Теоретико-методологические подходы к исследованию феномена «цветных революции» в современном научном дискурсе

А.О. Наумов, Д.В. Демин

НАУМОВ Александр Олегович, кандидат исторических наук, доцент факультета государственного управления, МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва, email: naumov@spa.msu.ru; ДЕМИН Дмитрий Владимирович, аспирант факультета государственного управления, МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва, email: demindv@spa.msu.ru.

Аннотация.Несмотря на большое количество исследований, посвященных «цветным революциям», единого понимания их до сих пор нет. Причем оценка данного феномена у разных исследователей может отличаться кардинально: от стихийного восстания народных масс, уставших терпеть диктаторский режим, до применения США научно разработанной технологии свержения неугодных политических лидеров в странах, в которых даже нет предпосылок к социальной революции. В данной статье представлен обзор различных теоретико-методологических подходов к исследованию феномена «цветных революций». Ключевым вопросом является соотношение эндогенных и экзогенных факторов, приведших к «цветным революциям». Рассматриваются научные работы ведущих отечественных и зарубежных специалистов, как непосредственно занимающихся данной проблемой, так и экспертов в области международных отношений. Авторы приходят к выводу, что прикладные исследования феномена «цветных революций» в трудах отечественных и зарубежных исследователей зачастую ведутся с противоположных позиций. В западном научном мире преобладает дискурс об эндогенных истоках «цветных революций», в то время как многие отечественные исследователи признают первопричиной внешнее вмешательство. Согласно авторской концепции, внешние факторы играли не менее важную роль, чем внутренние, ведь именно технологии «мягкой силы» США и их союзников стали ключевыми причинами и одновременно инструментами осуществления «цветных революций».

Ключевые слова:«цветная революция», «мягкая сила», «гибридная война»,«бульдозерная революция», «революция роз», «оранжевая революция», «тюльпановая революция», «арабская весна», ненасильственная борьба.

«Цветные революции», безусловно, представляют собой комплексный и многогранный феномен, с начала 2000-х годов находящийся в поле зрения как среди зарубежных ученых, так и отечественных специалистов. Несмотря на то, что изучению технологий «цветных революций» уделяется большое внимание, все еще не существует единого понимания того, какое именно событие можно считать «цветной революцией», является ли «цветная революция» ненасильственной, где та грань, перейдя которую «цветная революция» становится жестким методом «гибридной войны» современного типа и т.д.

В самом общем плане «цветными революциями» принято называть череду протестов в тех или иных государствах, которые заканчиваются свержением правящего режима. Ключевой для нашего исследования является вопрос, что из себя представляют «цветные революции»: стихийный демократический протест народа против собственных коррумпированных и авторитарных правителей, или хорошо разработанную технологию демонтажа политического режима. Другими словами, «цветная революция» – это современный пример революционной трансформации, совершающийся по традиционным правилам с участием общественных масс, разных социальных групп, имеющий в своей основе в первую очередь внутренние причины, или это государственный переворот, основанный на технологиях геополитической инженерии и инициируемый внешними силами?

Подавляющее большинство западных и часть отечественных исследователей вопроса в качестве ключевых причин «цветных революций», как и факторов, обусловивших их победу, называют именно эндогенные факторы. При этом небезынтересно будет отметить, что западные исследователи-международники (в том числе такие крупные, как З. Бжезинский, Г. Киссинджер, С. Хантингтон, Ф. Фукуяма, а также их коллеги масштаба поменьше) отмечают, что «цветные революции» являются легальным и оправданным способом распространения демократии и либеральных ценностей Запада, не особо скрывая, что они также выступают средством для реализации стратегии американской внешней политики [Brzezinski 1997, 2008, 2009; Fukuyama 2008; Goldgeier 2003; Huntington 1993, 2011; Kissinger 1994, 2004; McFaul 2002a; Nye 1990, 2004, 2011; Sharp 2012]. Характерно, что многие представители этого направления не являются лишь теоретиками, но и владеют практическим опытом отстаивания интересов официального Вашингтона за рубежом, так как в том или ином качестве работали в Белом доме, Государственном департаменте, различных министерствах и ведомствах США. Труды вышеназванных авторов отражают идею обоснования смены режимов, то есть, принудительного политического переустройства суверенных государств, которые идут в разрез геополитическим Америки.

Известный американский политолог Р. Хаас, который в 2001–2003 годах руководил отделом политического планирования Госдепартамента в 2005 году, прямо писал о том: «Смена режима, ограниченные военные действия, дипломатия и сдерживание – все это следует рассматривать в качестве альтернативных вариантов политики (Соединенных Штатов Америки – А.Н.)» [Хаас 2005]. Экс-посол США в России, один из ведущих западных специалистов по «цветным революциям» М. Макфол говорил о распространении свободы как об основной цели американской внешней политики на ближайшие десятилетия. Еще в 2002 году он утверждал, что «для содействия свободе требуется сначала сдерживание, а затем устранение тех сил, которые выступают против свободы, будь то отдельные лица, движения или режимы. Затем следует строительство пролиберальных сил, будь то демократы, демократические движения или демократические институты. Наконец, происходит становление правительств, которые ценят и защищают свободу своего народа, как это делают США» [McFaul 2002b].

При этом, в данных работах в качестве непосредственных причин «цветных революций» называются именно внутренние факторы. Ф. Фукуяма отмечал, что «усилия по смене тиранических или тоталитарных режимов путем внешних поощрений и санкций неизменно будут менее эффективными, нежели перестройка природы этих режимов» и признавал, что к началу XXI века усилиями США была создана широкая международная инфраструктура «мягкой силы», «призванная помогать народам в проведении первичного перехода от авторитарного правления к демократическому и к дальнейшему укреплению демократических институтов после того, как сделан первый шаг в осуществлении преобразований». По мнению автора, именно подобная внешняя поддержка оказалась решающей в ходе «цветных революций» в Сербии, Грузии и на Украине в 2000–2005 годах. Но при этом он делал важное уточнение, указывая, что «инициатива перемен рождалась внутри самой страны... Внешние спонсоры не могут самостоятельно определить сроки проведения демократических преобразований. Взрыв происходит тогда, когда имеет искра – политическое убийство или недобросовестно проведенные выборы. Тогда происходит мобилизация населения и начинаются вспышки недовольства» [Fukuyama 2008: 47-48, 181-183]. На наш взгляд, экс-сотрудник Госдепартамента США лукавит, ведь подготовка «революций» велась именно западными институтами «мягкой силы» и задолго до начала активной фазы государственного переворота. В целом, стоит отметить, что дискурс о «мягкой силе» как технологии осуществления «цветных революций» крайне редко используются в зарубежной литературе. Как правило, оборотная сторона использования «мягкой силы» в качестве инструмента вмешательства во внутреннюю политику других государств приписывается западными исследователями к действиям авторитарных государств, а политика США в данном направлении обозначается как усилия по продвижению демократии, которая лишь содействует искреннему стремлению граждан других стран к свободе.

Этой, весьма двойственной, не выдерживающей серьезной критики позиции придерживаются и западные исследователи, непосредственно занимающиеся проблемами «цветных революций». Так, известный специалист по данной проблеме Л. Митчелл называет «цветные революции» политическим транзитом от одной формы полудемократии к другой, происходящим вследствие фальсификаций выборов правящим режимом, в результате которых к власти приходят прозападные и более демократические правительства. Предпосылками «цветных революций» автор считает коррумпированность и неэффективность режимов, вызвавших в обществе стойкое желание перемен, а причину успеха – в структурной слабости этих режимов и относительной общественной свободе, которую они допускали. Митчелл упоминает, что лидеры «цветных революций» организовывали каждую из них на основе предыдущей: «В случае с Грузией образцом была «бульдозерная революция» в Сербии, украинцы осознанно обратились к грузинской модели и консультировались с ее участниками, в то время как киргизы аналогично консультировались и обучались активистами украинской и грузинской «цветных революций». Несмотря на это, Митчелл не признает существования определенной технологии по смене политических режимов, считая эти госперевороты «мирными демонстрациями с требованием соблюдения прав человека и демократических преобразований». Хотя ученый отмечает, что страны, в которых произошли «цветные революции», получали значительную внешнюю помощь для «развития демократии», они не являлись «американским заговором». «У США не было ни одной веской причины стремиться сменить правительства в Грузии, Украине и Киргизии, – пишет Митчелл, – а финансирование антиправительственных организаций начинает восприниматься совсем по-другому, если принять во внимание значительно бо̀льшую поддержку, которую оказывали США действующим правительствам, осуществляя разнообразные программы в сфере экономического развития, совершенствования сферы здравоохранения, модернизации государственного управления и сотрудничества в военной сфере» [Mitchell 2012: 4, 6, 71, 75, 79-80].

Депутат грузинского парламента и непосредственный участник «революции роз» Г. Канделаки в исследовании, написанном для Института мира США, выделяет следующие факторы возникновения этой «цветной революции»: системная слабость режима и его относительная либеральность, успешные действия оппозиции по радикализации и мобилизации большого количества участников для политической борьбы, усилия гражданского общества, деятельность «свободных СМИ» и стратегия ненасильственной борьбы молодежного движения «Кмара». Очевидно, что все перечисленные факторы относятся к внутренним. По поводу роли США и европейских стран Г. Канделаки делает противоречащее объективным фактам заявление о том, что действия западных акторов не только не способствовали успеху «революции роз», но были даже вредны для нее [Kandelaki 2006].

Еще один западный исследователь вопроса М. Бейззингер называет «цветные революции» волной демократических изменений, в ходе которых в посткоммунистическом регионе были свергнуты режимы, практиковавшие фальсификации на выборах, и в целях демократизации к власти были приведены новые лица. По его мнению, «цветные революции» «основывались на местной инициативе из-за чувства неудовлетворенности среди населения» и «не были разработаны за рубежом, хотя и полагались на значительную иностранную поддержку» [Beissinger 2007: 262]. Уже упоминавшийся М. Макфол[1], П. Штомка и многие другие также считают, что «цветная революция» представляет собой естественный процесс демократизации общества посредством повышения уровня политической культуры населения [Штомпка 2014]. Однако в эту схему не укладывается технологичность «цветных революций», ведь не ясно, каким образом даже недовольное действующей властью население внезапно овладевает приемами ненасильственной борьбы с режимом и в этой борьбе начинает опираться на появившиеся как будто «из воздуха», а на самом деле финансируемые Западом, институты «мягкой силы».

Американские политологи В. Банс и Ш. Волчик занимают в этом вопросе двойственную позицию. С одной стороны, они называют «цветные революции» стихийными массовыми протестами, вызванными фальсификациями на выборах. «Цветные революции», по их мнению, положили конец развитию авторитарных режимов и привели к настоящему скачку к демократии. В то же время, В. Банс и Ш. Волчик признают, что свергнуть авторитарные режимы удавалось благодаря применению инновационной стратегии, которую они называют «электоральной моделью». Она включала в себя организацию креативных и массовых политических акций, подготовку наблюдателей за выборами и проведение экзит-полов, тесное сотрудничество с институтами гражданского общества, молодежными и женскими организациями, а также широкое использование культурных мероприятий, например, рок-концертов и даже велопробегов. Именно эта стратегия помогла превратить выборы из средства, с помощью которого «диктаторы удерживали власть», в «вирус», опробованный в Словакии в 1998 г., а затем преднамеренно перенесенный оттуда в Сербию, Грузию, на Украину и Киргизию. Данная «электоральная модель», по мнению авторов, была разработана и внедрена извне «содействующей развитию демократии» транснациональной сетью акторов, в которую входили финансируемые агентством США по международному развитию фонды, американские дипломатические ведомства, европейские частые и общественные организации [Bunce, Wolchik 2011: 5-7, 332-334].

Заслуживающий внимания метод применил английский политолог С. Уайт. Он выдвинул предположение, что анализ ключевых различий, выявленных с помощью сопоставления статистических данных между странами, испытавшими «цветные революции», и близкими им по уровню развития государствами, в которых их не произошло, поможет определить основные причины возникновения данного феномена. Сопоставив имеющиеся данные, автор был вынужден признать, что ни экономические, ни социальные показатели не были непосредственными причинами «цветных революций». Хотя уровень ВВП на душу населения в Сербии, Грузии, Украине и Киргизии был ниже среднемирового значения, во многих других странах со схожим уровнем экономического развития и количеством населения «цветных революций» не произошло. А уровень социального равенства – один из главных факторов классической революции – в этих четырех странах был даже выше, чем у всех других, близких им по экономическому развитию. С. Уайт справедливо отмечает, что особый вклад в «цветные революции» внесли молодежные движения, хотя в этих странах у них не было каких-либо особенных возможностей для взаимодействия и координации своих действий. Автор также проанализировал такие показатели, как восприятие коррупции, «гласность», качество государственного управления и уровень законности. Только по уровню восприятия коррупции – субъективному показателю, который рассчитывается неправительственной организацией «Трансперенси Интернешнл» – Сербия, Грузия, Украина и Киргизия всегда уступали другим странам. На основе этих данных С. Уайт делает вывод, что возможность возникновения «цветной революции» зависит от того, как население воспринимает действующее правительство: «Если режим считается коррумпированным, и он лишает население возможности привлечь себя за это к ответственности на выборах путем их фальсификаций, это является очевидной причиной общественного недовольства, которое приводит к свержению этого режима» [Rethinking the… 2010: 293, 295-296].

Д. Бечейн и Э. Полиз указывают на существование определенной стратегии организации «цветной революции», включающей в себя целый набор компонентов, ключевым из которых является деятельность НПО, спонсируемых из-за рубежа. Для успешного свержения режима, по их мнению, также необходима его относительная либеральность, способствующая развитию гражданской активности и не препятствующая финансированию из-за рубежа независимых СМИ и оппозиции. Кроме этого, непременным условием является уверенность в том, что ни государство, ни оппозиция не прибегнут к насильственным действиям. В ходе всех «цветных революций» оппозиция использовала выборы для укрепления собственной популярности и легитимности и для налаживания связей с западными спонсорами. Обвинив действующие правительства в несовпадении официальных результатов с теми, которые были получены с помощью параллельного подсчета голосов и собственных экзит-полов, и убедив достаточное число избирателей в том, что выборы были сфальсифицированы, оппозиция нанесла значительный ущерб легитимности власти. Бечейн и Э. Полиз утверждают, что технологичность «цветных революций» подчеркивается тем фактом, что к 2006 г. власти на постсоветском пространстве научились противостоять ненасильственным протестам, разработав собственную контрстратегию, позволившую им нейтрализовать «цветные технологии». В соответствии с ней власти ужесточили контроль за финансированием и международными контактами НПО и других акторов гражданского общества, действовавших внутри страны, а также создали собственные проправительственные организации по образцу тех, которые в недавнем прошлом много сделали для успеха «цветных революций». Если раньше участники акции гражданского неповиновения могли ощущать себя в относительной безопасности, то теперь готовность властей силой разогнать антиправительственные акции значительно уменьшила количество людей, готовых выйти на улицы [The Colour Revolutions… 2012: 238, 241-242].

Интересна позиция американского специалиста по «цветным революциям» Д. Лэйна. По его мнению, возникшее в обществе желание перемен вследствие недовольства низким уровнем жизни, коррумпированностью и неэффективностью государственного управления было далеко не главной причиной этих государственных переворотов. Важнейшую роль сыграло наличие у элиты определенной альтернативы существовавшему порядку, например, потенциальной возможности получения выгод от более тесных взаимоотношений с ключевыми экономическими и военно-политическими структурами Запада. В свою очередь, государства, в которых элиты или контрэлиты имели тесную связь с ЕС или НАТО, стали очевидными целями для реализации технологий геополитической инженерии. «Поддерживая «цветные революции» через оспаривание результатов выборов, которые были сфальсифицированы, и содействуя развитию институтов гражданского общества для смены режима в авторитарных странах с помощью мирных и легитимных средств, – пишет Лэйн, – Запад использовал стратегию «мягкой силы»». При этом, исследователь справедливо отмечает, что в государствах, где экономические интересы США и их союзников сращивались с интересами правящей элиты, не получили особого развития программы по продвижению демократии, а оппозиция была практически лишена возможности получать финансирование из внешних источников. В качестве примера Лэйн приводит ситуацию в Азербайджане, напоминая, что после того, как президент Г. Алиев заключил несколько нефтяных сделок с транснациональными корпорациями, которые были заинтересованы во внутриполитической стабильности в стране, демонстрации в Баку в ноябре 2005 г. не привели к «фиолетовой революции», а закончились «разгромом демократической оппозиции». Лэйн приходит к выводу, что «цветные революции» не были революциями в классическом понимании, так как толчок к протестной активности шел не снизу, а был инициирован контрэлитой внутри существовавшего (или господствовавшего) политического класса: «Пока народные массы были очарованы революционной романтикой, в политическом плане они были лишь инструментом в руках местной контрэлиты, которую зачастую поддерживали иностранные акторы, имевшие свои собственные цели». Лэйн считает, что «цветные революции» являются новым видом политической трансформации, и вводит для них специальный термин – «революционный государственный переворот» [Rethinking the… 2010: 3-5, 7, 16, 18].

Конечно, среди западных авторов, можно найти и приверженцев альтернативного подхода (Дж. Кьеза, Дж. Лафлэнд, У. Энгдал и др.), которые полагают, что «цветные революции» являлись заранее спланированными извне государственными переворотами. У. Энгдал, например, считает, эти «революции» были разработаны специалистами Госдепартамента и разведывательного сообщества США. «Казалось, это идеальная модель для ликвидации режимов, противостоящих политике Вашингтона, – писал он «бульдозерной революции» в Сербии. – Не имело значения, популярен ли был режим, избран ли демократическим путем, любой становился уязвимым для новых методов ведения войны Пентагоном – техник “роения” и “цветных революций”» [Engdahl 2009: 41].

Но в целом в западном научном мире почти монопольное положение занимает дискурс об эндогенных истоках «цветных революций», который полностью или отчасти разделяет ряд отечественных ученых. Они склонны гиперболизировать роль внутренних факторов и рассматривать эти события как революции в классическом понимании. По их мнению, «цветные революции» являются естественным процессом демократического развития, реакцией населения на нарушения их прав и свобод. Консолидация же масс против правящих режимов обусловлена обострением внутренних социально-экономических проблем. Ведущий научный сотрудник Института Европы РАН Д. Фурман еще в 2006 году, например, отмечал, что «цветные революции» – «следствие не просчетов, а естественных процессов, следствие деградации режимов управляемых демократий, погружающихся в коррупцию, теряющих обратные связи с обществом, переходящих к открытым репрессиям и убийствам своих оппонентов и утрачивающих свою легитимность… Вопрос о падении остальных режимов этого типа – лишь вопрос времени. Мы обречены на неудачи, поскольку пытаемся сдерживать неумолимые и необратимые процессы. И мы не можем не пытаться их сдерживать, ибо это стремление вытекает из нашей природы»[2].

По мнению отечественного исследователя В.Д. Соловья, первопричинами, способствующими смене режимов с использованием технологий «цветных революций», выступали внутренние факторы; экзогенный же фактор не играл особого значения, сами перевороты являлись настоящими революциями. «Зарубежное участие в них – реальное или мнимое – нисколько не отрицает оценки этих событий как революций… даже если мы признаем важную роль внешних сил в «цветных революциях», это не отменит их права называться революциями, а лишь рельефнее подчеркнет революционный характер событий» [Соловей 2011], – отмечает автор. Утверждения о ключевой роли внешних сил в данных государственных переворотах он относит к продуктам пропаганды официальной Москвы, упоминая, тем не менее, что Запад оказывал «организационную, финансовую и технологическую помощь оппозиции» и мог выступать «посредником между конфликтующими сторонами в случае развертывания революционного процесса» [Соловей 2017: 16].

Н.А. Нарочницкая, в свою очередь, считает, что под «цветными революциями» подразумеваются мирные протесты граждан против нарушения своих прав со стороны авторитарных режимов. При этом она не считает всех участников цветных революций агентами, профинансированными Западом, отмечая: «Я далека от мысли, что все участники акций протеста оппозиции люди, получающие деньги за свою деятельность. Среди протестующих революционеров всегда будет очень много искренних, честных молодых людей, окрыленных ощущением причастности к великому переходу от несправедливости к справедливости. К сожалению, самым печальным днем в их жизни всегда будет утро после революции»[3].

И.Д. Звягельская, анализируя события «арабской весны», считает, что «причины выступлений носили внутренний характер, а элементы подражания молодежным организациям восточноевропейских стран периода «бархатных революций» были всего лишь подражанием… подозрения о причастности Запада к изгнанию и отставкам своих наиболее верных союзников в арабском мире были лишены всякой логики» [Звягельская 2011]. А.М. Васильев, рассматривая «финиковую революцию», подчеркивает, что «египетская революция произошла не потому, что появились Интернет, «Фэйсбук» или «Твиттер», – это была искра в куче сухого хвороста. Ее двигали те же силы, которые не раз разжигали революции: ненависть к коррумпированной автократии и тайной полиции, отчаяние поднимающегося среднего класса, безнадежное положение бедных, неспособность «верхов» на реальные реформы» [Васильев 2011].Л.Л. Фитуни также указывает на внутренние социально-экономические и политические противоречия как на важную причину нарастания протестного движения в арабских странах. «При полном отсутствии внутренних предпосылок социального взрыва никакой внешний импульс не мог бы вызвать революционный подъем и массовые демонстрации»¹⁷. Тем не менее, важным фактором трансформации политического режима исследователь называет иностранное влияние: «Без соответствующего внешнего фона, моральной, политической и, что не менее важно, материальной поддержки извне ни тунисская, ни египетская, ни тем более ливийская революции не имели бы реальной перспективы… Западные демократии предоставили протестующим необходимые технические возможности для организации и консолидации сил, а в Ливии просто воевали на стороне оппозиции» [Фитуни 2012].

Действительно, большая часть представителей отечественного научного и экспертного сообщества, а также политического истеблишмента склонна считать, что наряду с разнообразными внутренними кризисными предпосылками внешний фактор при реализации «цветной революции» выступал одним из определяющих, что неизбежно наводит на мысль об использовании определенных технологий по смене политических режимов. К сторонникам такого подхода относятся авторы, характеризующие «цветные революции» как государственный переворот, организованный при участии внешних сил, преимущественно в интересах западных стран.

Так, Н. Данюк придерживается точки зрения, что возникновение «цветных революций», несмотря на существование внутренних противоречий в предполагаемом очаге кризисной ситуации, все-таки основывается в большей степени на экзогенном факторе, то есть на факторе внешнего вмешательства. И такое вмешательство зачастую является инструментом реализации внешнеполитической стратегии западных акторов под руководством США. Причем в последнее время на первый план выходят насильственные методы, которые задействуются одновременно с методами политического, экономического и информационного давления. Недавние события, происходившие на Ближнем Востоке и на Украине, показали, что основной упор делается на использовании военизированных формирований радикального типа, которые проводят специальные операции. Это приводит к еще большей дестабилизации и без того напряженной ситуации, что, в свою очередь, способствует затягивания вооруженного конфликта, провоцирует открытую конфронтацию в виде кровопролитных гражданских войн [Данюк 2018: 482-483]. Автор выделяет четыре фактора внешнего вмешательства, которые используются в комплексе: поддержка деструктивных оппозиционных движений и радикальных группировок; культурно-информационное, психологическое давление на власть; финансово-экономическое и военно-политическое давление извне [Данюк 2017: 53].

Легендарный отечественный дипломат и исследователь Е.М. Примаков писал в 2009 году: «И на Украине, и в Грузии активнейшую роль – это даже не скрывалось – в смене существовавших правительственных структур играли посольства США в Киеве и Тбилиси» [Примаков 2009: 199]. Профессор МГИМО А.М. Мигранян, выделяя роль экзогенного влияния, также отмечал: «Элементы внешнего воздействия на осуществление революций чрезвычайно важны… Легитимность власти оказывается оспоренной извне. А до недавних пор на постсоветском пространстве, чтобы заручиться международным признанием, власти нуждались в одобрении Вашингтона и Брюсселя. Потеря такого благословения приводит автоматически к краху этих режимов»[4]. Е.Г. Пономарева и Г.А. Рудов также подчеркивают решающую роль экзогенного фактора в «цветных революциях»: «В революционных потрясениях новейшего времени огромную роль, причем по нарастающей, играет финансовая и организационно-информационная поддержка антисистемных сил из-за рубежа. При этом в стране может даже не быть предпосылок для революционной ситуации» [Пономарева, Рудов 2012]. Е.Г. Пономарева верно указывает, что «цветные революции» являются одним из геополитических инструментов США: «Под покровом красивых фраз о демократии, правах человека, свободе и толерантности происходит фактическое уничтожение суверенных государств, представляющих для Запада геостратегический или экономический интерес» [Пономарева 2012: 38].

Как мы убедились, прикладные исследования феномена «цветных революций» в трудах отечественных и зарубежных авторов зачастую ведутся с противоположных позиций. Отечественные исследователи Т.В. Вербицкая и А.А. Керимов утверждают, что в российской науке можно выделить три альтернативных подхода к изучению «цветных революций», которые рассматривают их, соответственно, в качестве явления (государственный переворот, инициируемый и управляемый извне для реализации геополитических интересов заказчика), технологии (разновидность революций эпохи постмодерна, обладающих ярко выраженным политтехнологическим характером и осуществляемым с целью смены авторитарного режима посредством инициирования массовых протестов и целенаправленного процесс) и целенаправленного процесса (применение многочисленных уличных акций протеста, участниками которых являются обычные граждане; целенаправленный характер «цветных революций» со стороны их государства–заказчика) [Вербицкая, Керимов 2019]. Данная точка зрения требует серьезной корректировки, ведь указанные дефиниции, по сути, не противоречат друг другу, и во всех трех случаях речь идет о неких импортированных из-за рубежа технологий по смене правящий режимов. Данную проблему легко устранить, если рассматривать «цветные революции» именно как реализацию определенных технологий по ненасильственному демонтажу правящих режимов.

Дискуссионным остается лишь вопрос об особенностях используемых технологий, применяемых для демонтажа политических режимов. Часть исследователей, например, в качестве инструмента смены политических режимов рассматривают публичную дипломатию и цифровую дипломатию [Цветкова, Ярыгин 2015]. Так, по мнению Н.А. Цветковой, «…постсоветское пространство и такие страны, как Россия, Украина и Грузия, заняли приоритетное место в политизированной публичной дипломатии США, которая создавала новые партии, проводила выборы, обучала лояльных политиков и способствовала политическим переворотам» [Цветкова 2015: 14]. Другие считают, что, если осуществить смену режима в стране не удается, то «цветные революции» могут выступать «в качестве дополнительного средства, своего рода катализатора для перевода ситуации в фазу боевых действий с подключением внешних военных сил» [Данюк 2017: 85], и относят к «цветным революциям» события в Ливии и Сирии. Этот, условно, военно-политический подход к исследованию «цветных революций» близок к популярной сегодня концепции «гибридной войны». Не случайно, что активное использование «гибридной» терминологии в научном и экспертном дискурсе пришлось на период «Евромайдана», последующих событий в Крыму и на юго-востоке Украины, а также западных санкций против России. Известный международник П.А. Цыганков еще в 2015 году утверждал, что последние стали объективной реальностью современных международных отношений и являются наиболее часто используемым инструментом внешней политики США, суть которого сводится к тому, что путем сочетания военных и невоенных методов Вашингтон реализует имеющийся опыт по смене неугодных режимов в разных странах мира. «Важная роль при этом придается методам, сочетающим поддержку существующих вооруженных конфликтов, идеологическую агрессию, экономические санкции, попытки политической изоляции, – отмечал автор, – с поиском новых внутриполитических уязвимостей, применение передовых информационных технологий, давлением на союзников и “третьи страны” и т.п.». Другими словами, «США применяет при этом свой богатый (правда, не всегда удачный) опыт смены неугодных режимов в самых разных странах путем сочетания военных и невоенных методов…» [«Гибридные войны»… 2015: 24-27]. Профессор Военного университета С.М. Небренчин выделяет «цветные революции» как часть современной концепции «гибридных войн», отмечая, что деструктивные политические технологии являются наиболее эффективным инструментом для вмешательства во внутренние дела суверенных государств и подрыва основ их национальной безопасности[5]. Другой отечественный исследователь А.А. Бартош полагает, что общим для «цветной революции» и «гибридной войны» «является информационно-психологическое воздействие на противника в ходе информационной войны, которая ведется в соответствии с избранной стратегией»[6]. При этом он справедливо подчеркивает, что организаторам далеко не всегда удается выдержать «ненасильственный» формат «цветной революции», приводя в пример события 2011 года события в Ливии и Сирии. В таком случае, по мнению Бартоша, происходит «гибридизация» планов: «В результате цель цветной революции – осуществление государственного переворота и передача страны под внешнее управление становится достижимой только за счет перехода к очередному этапу, предусматривающему комплексное применение разнородных подрывных технологий, включая военно-силовые действия, в ходе гибридной войны»[7].

На самом деле, как и любое геополитическое явление, «цветные революции» имеют достаточно сложный и многомерный характер, обладая при этом набором определенных «родовых» признаков. Безусловно, существуют как объективные, так и субъективные причины и предпосылки этих «революций». Одной из основных причин возникновения протестного движения в рассматриваемых странах стали социально-экономические проблемы. Если говорить о политических причинах и предпосылках «цветных революций», то главными из них стали нестабильность политических систем этих государств, отсутствие общей идеологии, регионализм, национально-религиозные и клановые противоречия. Таким образом, необходимое условие осуществления «цветной революции» – наличие социально-экономической и политической нестабильности в стране, сопровождающейся кризисом действующей власти. Безнадежность, отсутствие перспективы, «усталость терпеть» – вот основной двигатель протестного движения. Как очень точно подметила О.Ф. Волочаева, власть в этих странах сама на протяжении долгого периода времени собирала «хворост для костров оппозиции» [Волочаева 2015: 85]. Однако не менее важную роль сыграл и внешний, субъективный фактор. Так, очень значительную роль в начале «цветных революций» сыграли появление и распространение из-за рубежа программ по продвижению демократии. Данный факт позволяет экспертам говорить о том, что «цветные революции» – это технологии, успешно маскирующиеся под стихийные процессы, отличающиеся почти театральным уровнем драматургии, который западные политологи старательно пытаются выдать за самопроизвольное и стихийное проявление воли народа, внезапно решившего вернуть себе право управлять собственной страной. Отмечаются и особый внешнеполитический почерк и отличительный стиль работы Запада, и строгое соответствие плана любой революции определенному сценарию, и то, каким образом организовывалось и использовалось молодежное протестное движение, которым управляли с помощью технологий рефлексивного управления, указывается на определенные повторяющиеся особенности в подборе и выдвижении революционных лидеров. Наконец, нельзя не согласиться с тем, что в «цветных революциях» начисто отсутствует истинно революционная идеология [Филимонов, Карпович, Манойло 2015: 414-416]. В основе сценария «цветной революции» лежала североамериканская идеология демократизации, предполагающая экспорт демократии, демократических институтов и ценностей в сопредельные страны [Hale 2016].

На наш взгляд, именно технологии «мягкой силы» США и их союзников, обрушившиеся на Сербию, Грузию, Украину, Киргизию, Тунис и Египет, и стали

12 3 Следующая ⇒