Сложка». Институт. Мама на окопах

«Сложка»

Присылали с село (пригоняли) большую, большую машину. Называли её «Сложка», т.е. сложная. Высотой метра 3. залезали на неё по металлической лестнице, там был длинный стол, по которому продвигались снопы к задавальщику. Задавальщиком мог быть не каждый . нужен был большой опыт, сноровка. Ездил на ней по всем сёлам один и тот же человек. Акцент речи у него был не русский.

Помню всё чаще я стояла за столом около него, мне по столу подавали сноп с разрезанным пояском, а я должна была его ловко развернуть и подать задавальщику. А он его отправлял на барабан машины. Ему нравилось как я подавала сноп, колосьями поворачивала в сторону барабана. Ему уже легко было управляться с ним. Девчонки завидовали мне, тебе мол там полегче, чем нам таскать мешки с зерном (пустой мешок подвешивали на крюк, в него натекало зерно) и мешок берёшь на плечо и несёшь в ворох.

Пытались другие вставать к задавальщику. Но видно не делали так, как я, не разворачивали сноп, разрежут и всё, машину рвало, на барабан попадало то много, то совсем ничего, её стук был неравномерным, она рычала, огрызалась.

Слышу на другой день опять кричит меня: «Римушка, иди сюда, лучше тебя никто не делает эту работу». Зато после первого же дня я спустила всё своё платьишко , вечером слезла на землю с голым животом. Мама дома наложила заплату во всё брюхо. Тогда заплатками не гнушались, я и сейчас нет, нет да где – нибудь положу. Привыкла. Экономия. Всё поколение наше такое, всё бережем. Задавальщик пожалел моё платье и дал какой – то старый брезентовый фартук. И сам был в фартуке.

В другие года пригоняли такие машины глубокой осенью. Хлеб (снопы) были сложены в скирды. Ставили «сложку» около скирды, чтобы подавать было ближе. Близилась зима. Работали в две смены. Народу не хватало. Поэтому нас учеников 7 – 10 классов снимали с учебы. А один год ( я училась в 8 классе), нас совсем весь год не учили. Занимались самостоятельно дома. Молодёжь работала в ночную. И только один месяц весной мы учились. Сдавали экзамены. Подумайте, как много надо было заниматься дома, чтобы сдать их и суметь учиться дальше. А ведь кто хотел, поступили в институт. В том числе и я. Помню в 10 классе сдавали экзамены на аттестат зрелости. Принимали экзамены из Облоно (наших учителей не допускали). Было так строго!

Шел экзамен по геометрии, я его отвечала у доски по билету, доказывала теорему, но так как я математику очень любила, то рассуждения у меня были очень логичными. Я всегда и задачи решала, начиная с неизвестного. Но в общем так: после моего ответа на билет, ко мне подошел такой уже старенький седой профессор, погладил меня по голове и сказал: «Умница! Я вам советую поступать в педагогический институт на физико – математическое отделение. Из вас, девушка, будет замечательная учительница.»

Вот я и вняла его совету, поступила в институт одна из всего класса. Факультет трудный. Поступали и ещё, но больше на биологический.

Институт

Годы учебы в институте были уже послевоенные (1948 – 1950годы), но почти такими же тяжелым, как военные. Только пайку хлеба давали в очереди по талону. Такой тяжелый слиток хлеба! Этот кусок был похож на кусок хозяйственного мыла (но я очень любила и ждала, когда был довесок, его можно было сразу съесть, положить в рот ).

На стол в общежитии (нас было 12 человек) ставили пол – ведра не кипятка, а разбавленного холодной водой кипятка (всем титана не хватало). Этой водой прихлёбывали пайку хлеба. Из дома привозить было нечего, кроме сушеной Париной свёклы и сушеной картошки, нарезанной кубиками, прямоугольничками. С ней варили похлёбку.

Стипендию давали только тем, кто учился на 4 и 5, 18 рублей. Я её получала.

Что подкупали к пайке хлеба? Так это на рынке у торговок самодельное повидло. Называли его патока. Это был наш деликатес. Дёшево и мило. Такую роскошь позволяли только по воскресеньям. А эта патока иногда хорошая, а то пригорелая. Брали одну кружку, хватало дня на 3, 4.

Мама на окопах

6 января 1942 года пришла похоронка на папу. Текст такой: «Ваш муж Маркиянов Александр Яковлевич (уроженец города Сергач),проявив мужество и геройство, был ранен и умер от ран. Похоронен: Белгородская область, Бельский район.

Такие похоронки стали приходить часто почти в каждый дом.

С содроганием сердца ждали почтальона. Он чувствовал это и ещё издалека кричал: «Письмо!!». Ну, уж тут со всех ног летишь за письмом – треугольничком, чтоб получить долгожданную весточку. Значит ещё живой, Слава Богу.

В середине января дали повестки маме за Муром и её младшей сестре (няне) за Волгу рыть окопы. Маме было 45лет, няне 30. меня оставили с больной тётей (кокой). Из села провожали 27 человек. Были ученики 10 класса во главе с учителем немецкого языка Мартыновым Константином Петровичем (он был косой, поэтому его не взяли на войну).

Закололи в колхозе самую старую корову (одна кожа и кости, мясо красное, красное, как от полудохлой скотины), разделили мясо на всех, ещё дали по пуду муки и по пол – ведра гороху. У каждой были салазки. Сложили всё на них да ещё лопату и тронулись пешем на станцию Смагино за 30 км от нас.

Там посадили их в товарные вагоны. Народу было много, пришли из других сёл. В товарняке было тесно, темно (один плохонький фонаришка подвешен к потолку) и холодно.

Лязгнула снаружи щеколда и они закрыты, никакого выхода.

Пошло время, не разберём едем или стоим, по обе стороны громыхают поезда, это пропускают военные составы с солдатами, продуктами, вооружением, они идут на фронт. Сколько мы были в таком состоянии (толи едем, то ли стоим), не знаем. Не знаем день или ночь, присели на свои салазки, кто прихватил в карман от хлебов отнятую лепёшку, гложет её.

Молчание. Тут не до разговоров. Кто в туалет захотел – присаживался прямо тут, да и ходить – то было не с чего, голодные были. Наконец, лязгнул запор. Нас открыли, велели выгружаться. Ехали ночь, день и ещё ночь. Оказались за Муромом. Стали распределять всех по разным деревням. Мы все из одного села пошли вместе. Деревня была километрах в 7 от железной дороги. Пришли, развели нас по квартирам. Нас 12 человек, к одной хозяйке (звали её Наташа, у неё 3 взрослых детей работали в Муроме на военном заводе).

Хотели тут же поесть, да не тут – то было, хлеб замёрз, его не отрезать ножом, так выходили на улицу и разрубали каравай лопатой.

Потекли дни за днями. Хозяйка варила чугун супу из нашей говядины, картошки не было, запускали по кружке мятого гороха.

Земля была тяжелая глинистая и к тому же замороженная.

Сначала подкладывали сами взрывчатку. Это делал учитель Мартынов и кричал: «Разбегись!». Все с криком разбегались в стороны. Летели мёрзлые комья земли. Потом начинали копать.

Бывало и взрывчатка кончалась, тогда разжигали на месте окопа костры, земля оттаивала. Если хотя бы до половины был вырыт окоп, то за ночь он промерзал, тогда жгли костёр в нём. Там становилось скользко. Молодые девчонки спускались с неохотой, пищали, визжали, учитель им кричал: «Прыгайте, прыгайте быстрее!»

- Да! Там склизко, - отпирались они.

- Не склизко, а скользко, - поправлял их учитель. И так каждый день. Мама говорила: «Я понимаю учителей, сочувствую им, как им тяжело работать. Им говорят скользко, а они одно своё склизко. И так каждый день.

На одном берегу Оки вырыли, стали переправлять на другой. Течение быстрое. Лёд тонким был. Страшно было переправляться, кто ползком, кто на животе. Нам посоветовали коленом одной ноги опираться на салазки, а другой ногой отпихиваться.

Лёд чистый, прозрачный, видно его ветер снегом отполировал.

Няня рыла окопы за Волгой. Пыталась убежать. Шли (их две было)всю дорогу пешем, пришли ночью, чтобы никто не видел, а на утро пришли из сельсовета (им сообщили с места работы) и её забрали, отправили опять туда, да продержали больше положенного срока.

⇐ Предыдущая 12