ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена первая

Ростов. Катя идет по улице со стопкой книг. К ней подходит офицер.

О н о л и. Барышня, позвольте вам помочь.

К а т я. Спасибо, мне недалеко.

О н о л и. Разрешите представиться — Валериан Оноли, корниловец, только с армии. Видел афишу, вечером в цирке дают новую программу…

К а т я. Корниловец… Может, вы знаете подполковника Рощина?

О н о л и. Вы кто Вадиму Петровичу — племянница? Сестра?

К а т я. Жена.

О н о л и. Надо же какая вы, Катерина Дмитриевна! Я ведь к вам и шел. С письмом (расстегивает мундир, достает конверт, отдает Кате).

К а т я (отходит от Оноли, садится на лавочку, рядом ставит книги, вскрывает конверт, из него выпадают купюры, собирает их, читает). «Видеть тебя не могу. Поживешь здесь месяц-два, — не знаю. Посылаю денег. Передай их Красильникову за постой. Уверен, вы сошлись с ним в убеждениях. Добрался с красногвардейской частью в район боев и при первой возможности перебежал. Впрочем, тебя это не касается. Помню твои слова при расставании, стараюсь о них не думать, но, видимо, придется и думать, и что-то сделать… Может, тогда увидимся».

О н о л и (подсаживается к ней). Не расстраивайтесь, письмо подполковник написал неделю назад. Позавчера был бой — он погиб.

К а т я. Не-ет… (Закрывает лицо руками.)

О н о л и. Послушайте, Катерина Дмитриевна. Рощин был у нас на подозрении как перебежчик. Ротмистр фон Мекке постоянно повторял: «Рощин — шпион, забыть не может свой красный паек». Во всей армии только я и генерал Марков верили честному слову Вадима Петровича. Генерал тоже убит. Счастье для вашего мужа, что он погиб в бою, так бы его расстреляли перед строем. Теперь вы сможете получить пенсию как вдова…

К а т я. Что?..

О н о л и. В полку говорили: «Рощин — большевик, сволочь и дерьмо… Мнит из себя лейб-гвардейца, а на деле вошь пехотная…». Товарищей сторонился. Вечно с придирками: мундир, видите ли, помят, на строевую на минуту всего опоздал — взыскание. Скажу вам как друг: гнилой человек был ваш муж, Катерина Дмитриевна. Вам нужно развеяться… Сходим в цирк, выпьем вина… (Пытается обнять Катю.)

К а т я (вскакивает, бьет Оноли книгой по рукам). Я вам не верю! Вадим жив! (Быстро уходит, забыв книги на лавке.)

О н о л и (ей вслед). Успокойтесь, деточка, я сам видел, как его ели мухи. Убит — и забудьте!

Дом Красильникова. Алексей Иванович встречает Катю у калитки.

К р а с и л ь н и к о в. Екатерина Дмитриевна, что с вами?

К а т я. Вадим… в бою…

К р а с и л ь н и к о в. Как вы узнали?

К а т я. Однополчанин, вместе с ним был в сражениях…

К р а с и л ь н и к о в. Что скажешь… война…

К а т я. Вадим ушел от меня, чтобы умереть… Все разрушено… Так странно устроено: воюем, гибнем, мучимся. А дерево распускается так же, как и прошлой весной, как много весен назад. У меня не осталось от Вадима ни одной фотографии, ни одной вещицы… Как будто все было сном.

Катя пошатнулась. Красильников берет ее под руку.

К р а с и л ь н и к о в. Екатерина Дмитриевна, вам надо прилечь.

К а т я. Не могу… Нужно уехать отсюда, уехать…

К р а с и л ь н и к о в. Я продаю дом, возвращаюсь в родной хутор. Поедемте…

К а т я. Доеду с вами до Екатеринослава. Там знакомые, поступлю в кондитерскую…

Сцена вторая

Рассвет. Штаб дивизии. За столом изучает документы начальник аппарата особого отдела Гымза. Заходит Телегин. Рукав его гимнастерки в крови.

Г ы м з а. Ранен?

Т е л е г и н. Пустяки, царапина… Провалялся полночи в пшенице. Потерял своих, такая путаница. Где полк?

Г ы м з а. Сядь. Есть хочешь?

Придвигает Телегину горшок с остывшими щами. Телегин жадно ест.

Т е л е г и н. Ну, наши дрались вчера, товарищ Гымза! И цепи поднимать не надо: прямо бросались в штыки.

Г ы м з а. Поел, будет. Слыхал приказ по армии? Сорокин — верховный главнокомандующий.

Т е л е г и н. Что ж, это хорошо… Вот хоть вчерашний бой… С брошенными поводьями он пер в самый огонь, — пунцовая рубашка, весь на виду. Бойцы, как завидят его, — ура! Кабы не Сорокин вчера, — не знаю… Кому командовать армией, как не ему.

Г ы м з а. Великий полководец… Жалко — расстрелять не могу.

Т е л е г и н. Ты… смеешься?

Г ы м з а. Нет, не смеюсь. Ты хоть раз Сорокина трезвым видал? Девки, кутежи, загулы… В начдива палил из револьвера. Много еще за ним всякого. Уяснил? Ну, а ты-то не предашь? Хочу поручить тебе трудное дело, товарищ Телегин. Думаю, ты самый подходящий… На Волгу тебе надо ехать.

Т е л е г и н. Слушаю.

Г ы м з а. Я тебе дам письмо к председателю Военного совета. Если не сладишь, не передашь,— лучше уходи к белым, назад не являйся. Понял?

Т е л е г и н. Понял.

Г ы м з а. Живым в руки не давайся. Попадешь в контрразведку, — все сделай, съешь это письмо, что ли. Чтоб ты знал, в письме вот что будет: армия Сорокину верит, сейчас он герой. А я требую его расстрела. Немедленно. Пока он армию не угробил. Запомнил? Эти слова — твоя смерть, Телегин.

Т е л е г и н. Ясно… Будет сделано.

Г ы м з а. Пробирайся Доном на Царицын. Кстати, разведаешь, что у белых в тылах. Вон, возьми форму (кивает на мешок в углу). Захвати офицерские погоны, покрасуйся. Какие тебе — капитанские или подполковничьи?

Сцена третья

Ростов. Вокзал, зал для ожидания первого класса. У входа стоит караульный с ружьем. На жестком дубовом диване сидит военный, закрыв ладонью лицо. Он в узком френче, жмущем под мышками, и новеньких подполковничьих погонах. Рощин курит в дальнем углу зала. Из репродуктора раздается объявление: «Состав на Екатеринослав задерживается на два часа». Вадим Петрович тушит сигарету, ходит по залу, затем садится рядом с военным. Тот так трясет ногой, что дрожит весь диван.

Р о щ и н. Послушайте, вы можете перестать трясти ногой?

П о д п о л к о в н и к (не отнимая руки от глаз). Простите, — дурная привычка.

Рощин оборачивается на знакомый голос — рядом с ним дремлет Телегин.

Р о щ и н. Хм… Из штабс-капитанов в подполковники… Лихо! А формы у вас по размеру не нашлось? (Встает, отходит на несколько шагов.)

Т е л е г и н. О Даше что-нибудь слышал? Письма не доходят.

Рощин снова садится на диван.

Р о щ и н. Я Катю потерял. Оставил ее здесь у сослуживца. Приехал — дом продан. Говорят, Катя в Екатеринославе…

Какое-то время сидят молча.

Т е л е г и н (шепотом). Вадим… спасибо. (Дотрагивается до его плеча, поднимается и, не оборачиваясь, идет к выходу.)

Сцена четвертая

Самара. Поздний вечер. Дмитрий Степанович подходит к дому, его окликает офицер.

Т е л е г и н. Простите, вы — доктор Булавин?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Да. Я — Булавин.

Т е л е г и н. Я к вам по очень важному делу. Понимаю — неприемный час. Но я уже заходил к вам три раза.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. По-вашему, министр здравоохранения не имеет права на свободную минуту? Все вопросы завтра в министерстве — с одиннадцати.

Т е л е г и н. Прошу вас — сегодня. Я уезжаю с ночным пароходом.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Предупреждаю, если вы по поводу пособий, — это не моя инстанция.

Т е л е г и н. Нет, нет, пособие мне не нужно!

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Ладно, заходите.

Проходят в кабинет, Булавин садится за стол.

Ну, зачем вы пришли?

Т е л е г и н (прижимает к груди фуражку). Где Даша?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч (указательным пальцем застучал по столу). Даша?

Т е л е г и н. Да. Я — Телегин.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Вот как… Телегин… Она присылала мне года два назад вашу фотографию. И как же вы? (Перебирает бумаги на столе.)

Т е л е г и н. Дмитрий Степанович, я больше полугода не видел Даши. Не знаю, что с ней.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч (выдвигает ящики стола, достает бумаги). Жива, здорова!

Т е л е г и н. Я в Добровольческой армии с марта. Командирован штабом на север.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Так, так… А в каком полку изволите служить?

Т е л е г и н. В Солдатском.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Хм… Значит, есть такой в Добровольческой армии… А куда именно следуете? Простите — это военная тайна? Не настаиваю… У супруги вашей все хорошо, вот получил письмо на прошлой неделе. Почитайте, тут и вас касается (бросает перед Телегиным листки). Я отлучусь ненадолго. (Выходит, запирает за собой дверь. В коридоре снимает трубку телефонного аппарата.) Соедините меня с начальником контрразведки.

Т е л е г и н (читает). «Папа, я в Казани. Кажется, послезавтра смогу уехать, но попаду ли я к тебе? Была в Москве: те же лица, но потемневшие от голода, те же глаза, но взгляд— злой, нетерпеливый. С секретарем Николая Ивановича уехала в Ярославль, работала под огнем как сестра милосердия. Ночью, руки — в крови, платье — в крови, свалилась на койку. Подскочил солдат, навалился, вывернул руки. Папа, я выстрелила — он упал. Совсем еще мальчишка. Что происходит? Утром на вокзале двое офицеров расстреляли толстого человека. Говорят, это был комиссар. Может, бежать из России? Катя не отвечает на письма. С Иваном Ильичом мы расстались в марте, он уехал на Кавказ, в Красную армию, и там на отличном счету. У нас с ним порвалось, но прошлое нас связывает крепко… Прошлого я не разорвала…»

За дверью слышатся осторожные шаги, шепот. Телегин достает браунинг, выглядывает в окно — там стоит человек с винтовой. В кабинет вбегают двое крепких парней с револьверами. Телегин перебрасывает браунинг в левую руку, срывает с пояса из-под френча небольшую гранату.

Бросай оружие!

Парни пятятся к выходу.

Бросай!

Парни выбегают из кабинета. За дверью, ведущей во внутренние комнаты, раздается женский крик. Появляется Даша, за ней отец.

Д а ш а. Иван!..

Дмитрий Степанович хватает Дашу за локоть и тащит обратно. Телегин бежит за ними.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. На помощь! Он здесь! (Выбегает.)

Даша запирает дверь.

Д а ш а. Господи, как это ужасно!

Телегин торопливо засовывает браунинг и гранату в карманы.

Идем.

Даша и Телегин проходят в маленькую комнату. На гвозде висит Дашина юбка, у стены стул, железная кровать со смятыми простынями.

Т е л е г и н. Я прочел твое письмо.

Д а ш а (открывает окно). Беги, да беги же, с ума сошел! Прости меня, прости. Беги, не медли, Иван! Я тебе верна. Правда. Мы встретимся, когда будет лучше… Но — беги, беги, умоляю.

Т е л е г и н. Даша, пойдем со мной. Ночью я буду ждать тебя за рекой.

Д а ш а. Нет. Не могу.

Т е л е г и н. Тогда я остаюсь.

Телегин садится на стул, Даша бросается к нему, тащит к окну.

Я прочел твое письмо. Я все понял.

Д а ш а (обнимает его). Они уже на дворе… Они тебя убьют, убьют…

Т е л е г и н. Я так долго тебя не видел. Почему ты не хочешь уйти со мной? Тебя здесь замучают.

Д а ш а. Уходи, прошу тебя. Уходи… Я не та, кого ты любишь… Но я буду, буду такой.

Т е л е г и н. Прощай (подходит к подоконнику). Даша! (Бросается к жене, целует ее и исчезает в темноте.)

Даша бежит в кабинет. Дмитрий Степанович сидит за столом, рядом с ним лежит револьвер.

Д а ш а (с порога). Где мое письмо?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Черт его знает. Где-то тут на ковре.

Даша поднимает с пола листки.

Я исполнил свой долг. (Закуривает, бросает спичку на пол.) Милая моя, он большевик, мало того, он контрразведчик. Гражданская война, знаешь, не шуточки, тут приходится жертвовать всем… В моих руках власть, Даша. Народ не прощает слабостей.

Даша разрывает письмо на мелкие кусочки.

Явился выведать у меня, что ему нужно, а при удобном случае прикончить. Видела, как он вооружен? С бомбой в мой дом!.. Мне всегда не нравился твой Телегин, правильно, что с ним порвала. И начал-то с примитивнейшей хитрости, видишь ли, — заинтересовался, где ты…

Д а ш а. Если его схватят…

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Без сомнения, у нас отличная агентура.

Д а ш а. Если его схватят, ты сделаешь все, чтобы спасти Ивана Ильича! Ты сделаешь это, папа.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч (ударил ладонью по столу). Нет! Нет! Ради тебя же — нет!

Д а ш а. Тебе будет трудно, но ты сделаешь, папа, для меня.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Замолчи! Глупая девчонка! Телегин — предатель, преступник и негодяй, военным судом он будет расстрелян, и точка!

Д а ш а. Нет! Нет! Нет! Он мой муж, он в тысячу раз лучше тебя!

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Дарья!

Д а ш а. Ты сошел с ума от этой проклятой власти, от ненависти, от войны! (Вплотную подходит к отцу.) Папа, разве ты счастлив?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Дура, какая же ты дура!

Д а ш а. Я всегда от тебя чего-то ждала. Когда умерла мама. Уехала Катя. Когда Катя болела. И сейчас. Я, правда, дура.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Убирайся за границу. Хоть к черту лысому убирайся!

Сцена пятая

Екатеринослав. Грязный гостиничный номер с окном, занавешенным пожелтевшей газетой. На подоконнике валяется несколько кредитных билетов. На коротенькой койке под тощим одеялом лежит Рощин. Он только что проснулся. Достает папиросу, мнет, закуривает. Садится перед зеркалом, осматривает свое худое, осунувшееся лицо.

Р о щ и н. Да. Катю я не нашел. Отпуск кончился, надо возвращаться на Кубань. Через двое суток вылезу из вагона, сяду в бричку, явлюсь в штаб к командиру полка. После рапорта приму взвод, а может, получу роту. И начнется… Строевые занятия, посещение офицерского собрания, расспросы о девочках и кутежах. Остроты по поводу худобы, седых волос и мрачного вида. А по ночам буду шагать из угла в угол у себя в хате. Это — одна вероятность, а другая — если полк на фронте в боях… Все-таки с таким настроением нельзя…

Е г о о т р а ж е н и е.Почему нельзя? Все можно! Вплоть до ременного пояска, — одним концом — к дверной ручке, другим — за шею. Давай, Рощин, по-честному. Ты такая же сволочь, как и все! Во имя каких таких святынь проколесил ты, голубчик, по жизни на натянутых вожжах? Считал себя приличным человеком, принадлежал к порядочному обществу, даже ушел из полка в университет. И что, расширил умственный кругозор? Экий ты чистоплюй, воротил нос от всего сомнительного и нечистого. Ну как, преуспел? Куда привела тебя безупречная жизнь? Что от тебя осталось?

Рощин отскакивает от зеркала, падает на койку.

Р о щ и н. Что? Что теперь? А если дезертировать? Бежать за границу? Куда? Мир охвачен войной. Хотя можно достать липовый паспорт, перебраться в Одессу и — в шашлычную — официантом.

Е г о о т р а ж е н и е.А какой-нибудь знакомый зайдет в эту шашлычную: «Ба, да никак это — Рощин, что же вы, батенька?» Можно еще спекулировать по мелочам или воровать. Сутенером? Староват. Или опять красные подштанники примеришь, Вадим? Комиссарить пойдешь? Нравятся варианты? А помнишь, старый дьячок писал тебе, что ограда у матери на могиле поломана, деревянный крест сгнил. Ты даже не ответил на письмо. Были дела поважнее, Вадим? А мама так гордилась тобой! Ее любимый мальчик в сатиновой рубашке в горошек стал убийцей…

Еще есть возможность: повеситься немедленно… (Снимает ремень, вешает его на дверную ручку.) Страшно? Или тебе противно встретить смерть на коленях? Ну, вперед!

На несколько мгновений гаснет свет. Ремень исчезает с дверной ручки.

В номер вбегает мальчик, размахивая газетой.

М а л ь ч и к. Просыпайтесь! Вставайте! Экстренный выпуск, революция в Германии! Солдаты на крышах вагонов, разбитые вокзалы, толпы кричат: «Свобода!» Постоялец, платите три карбованца (бросает газету на грудь Рощину). Деньги беру на подоконнике. Постоялец, почитайте газету… (Убегает.)

Рощин вытирает лицо грязной простыней, оглядывает комнату, встает, надевает шинель, туго перетягивает ее ремнем. Сует в карман смятые кредитки, газету, выходит на улицу.

Сцена шестая

Ресторан. Рощин сидит за столиком, обедает, пьет пиво. К нему подходит немецкий солдат в серо-зеленом мундире.

Н е м е ц. Господин подполковник, позволите занять место за столиком?

Рощин кивает.

(Официанту.) Пожалуйста, покушать немножко, я не кушал очень давно, — и пива, пива! (Рощину.) Если я вам мешаю, — я охотно поищу другой столик.

Р о щ и н. Вы мне не мешаете.

Н е м е ц. Прежде нам, солдатам, не разрешалось бывать в ресторанах. Со вчерашнего дня немецкая дисциплина стала более разумной.

Р о щ и н. Эвакуируетесь в Германию?

Н е м е ц. Да.

Р о щ и н. Что ж, скатертью дорога.

Н е м е ц. Я неплохо изучил русский язык, я знаю, — когда говорят: «скатертью дорога», это значит: «убирайся ко всем чертям».

Р о щ и н. А хотя бы и так. Вы, кажется, умный человек: чего же нам притворяться? Врагами были, врагами и расстаемся...

Официант приносит немцу еду. Солдат съедает все до крошки, корочкой вычищает тарелку, потом и корочку кладет в рот.

Н е м е ц. Вкусно. Мы, немцы, много голодали. К еде относимся очень серьезно. У меня записана беседа с одним русским ученым о происхождении блинов (расстегивает металлическую пуговицу мундира и вынимает пухлую, в потрепанной коже, записную книжку). Ваши блины — изображение солнца! Вот (кладет палец на страницу).

Р о щ и н (выхватывает записную книжку, читает). «Екатерина Дмитриевна Рощина, Екатеринослав, до востребования». Откуда у вас эта запись?

Н е м е ц. Очевидно, вам хорошо известна эта дама, я могу кое-что рассказать про нее. О, это одна из печальных историй…

Р о щ и н. Почему — печальных? Эта дама погибла?

Н е м е ц. Мы познакомились в вагоне. Екатерина Дмитриевна только что потеряла мужа...

Р о щ и н. Это была провокация! Я жив, как видите.

Н е м е ц. Камрад Рощин! Я прихожу в этот ресторан, где никогда не бывал, сажусь за этот столик…

Р о щ и н. Обойдемся без ваших умозаключений. Что вы знаете о Кате?

Н е м е ц. Поезд остановился, объявили: впереди засада махновцев. К Екатерине Дмитриевне подошел мужчина, говорил ехать с ним в какое-то село — там безопасно. Они ушли вместе. Вот все, что я помню, камрад Рощин.

За кулисой грянуло пианино, мужской голос запел: «Эх, яблочко, ночка темная… Куда мне теперь идти? Разве помню я…»

Р о щ и н. О каком селе он говорил? Вы должны вспомнить!

Н е м е ц (напевая мотив «Яблочка»). Та-та-та-та-тата-та-тата… Петровское… Ивановское…

Р о щ и н. Владимирское?!

Н е м е ц. Да, да! Князь Владимир…

Р о щ и н. Красильников! Он оттуда.

Рощин, не прощаясь, уходит. Немец что-то записывает в свою книжку.

Сцена седьмая

Село Владимирское Киевской губернии. Хата Красильникова. Красильников в полушубке, набивает карманы деньгами. Входит Катя с ведром воды.

К р а с и л ь н и к о в. Екатерина Дмитриевна, где вы ходите? Мы уезжаем. Одевайтесь теплее. Шубку меховую да чулочки шерстяные. Да вниз — теплое. Да быстренько, времени у нас в обрез. Вызывали меня. Интересуются, откуда лошади, куры, запасы… видишь ли, работников нанял... Всё хотят отобрать! Чека запугивали. Сказал: «Надо, так надо, — деньги принесу». Шиш эти мрази получат!

Катя ставит ведро на пол.

К а т я. Я с вами никуда больше не поеду.

К р а с и л ь н и к о в. Это ваш ответ? Другого ответа нет?

К а т я. Я не поеду.

К р а с и л ь н и к о в. А за Рощиным своим побежала бы! Не надейся, одну тебя не оставлю… Не для этого, сучонка, сладко кормлена, чтобы тебя другой покрывал. Барынька сахарная… Я еще до твоей кожи не добрался, застонешь, животная, как выверну руки, ноги…

Катя бежит к двери, Красильников преграждает ей дорогу.

К а т я. Поехала с тобой, думала, может… Видела много тяжелого, много страшного. Выдержала, не пискнула. Дальше что будет? Разбойничать пойдешь, а мне… рожать? Только я не фарфоровая кукла. Я любить умею и люблю, но не тебя!

К р а с и л ь н и к о в. Вот дрянь, но ничего…

Бьет Катю, она падает. Красильников бросает ее на кровать.

мне такие по вкусу. (Скидывает полушубок.)

К а т я (вырывается). Не трогай! Зверь, зверь!

Красильников хватает Катю.

Лучше убей! Убей меня! (Закрывает голову руками.)

К р а с и л ь н и к о в (избивая Катю). Дура! Дура! Дура!

В дверь начинают колотить.

Г о л о с а из-за д в е р и. Эй, отворяй!

— Красильников!

К р а с и л ь н и к о в. Я с тобой не закончил. (Хватает полушубок, выпрыгивает в окно.)

Сцена восьмая

Госпиталь. Окно палаты зашторено. На кровати спит Телегин, глаза его закрыты повязкой. Даша поправляет ему одеяло, отходит к двери.

Д а ш а (шепотом). Тебя нельзя отпускать. Доктор сказал: сегодня можно снять повязку и разрешат говорить. С твоим ранением — полный покой. Месяц этого ждала, а теперь… Доктор ругает — много времени тебе уделяю. «Понравился командир?» — спрашивает. Иван, от отца я сбежала. Поехала разыскивать Катю, да так и не нашла. В Самаре получила от нее письмо: «Даша, несмотря ни на что, помни: ты — счастливая, тебе есть, кого любить…» Родная моя Катя!.. (Подходит к Телегину, аккуратно снимает повязку, садится возле его кровати, облокачивается на тумбочку, подпирает рукой щеку и мизинцем проводит по губам.) Больной, лежите спокойно, привыкайте к свету. Можете разговаривать.

Т е л е г и н (открывает глаза). Кхм... Сестра, я плохо вас вижу. Смутно в глазах. Отвык говорить и смотреть. В германском плену тоже лежал в госпитале, Даша прислала мне фотокарточку. Я раскрасил ее — глаза, щеки, губы… Жениха с фронта ждете? Вернется, не переживайте. Голова кружится… Даша пришла на «Центральную станцию по борьбе с бытом», слушала «кощунства», щеки ее горели… Такая серьезная, строгая… И сидела так, как вы сейчас…

Даша выскакивает из палаты, встает за дверью. Телегин пытается приподняться.

Сестра, сестра! (Садится на кровать.) Подойдите ко мне!

Д а ш а (заходит в палату, делает несколько шагов). А не хотите чаю и бутербродов? Чай и колбаса у нас обыкновенные, хорошие. (Подбегает к Телегину.)

Т е л е г и н (обнимает Дашу за плечи, прижимает к себе ее лицо). Это ты, ты! Моя Даша.

Д а ш а. Я с тобой, все хорошо. Успокойся, Иван, милый, я никуда не уйду. Я с тобой, с тобой.

Сцена девятая

Село Владимирское Киевской губернии. Еще дымятся сожженные хаты. Рощин подходит к мальчику лет восьми, сидящему напротив красно-бурой лужи.

Р о щ и н. Что здесь произошло? Эй, парень, тебе говорю!

Мальчик сидит молча.

Алексей Красильников здесь живет?

М а л ь ч и к. Я его убью! Разыщу и убью! Ворвался с бандой в село, людей порубил, хаты пожег… Что мы ему сделали? Везде тетю Катю искал.

Р о щ и н. Нашел?!

М а л ь ч и к. Нет! Ее дед мой на станцию увез. Она не хотела уезжать, плакала. Тетя Катя мне сказала: «Я вернусь, передай детям…» Этот на тачанке в село въезжал, а мы с другого конца уехали! Как мы на горку въехали, так с телеги меня согнали. Зачем только дед воротился?..

Р о щ и н. Где она жила?

М а л ь ч и к. Тут, недалеко.

Рощин с мальчиком заходят в покосившуюся избенку. У окошка на низеньком столе лежат тетрадки, сшитые из обоев, несколько книг. Одна из тетрадей раскрыта, рядом с ней пузырек с чернилами и перо. У порога слышатся шаги.

Р о щ и н (мальчику, шепотом). Спрячься за печку. (Вытаскивает карабин, идет к выходу.)

Красильников бросается на него с ножом. Рощин успевает загородиться карабином. Красильников бежит, Рощин гонится за ним.

Алексей, стой!

К р а с и л ь н и к о в (у дерева). Ты… Живучий, гад! Не сдох…

Рощин, чем я хуже тебя?! Ты такой же убийца! Ты ее бросил. Мне оставил… Что, навоевался?.. Я ее оберегал! Без меня она бы умерла от голода или стала проституткой в вонючем борделе. Так ты ее любил?! Катя моя! Только она, сука, даже мертвого тебя любит. Ненавижу! (Замахивается ножом.)

Рощин стреляет, Красильников падает.

Рощин идет в избу. Услышав шаги, мальчик замахивается кочергой. Рощин вырывает у мальчика кочергу. Трясет его, чтобы привести в чувство.

Р о щ и н. Все хорошо. Я его убил. (Подходит к столу, читает Катин школьный журнал.) «...Ваня Гавриков опять весь урок строил рожи. Ваня Гавриков ходил по самому краю крыши, пугал девочек. Даю себе честное слово три дня не разговаривать с Иваном Гавриковым». Кто этот Иван Гавриков?

М а л ь ч и к. Я.

Р о щ и н. Зачем же ты шалишь, огорчаешь Екатерину Дмитриевну?

В а н я. Приходится. Учусь-то я хорошо. Тетя Катя добрая, красивая. Подкармливала меня, я у нее часто ночевать оставался. Она ведь не вернется…

Р о щ и н. Ну-ну, перестань, солдат. Сейчас отведу тебя домой, к матери.

В а н я. Мамка померла, отец еще в мировую погиб. Теперь и деда нет… (Берет тетради, трясет ими.) Тетя Катя наказала тетрадки беречь, а то мужики опять раскурят.

Р о щ и н. Хочешь, я тебе патрон подарю?

В а н я. Настоящий?

Р о щ и н. Конечно. Тетя Катя не говорила — куда едет?

В а н я. В Москву.

Р о щ и н. Ты не врешь?

В а н я. Очень мне надо врать. А вы кто тете Кате?

Р о щ и н. Муж.

В а н я. Возьмите меня с собой.

Р о щ и н. Куда я тебя возьму? На войну?

В а н я. Ну я же солдат!

Сцена десятая

Полустанок. Телегин с вещмешком идет по едва освещенному перрону. К нему подходит военный, лицо его закрывает фуражка.

Т е л е г и н. Поджидаете комбрига? Так это я, Телегин. Вы, должно быть, мой начальник штаба?

Р о щ и н. Так точно.

Т е л е г и н. Простите… ваша фамилия?

Р о щ и н. Рощин, Вадим Петрович.

Т е л е г и н. А-а... Значит (шепотом)... Вадим…

Р о щ и н. Да.

Т е л е г и н. Очень странно. Ты — у нас, мой начальник штаба… Господи помилуй!

Р о щ и н. Иван, я решил сразу поговорить с тобой.

Т е л е г и н. Да, да. Поговорить. Боюсь, Вадим, что мы несколько не поймем друг друга.

Р о щ и н. Поймем.

Т е л е г и н. Вадим, ты для меня родной человек. Я помню прошлогоднюю встречу на ростовском вокзале. Теперь (вертит пуговицы) ты, очевидно, рассчитываешь, что мы поменяемся местами и я, в свою очередь, в общем… Зачем ты здесь? Расскажи…

Р о щ и н. Для этого я и пришел, Иван.

Т е л е г и н. Ты что-то затеял. И слух о твоей смерти, видимо, входит в этот план… Рассказывай, но предупреждаю — я тебя арестую. Как это все…

Р о щ и н (обнимает Телегина). Иван, хороший ты человек. Простая душа. Рад видеть тебя именно таким. Послушай, я не контрразведчик, не тайный агент. Успокойся, я с декабря в Красной армии.

Садятся на лавочку.

Т е л е г и н. Но как?..

Р о щ и н. Я был ранен. Очнулся в госпитале. Вокруг красноармейцы в байковых несвежих халатах… Нетопленая палата, серый супчик с воблой. Разговоры о еде, махорке, о температуре, о главном враче. Ни слова о неведомом будущем, куда устремилась Россия, о событиях, потрясающих ее, о кровавой борьбе, участники которой — эти больные и раненые люди с обритыми головами. В их будничном спокойствии чувствовалась уверенность, настоящая сила и правота. Я поверил им…

Т е л е г и н. Вадим… Подожди, а Катя? Жива она, здорова, где она сейчас?

Р о щ и н. Надеюсь, Катя в Москве. Иван, я перед ней очень виноват.

Т е л е г и н. Но она знает, что ты жив и ты у нас?

Р о щ и н. Нет… Это сводит меня с ума. А Даша?..

Т е л е г и н. Она медсестра на санитарном поезде. Не видел ее уже четырнадцать дней.

Р о щ и н. Пойдем, я познакомлю тебя с замечательным мальчишкой. Кстати, он твой тезка. Любимый Катин хулиган.

Сцена одиннадцатая

Москва. Пресня. Начальная школа. Окна классного кабинета забиты фанерой, на стенах штукатурка облупилась до кирпича. Катя стоит у доски с книгой в руках. Она в пальто, поверх него наброшена шаль. Дети сидят в худых пальтишках, в старых маминых кацавейках.

К а т я. Вот книжка — белые страницы и черные буквы. Можно смотреть хоть с утра до вечера — ничего не изменится. Но только вы научитесь читать и писать, узнаете историю, географию, математику и еще много интересного, книжка вдруг оживет, и в этот прекрасный миг вы увидите синее море и бегущую на берег волну… И выйдут из морской пены сорок богатырей в железных кольчугах и шлемах, веселые и мокрые, и с ними бородатый дядька Черномор… Клавдия, что ты плачешь, возьми себя сейчас же в руки.

К л а в а. Не могу, те-е-тя К-а-а-тя…

К а т я. Что случилось?

К л а в а. Мама говорит: «Не ходи, Клашка, в школу, не про тебя эти науки».

К а т я. Что за глупости! Твоя мама не может так говорить. (Сняла шаль, укутала девочку.) Дети, послушайте, я добьюсь, чтобы в школе было тепло и кипяток. Всё наладится — нужно потерпеть.

М и т я. Мы раньше кошку молоком кормили, а теперь самим есть нечего. Муки осталось на шесть дней.

К л а в а (всхлипывая). Офицеры придут в Москву и всех конями потопчут.

М и т я. Мама говорит, мы эту зиму не переживем.

К а т я. Дети, успокойтесь, никто нас не убьет. Придет весна, вы будете бегать за бабочками, собирать букетики, на всех бульварах установят качели, лотки с едой…

К л а в а. А булки и колбасу раздавать будут?

М и т я. А скоростные трамваи пустят?

К а т я. Должно быть. Только, Дмитрий, нельзя сзади прицепляться к трамваю.

М и т я. Война, правда, скоро кончится?

К л а в а. Тетя Катя, а люди долго будут такие злые?

К а т я. Война породила много ненависти и жестокости. Но главное, дети, не ожесточаться самим. Когда я была такая же, как вы, мама читала мне старинную книгу. О том, как святая Богородица спустилась в ад, заглянула во все его страшные уголки. В огненных реках, на раскаленных кроватях, подвешенные к обжигающим железным крючьям терпели немыслимые муки воры, преступники, убийцы, клеветники, лентяи, лгуны. Много плохого совершили эти люди при жизни. Но сердце Богородицы пожалело их. Трижды просила она Господа облегчить их жестокие муки не по справедливости, не по логике, не по заслугам. Она молила: «Пожалейте, полюбите их, они же люди». И смилостивился Всевышний и даровал грешникам покой на семь недель — от Великого четверга до Троицы.

К л а в а. Тетя Катя, разве ж можно прощать плохих людей?

М и т я. А мне их совсем не жалко! И вообще говорят, что бога нет!

К а т я. Конечно, дети, нужно быть справедливыми. Но для Богородицы выше справедливости — любовь.

Сцена двенадцатая

Москва. Наркомат просвещения. В кабинете за столом сидит товарищ Спицын. Входит Катя.

К а т я (с порога). Товарищ Спицын, я требую срочно принять меры! Школа нуждается в отоплении, дети замерзают на уроках. В таких условиях заниматься невозможно. Вчера на чистописании ученица упала в обморок. В школе должно быть организовано питание!

С п и ц ы н. Присаживайтесь, Екатерина Дмитриевна. Мы ценим ваше беспокойство, но с топливом будут перебои в эту зиму. Нам обещаны дрова, но они в Вологодской губернии. А насчет школьного питания вопрос нужный, но не своевременный. Придется вам пока справляться собственными силами.

К а т я. Я потому и пришла, что не справляюсь.

С п и ц ы н. Очень плохо, Екатерина Дмитриевна, что не справляетесь. Должны справляться. Но есть более важный вопрос: к нам поступил сигнал. (Достает папку, вынимает листок, читает.) «Учительница Рощина ведет с учениками религиозные беседы, призывает к всепрощению и мягкотелости».

К а т я (встает). Если вы о притче…

С п и ц ы н. И о ней тоже. Сядьте. Настоятельно советуем вам бросить интеллигентские замашки. К сожалению, у нас слишком мало культурных кадров, — больше половины интеллигенции саботирует. Они горько пожалеют об этом. Товарищ Рощина, вам необходимо пройти курсы политграмоты.

К а т я. Постараюсь выкроить время, товарищ Спицын, только вы сами нагрузили меня вечерними курсами по ликвидации безграмотности и выездными лекциями на заводы. Вы сказали справляться собственными силами. Так вот: если дрова не поступят на этой неделе, мы сломаем школьный забор! (Быстро выходит из кабинета.)

В коридоре Катю хватает за рукав Ваня Гавриков.

В а н я. Тетя Катя! Тетя Катя! Я знал, что найду вас первый!

К а т я (обнимает его). Ваня, маленький мой, как ты здесь?

В а н я. Я с фонта приехал.

К а т я. С фронта?

В а н я. Я служу с дядей Вадимом в штабе, а дядя Иван у нас комбриг.

У Кати подкашиваются ноги, Рощин еле успевает ее подхватить.

К а т я (замечает повязку на его голове). Вадим... Ты жив… Ты ранен?

Р о щ и н. Так, царапина. Но из-за нее получил двухнедельный отпуск в Москву. Ты знаешь — я ведь едва не застал тебя в том селе… Катя, я убил Красильникова.

У тебя ресничка упала…

К а т я. Говорят, хорошая примета…

Р о щ и н. Прости меня, Катя…(Берет ее за руку.) Такая рука худенькая...

К а т я. Я живу, как и раньше, на Староконюшенном. В той же комнате.

В а н я. Пойдемте, пойдемте гулять. Дядя Вадим, ты слово дал показать Кремль.

К а т я. Ваня, получается, ты давно не ходишь в школу!..

Р о щ и н. Теперь будет ходить.

Ваня вздыхает.

К а т я. Подождите… а Даша? Даша где?

Р о щ и н. Даша служит на санитарном поезде. Она писала Ивану, что будет проездом в Москве.

К а т я. Так хорошо, что даже боязно…

Р о щ и н. Катя, скоро закончится война.

В а н я. И тогда я попробую мороженое.

К а т я (целует его). Три порции.

В а н я. Скорей бы…

Сцена тринадцатая

Декабрь 1922 года. Урал. Барак. Небольшая комната. В центре столик, накрытый зеленой клеенкой, на нем в рамочке раскрашенная Телегиным фотография Даши. У кровати на расстеленной газете две стопки книг. При входе печка и шкафчик. Даша в теплой шали сидит у окна. Входит Телегин.

Т е л е г и н. Ты почему не ложишься?

Д а ш а. Тебя ждала.

Т е л е г и н (вытаскивает из-под пальто хлеб, из кармана яблоко). Ты же знаешь, мы запускаем цех.

Д а ш а. В больнице опять перепады с электричеством… Были тяжелые роды, ребенок слабенький, у матери нет молока.

Т е л е г и н. Поешь, сейчас натопим, согреешься.

Д а ш а. Я думала, закончится война, все изменится. У нас же будет большой круглый стол, светлый дом и много, много смеха?

Т е л е г и н. Скоро, Даша, скоро. Сядь сюда, в тепло. (Ищет книгу в стопке.) Нашел! Послушай (читает):«Триста лет тому назад ветер вольно гулял по лесам и степным равнинам, по огромному кладбищу, называвшемуся Русской землей. Там были обгоревшие стены городов, пепел на местах селений, кресты и кости у заросших травою дорог, стаи воронов да волчий вой по ночам. Теперь все было выграблено, вычищено на Руси. За десять лет Великой смуты самозванцы, воры и польские наездники прошли саблей и огнем из края в край всю русскую землю. Был страшный голод, — люди ели конский навоз и человечье мясо. Ходила черная язва. Остатки народа разбежались на север к Белому морю, на Урал, в Сибирь. В эти тяжкие дни к обугленным стенам Москвы, начисто разоренной и опустошенной, везли на санях по грязной мартовской дороге испуганного мальчика, выбранного, по совету патриарха, обнищалыми боярами. Новый царь умел только плакать и молиться. И он молился и плакал, в страхе и унынии глядя на одичавшие толпы людей, вышедших встречать его. Не было большой веры в нового царя. Но жить было надо. Начали жить. Призаняли денег у купцов Строгановых. Горожане стали обстраиваться, мужики — запахивать пустую землю. Стали высылать конных и пеших добрых людей бить воров по дорогам. Жили бедно, сурово. Берегли веру. Знали, что есть одна только сила: крепкий, расторопный, легкий народ. Надеялись перетерпеть и перетерпели. И снова начали заселяться пустоши, поросшие бурьяном…» (Закрывает книгу.) Увидишь, Даша, все обустроится.

⇐ Предыдущая 12