Воспоминания моей мамы Лебедевой Риммы Александровны (4.06.1930 г.рождения), учителя математики и физики Кочуновской средней школы, о Великой Отечественной войне.

День начала войны 22 июня 1941 года – помню как сейчас. Закончились весенние работы: посеялись, обработали картошку, готовились к сенокосу. Можно и отдохнуть от праведных трудов. Наметили в этот день массовое гулянье. Оно обычно проходило в заливных лугах на берегу реки Пьяны. По одну сторону Пьяны гуляли сурадеевские, а по другую – ягубовские (из соседнего села Ягубовки). С утра потянулся туда нарядный народтолпами с гармошками, все весёлые, счастливые. Детвора бежала передом, останавливались, хвалились друг перед другом своими новыми платьями и обувью. Дойдя до лугов (а там стояла трава по пояс), старались идти цепочкой один за другим, чтобы не помять траву. И вот дошли до места, здесь гуляли ежегодно, уж очень красивое было оно. С одной стороны стоял лес, с другой река, кругом луга с цветами, трава колышется, переливается от ветерка как море. Расположились, ковром была трава(здесь уже примятая), захватили с собой одеяла, разостлали, выложили на них угощении и расселись компаниями сами.

По другую сторону Пьяны тоже шло приготовление полным ходом. Ребята спустили на воду лодки, украсили их большими срубленными ветками. Лодки спускались и с нашей стороны. Мужчины, что постарше, на песчаном берегу (а песок белый, белый, чистый).закладывали костерки, чтобы варить уху в ведрах. Иные уже сидели с удочками. Непуганая в этих местах рыба клевала замечательно. Плакучие ивы склонились нал водой, отражаясь как в зеркале, кое – где под ними пробила осока, а в ней то и «стояли» щуки и щурята. Мы, детвора, бегали в лес, приносили сухие сучья.

И вот приготовления закончились. Все расселись, выпили по рюмочке, по другой и зашумели, заговорили, запели. Заиграли гармошки, заплясали молодые женщины да с такими любовными, задорными частушками, молодые парни поддерживали их, вышли в круг, пощелкивая о хромовые голенища своих новых сапог, подхватывая то одну, то другую из девушек. Тут играют и русского, и сормача, и страдание. Женщины постарше поют, как они их называли «длинные» песни певучие, тягучие, выносят высоко. Голоса уносятся далеко по реке и за лес.

Только перед праздником за неделю вернулись в село три молодых офицера, бравые ребята, они окончили Тамбовское военное училище. Их ждали невесты, они успели сыграть свадьбы. Невесты на редкость были певуньи и плясуньи и к тому же красавицы. Все взоры перекинулись на них. Они в паре со своими мужьями не только выплясывали но и танцевали вальсы, танго, фокстроты, мужья выбивали чечетку, хотя на траве это получалось не так, как на полу, но было видно, что они мастаки в этом деле. Они обнимали своих милых жен, целовали при всех не стесняясь, не сдерживали своих чувств. Все завидовали этим парам, любовались от души ими. Мы девчонки – еще несмышленыши, старались как – то украдкой хотя бы дотронуться до их шелковых платьев, от них так пахло духами. Каждая из нас хотела бы сейчас походить на них. Звали их Надя Лескова, Маня Панкратова и Лидия Михайлова.

Зашумела и ягубовская сторона. Послышались задиристые голоса парней. Стали делать «перепёлки» камушками на воде с той и другой стороны. Чувствовалось, что задираются. Парни вскочили в лодки и сошлись на середине реки. Самые задиристые схватились в драке, потопив друг друга в воде, но вынырнув, пожали друг другу руки и как ни в чем не бывало стали приглашать наших девчат покататься с ними. Ягубовские девушки садились к сурадеевским парням, а сурадеевские – к ягубовским и катались они так по Пьянее под звуки гармошки и заливистых песен. Высаживались на нашем и на их берегу. Был полный лад. Ели вместе уху, вареных раков, завяленную на проволочке над костром рыбу, пели.

Ели косматики, которые мы еле успевали подносить подолами, особенно нас подзадоривали женщины: «А ну, детвора, подкиньте нам ещё!»

У нас все губы, рот от них были коричневыми, но мы были до того счастливы, радость била через край, разве только одно горе омрачило после нас, когда увидели, что наши новые платья были все испачканы коричневыми пятнами, которые и не отстирать.

… Веселье было в разгаре!

Вдруг кто – то крикнул: «Нарочный!»

По дороге только пыль столбом, гнал в галоп посланец сельсовета.

Все поднялись…, встали, … замерли, чуя что – то неладное. Куда весь хмель пропал.

Лошадь остановилась, встала на дыбы, у рта грузделами набита пена. Гонец вырвал из – за рубашки сверток бумаг и со слезами в голосе выговорил: «Война, братцы! Война с Германией, с немцами». И тут же вручил повестки этим трем офицерам, явиться в течении 6 часов в районный военкомат. Офицеры знали где их место: в строю на передовой.

Все заплакали, мало сказать плакали, ревели, причитали, голосили, а молодые жены повисли на плечах мужей, обвили их шеи и так плакали, так безутешно плакали…

… Все, как по команде побежали в село. Представьте себе: вот эта обезумевшая толпа с криками, воплями, слезами, знает, что в каждой семье кого – то заберут, может не одного, сегодня повестки вручили этим офицерам, а завтра кого – то других постигнет эта судьба и заберут самую сильную, самую крепкую часть села. Заберут на войну, откуда возврата может и не быть.

Не добежав до села метров 300, с с запада появилась туча да такая черная, грозовая, послышались далекие раскаты грома, засверкала молния. Ветер усилился, удары стали всё чаще и чаще, полил дождь, да такой! Не видать свету вольного, молния била туча – земля, туча – земля то и дело. Гром оглушал, мы падали. Раньше мы слышали о светопреставлении – это было наверное оно.

Все завернули подолы платьев, новую праздничную обувь несли в руках, а дождь все хлестал и хлестал. Бежали, падали, вставали и опять пригнувшись к земле, бежали.

Природа плакала вместе с нами, с народом.

Добежали до первого дома (это был наш дом), а там всё пролило насквозь (не так уж богато, крепко жили до войны, дома, кровли были ветхими).

… Дождь стих так же внезапно, как и начался. Засветило солнышко, на улицах в колено стояла вода, на склонах мутным потоком бежала к Пьянее.

А вечером всем селом пошли провожать тех троих офицеров. Проводили за село, им подали лошадь, запряженную в телегу. Возница повезет их до райцентра 30 км. Все плакали. А молодых жен никак было не отцепить от своих любимых. Но надо им уезжать…

Долго стояли, смотрели им вслед, они шли пешем, оборачивались, махали нам руками. Наконец, забросили в телегу свои вещевые мешки, запрыгнули в телегу сами и скрылись за глинистым косогором на повороте.

Больше никто их не видел, они погибли. Остались несчастные вдовы, не успевшие народить детей.

Так и жили всю жизнь одиноко. Парней, их ровню. Всех забрали и побили на проклятой войне.

Повестки приходили ежедневно. Село плакало каждый день. Пришла очередь и моему папе. Ему было 40 лет, призвали его в октябре 1941 года связистом. Это передовая линия. Рвутся снаряды, свистят пули, перебита телефонная связь. Ползи, соединяй, налаживай связь. Провода так перебиты, что не хватает их соединить, соединяй своим телом, берись одной рукой за один конец, другой рукой за второй конец и, распластавшись соединяешь их своим телом. Ведь тело проводник электрического тока. Неминуемая гибель связиста, но связь налажена, боевое задание выполнено, командиры солдатам команды подают.

Вместе с папой провожали 7 человек, в том числе и моего дядю (маминого брата) дядю Саню Филатова. У него 8 человек детей. Помню папа прижал нас с мамой к себе и тётю Аню (жену дяди Сани) тоже и сказал маме: «У тебя, Груша, Римма одна, а у Аннушки их восьмеро. Каково ей? Держитесь друг друга, помогайте чем сможете». А помогать – то чем было? Только собрали урожай, дали зерно на трудодни. Помню у нас была насыпана тара (деревянная кадка) ведер на 40. вот и всё. Пекли хлебы один раз в неделю 5 буханок. Вот и посчитайте: 1 ведро в неделю, значит на 40 недель, приблизительно на 10 месяцев. Если бы не война, на следующий год опять бы заработали, а на следующий год ничего не дали. Всё на фронт, всё на победу.

Даже, если у кого и было побольше зерна, чем у нас, его отобрали, ходили по амбарам, проверяли в сусеках. И всё отправляли на фронт. Кроме этого облагали налогами: с каждого хозяйства по овце, чтобы она была упитанная, самая лучшая. Кто приводил похуже, поменьше, не брали, отправляли домой за другой. Все научились определять жирность, упитанность, я и то умела это делать, щупали сзади выше хвоста по позвоночнику.

Ещё надо было сдать от коровы 100 литров молока( даже пусть яловая, нестельная).брали молоко и с коз, и с овец. Но овец не доили, за всех рассчитывалась корова. А коровы доили мало, кроме соломы и сена им ничего не давали. И то не вдоволь, часто на весну не хватало. Коровы от слабости висели на верёвках (перекидывали верёвки под живот у передних и задних ног и привязывали к связи). Корова висела чуть ли не навесу. За лето в табуне она наберётся, чтоб только живой остаться. Какое уж тут молоко. А 100 литров сдай! Обязательно, где хочешь бери. Себе почти не оставалось. А сена запасали мало потому, что его из лесов, с поля (после прополки) носили в вязках на себе. Выполотую траву подсушивали, чтобы нести было полегче и несли километра за два. Сами устанем на работе, да вязку неси и в обед, и вечером.

Каждый день бригадир наряжал на работу. Дисциплина была строгая, не пропусти ни одного дня. А работали с темна и до темна. А если б так не работали, то урожай оставался бы в поле, а его всеми силами и средствами старались убрать.

Хлеб обмолачивали на трещотках. Вы никогда не видели таких? Машина не велика, главная деталь её – цилиндрический блестящий барабан, усаженный весь зубьями (как у бороны, но размером поменьше, с палец длиной, но потолще пальца). Барабан вращается на больших оборотах, крутят его 2 лошади, а если не было лошадей, впрягались в крестовину мы сами, но уже четверо. Сноп пихали на барабан, он его проворачивал, выбивая зерно. Зерно падало на землю, а поверх его солома, её отгребали граблями, не задевая зерно, и передавали следующей, она – третьей (они тоже с граблями). На конце солому подхватывали 2 женщины и делали большие кучи. Ловкий мальчуган на лошади с гнётом по земле, привязанном постромками, вставал на гнёт и увозил солому к стогу. На стогу стояли 2 мужчины (они или недоразвитые, или шуты гороховые, вообщем забракованные для войны, их не взяли). Один из них был Иван, другой Андрей. Утром весь народ собрался у клади, Иван уже уже забрался на кладь, а Андрей всегда запаздывал, семенит по дороге. Иван поднимает руки, приветствует его и во всё горло, что есть мочи кричит: «Да здравствует Андрэушка и славная жена его Окся, которая делает курам операции, я у ней нахватался политики!». (курица распорола на колу живот, а Окся взяла иголку с ниткой и зашила). Все, конечно, смеются. Без таких юмористов жизнь была бы ещё темней, на немного да отвлеклись от ежедневной сухоты и слёз. Ещё помню в месяц один раз «немое» кино привозили, показывали на улице, полотно натянуто на стене правления колхоза, мы все в фуфайках не по росту сидим на скамейках, читать кто умеет, кто ещё нет, кто успеет прочитать что написано, кто нет, а картинки смотрит рот разиня. Зато комаров накормим своей кровью вдоволь.

И вот однажды я стояла первая у барабана трещетки, тут работа горячая, отгребай да отгребай, поспевай за машиной. Трещётка работала вовсю, лошади видно пошли быстрым ходом (к ним был приставлен погонщик). Хлестнул их.

Трещётка трещит, ничего не слышно, пыль летит от измятой соломы – ничего не видно. Вдруг как вылетит зуб из барабана и представляете с какой он скоростью летел! Но слава Богу, пролетел как пуля, над моей головой, задев развевающийся конец косынки. Совсем чуть – чуть не задел голову, висок. Вот и смерть не на фронте, а в тылу, дома. Остались среди нас подростков и инвалиды одному мальчишке другой разрезал лопатой сухожилие на ноге, когда чистили ток . Лопаты старались точить( у кого острее). У каждого для точки был свой кирпич. Тупой лопатой дёрн не срежешь. Так и жил до смерти хромым, как с фронта. Наверное числился инвалидом – фронтовиком.

12 Следующая ⇒