Хождение по мукам. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Стр 1 из 2Следующая ⇒

Лаевская Надежда

Хождение по мукам

Пьеса в двух действиях по мотивам романа Алексея Толстого

Действующие лица

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч Б у л а в и н, доктор, 53 года.

Д а р ь я Д м и т р и е в н а Б у л а в и н а, его дочь, 19 лет.

Е к а т е р и н а Д м и т р и е в н а С м о к о в н и к о в а, его дочь, 24 года.

Н и к о л а й И в а н о в и ч С м о к о в н и к о в, ее муж, 36 лет.

И в а н И л ь и ч Т е л е г и н, 29 лет.

А л е к с е й А л е к с е е в и ч Б е с с о н о в, 35 лет.

В а д и м П е т р о в и ч Р о щ и н, 39 лет.

О т р а ж е н и е Р о щ и н а.

А л е к с е й И в а н о в и ч К р а с и л ь н и к о в, 33 года.

В а л е р и а н О н о л и, корниловец.

Г ы м з а, начальник особого отдела полка.

В а н я Г а в р и к о в, 8 лет.

М и т я, К л а в а, ученики младшей школы.

С п и ц ы н, сотрудник Наркомпроса.

Солдат из лазарета.

Солдат-дезертир.

Рослый солдат.

Артиллерист.

Мальчик с газетой.

Немец.

Солдаты на митинге, караульный с ружьем, двое крепких парней, официант.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

1914 год, Петербург, квартира Телегина. В прихожей плакат «Центральная станция по борьбе с бытом», на стенах намалеваны глаза, носы, руки, срамные фигуры, падающие небоскребы. Молодая девушка вытаскивает шубку из груды верхней одежды. Из комнаты доносятся громкий голос: «Семья, общественные приличия, браки — отменяются. Человек — мужчина и женщина — должен быть голым и свободным!»

Т е л е г и н (выбегает из комнаты). Уже уходите? А не хотите чаю и бутербродов? Чай и колбаса у нас обыкновенные, хорошие.

Д а ш а. Я собиралась, хотя…

Телегин и Даша проходят в столовую. Иван Ильич наливает чай. Во время разговора он сгибает и разгибает чайную ложку.

Т е л е г и н. Знаете, хозяйство у нас в беспорядке, но чай и колбаса первоклассные, от Елисеева.

Д а ш а. Да, а только что были обыкновенные.

Т е л е г и н. Были конфеты, но съедены, хотя, если позволите. (Вытаскивает из жилетного кармана две карамельки.)

Д а ш а. Как раз мои любимые карамельки. Мне уже…

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, простите, не представился — Иван Ильич Телегин, инженер. Мы виделись на выставке в прошлый четверг, вернее, я вас видел. Вы тогда быстро ушли, и я…

Д а ш а (разворачивает карамельку). Вы где служите?

Т е л е г и н. На Балтийском заводе.

Д а ш а. Интересная работа у вас?

Т е л е г и н. Не знаю. Всякая работа интересна.

Д а ш а. Мне кажется, рабочие должны вас очень любить.

Т е л е г и н. Вот не думал никогда об этом. Но, по-моему, не должны любить. За что? Я с ними строг. Впрочем, отношения хорошие, конечно. Товарищеские отношения.

Д а ш а. Скажите, вам действительно нравится всё, что говорили сегодня в той комнате?

Т е л е г и н. Мальчишки. Хулиганы отчаянные. Замечательные мальчишки! Я своими жильцами доволен, Дарья Дмитриевна. Иногда на работе бывают неприятности, вернешься домой расстроенным, а тут преподнесут чепуху какую-нибудь… Потом вспомню — вот умора!

Д а ш а. А мне очень не понравились эти кощунства — это просто нечистоплотно.

Т е л е г и н. Разумеется, виноват прежде всего я сам. Поощрял. Действительно, пригласить гостей и весь вечер говорить непристойности… Ужасно, что вам было так неприятно.

Д а ш а. Мне представляется, Иван Ильич, что вам совсем другое должно нравиться. Мне кажется, вы хороший человек. Гораздо лучше, чем сами о себе думаете. Правда, правда.

Даша облокачивается на стол, подпирает рукой щеку и мизинцем проводит по губам.

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, а у вас глаза серые.

Д а ш а. А у мамы были голубые… (Встает из-за стола.) Завтра с утра на учебу.

В прихожей Телегин подает Даше шубку. Провожает ее вниз по темной лестнице, все время зажигая спички.

Т е л е г и н. Не подумайте, у нас обычно в парадном светло. Осторожней, Дарья Дмитриевна, не поскользнитесь.

В квартире Телегина что-то падает. Кто-то скандирует: «Молодыми челюстями разгрызаю, как орехи, купола церквей».

Д а ш а. Идите скорее, они перепугают весь дом.

Сцена вторая

Квартира Смоковниковых. В гостиной на диване сидит Даша, у нее на коленях белый томик поэта Алексея Бессонова. Она достает из коробочки сигарету, закуривает.

Д а ш а (читает). «Никакой поэзии нет. Всё давным-давно умерло — и люди, и искусство. А Россия — падаль, и стаи воронов на ней, на вороньем пиру. А те, кто пишет стихи, все будут в аду». Бессонов… Бьет наотмашь. (Закашливается, тушит сигарету, прячет книгу в диван. Громко.) Николай Иванович, который час?

Входит Николай Иванович. Его волосы растрепаны, в бороде пушинка от подушки. Садится в конце стола, придвигает сковородку с яичницей и жадно начинает есть.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вчера ночью твоя сестра мне изменила.

Д а ш а. Нет… неправда.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Этого надо было ожидать.

Хлопает дверь в прихожей.

В-о-о-т! (Быстро уходит в кабинет.)

Появляется раскрасневшаяся Катя.

К а т я. Господи, пока нашла машину, промочила ноги. Еще потеряла где-то перчатки, помнишь, эти бархатные с вышивкой.

Подставляет Даше щеку для поцелуя, та отстраняется.

У вас что-то произошло? Вы поссорились?

Д а ш а. Катя, где ты была?

К а т я. На литературном ужине, моя милая, в честь, ой, даже не помню кого.

Д а ш а. Катя! Я всё знаю.

К а т я. Что ты знаешь, Данюша?

Д а ш а. Николай Иванович мне всё открыл.

К а т я (зевнула). Что же такое потрясающее сообщил про меня Николай Иванович? Самой интересно.

Д а ш а. Так, может, это неправда? Катя, родная моя, скажи! (Обнимает сестру.)

К а т я. Ну конечно, неправда. И не вздумай плакать! Завтра глаза будут красные, носик распухнет (дотрагивается указательным пальцем до кончика носа Даши).

Д а ш а. Слушай, я такая дура!

Н и к о л а й И в а н о в и ч (из кабинета). Она лжет!

К а т я. Иди спать, Данюша. А я пойду выяснять отношения. Вот удовольствие… (Стучит в дверь кабинета.) Николай, открой, пожалуйста.

Продолжает стучать. Поворачивается ключ. Катя заходит в кабинет.

Я не понимаю только одного — ты можешь думать все, что угодно, но Дашу в свои настроения не посвящай.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. У тебя еще хватает наглости называть это моим настроением?

К а т я. Не понимаю.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вот как! Ну а вести себя как уличная девка ты, видимо, отлично понимаешь?

К а т я. Как любезно ты стал общаться со мной, Николай!

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Прошу прощения! Другого тона ты не заслуживаешь.

К а т я. Послушай, вчера я тебе сказала что-то такое… Я и забыла совсем.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Прошу не лгать…

К а т я. А я не лгу. Охота тебе лгать. Ну, сказала. Мало ли что я говорю со зла. Сказала и забыла.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (поднялся с кресла, зашагал по ковру). Семейные ценности рухнули, женщины забыли о своих основных обязанностях: жены, матери, помощницы мужа. Ты только тратишь деньги: на омерзительные картины, жуткие вазы, бесконечные платья. Все это заработано моей кровью!

К а т я. Не кровью, а трепанием языка.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Нет, больше, чем кровью, — моими адвокатскими нервами, и они на исходе. С кем ты общаешься?! Что это за люди? Ты порочишь мою фамилию!

К а т я. Нет ничего противнее истерик толстого мужчины! (Уходит в свою спальню.)

Д а ш а (заглядывая в дверь). Не спишь?

К а т я. Заходи.

Д а ш а (садится к сестре на кровать). Катя, знаешь, я такая никому не нужна. Главное, я не нужна самой себе. Будто я перешла на одну сырую морковь и решила, что стала выше других людей.

К а т я. Данюша, какая морковь? Хочешь, купим завтра яблочный торт.

Д а ш а. Я тебя осуждала, Катя. У меня один глупый, другой противный, третий грязный. Одна я хороша. Мне надоело быть чужой среди вас всех. В общем, мне нравится один человек.

К а т я. Ну и прекрасно, если нравится. Кому счастье, как не тебе.

Д а ш а. Все это не так просто, Катя. По-моему, его не люблю.

К а т я. Если нравится, полюбишь.

Д а ш а. В том-то и дело, что он мне не нравится.

К а т я. Ты же только что сказала…

Д а ш а. Катюша, не придирайся. Я даже не знаю, — он ли это… Нет, он, он, он… Смутил меня… И вся я другая теперь. Точно дыму какого-то надышалась. Войди он сейчас ко мне в комнату… пусть делает, что хочет.

К а т я. Даша, что ты говоришь? Как его зовут?

Д а ш а. Алексей Алексеевич Бессонов.

Катя садится за туалетный столик спиной к Даше.

Почему другие могут, а я не могу? Да я за всю жизнь целовалась только один раз — с гимназистом на катке.

К а т я. Он нехороший человек. Даша, ты слышишь меня?

Д а ш а. Да.

К а т я. Я не хочу, чтобы ты мучилась.

Д а ш а. Что теперь поделаешь.

К а т я. Нет. Пусть лучше другие… Но не ты.

Д а ш а. Чем так плох Бессонов, скажи?

К а т я. Не могу сказать… Не знаю…

Д а ш а. Ты сама звала его к нам на вечера, слушала его стихи, а на той неделе купила журнал с его портретом на обложке. Значит, он тебе нравился, хоть немножко.

К а т я. Никогда… Ненавижу!.. Храни тебя господь от него.

Д а ш а. Вот видишь, Катюша… Теперь уж я, наверно, точно…

К а т я. О чем ты говоришь?.. Спать! Спать! Мы с ума сошли обе. (Целует Дашу в лоб.) Прости меня, Данюша.

Даша выбегает из спальни, достает из дивана книгу Бессонова. Заходит к себе в комнату, бросает томик на стол. Вытаскивает из волос гребень и две заколки, кладет на подушку — получается хмурое лицо.

Д а ш а. Почему она сказала «прости»? Не хочу, не хочу… (Бьет по подушке — «лицо» разлетается в разные стороны.)

Сцена третья

Невский проспект. Телегин в черном пальто с меховым воротником выходит из технической конторы, в его руке кожаный портфель. На другой стороне улицы Иван Ильич замечает Дашу. Она в синем пальто, шапочке с ромашками.

Т е л е г и н (снимает шляпу). Дарья Дмитриевна, какой день чудесный!

Д а ш а. Как хорошо, что я вас встретила. Я думала сегодня о вас… Правда, правда! (Кивнула головой, и на ее шапочке закивали ромашки.)

Т е л е г и н. У меня было дело на Невском, и теперь день свободный. И день-то какой…

Д а ш а. У нас на юридических курсах начались лекции по праву, профессор с седой бородкой, как у козлика, ну правда.

Т е л е г и н (улыбнулся). Я верю.

Д а ш а. Он говорил так тихо, а чихал и сморкался на всю аудиторию. Я так и записала: чихал и сморкался, чихал и сморкался.

Т е л е г и н. По-моему, это необходимая информация.

Д а ш а. Иван Ильич, вы могли бы проводить меня до дома? Вам не будет странно, если я спрошу об одной вещи? Только отвечайте мне сразу. Раньше мне казалось так: есть воры, лгуны, убийцы, но они где-то далеко. А люди, все люди, — может быть, со слабостями, с чудачествами, но все — добрые и ясные… Вы понимаете меня?

Т е л е г и н. Но это прекрасно, Дарья Дмитриевна…

Д а ш а. Подождите. Я вижу — обаятельный, трогательный человек и при этом ужасно грешит. Вы не подумайте — это не конфеты таскать из буфета. Это замужняя женщина. Значит, так можно? Я спрашиваю вас, Иван Ильич.

Т е л е г и н. Нет, нет, нельзя.

Д а ш а. Почему нельзя?

Т е л е г и н. Этого сейчас сказать не могу, но чувствую, что нельзя.

Д а ш а. С двух часов куда-то иду, иду. День такой ясный, а я смотрю в окна, и мне кажется, что там, за занавесками, что-то нехорошее происходит. И я должна быть с ними! Вы понимаете?

Т е л е г и н. Нет, не понимаю.

Д а ш а. Нет, должна. Придется повзрослеть.

Т е л е г и н. У вас ботинки блестят на солнце.

Д а ш а. Купила их в Самаре той осенью. Первый раз в них вышла — споткнулась — сломала ногу, потом долго не надевала. Зачем я их только в Петербург взяла — несчастливые они, да еще и без каблука.

Т е л е г и н. Никогда о таком не думал. Купил с утра шоколадных пряников в Гостином дворе, не хотите? (Тянется к портфелю.)

Д а ш а. Нет, спасибо. Ну, прощайте, Иван Ильич. Мне легче не стало, но я вам очень благодарна. Заходите к нам в свободный часок, пожалуйста.

Сцена четвертая

Квартира Бессонова. Звонок из парадного.

Д а ш а. Я хочу его видеть!

Вбегает Даша, останавливается посреди комнаты. Бессонов поднимается с дивана.

Я пришла к вам по очень важному делу.

Б е с с о н о в (включает лампу). Чем могу быть полезен? Дарья Дмитриевна, я вас не узнал в первую минуту. Я счастлив, что вы зашли. Это большой, большой подарок.

Д а ш а. Вы, пожалуйста, не подумайте, что я ваша поклонница. Некоторые ваши стихи мне нравятся, другие совсем не нравятся. Не понимаю я их, просто не люблю. И разговаривать о стихах не хочу. Я пришла потому, что вы меня измучили. Вам, конечно, до меня нет никакого дела. Я бы тоже хотела, чтобы мне было все равно. Когда вы пришли к нам домой, я не вышла, притворилась больной, а вы даже не спросили, как я себя чувствую. А на «Философском вечере» вы только кивнули мне и ушли под руку с какой-то напомаженной дамой. Ну, что, что? Зачем вы пролили красное вино на наш ковер, а потом перестали у нас появляться? Зачем вы меня взбаламутили? Сегодня —решилась… Если вы станете уверять, что испытываете ко мне какие-то чувства, я тут же уйду. Вы меня не уважаете — это ясно. Мне ничего не нужно, только сказать, что люблю вас. Я вся разрушилась от этого чувства… Даже гордости не осталось.

Б е с с о н о в. Я благодарен вам за это чувство. Таких минут не забывают никогда.

Д а ш а. Не требуется, чтобы вы их помнили.

Б е с с о н о в. Я изжил самого себя. Чем я вам отвечу? Приглашением в гостиницу? Дарья Дмитриевна, я честен с вами. Мне нечем любить. Несколько лет назад я бы не отпустил вас от себя. Теперь в моей жизни все механически просто, но, признайтесь, вас это интересует.

Д а ш а. Нет, нет.

Б е с с о н о в. Нет, да. И вы это чувствуете. За этим вы и пришли ко мне. Дарья Дмитриевна, буду откровенен. Вы так похожи на свою сестру, что в первую минуту…

Д а ш а. Что?! Что вы сказали?!

Б е с с о н о в. Это какое-то сумасшествие…

Даша рванулась и побежала. Хлопнула парадная дверь.

Сцена пятая

Квартира Смоковниковых. Катя перед зеркальным шкафом затягивает корсет. Открывается дверь.

К а т я. Даша, это ты? Войди. Не понимаю, почему перестают носить кружевные корсеты? Посмотри, этот новый от мадам Дюклэ. Тебе нравится?

Д а ш а. Нет, не нравится.

К а т я. Правда, не нравится?А в нем так удобно.

Д а ш а. Ты, пожалуйста, не у меня спрашивай, нравятся твои корсеты или нет.

К а т я. Но Николай Иванович в этом ничего не понимает.

Д а ш а. Николай Иванович тут ни при чем. Катя, тебе нужно прекратить вертеться у зеркала.

К а т я. Я должна привести себя в порядок.

Д а ш а. Для кого?

К а т я. Что с тобой? Для самой себя!

Д а ш а. Врешь!

Катя снимает со спинки стула шелковый халатик, надевает его.

Иди к Николаю Ивановичу и расскажи ему всё честно.

К а т я (перебирая пояс халатика). Даша, ты что-нибудь узнала?

Д а ш а. Я сейчас была у Бессонова. Можешь не беспокоиться, — со мной там ничего не случилось. Он вовремя сообщил мне… Я давно догадывалась, что ты… именно с ним… Так омерзительно, что не хотелось верить. Ты трусила и лгала. Теперь хватит. Пойди к мужу и все расскажи.

К а т я. Сейчас пойти?

Д а ш а. Да. Сию минуту…

К а т я. Я не могу, Даша.

Даша отворачивается.

Хорошо, я скажу.

Гостиная. Николай Иванович на диване читает статью. Входит Катя.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Катюша, сядь. Послушай: «…реальность — груда горючего, идеи — искры. Два мира, разъединенные и враждебные, должны слиться в пламени мирового переворота…» Подумай, Катюша, ведь это черным по белому — да здравствует революция! Правительством руководит один безумный страх. Страна погрязла в сифилисе и водке. Россия сгнила, дунь на нее — рассыплется в прах…

К а т я. Коленька, тебе будет очень больно, но… Помнишь, мы с тобой поругались и я сказала, чтобы ты не был очень спокоен на мой счет… Потом отрицала…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Да, помню.

К а т я. Так вот. Я тебе тогда солгала. Я была тебе неверна.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ты хорошо сделала, что сказала…

К а т я. Больше тебе не нужно ничего говорить?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Нет. Не нужно. (Уходит.)

В гостиную влетает Даша, кидается к Кате, обнимает ее.

Д а ш а. Прости, прости! Ты удивительная, ты хорошая! Простишь ты меня, Катя?

К а т я. Я исполнила твое приказание, Даша. Ты была права. Так лучше…

Д а ш а. Ничего я не права! Я от злости… Если ты не простишь, я не знаю, что я…

К а т я (отстраняется от нее). Что ты еще хочешь от меня? Тебе хочется, чтобы все опять стало благополучно. Так я тебе скажу. Я лгала и молчала, чтобы еще немного продлить нашу жизнь с Николаем. Теперь — конец. Поняла? Я давно не люблю и давно неверна. А Николай любит меня или нет, не знаю, но я его не чувствую. Даша, открой глаза. Я старалась сберечь тебя, запретила Бессонову приезжать к нам. Это было еще до того, как он… Теперь всему этому конец.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (в дверях). Бессонов?! Даша, оставь нас одних.

Д а ш а (встает рядом с сестрой). Нет, не уйду.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Нет, ты уйдешь. А впрочем, оставайся. Катерина, я пришел к выводу: мне нужно тебя убить. Да! Да!

К а т я. У тебя истерика, я накапаю валерьянки.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. На этот раз нет.

К а т я. Тогда делай то, за чем пришел. (Оттолкнув Дашу, подходит к Николаю Ивановичу.) Ну, давай! Я тебя не люблю.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (вытаскивает из-за спины маленький револьвер, кладет на скатерть). Мне больно…

К а т я (резко повернув мужа к себе). Ты врешь. Ведь ты и сейчас врешь.

Николай Иванович замотал головой и ушел.

Вот, Дашенька, сцена из третьего акта с выстрелом. Уйду от него.

Д а ш а. Катюша, но как?..

К а т я. Через пять лет стану старая, будет уже поздно. Ты думаешь — мне его не жалко? Мне всегда его жалко. Нет, я не могу. Даша, я уеду. Поедешь со мной?

Д а ш а. Нужно сдать экзамены, а на лето — к отцу.

Сцена шестая

Пароход. Даша сидит на палубе в плетеном кресле.

Д а ш а (резко оборачиваясь). Перестаньте глядеть на меня! Это вы, Иван Ильич.

Т е л е г и н. Я видел, как вы садились на пароход. Мы с вами ехали в одном вагоне от Петербурга. Я не решался подойти, вы были очень напряжены.

Д а ш а. Садитесь (пододвигает Телегину плетеное кресло). Я еду к отцу в Самару, а вы куда?

Т е л е г и н. Еще не знаю точно. Пока в Кинешму, к родным.

Д а ш а. Хорошо… Петербург далеко. После нашего разговора на улице столько всего произошло. Я вам как-нибудь расскажу. Я вам очень доверяю, Иван Ильич. Вы очень сильный? Правда?

Т е л е г и н. Ну, какой же я сильный. (Вытаскивает из кармана горбушку и начинает бросать хлеб птицам.)

Д а ш а. Вот этой чайке киньте, смотрите, какая голодная. В следующем году закончу учебу, начну зарабатывать много денег, возьму Катю жить к себе. Вы еще увидите, Иван Ильич. У меня практически все предметы на «отлично»…

Телегин хохочет, Даша тоже начинает смеяться.

кроме права.

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, вы замечательная… Я вас боялся до смерти. Но вы прямо замечательная!

Д а ш а. Я вам завидую, Иван Ильич. У вас есть профессия, уверенность в жизни, а мне еще долго корпеть над книгами, а самая главная беда в том, что я женщина.

Т е л е г и н. А меня с завода выгнали. В двадцать четыре часа. Рабочие митинговали, я их поддержал. Еще дешево отделался.

Д а ш а. Еду и не знаю, хочу домой или нет. Пойду к реке, спущусь к берегу. Мы ходили туда с мамой и Катей. Брали мольберты. Мама как-то особенно рисовала, Катя тоже, но не так. Волгу, корабли, небо. А у меня ничего не получалось. Я бегала по берегу, кричала, кидала камешки. Они прыгали по воде. Перед сном мама рассказывала про Париж, какие там интересные места. Я представляла, как я гуляю по Елисейским Полям в нарядном платье, шляпке, с зонтиком. Вы были в Париже?

Т е л е г и н. Нет, не довелось.

Д а ш а. Я заболела тифом, потом Катя. Отец тогда был в Германии на каких-то курсах. Нас забрали в больницу. Мама от нас не отходила. Я очнулась, солнце невыносимо било в глаза. Где мама? Почему она не задернет шторы?..

Нас забрал отец. Из дома исчезли все картины, фотографии, мамины вещи. Я искала. Он молчал. Зачем он так? Он же доктор. Катя вскоре уехала учиться в Петербург, потом вышла замуж. А я…

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, вам нужно отдохнуть. (Берет с кресла плед, набрасывает Даше на плечи.)

Д а ш а. Я бежала к Волге, кидала эти камни, кидала. Я одного не пойму: почему в тот день так ярко светило солнце?!

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, Даша! (Обнимает ее.) А я не знаю слова «отец», вернее, слово знаю, конечно. Никогда не видел отца. Он служил управляющим на заводе Саввы Морозова. Произошел несчастный случай. Морозов положил матери хорошую пенсию. Мама откладывала мне на учебу. Ее нет уже десять лет. Знаешь, она мечтала, но так и не стала актрисой.

Д а ш а. Когда Кинешма?

Т е л е г и н. Через час…

Д а ш а. Через час?!

Т е л е г и н. Не знаю, как вы посмотрите, но я решил…

Д а ш а. Что, что вы решили, Иван Ильич?

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна, я думаю доехать с вами до Самары, а уж потом отправиться в Кинешму.

Д а ш а. Как посмотрю? Ну, этого я вам не скажу. (Смеется.) Пойдемте за хлебом для чаек.

Сцена седьмая

Дом доктора Булавина. Дмитрий Степанович в столовой у большого самовара читает «Самарский листок», курит папиросу. Входит Даша, садится рядом с отцом.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Эпидемия глазных заболеваний. Недурно. Где ты была?

Д а ш а. Гуляла.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Не надоело? Эрцгерцога убили.

Д а ш а. Какого?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. То есть как — какого? Австрийского эрцгерцога убили в Сараеве.

Д а ш а. Он был молодой?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Не знаю. Налей мне чаю. Скажи-ка, Екатерина окончательно разошлась с мужем?

Д а ш а. Я тебе все рассказала.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Ну, ну… Да, зададут австрияки трепку этим сербам. А ты что думаешь?

Д а ш а. Обедать приедешь?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. У меня скарлатина на даче у Постниковой. Знаешь, Дарья, меня разочаровывает твое абсолютное невежество в вопросах мировой политики. Ты ведь моя дочь, правда, голова у тебя с фантазиями... Ситуация на Балканах…

Д а ш а (встает из-за стола). Папа, поезжай на дачу.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. От Катюши пришли письма. Подожди, не хватай из рук. Ты должна понять: сейчас Россия переживает момент болезни, он очень опасен и заразителен. Да, была открытка от какого-то Телегина, но я ее потерял. Кстати, у нас новый земский статистик — Семен Семенович Говядин, очень хотел познакомиться с тобой.

Д а ш а. Ну спасибо, папочка! (Хватает письмо, вскрывает конверт, читает.) «Данюша, милая, как ты? Я в Париже. Тут носят очень узкие книзу платья. Весь город танцует танго. Полно русских — все наши знакомые, каждый день собираемся где-нибудь. Кстати, мне здесь рассказали о Николае, будто он был близок с одной женщиной. Она — вдова, у нее двое детей и третий маленький. Понимаешь? Я сидела в ресторане, потом бродила… Жалко маленького. Данюша, иногда мне так хочется ребенка, но только от любимого человека». Папа, дай мне второе письмо!

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Подожди-ка. (Вскрывает второе письмо, читает.). «…Я очень тоскую. Разрыв с Николаем — моя вина. Дни какие-то хмурые. Вчера была в Лувре, устала, села на скамеечку. Рядом стоял мужчина. Разговорились. У него утром умерла жена. Он русский, офицер, капитан, кажется. Сказал, что будет война. Я не очень поняла, но чувствую — ему можно верить. Вадим Петрович Рощин, может, слышала? После дождя так туманно. В голове все перепуталось. Кажется, впереди и нет ничего… Переживаю за вас с папой». Не нравится мне ее письмо. Даша, поезжай в Крым.

Д а ш а. Зачем?

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Разыщи этого Николая Ивановича и скажи ему, что он разиня. Пускай отправляется в Париж, к жене. А впрочем, как хочет… Это их частное дело…

Сцена восьмая

Евпатория. Набережная. Николай Иванович замечает Дашу.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Даша? Зачем ты здесь? Что случилось?

Д а ш а. Рада тебя видеть. Папа решил, и я… Тебе нужно в Париж. Я привезла Катины письма (протягивает ему конверты).

Николай Иванович пробежал глазами листки.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ну что ж… Я не любитель Европы. Начнутся дожди, и птичка сама прилетит в дом. Теперь мы с ней квиты. (Прячет письма в карман.)

Д а ш а. Вот как ты заговорил! На месте Кати я бы точно так же с тобой поступила…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Даша, Даша… Это ваша закваска булавинская все усложнять. Вредно это и неумно. Проще надо быть, ближе к природе.

Д а ш а. Чем занимаешься? Ходишь купаться?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Каждый день, скоро будет месяц. Лежу на пляже, поглощаю солнечные лучи. Какая-то с тобой перемена, не то еще похорошела, не то похудела, не то замуж пора.

Д а ш а. Может, прогуляемся?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Сейчас не могу. Читаю лекцию о женских купальных костюмах. Понимаешь, женщины закрывают почти две трети тела. Мы с этим решительно начали бороться. Тебе будет полезно…

Д а ш а. Я лучше пройдусь. Поговорим вечером в номере.

Даша идет по тропинке. Ее догоняет Бессонов.

Б е с с о н о в. Дарья Дмитриевна, это вы, я не ошибся.

Д а ш а. Да, я…

Б е с с о н о в. Смотрите, кругом полынь, камни, и в сумерки представляется, что на земле никого не осталось. До чего лукаво подстроено — под лунным светом тропинка прикинется ручьем, кустик — селением, женское лицо — таинственным. Вся мудрость в этом обмане.

Д а ш а (ускоряет шаг). Просто светит луна.

Б е с с о н о в. Я до последнего слова помню все, что вы говорили тогда у меня в Петербурге. Я вас напугал. Меня потрясла не ваша особенная красота, меня пронзила непередаваемая музыка вашего голоса. Смотрел на вас тогда и думал — вы мое спасение. Отдать сердце вам — стать нищим, смиренным… А может быть, взять ваше сердце? Стать бесконечно богатым? Пока я не разгадал эту загадку. Говорят, ответ на нее любовь. Но куда она нас заведет?..

Д а ш а (отпрянула). Перестаньте! Это переходит все границы.

Б е с с о н о в (берет ее за руку). Подумайте, Дарья Дмитриевна, подумайте. А впрочем (отпускает Дашину руку), час поздний, пойдемте по домам.

Сцена девятая

Гостиничный номер на первом этаже. Даша открывает окно, что-то пишет, потом быстро сминает лист. Достает из чемодана медведя с разными пуговицами вместо глаз. Ложится на кровать.

Д а ш а. Нужно уезжать. К отцу. В пыль. К мухам. Дождусь осени. Начнутся занятия. Стану работать по двенадцать часов в сутки. Высохну, подурнею, стану носить бумазейные юбки. Наизусть выучу международное право. (Берет медведя, нагибает, он кланяется.) Приветствую вас, уважаемая юрист Булавина! Нда…

Засыпает. Кто-то склоняется над Дашей, убирает с ее лица прядь волос, целует в щеки, уголки губ, начинает расстегивать платье. Даша просыпается, садится на кровать, оглядывается.

Д а ш а (застегивая платье). Кто тут?

Б е с с о н о в (вплотную подходит к кровати). Вы меня боитесь?

Д а ш а (отпрянула от него). Нет…

Б е с с о н о в. Нет, да. Вы что-то испытываете ко мне? Слушайте, Дарья Дмитриевна, не сегодня, завтра, через год — это все равно случится. Я не могу вытравить вас из себя. Омерзительная ночь! Я хотел повеситься. Я жестоко страдаю! Не заставляйте меня терять человеческий облик. (Обнимает Дашу, шепчет ей на ухо, дыша вином.) Будьте моей женой. Соглашайтесь! Дайте ответ сейчас!

Д а ш а. Пустите! Вы пьяны!

Отталкивает Бессонова, он притягивает Дашу к себе, начинает целовать в шею, Даша вырывается.

Никогда этого не будет! Никогда в жизни!

Б е с с о н о в (берет Дашу на руки, бросает на кровать). Посмотрим.

Д а ш а. Николай!

Бессонов закрывает ей рот, Даша кусает его.

Николай Иванович! Подойдите ко мне!!!

Н и к о л а й И в а н о в и ч (из своей комнаты). Данюша, что случилось?

Б е с с о н о в (садится на стул у Дашиной кровати). Очень зря.

Д а ш а. Вы с ума сошли! Убирайтесь!

Н и к о л а й И в а н о в и ч (у двери). Даша, у тебя зубы, что ли, болят?

Бессонов запрыгивает на подоконник и исчезает в темноте.

(Входит с бутылкой и рюмкой.) Я принес тебе коньяк от зубов.

Д а ш а. Я не могла уснуть.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ты для этого меня разбудила?

Д а ш а. Николай Иванович, закройте, пожалуйста, окно, дует. Мы так и не поговорили о Кате.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. У тебя, точно, не болят зубы? (Наливает себе рюмку.) Я перечитал письма. Катюшу, несмотря ни на что, очень люблю. Вспоминал, как мы познакомились на лекции немецкого профессора о женском образовании в Европе. Катюша так спешила, что сломала каблук. Представляешь, пять лет прошло. Если бы ты знала, какая Катя была кроткая, милая, прелестная. Я ее опустошил: философские кружки, театры, выставки, магазины, рестораны. Даша, ты права, нам нужно ехать в Париж немедленно.

Сцена десятая

Утро. Даша стоит на террасе у гостиницы, рядом с ней чемодан. Ее окликают.

Т е л е г и н. Дарья Дмитриевна!

Д а ш а. Иван Ильич! Мне очень нужно вам рассказать…

Т е л е г и н. Сейчас это не важно. Пожалуйста, потом.

Д а ш а. Вы к нам ехали?

Т е л е г и н. Да, я проститься приехал, Дарья Дмитриевна… Вчера только узнал, что вы здесь, и вот, хотел проститься.

Д а ш а. Проститься?

Т е л е г и н. Призывают, ничего не поделаешь. Разве вы ничего не слышали?

Д а ш а. Нет.

Т е л е г и н. Война, такое дело. Нужно ехать.

Д а ш а. Сегодня опять это дурацкое солнце (сорвалась с места, побежала).

Т е л е г и н (запыхавшись). Еле вас нагнал.

Д а ш а. Мне нужно сказать… Есть человек… Бессонов, он поэт… Тоже сейчас в Крыму. Поверьте, меня это больше не касается. Иван Ильич?

Т е л е г и н. Да.

Д а ш а. Вы ко мне хорошо относитесь?

Т е л е г и н. Да.

Д а ш а. Очень?

Т е л е г и н. Да.

Д а ш а. Иван Ильич, я тоже — да. Что вы мне говорили? Какая война? С кем?

Т е л е г и н. С немцами. Уезжаю завтра.

К Даше и Телегину подбегает Николай Иванович в полосатой пижаме, размахивает газетой.

Д а ш а. Николай, это мой самый большой друг, Иван Ильич Телегин.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (схватив Телегина за пиджак). Дожили, молодой человек! Война! Это чудовищно! Вы понимаете? А? Это бред! (Быстро уходит.)

Д а ш а. Я буду очень вас любить, когда вы уедете, Иван Ильич.

Т е л е г и н. Я не хочу, вы…

Д а ш а. Не понимаю, о чем вы говорите.

Т е л е г и н. Берегите себя, Даша (целует ее).

Сцена одиннадцатая

Москва. Лазарет. Даша на ночном дежурстве.

С о л д а т. Сестрица, подойди ко мне.

Даша подходит к бородатому солдату с перевязанными руками.

Д а ш а. Ты что не спишь? Руки болят?

С о л д а т. Днем наспался. Затихла боль. Личико у тебя махонькое, — ко сну клонит? Пошла бы вздремнула. Я, если что, позову.

Д а ш а. Нет, спать я не хочу.

С о л д а т. Знаешь, я-то и не думал никогда, что в Москве окажусь, вся жизнь в деревне. Купил бы дочке платье или куклу, такую с волосами длинными. Жене — платок шелковый, чтоб на ветру развевался… Только время неподходящее. Свои-то у тебя есть на войне?

Д а ш а. Жених пропал без вести. Сидела утром, пила кофе, читала «Русское слово», так и узнала. Не люблю эту газету, списки, списки, убитые, раненые, пропавшие. Длинней и длинней. Счастье она забирает… И от сестры никаких вестей.

С о л д а т. Газеты эти что, бумажка и бумажка. Про брательника моего тоже писали «без вести пропал», потом письмо от него пришло — в плену. Человек хороший твой-то?

Д а ш а. Очень, очень хороший.

С о л д а т. Может, я слыхал по него. Как зовут-то?

Д а ш а. Иван Ильич Телегин.

С о л д а т. Постой, постой слыхал. Да, говорили про него, что в плену. Какого полка?

Д а ш а. Казанского.

С о л д а т. Точно, он. В плену. Жив. Хороший он человек! Потерпи, сестрица. Снега тронутся — войне конец, — замиримся. Сынов еще ему народишь, ты мне поверь.

У Даши потекли слезы.

Ах ты, милая…

Треск телефона из коридора.

Д а ш а (подбежав). Слушаю.

Г о л о с из т р у б к и. Пожалуйста, попросите к телефону Дарью Дмитриевну Булавину.

Д а ш а. Это я. Кто это? Катя? Катюша моя! Ты! Я не узнала твой голос. Господи, как ты хрипишь! Как сменюсь, прибегу.

Сцена двенадцатая

Москва. Квартира Смоковниковых. Даша с отцом в гостиной. Дмитрий Степанович курит, весь пол вокруг него забросан окурками.

Д а ш а. Папа, из-за меня Кате стало хуже. Зачем я открывала эти окна!

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Я примчался сюда не для того, чтобы слушать твои сопли.

Входит Николай Иванович.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Почему все оставили ее? Нельзя же так.

Д а ш а. Я пойду. Папа, впрысни Кате еще!

Дмитрий Степанович бросает на пол догоревшую папиросу.

Папочка, я тебя умоляю.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (истерично). Не может она жить одной камфарой! Она умирает, Даша.

Д а ш а. Ты не смеешь так говорить! Не смеешь! Она не умрет.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Если она уйдет… Нет, я не могу… (Выходит.)

Спальня Кати. Даша опустилась на колени перед кроватью сестры.

К а т я (тихо). Который час?

Д а ш а. Восемь, Катюша.

К а т я. Который час? Который час?

Д а ш а. Катюша, я тебя люблю, люблю, ты слышишь?

К а т я. Даша!

Д а ш а. Что, что?

К а т я. В последний раз… в больнице мама просила заботиться о тебе, быть рядом. Я не смогла… сбежала. Прости. Я не брошу тебя. Я не умру.

Д а ш а (сдерживая слезы). Катя, живи, пожалуйста, живи (целует ей руки).

К а т я (в бреду). Даша, где ты? Я не хочу туда, не хочу.

Д а ш а. Господи, спаси ее. Я знаю — Ты все можешь! Врачебной своей силой прикоснись к ней. Даруй жизнь, пожалуйста, даруй ей жизнь (вытаскивает нательный крестик, целует). Не забирай ее у меня, не забирай!

Папа, подойди, дыхания почти нет.

Входят доктор Булавин и Николай Иванович.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч (проверяет Катин пульс). Нужно ждать. Иди ляг, отдохни.

Д а ш а. Я буду с Катей.

Катя вздохнула, повернулась на бок.

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Кризис миновал.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (обнимает Дмитрия Степановича). Она спасена?!

Д м и т р и й С т е п а н о в и ч. Даша, иди спать.

Сцена тринадцатая

Спустя два месяца. Гостиная Смоковниковых. Катя вяжет, Даша читает, Николай Иванович листает газеты.

Д а ш а. «Милая Даша, все хорошо, не переживай. Рана моя совсем зажила. Обнимаю тебя, Даша, если ты меня еще помнишь. И. Телегин». Катя! Ты слышала, «…если ты меня еще помнишь»!

К а т я. Но ведь, слава богу, он жив, Даша.

Д а ш а. Я люблю его, Катя! Николай, я спрашиваю тебя — когда кончится война?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Данюша, да ведь этого никто теперь не знает.

Д а ш а. Что ты тогда делаешь в этом дурацком Горо

12 Следующая ⇒