

Вооруженная защита дела Октября становится его призванием, храбрость и ярко раскрывшийся командирский талант обусловливают стремительный даже для того огневого времени служебный рост. На девятнадцатом году жизни красному командиру Чуйкову вверили один из полков знаменитой дивизии Азина, и вскоре самый молодой на Восточном (колчаковском) фронте командир полка, незадолго перед тем принятый в партию большевиков, награждается за боевую доблесть орденом Красного Знамени. В дальнейшем ходе гражданской войны, на Западном фронте, он заслужил такую награду вторично.

В двадцать пять лет Василий Иванович окончил Военную академию РККА. В мирное время командовал мехбригадой, стрелковым корпусом, а в финскую кампанию - армией. Когда грянула Великая Отечественная, Чуйков находился на военно-дипломатической работе в Китае. Вернувшись оттуда весной сорок второго, он стал добиваться скорейшего направления на фронт, сознавая вместе с тем, что должен еще много понять в природе современного боя, что, может быть, в чем-то отстал от генералов, которые находились в действующей армии с первых дней войны.

Ему выпало, числясь заместителем командарма при фактическом отсутствии такового, завершать боевую подготовку резервной армии - будущей 64-й, развертывать ее в июле в донских степях перед идущим напролом врагом, с ходу вводить в тяжелые сражения. Чуйков действовал смело, решительно и в то же время расчетливо.

В первых числах августа, когда 64-й армией уже командовал генерал М. С. Шумилов, ее левый фланг оказался открытым в результате прорыва фронта соседней 51-й армии. Положение создалось близкое к катастрофическому: в образовавшиеся " ворота" рванулась - из района Цимлянской через Котельниково - в тылы Сталинградского фронта (тогда еще не разделенного на два) и к Сталинграду ударная группировка танковой армии Гота. Чуйкову, как заместителю командарма 64-й, было поручено создать на пути противника заслон на реке Аксай, сколотив и возглавив оперативную группу войск, названную впоследствии Южной.

В сложнейшей обстановке, без надежной связи, самостоятельно ведя разведку и постепенно наращивая свои очень скромные поначалу силы за счет разыскиваемых в степи остатков отходящих частей, он успел вовремя организовать на Аксае крепкую оборону. И притом - весьма активную. Такую, при которой контратаки не раз переходили в преследование дрогнувшего врага.

- Там мы не только устояли перед натиском противника, но и основательно побили его, - вспоминал потом Василий Иванович. - И отраднее всего было убеждаться, что войска, собранные при отступлении, не потеряли боевого духа, дерутся хорошо, в атаки ходят дружно...

Остановив гитлеровцев на Аксае, группа Чуйкова обеспечила другим соединениям 64-й армии возможность закрепиться на новых рубежах. А фашистскому генералу Готу пришлось подтягивать резервы, просить поддержки у Паулюса, искать для дальнейшего наступления иное направление, где ему тем временем также был подготовлен сильный отпор. Неприятельский замысел охватить большими клещами Сталинградский фронт и концентрическими ударами овладеть городом - срывался.

Тогда, в первой половине августа, я был еще на Кавказе. Да и потом, находясь в 62-й армии, лишь постепенно узнавал подробности, относящиеся к начальному периоду Сталинградской битвы, связанные с обстановкой на других ее участках. То, что рассказывал Чуйков, существенно дополняло мои представления о развитии событий на юго-западе, в полосе нашего левого соседа. В то же время в этих его рассказах, что было не менее интересно, раскрывалась натура самого Василия Ивановича - человека с горячим сердцем и железной волей, военачальника, мыслящего широко и смело, чуждого в своих решениях и действиях каких-либо шаблонов, неустанно стремящегося понять, как вернее одолеть врага в данных конкретных условиях. Надо ли объяснять, сколь важны были такие качества командующего в Сталинграде?

Разумеется, для разговоров о давнем или недавнем прошлом, обо всем, что непосредственно не касалось сегодняшних и завтрашних боевых задач, время у нас появилось лишь позже. Сначала было не до этого.

Командарм привез принятое одновременно с его назначением решение Военного совета фронта: оборону Сталинграда возложить на 62-ю армию.

Казалось бы, оно не содержало ничего нового и просто констатировало очевидную реальность: какой же армии оборонять город, как не той, в полосе которой он находится, за исключением южных предместий? И тем более что с соседями эта армия разобщена на обоих флангах.

Но смысл решения, как мы понимали, состоял в том, чтобы подчеркнуть нашу общую - от генерала до солдата - ответственность за Сталинград.

В штабе фронта Чуйкова, конечно, информировали о состоянии 62-й армии, но за недостатком времени, вероятно, не особенно детально. Зная, что положение тяжелое, он - этого мы с Гуровым не могли не почувствовать, видимо, все-таки рассчитывал застать армию не до такой степени ослабленной, как было в действительности. И немудрено: сколько наших дивизий, сократившихся по числу штыков до полка, батальона, а в иных случаях и роты, еще обозначались в оперсводках и на отчетных картах как дивизии!

Вспоминая свое знакомство с армией, Василий Иванович потом писал: " Одна танковая бригада имела только один танк, две другие были совсем без танков... "

Некоторые соединения, не исключенные еще из списков армии, уже переставали упоминаться в сводках. У полковника Казарцева от его славной 87-й стрелковой остался, по существу, один штадив, который подлежал отправке за Волгу - формировать дивизию заново.

А в вечернем донесении из 35-й гвардейской дивизии, поступившем вскоре после прибытия генерала Чуйкова на Мамаев курган, говорилось: " Отразив неоднократные атаки пехоты с танками и бронемашинами, дивизия удерживает прежние позиции, имея в своем составе 150 бойцов и командиров... "

Не дожидаясь вопроса, как все-таки может дивизия держаться, я доложил командующему, что на нее работают два гвардейских минометных полка и один гаубичный и что ей приданы также группа танков и бронебойщики из бригады Ильина.

Командарм приказал соединить его с командиром дивизии и осведомился, не тот ли это Дубянский, которого он знал по Белорусскому округу. Оказалось, тот самый, и Чуйков этому обрадовался. Однако когда комдив вслед за тем попросил пополнения, старое знакомство не помогло.

- Пополнения пока не будет, - отрезал Чуйков. - Когда получу, подброшу. А пока - стоять насмерть!..

Составом армейского резерва командующий поинтересовался еще в первые минуты нашей беседы. Услышав, что резерв исчерпывается сводным полком 399-й стрелковой дивизии полковника Н. Г. Травникова (все, что от нее осталось), покачал курчавой головой и, морщась, словно от зубной боли, сказал: " Негусто! "

Беднее действительно было некуда: на армию - один резервный полк, притом далеко не штатной численности.

А ведь и второй эшелон мы имели только на наиболее напряженных участках, да и там - неплотный. Несколько дней назад, когда еще весь городской оборонительный обвод представлял собою запасной рубеж в ближнем тылу, было решено занять его частями 10-й дивизии НКВД, о чем я упоминал. Но полностью осуществить это так и не удалось. Два из пяти полков дивизии по-прежнему находились на переднем крае. Заменить их там было нечем.

Дивизия полковника Сараева, влившаяся в 62-ю армию в порядке оперативного подчинения, тогда еще не очень поредела. Близкий к штатному состав сохраняли также бригады Горохова и Болвинова. Почти все остальные стрелковые соединения и части, как и танковые (с артиллерийскими дело обстояло лучше), перестали быть тем, чем именовались, и при других обстоятельствах были бы давно отведены на переформирование. Как констатировалось потом в одном авторитетном историческом труде, армия к тому времени фактически не имела настоящего пехотного ядра.

Разумеется, читатель мог, суммируя приводившиеся мною данные, и сам сделать такой вывод. Но я говорю об этом прямо, чтобы дать еще более ясное представление о том, что застал на правом берегу Волги новый командарм. Положение его было не из тех, каким можно позавидовать.

Армии, находящейся в таком состоянии и прижатой к сталинградским окраинам, непосредственно противостояли, не считая сосредоточенных за ними резервов, по меньшей мере одиннадцать фашистских дивизий, обеспеченных крупными средствами усиления, поддерживаемых многочисленной, господствующей в воздухе авиацией.

На 6-километровом участке в самом центре фронта армии перед нами были три пехотные дивизии, нацеленные на Мамаев курган и район вокзала, и четыре дивизии - две пехотные и две танковые - на таком же узком участке на левом фланге. Конечно, и гитлеровцы уже понесли под Сталинградом большие потери, многие их дивизии весьма поредели, однако общее соотношение сил еще никогда не было столь неблагоприятным для нас, как теперь.

Свежим взглядом человека, только что прибывшего в армию, все это должно было восприниматься еще острее. Сталинградская обстановка, очевидно, могла (во всяком случае, примеры тому имелись) подавить, обескуражить даже бывалого военного. Но не такого, как Чуйков. Наш новый командарм был словно создан для обстоятельств критических, чрезвычайных. В них-то и проявлялись в полную силу его несгибаемая воля, неистощимая энергия.

Выслушав нас с Гуровым, задав ряд вопросов Камынину, Герману и тем начальникам родов войск, которые находились на КП, переговорив по телефону с командирами некоторых соединений и посидев в раздумье над картой, командующий высказал основную идею своих решений на ближайшие дни примерно так:

- Будем контратаковать, не дожидаясь подкреплений. Надо запутать немцев, вырвать у них инициативу хоть частично, хоть где-то. На флангах жесткая оборона, а в центре, где они явно задались целью рассечь армию и город, нужно постараться выровнять фронт. Прежде всего - вернуть себе Разгуляевку. Затем, если удастся, - Александровку и Городище...

Мои распоряжения на наступавшее 13 сентября, которые предусматривали контратаку ограниченными силами северо-восточнее Садовой - для восстановления прежних позиций в стыке дивизии Афанасьева и 10-й стрелковой бригады, командарм принял к сведению, никак в них не вмешиваясь. (" Я должен довериться Крылову, не нарушать его действий, не изменять его плана на завтра, потому что все равно ничего не смогу исправить, если даже это и нужно", - написал потом В. И. Чуйков в своей книге " Начало пути". ) А на 14-е было решено, продолжая всемерно укреплять занимаемые позиции, готовить более крупную контратаку на центральном участке.

- Не так страшен черт, как его малюют! - буркнул Василий Иванович, устраиваясь на узком и жестком земляном ложе в блиндаже, когда мы, уже поздно ночью, прилегли отдохнуть по обе стороны стола с картой и телефонами.

В том, как были произнесены эти слова, не почувствовалось вкладываемого в них подчас самонадеянного пренебрежения к силе врага. У Чуйкова они скорее всего выражали просто непреклонный боевой дух. А насчет того, что враг силен, он, конечно, не заблуждался.

Не всегда уместно давать оценку тому, кто был для тебя начальником, старшим. Однако все же скажу: новый командующий пришелся мне по душе.

* * *

Наша разведка не знала тогда (во всяком случае, до армейского КП сведений об этом не дошло), что в тот самый день, когда прибыл и возглавил 62-ю армию Василий Иванович Чуйков, командующий противостоящей нам 6-й немецкой армии Паулюс отлучался на несколько часов в Винницу, куда его вызывал сам Гитлер.

Как стало известно потом, в ставке фашистского вермахта под Винницей проходило в тот день совещание, на котором фюрер потребовал овладеть Сталинградом в кратчайший срок и любой ценой. По свидетельству бывшего первого адъютанта армии В. Адама, на записки которого я уже ссылался, Паулюс прилетел из Винницы " крайне обескураженный" (тем, что Гитлер выделил ему меньше подкреплений, чем он рассчитывал получить), однако выполнять требование фюрера принялся весьма ревностно, решив начать уже 13 сентября наступление на центральную часть города.

Знать обо всем этом заранее и поподробнее было бы, конечно, нелишне. Но что предпринимаемые нами контратаки почти неизбежно будут перерастать во встречные бои, мы и так учитывали: ведь враг наступал или пытался наступать и накануне, и в предшествующие дни. И вряд ли мы смогли бы сделать для упреждения его новых ударов больше, чем было сделано.

На рассвете 13-го нас разбудил грохот первой утренней бомбежки. Вслед за нею начался артиллерийский и минометный обстрел - более интенсивный, чем обычно. Как вскоре выяснилось, кроме Мамаева кургана сосредоточенным ударам с воздуха и сильным огневым налетам подвергались многие участки нашего переднего края в центре и на левом фланге, а также под Орловкой.

Около семи часов пошли в атаку пехота и танки врага - одновременно из районов Городища и Разгуляевки, Песчанки и Садовой. Направление атак кое-где было новым и наводило на мысль, что противник задался целью проложить себе путь сразу и в центральную и в южную часть города, сковывая в то же время наши войска в орловском выступе.

На левом фланге при всем численном превосходстве врага его атаки успеха не имели - в огромной мере благодаря нашим артиллеристам. Отлично работала артиллерия дальнего действия, стоявшая на огневых позициях за Волгой. Ничего не добились гитлеровцы и под Орловкой: как донес через некоторое время полковник Андрюсенко, батальон немецкой пехоты, вклинившийся при поддержке танков в расположение его группы, был уничтожен. Однако в центре, где в бой были введены наиболее значительные неприятельские силы, положение ухудшалось с каждым часом.

Врагу удалось овладеть аэродромным поселком и машинно-тракторной станцией между Разгуляевкой и городом. В результате этого бригаде полковника Батракова, удерживавшей свои позиции на левом крыле центрального участка, пришлось частично развернуться фронтом на север. А во второй половине дня стрелковые части 23-го танкового корпуса были оттеснены до полосы лесопосадок, примыкающей к поселкам заводов " Красный Октябрь" и " Баррикады".

Многое из происходившего в радиусе нескольких километров от Мамаева кургана мы с командармом могли видеть собственными глазами через стереотрубы. Но это еще не давало, конечно, полного представления об обстановке, а связь подводила в этот день, как никогда, - разрывы бомб, снарядов и мин на скатах нашей высоты то и дело перебивали провода. На восстановление линий бросались все штабные связисты, вплоть до телефонистов, обслуживающих командующего, однако обрывы возникали вновь и вновь. В конце концов мы почти полностью перешли на управление войсками через офицеров связи. Оперативная информация из соединений поступала с опозданием, положение на некоторых участках подолгу оставалось неясным.

Только один раз в течение дня связисты смогли обеспечить командарму разговор по ВЧ с командующим фронтом. Насколько помню, Чуйков докладывал генерал-полковнику Еременко, что, ознакомившись с обстановкой на месте, просит срочно, в ближайшие сутки-двое, усилить армию тремя полнокровными дивизиями. Наверное, в тот момент это выходило за пределы возможностей фронтового командования. Во всяком случае определенного ответа о том, когда начнут поступать подкрепления, дано не было.

Из-за Волги нам непрерывно помогали авиацией. Отвага советских " ястребков" вызывала восхищение у всех, кто видел, как они врезались в строй фашистских бомбардировщиков. Только вблизи Мамаева кургана наблюдатели зафиксировали падение шести сбитых немецких самолетов. Потом до нас дошли имена отличившихся в воздушных схватках героев. Среди них был и лейтенант Н. П. Токарев из 15-го истребительного авиаполка. Израсходовав весь боезапас, он пошел на таран и ценою собственной жизни уничтожил еще один " хейнкель"...

Но пресечь бомбежки высоты 102, а тем более - всех рубежей армии, наши летчики не могли: господство в воздухе оставалось за противником.

В таких условиях, не зная, как окончится этот жаркий боевой день, но уже приняв к сведению, что ближайшей ночью с левого берега может прибыть лишь маршевое пополнение и немного танков, Военному совету армии и командующему предстояло подтвердить или отменить решение о контратаке 14 сентября, принятое в предварительном порядке еще не при столь усложнившихся обстоятельствах. Если подтвердить - то по возможности скорее, ибо даже небольшие перегруппировки и остальная подготовка требовали известного времени.

Я обратил внимание командующего на одну особенность сегодняшних действий противника: используя, по-видимому, всю мощь сосредоточенной под Сталинградом артиллерии и, вероятно, почти всю свою авиацию, он, насколько мы могли установить, ввел пока в наступление не более половины пехотных и танковых дивизий, которые имел перед фронтом нашей армии в первом эшелоне.

А раз так, то происходящее еще не было решительным штурмом города, хотя поначалу и походило на таковой. Но действия неприятельской артиллерии и авиации надо было считать уже непосредственной подготовкой к штурму, дополнявшейся широкой разведкой боем - очевидно, с расчетом окончательно определить наиболее выгодные направления концентрических ударов. Так что завтра следовало ожидать натиска покрепче.

Излагая эти соображения, я не видел в них причины для отказа от намеченной контратаки. Наоборот - был убежден, что лишь предельная боевая активность, на какую только способна армия, может сорвать планы врага. Так же смотрел на это Кузьма Акимович Гуров.

Непоколебимым в своей решимости действовать активно оставался командарм.

- Все равно будем контратаковать, - твердо сказал он. - А что наши возможности крайне ограниченны, это ведь и немцам известно. И потому, думаю, никаких атак они от нас сейчас не ждут. " Удивить - значит победить" - так, кажется, говорил Суворов. Пусть настоящей победы у нас завтра и не получится, но что-то фашистам сорвем, в чем-то их запутаем, выиграем время...

Словом, у всех нас троих - командующего, члена Военного совета и начальника штаба - существовало полнейшее единомыслие насчет того, что следует придерживаться самой активной тактики. Не мыслило дела иначе и командование фронта. Еще до исхода дня, получив первые сведения о продвижении противника, оно потребовало от нас подготовить на завтра контрудар и выбить гитлеровцев из тех районов, где они вклинились в пашу оборону. Как нам сообщили, контратаки с аналогичными целями готовились также на правом фланге соседней 64-й армии.

Фронт обещал нам усиленную огневую поддержку - тяжелой артиллерией, стоявшей за Волгой, а также гвардейскими минометными полками и артиллерией речной флотилии. Как раз к этому времени была сформирована фронтовая группа артиллерии дальнего действия (на первых порах - в составе шести артиллерийских и минометных полков), и, таким образом, управление наиболее мощными огневыми средствами сосредоточилось в руках начальника артиллерии фронта генерал-майора артиллерии В. Н. Матвеева. Это позволяло использовать их наиболее эффективно, применять широкий маневр огнем, массировать его на решающих участках.

Под разрывы бомб и снарядов, от которых сотрясался, казалось, весь Мамаев курган, в штабе армии завершалась работа над планом контратаки. Ее исходные рубежи - после того, что произошло на центральном участке за последние часы, - естественно, были уже иными, чем представлялось сначала. Более скромная ставилась и общая задача: отбить поселок близ Разгуляевки, а также пригородную больницу и высоту к северу от нее, господствующую над этим районом.

Рассчитывать на большее не приходилось, даже если бы нам очень повезло. В бой вводился весь армейский резерв - сводный полк 399-й дивизии полковника Травникова с остатками 6-й танковой бригады подполковника Хопко. В контратаке должны были участвовать весьма поредевшая бригада Бурмакова, полк майора Савчука из дивизии НКВД, снимаемый с запасных позиций в городе, сводный батальон 112-й дивизии Ермолкина. Между этими частями распределили полученное в тот день маршевое пополнение и тысячу бойцов, набранных в армейских тылах.

Стрелковой бригаде Батракова предстояло содействовать контратаке с фланга, постепенно выпрямляя свой загнутый к северу передний край. Для артиллерийской поддержки выделялась довольно значительная огневая сила - три иптапа, три артполка и три гвардейских минометных полка.

В 22. 30 приказ был подписан, и направленцы штарма немедленно отправились с ним в войска. Чтобы упредить самые ранние действия противника, общая готовность назначалась на 03. 00, начало атаки пехоты - на 03. 30.

Этот приказ - № 145 - был первым боевым приказом войскам 62-й армии, подписанным В. И. Чуйковым. Думается, он, помимо прямого, чисто оперативного своего значения, был важен также тем, что не оставлял ни у кого ни тени сомнения насчет того, как решительно настроен новый командующий, насколько уверен, что армия способна наносить зарвавшемуся врагу крепкие удары и сражаться за Сталинград до победы.

За оставшиеся до рассвета часы подлежало выполнению еще одно решение командарма. Он признал - и вполне обоснованно, - что пребывание командного пункта армии и штарма на Мамаевом кургане, весь день находившемся под сосредоточенным вражеским огнем, сделалось невозможным. Придя в конце дня к такому выводу, Чуйков сказал нам с Гуровым:

- Дело не в наших жизнях как таковых. Если так пойдет дальше, мы, сидя тут без надежной связи, рискуем потерять нормальное управление войсками. Переносить КП надо безотлагательно, нынешней же ночью. Разрешение на это получим.

Как-то после войны один знакомый генерал, служивший с Василием Ивановичем Чуйковым раньше моего, отозвался о нем как о человеке, который никогда не отложит на завтра то, что необходимо сделать сегодня. Суждение было верное, но об этой черте Чуйкова я сказал бы немного иначе. Как военачальнику ему в исключительно высокой степени присущи умение не упустить момент, когда надо сделать что-то важное, способность предвидеть осложнения и опасность, когда их еще не поздно в какой-то мере предотвратить.

Ко многим памятным мне примерам такого рода относится и принятое им без долгих раздумий решение перенести КП с Мамаева кургана.

* * *

Единственным местом, пригодным для того, чтобы немедленно, без длительных приготовлений, развернуть там наш КП и основные отделы штарма, была штольня на левом берегу Царицы, где недавно располагался командный пункт фронта, а затем фронтовой ВПУ во главе с заместителем командующего генералом Голиковым. (Теперь Ф. И. Голиков находился за Волгой и непосредственно ведал переброской подкреплений для нашей армии, форсируя, пока были еще на подходе свежие соединения, отправку маршевых батальонов. )

В это " Царицынское подземелье" мы в течение ночи и перебрались. На высоте 102 сохранялся армейский НП, на котором оставался Николай Митрофанович Пожарский со своими помощниками: для управления огнем это место было неоценимым.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒