Добывайки на реке 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 7Следующая ⇒

— Именно, — подтвердил Хендрири.

— Но какое именно время, вы не знаете, так?

— Так, — подтвердил Хендрири.

— И чем больше вы сможете растянуть запасы, — развивал свою мысль Под, — тем дольше вы сможете продержаться…

— Разумеется, — сказала Люпи.

— И чем меньше у вас будет едоков, — продолжал Под, — тем на дольше вам хватит еды.

— Верно, — сказал Хендрири.

— Скажем, — продолжал Под, — вас шестеро…

— Нас девять, — сказал Хендрири, обводя взглядом стол, — если быть точным.

— Мы не в счет, — сказал Под. — Хомили, Арриэтта и я… мы съезжаем с квартиры.

Настала гробовая тишина, а Под, обернувшись к Хомили, спокойно спросил:

— Ты ведь согласна со мной, да?

Хомили вытаращила на него глаза, словно на сумасшедшего, и он в отчаянии толкнул ее под столом ногой. Судорожно проглотив комок в горле, она тут же закивала.

— Согласна… — с трудом проговорила она, хлопая ресницами.

Поднялся страшный шум: вопросы, советы, доводы, возражения.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, Под, — снова и снова повторял Хендрири, а Люпи так же безостановочно спрашивала: — Съезжаете с квартиры? Но куда?

Наконец Хендрири сказал:

— Нечего спешить, Под. Конечно, тебе решать, но мы попали в беду все вместе, и, пока хватит наших запасов, — он посмотрел на всех, сидящих за столом, с таким видом, словно делал публичное заявление, — таких, какие есть, — и что наше, то ваше.

— Это очень великодушно с твоей стороны, Хендрири, — сказал Под.

— Вовсе нет, — сказал Хендрири, пожалуй, слишком ровным голосом. — Это только справедливо.

— И человечно, — добавила Люпи; ей очень нравилось это слово.

— Но я вижу, — продолжал Хендрири, так как Под ничего не ответил, — что ты уже все решил.

— Верно, — сказал Под.

— В таком случае, — проговорил Хендрири, — нам остается одно: объявить собрание закрытым и пожелать вам успеха.

— Верно, — сказал Под.

— Желаю тебе удачи, Под, — сказал Хендрири

— Спасибо, Хендрири, — сказал Под.

— И всем вам, троим смельчакам — Поду, Хомили и крошке Арриэтте — удачи и хорошей добычи.

Хомили пробормотала что–то в ответ, и настало неловкое молчание — все отводили от них глаза.

— Пошли, старушка, — сказал наконец Под и, обернувшись к Хомили, помог ей встать с места.

— Ты нас извини, — сказал он Люпи, которая снова покраснела до корней волос, — но нам надо кое–что обсудить.

Все поднялись, и Хендрири проводил их до дверей.

— Когда ты думаешь уходить, Под? — озабоченно спросил он.

— Дня через два, — сказал Под, — когда там, внизу, путь будет свободен.

— Не к чему спешить, — сказал Хендрири. — И все, что надо в дорогу, к твоим услугам…

— Спасибо, — сказал Под.

— …ты только скажи.

— Хорошо, — пообещал Под.

На его губах мелькнула несмелая улыбка, и он вышел из комнаты.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Хомили молча взобралась по дранке, прошла во внутреннюю комнату и села на кровать. Ее била дрожь..

— Я не мог этого не сказать, — проговорил Под, — и, что еще важней, мы должны это сделать.

Хомили кивнула.

— Ты же видишь, в каком мы положении?

Хомили снова кивнула.

— Можешь что–нибудь предложить? — спросил Под. — Какой–нибудь другой выход?

— Нет, — сказала Хомили, — нам надо уходить.

А главное, — добавила она, — нам в любом случае пришлось бы уйти.

— С чего ты это взяла? — сказал Под.

— Я не стала бы дольше жить с Люпи, — заявила Хомили, — даже если бы она посулила мне гору золота, что она вряд ли сделает. Я молчала, Под, ради Арриэтты. Все же ровесники ей для компании, думала я, и семейные связи. Я даже о мебели не заикнулась…

— Да, это так, — подтвердил Под.

— Просто я очень испугалась, — сказала Хомили и снова задрожала, — когда Хендрири принялся говорить про диких зверей…

— Он никак не мог остановиться, — сказал Под.

— Лучше жить одним, — сказала Хомили.

— Верно, — согласился Под, — лучше жить одним…

И он обвел глазами комнату. Но вид у него был загнанный, на круглом плоском лице застыла растерянность.

Когда Арриэтта поднялась вместе с Тиммисом наверх, было видно, что, несмотря на тревогу, она на седьмом небе.

— О, — сказала Хомили, — вот и вы.

И, словно не узнавая, посмотрела на Тиммиса.

— Он ни за что не хотел там оставаться, — сказала Арриэтта, крепко держа его за руку.

— Ладно, забери его… в свою комнату. И расскажи ему какую–нибудь историю…

— Хорошо. Сейчас. Только я сперва хочу спросить…

— Потом, — сказал Под, — у нас куча времени. Мы поговорим обо всем позднее.

— Отец прав, — сказала Хомили. — Расскажи Тиммису что–нибудь.

— Только не про сов, — взмолился Тиммис. У него все еще был испуганный вид.

— Конечно, не про сов, — поддержала его Хомили. — Попроси Арриэтту рассказать тебе про кукольный дом, — она взглянула на дочь, — или про это место… как оно называется?.. где есть гипсовые добывайки.

Но Арриэтта, казалось, не слышала ее.

— Вы правда думали то, что сказали? — вдруг вырвалось у нее.

Хомили и Под, удивленные и испуганные ее тоном, уставились на Арриэтту.

— Конечно, думали, — сказал Под.

— О, — вскричала Арриэтта, — слава богу… слава богу! — И ее глаза наполнились слезами. — Снова жить под открытым небом… снова видеть солнце…

Подбежав к родителям, она обняла каждого из них.

— Все будет хорошо… Уверена, что будет.

Сияя от радости, она обернулась к Тиммису:

— Пошли, Тиммис, я знаю замечательную историю,.. лучше, чем про кукольный домик… о целом городке, где полным–полно домов, это место называется Литл–Фордэм.

Литл–Фордэм был легендарным местом, рассказы о котором, особенно в последние годы, передавались добывайками из уст в уста. Откуда они о нем узнали, никто не помнил, возможно, из разговоров, подслушанных в чьей–то кухне, гостиной или детской, но знали о нем добывайки все до одного. Литл–Фордэм был, как говорили, игрушечным поселком, который занимал целых пол акра в саду построившего его человека. Там было все, как в настоящем городе: церковь с органом, школа, несколько магазинов и — поскольку сбоку сада протекала река — своя собственная гавань, пароходы и таможня. Все было построено очень прочно и не боялось перемен погоды. Населяли Литл–Фордэм — во всяком случае, ходили такие слухи — гипсовые фигурки ростом с добываек, которые неподвижно, с деревянными лицами, стояли там и сям на улицах поселка или ездили по кругу в поездах. Добывайки знали также, что с раннего утра до вечера по асфальтовым дорожкам, надежно отгороженные цепями, по поселку бродят орды человеков. Они знали — как знают птицы, — что человеки роняют на землю всякие остатки: куски вафельных стаканчиков от мороженого, крошки бутербродов и булочек, орехи, недоеденные яблоки («Конечно, нельзя питаться этим изо дня в день, — замечала Хомили, — такая еда быстро надоест…»). Но больше всего добываек привлекали дома — множество пустых домов на все вкусы и любое число обитателей: особняки, дома на две семьи с отдельными входами, дома, стоящие вдоль улицы в один ряд, вплотную один к другому или окруженные собственным садом. Все они были прочно построены, с прочно крытыми крышами и прочно вкопаны в землю; как бы ни были любопытны человеки, они не могут без труда их открыть, как кукольный домик, и сунуть туда свой нос. Арриэтта слышала даже, что окна и двери этих домов просто нарисованы на стенках и вообще не открываются, — в домах нет ни одного отверстия. Но этот недостаток легко устраним.

— Конечно, никто не стал бы открывать парадные двери, — объясняла она Тиммису, в то время они лежали, свернувшись клубочком, в ее постели, — добывайки не так глупы: они бы прокопали туннель под полом… никто из человеков и не догадался бы, что там кто–то живет.

— Расскажи еще про поезда, — попросил Тиммис.

И Арриэтта продолжала рассказывать. Объясняла, придумывала, жила вместе с мальчиком в ином, сказочном мире. Погрузившись в эту жизнь, она забыла, в каком они сейчас бедственном положении, забыла о тревогах родителей и страхах дяди, забыла о пыльных, мрачных комнатах между стен, об опасностях, таящихся в лесах вокруг их дома, забыла даже то, что уже давно хочет есть.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Но куда мы пойдем? — спросила Хомили в двадцатый раз.

Прошло уже два дня после совещания, они были в комнате Арриэтты и отбирали вещи в дорогу. На полу лежала куча разных предметов, часть они отбрасывали в сторону, часть откладывали, чтобы взять с собой. Они могли взять лишь то, — тут Под был непреклонен, — что Люпи называла «ручная кладь». Она дала им рукав брезентового плаща, и они аккуратно разрезали его на квадраты.

— Я думаю, — сказал Под, — сперва попробуем пойти в пещеру на склоне.

— Вряд ли мне там очень понравится, — сказала Хомили, — особенно без ботинка.

— Но Хомили, надо же нам куда–то пойти. И скоро весна.

Хомили обернулась и взглянула на Пода.

— А ты знаешь дорогу?

— Нет, — сказал Под, продолжая сматывать в клубок просмоленную нитку. — Это надо выяснить.

— Какая сегодня погода?

— Я попросил Арриэтту узнать.

Понимая, что другого выхода нет, они, хотя и не без страха, отправили вниз Арриэтту поговорить с молодым Томом.

— Попроси его оставить нам какую–нибудь лазейку, — учил ее Под, — пусть самую крошечную, лишь бы выйти из дома. Если понадобится, мы распакуем вещи и протащим их одну за другой. В самом крайнем случае я согласен даже на окно первого этажа, если снаружи будет на что прыгнуть. Но скорее всего, они крепко–накрепко запрут окна и закроют ставни. И скажи, чтобы он, отодвинул дровяной ларь от стены. Нам самим не справиться, даже если он будет пустой. В хорошеньком мы «окажемся положении, да и семейство Хендрири тоже, если мальчишка укатит в Лейтон–Баззард и оставит нас взаперти. Скажи ему, куда мы направляемся… на это поле, которое зовут Паркинс–Бек… но ни словечка о пещере на склоне… и пусть он напомнит, как туда пройти и не сбиться с пути… Последнее время здесь, в доме, довольно прохладно, а ведь уже март, спроси, не выпал ли снег. Если выпал, мы пропали: нам придется ждать…

«Но разве можем мы ждать? » — спрашивал себя Под, вешая моток просмоленных ниток на гвоздь в дранке и задумчиво беря в руки шляпную булавку. Верно, в приступе великодушия Хендрири сказал: «Мы все вместе попали в беду… и что наше, то ваше». Но потом, обсуждая с Хомили их уход из дома, Люпи заметила: «Не считай меня жестокой, Хомили, но в такие времена каждый думает о своих. На моем месте ты сказала бы то же самое». Она не скупясь давала им разные вещи, — Под прежде всего подумал о рукаве плаща, — подарила Хомили наперсток с колечком от рождественского пудинга, — Хомили надела его на шею; но полки в кладовой вдруг оказались пустыми, все припасы были забраны и спрятаны где–то в другом месте, а им Люпи выдала пятнадцать сухих горошин, которых, сказала Люпи «им, надо надеяться, хватит». Они вымачивали их у себя наверху в мыльнице, а затем Хомили брала по три горошины вниз и варила их на плите.

«Хватит, но на сколько? — спрашивал себя Под, счищая пятнышко ржавчины со шляпной булавки. — Как новенькая, — подумал он, попробовав пальцем острие, — чистая сталь и длинная, длиннее, чем он сам. Нет, придется им уходить, как только путь будет свободен, не важно, выпал снег или нет…»

— Кто–то идет! воскликнула Хомили. — Должно быть, Арриэтта.

Они подошли к люку и помогли ей взобраться на пол; они заметили, что глаза девочки сияют^ а щеки горят огнем. В одной руке она держала длинный стальной гвоздь, в другой — ломтик сыра.

— Это нам на сейчас, — еле переведя дух сказала Арриэтта, — там, внизу, еще куча всякой всячины. Том засунул все через дыру за дровяным ларем. Ломоть черствого хлеба, сыр, шесть печеных каштанов и яйцо.

— Неужто куриное яйцо? — сказал Под. — Да.

— О боже! — воскликнула Хомили. — Как нам закатить его сюда, наверх?

— И как сварить его? — добавил Под.

Хомили тряхнула головой.

— Я сварю его вместе с горохом там, у Люпи. Это наше яйцо, никто и словечка не скажет.

— Оно уже сварено, — прервала их Арриэтта, — вкрутую.

— Слава богу! — воскликнул Под. — Я возьму с собой вниз лезвие — мы сможем занести его сюда по кусочкам. Так что ты узнала? — спросил он Арриэтту.

— Погода вовсе не плохая, — ответила она. — Том говорит, когда выходит солнце, совсем тепло и пахнет весной.

— Ты мне прежде всего скажи, — прервал ее Под, — как нам выбраться из дома.

— С этим тоже все в порядке. В самом низу входной двери есть дыра, там, где дверь толкали ногами. — Том всегда так делает, когда у него полны руки сучьев. Но они заколотили ее дощечкой, чтобы в дом не попали полевые мыши. Двумя гвоздями — по гвоздю с каждой стороны. Это один из них, — показала она на принесенный гвоздь. — Все, что нам надо сделать, говорит Том, повернуть дощечку вверх на втором гвозде да закрепить чем–нибудь — и путь открыт, мы сможем выйти наружу. А когда мы уйдем, дядя Хендрири и братцы снова ее прибьют… если захотят.

— Прекрасно, — сказал Под, — прекрасно.. — У него был очень довольный вид. — Конечно, они захотят, из–за мышей. И когда, он говорит, они уезжают — я имею в виду: он и его дед?

— Как он и раньше сказал — послезавтра. Но он так и не нашел хорька.

— Прекрасно, — повторил Под; хорьки его не интересовали. — А теперь давайте быстренько нырнем вниз и поднимем сюда продовольствие, пока его никто не увидел.

Хомили и Арриэтта спустились вместе с Подом, чтобы ему подсобить. Они отнесли наверх хлеб и сыр, и печеные каштаны, но яйцо решили не трогать.

— В курином яйце куча еды, — сказал Под, — и вся она чисто и аккуратно упакована, если так можно выразиться, в скорлупе. Мы возьмем яйцо с собой, когда уйдем отсюда, и возьмем в том виде, в каком оно есть.

Поэтому они закатили яйцо за стенную панель и спрятали в темном углу под стружками.

— Здесь оно нас и подождет, — сказал Под.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В день отъезда человеков добывайки старались вести себя как можно тише. Собравшись вокруг стола, они с любопытством и волнением прислушивались к хлопанью дверей, глухим ударам, беготне вверх и вниз по лестнице. До них доносились голоса, которые они никогда раньше не слышали, звуки, которые они не могли распознать. Они продолжали сидеть, притаившись, еще долго после того, как захлопнулась входная дверь и наступила тишина.

— Кто знает, — шепнул Поду Хендрири, — они еще могут за чем–нибудь вернуться.

Но постепенно безмолвие покинутого дома каким–то таинственным образом просочилось к ним сквозь штукатурку и дранку, и Под почувствовал, что дом действительно пуст.

— Думаю, все в порядке, — наконец отважился он сказать, — может, кто–нибудь из нас пойдет на разведку?

— Я пойду, — сказал Хендрири, поднимаясь на ноги. — Не трогайтесь с места, пока я не подам сигнал. Мне надо, чтобы было совершенно тихо.

И он ушел. Все молча сидели вокруг стола. Хомили не сводила глаз с трех небольших узлов, привязанных к шляпной булавке. Люпи одолжила Хомили свой кротовый жакет… который стал ей узок: на Арриэтте был шарф Эглтины; высокая, стройная девушка накинула его Арриэтте на шею и трижды обмотала, так ничего и не сказав. «Она хоть когда–нибудь говорит? » — спросила как–то Хомили у Люпи, воспользовавшись ее хорошим настроением. «Почти никогда, — сказала Люпи, — и не улыбается. Она стала такой после того, как еще девочкой убежала из дома. Не один год прошел с тех пор».

Но вот вернулся Хендрири и сказал, что путь свободен!

— Лучше зажги свечи, сейчас позднее, чем я думал.

Один за другим они спустились по спичечной лестнице, больше не боясь шуметь. Дровяной ларь был далеко отодвинут от стены, и они гуськом вошли в комнату, высокую, как собор, огромную и тихую, — лишь их голоса отражались от стен, — сами себе хозяева: ходи, куда хочешь, делай, что пожелаешь. Окно, как Под и предвидел, было закрыто ставнями, но через небольшое оконце, низко прорезанное в толстой стене, просачивались последние бледные лучи заходящего солнца. Братцы и Арриэтта были вне себя: они носились взад и вперед между ножками стульев, обследовали пещеру под столом, где в свете свечей плясала висящая там паутина. А сколько было сделано открытий, сколько найдено сокровищ! — под половиками, в щелях двери, между свободными камнями очага… Здесь булавка, там спичка, пуговица, старая запонка от воротничка; почерневшая монета, коралловая бусина, крючок без петельки, отломанный кончик грифеля от карандаша (Арриэтта бросилась к нему и тут же спрятала его в карман: ей не разрешили взять с собой дневник, пришлось оставить его вместе с прочими «не самыми важными» вещами, но кто знает…). Затем, поставив на пол свечи, они принялись взбираться кто куда — все, кроме Люпи, которая для этого слишком растолстела, и Пода с Хомили, стоявших у входных дверей. Хендрири решил залезть на висевшее на гвозде пальто, чтобы проверить карманы, но ему было далеко до Пода, и он повис на рукаве, еле переводя дыхание и обливаясь потом, — пришлось старшему сыну его вызволять.

— Надо было забираться по петлям, — шепнул Под Хомили, — за них можно цепляться ногами, а карман подтащить к себе за материю. Никогда не надо лезть прямо к карману…

— Хоть бы они угомонились, — шепнула в ответ Хомили, — пока мы не уйдем.

В обычное время она и сама получила бы удовольствие от этой игры: «что нашел, то мое», где любые средства хороши — что лучше для добывайки, чем охота за добычей без помехи, — но сейчас все омрачала мысль о ждавших испытаниях, и паясничание родичей казалось ей глупым.

— Ну а теперь, — неожиданно сказал Хендрири, приводя в порядок платье и направляясь к ним, словно он прочитал ее мысли, — давайте испробуем лазейку.

Он позвал старших сыновей, и, поплевав на руки, они ухватились за дощечку, прикрывающую дыру в двери.

— Раз, два, три, ух! — произнес нараспев Хендрири.

Они изо всех сил толкнули дощечку вверх, и она медленно, со скрипом, повернулась на гвозде, открыв глазам похожее на арку отверстие.

Под взял свечу и выглянул наружу; он увидел траву и камни и до того, как ветер чуть не задул пламя, мелькнувшую перед глазами тень. Под заслонил пламя свечи ладонью.

— Быстрее, Под, — еле дыша, произнес Хендрири, — эта деревяшка тяжелая…

Под опять посмотрел в дыру: ни травы, ни камней, — струящийся мрак, еле слышное дыхание и неожиданно возникшие две огненные точки, как острия булавки, — немигающие, неподвижные, беспощадные.

— Бросайте деревяшку, — еле слышно сказал Под, не разжимая губ. — Быстрее, — еще тише проговорил он, так как Хендрири замешкался. — Ты что — не слышишь колокольчик? — И замер на месте, держа свечу перед собой.

Раздался глухой стук упавшей дощечки и одновременно с ним визг Хомили.

— Ты тоже видела его? — спросил Под, оборачиваясь.

Поставив свечу на пол, он, все еще тяжело дыша, вытер лоб рукавом.

— Видела его? — вскричала Хомили. — Да, еще секунда — и он был бы тут, среди нас.

Тиммис заплакал и Арриэтта подбежала к нему.

— Все в порядке, Тиммис, он ушел. Это был всего лишь хорек. Старый, ручной хорек. Пошли, я расскажу тебе сказку.

Она отвела его под грубо сколоченный деревянный стол, под которым еще раньше заметила большую книгу. Поставив ее на края переплета, Арриэтта превратила книгу в шалаш, и они забрались вдвоем под его уютный кров.

— Что это было? — спросила ничего не заметившая Люпи.

— То самое, что сказала Арриэтта, — хорек, — ответил ей Под, — хорек Тома, скорее всего. Если это так, он будет теперь день и ночь бродить вокруг дома, искать, как бы ему попасть внутрь… — Он обернулся к Хомили. — О том, чтобы уйти сегодня, нечего и думать.

Люпи, стоявшая в очаге, где зола все еще не потеряла тепла, опустилась на пустой спичечный коробок; тот угрожающе заскрипел.

— Был бы тут, среди нас, — чуть слышно повторила она, закрывая глаза, точно боясь увидеть это страшное зрелище. И махнула несколько раз рукой, чтобы рассеять поднявшееся облачко золы.

— Ну что ж, Под, — проговорил, помолчав Хендрири, — ничего не поделаешь.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Под.

— Этим путем вам не выйти. Хорек будет кружить возле дома неделю за неделей.

— Да… — согласился Под и замолчал. — Нам надо снова все обдумать.

Он тревожно посмотрел на закрытое ставнями окно; в меньшем окошечке стекло было вмуровано в стену, свет оно давало, но не открывалось. Нет, здесь не пройдешь.

— Давайте взглянем на прачечную, — сказал Под.

Дверь туда, к счастью, была закрыта неплотно, и Под протиснулся в щель. Хендрири и Хомили проскользнули следом, немного погодя за ними вошла туда Арриэтта. Ей не терпелось увидеть прачечную, как и все прочие уголки этого огромного человечьего жилья, которое находилось теперь в их владении. В неровном свете свечи она заметила, что очаг здесь находится там же, где высится за стеной очаг в комнате, а в очаге стоит закопченная кухонная плита; пол, как и там, вымощен каменными плитами. В одном углу виднелся старый бельевой каток, в другом — медный котел для кипячения. У стены под окном была каменная раковина. Окно плотно закрывали ставни. Дверь наружу была заперта на два засова и для крепости обита внизу листом цинка.

— Нет, здесь ничего не выйдет, — сказал Хендрири.

— Да, — согласился Под.

Они вернулись в комнату. Люпи немного оправилась и слезла с коробка, чуть не расплющив его. Она уже привела свою одежду в порядок и сейчас собирала добычу, готовясь подняться наверх.

— Пошли, детки, — звала она, — скоро полночь, завтра у нас будет целый день…

Увидев Хендрири, она сказала:

— Пожалуй, пора перекусить. — Она хихикнула. — Я немного устала… Этот хорек и все такое прочее.

Хендрири взглянул на Пода.

— А вы как же? — и, так как Под молчал, он обернулся к Люпи: — У них тоже был трудный день… этот хорек и все такое прочее… и сегодня им не выйти…

— Да? — сказала Люпи и уставилась на Пода. Казалось, она захвачена врасплох.

— Что у нас на ужин? — спросил ее Хендрири.

— Шесть вареных каштанов… — она приостановилась, — …и по копченой рыбке тебе и старшим мальчикам.

— Может быть, откроем какую–нибудь банку? — предложил Хендрири после неловкой паузы.

Люпи не ответила, пауза затянулась.

— Да, конечно… — начала она в смятении, но тут ее прервала Хомили:

— Большое спасибо, это очень любезно с вашей стороны, но у нас самих есть три печеных каштана. И яйцо.

— Яйцо? — удивленно переспросила Люпи. — Какое яйцо?

— Куриное.

— Куриное яйцо? — снова повторила за ней Люпи так, словно курица — это птеродактиль или какая–нибудь легендарная птица вроде феникса. — Где вы его взяли?

— О, — сказала Хомили, — оно у нас давно.

— И мы хотели бы побыть немного здесь, внизу, — сказал Под, — если вы не возражаете.

— Нисколько, нисколько, — натянуто сказала Люпи. Она все еще ломала себе голову, откуда у них взялось яйцо. — Пошли, Тиммис..

Прошло немало времени, пока все сошлись вместе. То и дело мальчики возвращались за забытыми вещами, звали друг друга, смеялись, ссорились, болтали.

— По одному, — не переставала повторять Люпи, когда все сгрудились под лестницей. — По одному, мои ягнятки.

Но вот они поднялись наверх и с площадки, откуда гулко доносился каждый звук, вошли во внутренние комнаты. Теперь до Арриэтты долетало лишь тихое журчание голосов, приглушенные раскаты смеха и еле слышное попискивание.

«Для человеков, верно, что мыши, что мы», — подумала Арриэтта, прислушиваясь. Но постепенно все замолкло, наступила тишина. Арриэтта обернулась и посмотрела на родителей: наконец они были одни.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Между молотом и наковальней, вот мы где, — сказал Под с вымученной улыбкой: он цитировал изречение из календаря с пословицами и поговорками, где Арриэтта. вела дневник.

Они сгрудились вместе на неостывших камнях очага, рядом валялся в золе железный совок, все еще слишком горячий, чтобы на него сесть. Хомили затащила сюда мятый спичечный коробок, — при ее весе он вполне ей годился. Под и Арриэтта пристроились на обугленной головешке; три зажженные свечи стояли между ними в золе. Огромная комната была погружена во мрак, и, когда замерли все звуки (семейство Хендрири, наверно, село за ужин), Арриэтта почувствовала, что они все глубже погружаются в тишину.

Вдруг ее нарушило слабое позвякивание колокольчика — казалось, оно звучит совсем рядом, — затем раздалось царапанье и почти беззвучное сопение. Широко раскрыв глаза, они дружно взглянули на входную дверь, но оттуда, где они сидели, ничего не было видно — она тонула в темноте.

— Он не может забраться сюда, да? — шепотом спросила Хомили.

— Исключено, — сказал Под, — пусть себе царапается, сколько влезет… нам ничего не грозит.

Но Арриэтта все же окинула изучающим взглядом стенки дымохода; камни были неровные, если не останется другого выхода, по ним будет нетрудно вскарабкаться наверх. И вдруг высоко–высоко над собой она увидела квадрат темно–синего неба, а на нем яркую звездочку, и, сама не зная почему, успокоилась.

— Насколько я понимаю, — начал Под, — мы не сможем отсюда выйти и не можем оставаться здесь.

— Так именно понимаю это и я, — сказала Хомили..

— А что, — сказала Арриэтта, — если нам забраться по трубе, — здесь, внутри, — на крышу?

— А дальше что? — спросил Под.

— Не знаю, — сказала Арриэтта.

— Там мы и останемся, — сказал Под.

— Да, там мы и останемся, — подтвердила Хомили жалобно, — даже если сможем туда забраться, в чем я сомневаюсь.

Несколько минут все молчали, затем Под хмуро сказал:

— Что ж, Хомили, нам не остается ничего другого…

— Кроме чего? — спросила Хомили, встревоженно поднимая лицо; освещенное снизу, оно выглядело особенно худым; там и сям темнели пятна от золы.

Арриэтта, догадываясь, что он скажет, крепче обхватила колени руками и уставилась на совок, лежавший наискосок от нее.

— Кроме того, чтоб смирить свою гордость, — сказал Под.

— Что ты имеешь в виду? — еле слышно спросила Хомили, хотя она прекрасно это знала.

— Нам придется пойти к Люпи и Хендрири и прямо, без обиняков попросить у них разрешения остаться.

Хомили сжала худое лицо худыми ладонями и молча посмотрела на Пода.

— Ради девочки… — мягко проговорил Под.

Печальные глаза повернулись, как на шарнирах, к Арриэтте и снова уставились на Пода.

— Несколько сухих горошин — вот все, что мы у них попросим, — еще мягче продолжал Под, — только несколько глотков воды и несколько сухих горошин…

Хомили продолжала молчать.

— И мы скажем, чтобы они оставили себе нашу мебель, — предложил Под.

Только тут Хомили вышла из оцепенения.

— Она и так достанется им, — хрипло сказала она.

— Ну, так как? — спросил, помолчав Под, вглядываясь ей в лицо.

Хомили с загнанным видом оглянулась вокруг, посмотрела наверх, в дымоход, взглянула на золу у себя под ногами. Наконец она кивнула головой.

— Пойдем тогда сразу, — уныло предложила она, — пока они не кончили ужинать, и покончим с этим.

— Не возражаю, — сказал Под.

Он поднялся на ноги и протянул руку Хомили.

— Двинулись, старушка, — ласково сказал он.

Хомили немедленно поднялась, и Под, подхватив ее под локоть, обернулся к Арриэтте. Стоя рядом с женой, он вытянулся во весь свой рост.

— Есть два вида мужества, которые я знаю, — сказал он, — а возможно, их и больше, но сколько бы их ни было, твоя мать обладает всеми. Запиши это в своем дневнике, дочка…

Но Арриэтта не смотрела на него, побелев как мел, она уставилась в темный угол между дровяным ларем и дверью в прачечную в глубине комнаты.

— Там что–то двигается, — шепнула она.

Под обернулся и взглянул туда, куда были устремлены ее глаза.

— Какое оно? — резко спросил он.

— Мохнатое…

Все замерли на месте. Затем Хомили с криком ринулась вперед. С удивлением и страхом они смотрели, как она неуклюже слезает с очага и бежит, раскинув руки к дровяному ларю. Казалось, она смеется… или плачет… дыханье с трудом вырывалось у нее из груди.

— Милый мальчик, — всхлипывая, приговаривала она, — славный мальчик… Благослови тебя Господь!

— Спиллер! — радостно завопила Арриэтта.

Она тоже спрыгнула на пол, вместе с Хомили вытащила его из темноты и потянула его за собой на очаг; яркое пламя свечей осветило его кротовый костюм, сильно поношенный, слегка порванный, с коротковатыми штанинами. Босые ноги мальчика лоснились от грязи. Казалось, он подрос и раздался в плечах. Но волосы его были так же взлохмачены и торчали во все стороны, а заостренное лицо было таким же загорелым, как раньше. Они и не подумали спрашивать его, откуда он явился, им было достаточно того, что он здесь. Арриэтте казалось, что Спиллер всегда возникает из воздуха и так же быстро растворяется в нем.

— Ой, Спиллер, — всхлипнула Хомили (а ведь Арриэтта считала, что мать не очень жалует его). — В самый последний момент, самый последний–препоследний момент!

И она села на конец головешки — отчего другой конец подпрыгнул, подняв тучу золы, — и разразилась счастливыми слезами.

— Приятно видеть тебя, Спиллер, — сказал Под, улыбаясь и осматривая его с головы до ног. — Пришел за летним платьем?

Спиллер кивнул; его блестящие глаза обшаривали комнату. Ничто не ускользнуло от его внимания: ни узлы, притороченные к шляпной булавке, ни отодвинутый от стены дровяной ларь, ни отсутствие привычных вещей и перестановка мебели, говорящие об отъезде хозяев. Но он ничего не сказал: сельские жители, вроде Спиллера и Пода, не торопятся с расспросами; даже если их что–нибудь удивляет, они помнят о хороших манерах и ожидают подходящего момента для объяснений.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒