Анатолий Фомин

ГОРОД КАРТА МЕСТНОСТИ

Нет, ничего почти что не осталось от города, где я когда-то вырос. Где дизельный оранжевый «Икарус»? Где будки красные, скажи на милость? Где на Восточной то кафе «Ромашка»? Где магазин «Мелодия» известный? Не вышла ли у времени промашка? Не слишком густо замесилось тесто? Где гастроном «Центральный», кафетерий? Где бутерброды с «Докторской» и кофе? Где пирожки с повидлом — пять копеек? Где остограммиться с Казариным, позвольте? Где чебуречная в большом «Рубине»? Где общепит наш скромный весь советский? Пельменная на Пушкинской где ныне? И где мой птичий рынок Верх-Исетский? Где горе-автоматы с газировкой? Сказать по правде, время всё смахнуло, как крошки со стола, а что осталось, то ветром по забывчивости сдуло. Я очень старый, помню слишком много. Мне сорок пять, а кажется, что вечность. Я о грядущем вовсе не тоскую, мне подавай элегию, беспечность. Я ни на что в веках не посягаю, я лишь зову Романа, Борю, Лену. Я ничего, по совести, не знаю, всё рифмами и смертью отделилось. Олег Дозморов

Время и ландшафт достаются нам случайно, речь нам вручена, а стихи выбирают нас сами: бьют без промаха.

Алексей Маркин

Декабрь

Январь

Февраль

Анатолий Фомин

АРАБСКИЕ СКАЗКИ

Арабские сказки, какие стоят времена!

Направо – пустыня, налево – просторное море.

Гуляют по свету, по ветру царей имена,

Плывут корабли, и купцы задыхаются в споре.

Вот каменный берег, но острова грубая плоть

Окажется телом огромной, невиданной рыбы,

Движенье ее – в глубину, кораблям не уплыть

От черной волны, от смертельно стремительной глыбы.

Счастливый Синдбад, ты сжигаешь свои корабли,

И снова плывешь, и мизинцем рисуешь границу.

И дым от костра долетает с зеленой земли

И дымом и ядом чужим овевает страницу.

Что лучше: в пустыне сгореть или в сумрачный склеп

Попасть навсегда – и питаться просвирою мертвых?

В протухшую воду крошить землю, плесень и хлеб

Во имя шелков, кораблей и камней искрометных.

Наверно, ты снова вернешься, Синдбад-мореход,

Вернешься по звездам, сто лет потеряв за морями…

Торговля удачна: доход превышает расход.

Арабские сказки, летящие вместе с ветрами…

Ну-ка, взгляни внимательней: чего не хватает строчке?

То ли огня древесного, то ли витого дыма,

То ли размер затерт, как воротник сорочки,

И не спасет рифма, спустившись с холмов Рима.

Ну-ка, взгляни внимательней: долгий июнь прожит,

А в телефонной трубке черный хрустит хворост,

Только забудешься, мозг твой тотчас в вереницы сложит

Шорохи слов – и ловко цезурой добьет хворость.

Изобретатель рифм, строитель ассоциаций,

Экзаменатор выдохов, искр, теней, вздохов

Будет тебе товарищ, ему не впервой браться

За ремесло привычное, когда на душе плохо.

Впрочем, сверкающей ртути в тело вошла стрелка,

Сок прошлогодних яблок на языке горек…

Парка, держи крепче, не отпускай прялку,

Слушая, как сестры песне твоей вторят.

***

Синий снег гуляет в поле,

Синий свет живет высоко…

Потому ли, оттого ли

Я в себе не знаю прока.

И живу, наверно, ложно –

А когда больнее боли

Боль, я говорю о том же:

Синий снег гуляет в поле…

Этим и душа богата,

Это лишь и остается

За душой, что виновата

В том, что плачет и смеется.

Январь

Февраль

Март

Майя Петровна Никулина

***

Очнешься заполночь, когда

зову тебя и жду…

Но если я твоя беда,

не торопи беду.

Уж лучше после, поутру,

пока душа щедра…

Но если я тебе сестра,

не окликай сестру.

…Пока порядок в голове,

пока рука права…

Но если я тебе вдова,

не подавай вдове.

Уйди, прожившись до нуля,

в сомнения и ложь.

Ведь если я тебе земля,

ты сам ко мне придешь.

***

Как он привольно лежит, —
долго и много, —
древний догреческий Крит,
логово бога,

что не забыт, невредим,
не осязаем, —
выжил один, и один
здешний хозяин.

Спрятанный в тёмном нутре,
видит и слышит,
в небе, в горе, по горе
ходит и дышит.

Кто же ещё в облаках,
в белом безлюдье,
кормит надежду и страх
каменной грудью?

Кто насылает узор
на полотенца
и с незапамятных пор
снится младенцам?

Чьё баловство-торжество
ветры и грозы?
Чьи же, когда не его,
люди и козы?

***

Свободно размещаюсь в лёгком теле.
Лихая ноша приросла к плечам.
Воздушные дороги поредели
и рухнули в песок и солончак.
Весёлый снег метёт по первопутку.
Земля видна и вдоль и поперёк.
А завтра ветер свистнет в волчью дудку —
и станет ближе звёздный потолок.
Просыплется небесная солома
на завтрашнюю грязь и гололёд,
и белый свет счастливо обведёт
приметами несбывшегося дома
уже соседку в тесном этаже,
уже жиличку в собственной квартире...
Всё меньше места занимаю в мире.
Всё больше мира надобно душе.

***

Мы прошли уже на ощупь

за своим поводырем

через мостик, через площадь,

по дороге и потом

в переулок непроглядный,

в опрокинутый чердак,

в тесный, влажный, виноградный,

темно-августовский мрак,

в треск цикад, в сухие звоны

невесомого труда,

в жарко дышащее лоно,

в бесконечное туда,

где у скомканных обочин,

у колодца, у реки

молодой хозяин ночи

ставит сети и силки,

чтоб до самого рассвета,

в долгожданной темноте

выкликали: где ты? где ты?

потому что он нигде.

Февраль

Март

Апрель

Алексей Решетов

* * *

Сапожник допился до белой горячки,
Поэт дописался до белых стихов.
И белая пена в корыте у прачки —
Как белые овцы у ног пастухов.
Как белые стены покрашены мелом,
И белый из труб поднимается дым,
И белый наш свет называется белым —
Не чёрным, не розовым, не золотым…

***

Бедные люди, откуда они
в наши прекрасные, светлые дни?
Дуня с гусаром умчалась в метель.
Двое с Башмачкина сняли шинель.
Холодно, голодно бедным зимой. —
Варенька, маточка, ангельчик мой!

Андрей Танцырев

ЗИМОЙ 70-Х В СВЕРДЛОВСКЕ

Одеколона хвойный запах,

мороза дым пороховой.

Окно в трамвае процарапав,

ты видишь улицу зимой.

По ней идут простые люди,

кто в полушубке, кто в пальто.

Вот баба торт несет на блюде,

а вот реклама «Спортлото».

Покрыта инеем бутылка,

хрустят подмерзшие цветы.

Лежат в кармане ложка, вилка,

платок небесной чистоты.

Ты едешь в гости на ночь глядя,

в душе отчаянно-светло.

И мнится: Люба, Вера, Надя

еще надышат, если надо,

свой телефончик на стекло.

29.12. 1997

ОГОНЬ ЛЮБВИ

Не зван, но нежен.

Пленена.

Женою стала,

мужем – он.

Ее коса опалена

его горящим сюртуком.

ВЗГЛЯД

Идет по отмеренной жизни

сквозь славу худую и бред

в своей пролетарской отчизне

внеклассовый русский поэт.

Здесь вороны важно хлопочут,

там вьется дымок из домов.

И тракторы мерно стрекочут

среди благолепных хлебов.

Там город заводов и домен

в сатурновом дымном кольце.

Где житель счастлив и свободен

и все это есть на лице.

«Откуда такая усталость

под веки мои затекла?

В моей голове настоялась

и душу мою извела?

Не может так столб атмосферный

на бедное тело давить,

как давит на сердце фанерный

погоста российского вид».

Март

Апрель

Май

Виктор Смирнов

ПРИСУТСТВИЕ ЛИ БО

Нету музыке утишенья:

она играет и играет,

как будто бросится на шею

и рук потом не отнимает.

И не утихают яблони,

и не утихают рифмы, –

и их свечение неяркое

мной тоже горячо любимо.

_____________

Оглянешься ты и увидишь

цвет яблоневый свой любимый,

цвет платья и лица артиста

в вечерней ароматной дымке.

1.06.84.

GENIUS LOCI

Малиновый, зеленый, белый,

как бы медовой акварели,

лес на горах Гиперборейских,

зане они не постарели.

Как Ферсман пел свои Хибины*

и к ним летел душой открытой –

и я за ним порою зимней

Урал пою (ах, коломытка!)

16.11.79

* см. его «Путешествие за камнем».

***

Теплый зимний ветер, сладость

счастья –

то весна, она наступит через месяц;

и уже полно известий частных

о ее прибытье в нашу местность.

И опять мороз, – но цвет лазури,

все другое стало, мы протерли

свои очи, быстро говорим сумбурно,

и поеживаемся в пиджаках

просторных.

Много-много света стало в классах.

От слепящего дневного света

жмурясь, долгожданным сим проказам

мы поставили хорошую отметку.

……………………………………..

11, 23 июля 97

Живет он … позадь гумен.

Пушкин.

Вот деревце в листках непавших,

оно забавно, оно задорно,

и главные повадки наши

изобразило в месте горном.

И мы ведь небольшие тоже,

из рода унесенных ветром,

и всё никак уйти не можем

из так понравившегося лета.

Мы тоже позади сарая,

и нам стеклянный сон приснится,

где золотая и сырая

пришла уральская волчица.

19.08.98.

СЕВЕРНЫЙ СВЕТ.

ПОСВЯЩЕНО В.Т.

Зеленоватый свет в ночи

разлили листья июня,

и облачками, без числ,

без меры, ихний люмен.

Да небо равнодушно слало

светильников свет сквозь тучи,

единственные изумруд и лал, –

им не найдется лучших.

Я разговаривал с тобою

и думал, что красою вечной

и эти световые воды,

и женщины горят, конечно.

Конч.26.06.86

(воспом. о Троиц. дне).

Апрель

Май

Июнь

Наталия Санникова

Можно ли так любить, расстаться и выжить,

жить, будто счастье возможно (оно возможно!),

утром вставать, пить кофе, идти на службу,

будто бы боль утихнет (она утихнет),

снова учиться вглядываться прохожим

в лица, шутить с хорошенькой секретаршей,

думать «зачем я здесь? по какому праву?»,

помнить о том, что было, не пробуждаясь,

вечером по привычке писать в блокноте,

публиковать в каком-нибудь интернете,

думать «прочтет, возможно» (прочтет, возможно)

и ненавидеть всенощно глупое тело

за то, что оно все помнит (оно все забудет),

но покупать ему снова еду, одежду,

может быть, даже возить его к теплому морю,

где вы вдвоем когда-то (море все то же,

небо, земля и звезды не изменились –

как они могут? зачем они это смеют?),

по возвращении встретить еще кого-то

и разрешить себе жить наконец, влюбиться,

будто бы отпустило (да, отпустило).

Или вот я, которая не страдала

по-настоящему (впрочем, разок страдала),

перед тобой ни в чем я не виновата,

перед другими – может быть, но не слишком –

что я могу тебе написать в открытке? –

только «люблю и помню». Люблю и помню.

12 Следующая ⇒