ГДЕ-ТО В ЕВРОПЕ. СТИХИ О САМОМ СТРАШНОМ

⇐ ПредыдущаяСтр 25 из 25

ГДЕ-ТО В ЕВРОПЕ

На флюгерах лукавят петухи.

Молчат дворы, как старые окопы.

Луна — белей, чем белые стихи,

Написанные бардами Европы.

И готика. И злое колдовство

Соборов, лавок, пестрого неона.

И город сам как злое божество,

Пришедшее сюда во время оно.

Здесь даже звёздам некуда упасть.

Сжигают ночь искусственные блики.

Есть в готике монашеская страсть

И чванство феодального владыки.

Мне всех её примет не перечесть.

Судьба её пестра и многолица.

Но где–то в ней такая тайна есть,

Что я и сам готов начать молиться.

Молиться тем великим мастерам,

Тем колдунам, что, нагревая тигли,

Металл творили. Сочиняли храм.

И этот город некогда воздвигли.

В его окошки небу не пролезть.

До горла он застёгнут на засовы.

И, охраняя призрачную честь,

Спят на соборах каменные совы.

СТИХИ О САМОМ СТРАШНОМ

Зимнее это небо было сшито из шинельного сукна. Серого и тяжёлого. Но не поэтому начинаю я свой рассказ. И не потому, что у этой холодной реки было узкое горло. Она глотала мёртвых людей толчками. И вздрагивала. Как возмущённое сердце, когда ему делают больно.

Я вижу это небо и эту реку с точечными подробностями, хотя прошло уже более двадцати лет. И всё–таки не поэтому начинаю я свой рассказ. Я стою на могиле матери и босыми ногами ощущаю всю боль земли, чёрной и запёкшейся, которая идёт от неё через меня в мир, как через провод высокого напряжения.

Мама, я уже тоже буду скоро стариком. Уже за моей спиной больше дорог, чем перед моими глазами. И они всё бегут и бегут по моей памяти, эти дороги. А я всё смотрю на них и думаю: для чего рождаются люди? Для горя или для радости?

Я иду по этой земле, мама, и вбираю в себя все светотени и светопесни, окружающие людей. Много плохого видел я на своих дорогах. И много хорошего. Рубцами перепоясана моя память. Но самое страшное на земле — это человек, снова вставший на четвереньки. Дикий и кровавоглазый. Я презираю его. Я ненавижу его. Я готов биться с ним каждый час моей жизни.

Что такое фашизм? Это человечество на четвереньках!

Если бы я смог оживить души погибших…

Солнце кровавилось в дымной мгле,

Красным снарядом било.

…Их уже не было на земле.

А оно — было.

Волны неслись от скалы к скале,

Море гранит дробило.

…Их уже не было на земле.

А оно — было.

Вечером к Адмиралтейской игле

Небо звезду прибило.

…Их уже не было на земле.

А оно — было.

Дерево шло по седой золе,

Землю корнями рыло.

…Их уже не было на земле.

А оно — было.

При артиллерийском обстреле

фашистскими снарядами

одной из ленинградских школ —

погибли:

Иван Николаевич ПЕТРЯЕВ — 7 лет.

Олег Сергеевич РАЗДОРОВ — 11 лет.

Владимир Петрович ШУХОВ — 11 лет.

Николай Семенович УВАРОВ —9 лет.

Сергей Федорович НАДЕЖДИН — 7 лет.

Мальчики, как мне о мёртвых о вас?

На красном снегу одичалые блики.

Ветер за парту сядет сейчас.

Вскинут углы перебитые лики.

Как они страшно зияют вокруг!

Как эти стены кричат нестерпимо!

И вдруг тишина. Умирает звук.

Начинается чёрная пантомима.

Чёрные улицы немо бредут.

Чёрные тени падают немо.

Чёрные ветки скручены в жгут.

Чёрные руки уставились в небо.

Мальчики, вас уже нет на земле.

Рты не отворятся. Ноги не ступят.

Звёздные песни на битом стекле.

Скоро — наверное — утро наступит.

Всё это ночь у вас сразу взяла.

Были товарищи. Матери были.

Птицы, глядящие из–под крыла

На проходящие автомобили.

Вы этих птиц приносили домой.

С дальнего рынка несли их в ладошках.

Съела блокада их прошлой зимой.

Скалится голод в разбитых окошках.

Раненый город от стужи свело.

Столб телеграфный упёрся в зарницу.

Мальчики, как мне без вас тяжело!

Как мне дописывать эту страницу?

Матери в санки впрягутся сейчас.

Гробик за гробиком. В ночь. Через вьюгу.

Что ты кричишь, сумасшедший фугас?

Что ты по смертному мечешься кругу?

Кто научил тебя целить в детей?

В маленьких этих, из первого класса?

А над домами — всё злее и злей —

Мечется, мечется ярость фугаса.

Глохнет гранит на седых площадях.

Дальней зари окровавилась кромка.

Скачет на белых своих лошадях

Стужа горючая. Злая позёмка.

Я тебя знаю, пославший снаряд,

В мюнхенском пиве купавшийся ирод.

Пусть твои руки от крови сгорят.

Пусть твой конец будет молнией вырыт.

Сколько ты вытоптал в каждой судьбе.

Скольких домучил до смертного часа.

Чем же они помешали тебе —

Эти мальчишки из первого класса?!

Вот ты стоишь у подзорной трубы.

Тянется день паутиной паучьей.

Серые танки ползут, как гробы.

Бьётся Европа в железной падучей.

Огненным плачем исходит жильё.

Нет мне покоя. Ни грани. Ни грана.

Мальчики, горе седое моё.

Вечная боль моя. Вечная рана.

Вас ещё матери ждут по ночам.

Век на исходе. А им не согреться.

Им бы пробиться к подземным ключам.

Им бы дойти до сыновнего сердца.

Им бы увидеть мальчишек своих.

— Мама, не плачьте! Прошу Вас! Не надо.

…Вот и кончается страшный мой стих,

Века двадцатого злая баллада.

Утром, когда я встречаю рассвет,

Днём, когда я улыбаюсь живому,

Мне всё мерещатся беды тех лет,

На четвереньках бегущие к дому.

Чёрная свастика чертит следы.

Бьёт костылём о планету калека.

Вечная слава вам, дети беды!

Вечное горе вам, ироды века!

Память не смеет застыть на нуле.

Совесть не смеет кривить и смещаться.

Я потому и живу на земле,

Чтобы Земля

продолжала

вращаться.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 22 23 2425