Морис Дюверже и его книга Политические партии 26 страница

Если подобное образование выживает, то она чаще всего оказывается во второй категории - категории партий перманентного меньшинства. Такие партии существуют не только в парламентских рамках: они обладают инфраструктурой и в стране, на национальном либо локальном уровне. Некоторые из них базируются на комитетах; другие созданы на базе секций, ячеек и даже милиции. Последние используют структуру массовых [c.359] партий: это современный тип малых партий - по отношению комитетскому, который присутствует в них подобно архетипу. Такие партии обладают социальной или политической инфраструктурой. Они соответствуют тому сектору общественного мнения, который отражает взгляды очень небольшого, но относительно стабильного меньшинства. Можно таким образом выделить партии этнических или территориальных меньшинств, религиозных меньшинств, партии политических меньшинств. Первые наиболее многочисленны: чешская, словацкая, итальянская партии в Австро-Венгерской монархии; эльзасская, польская, датская - в Германской империи; партия судетских немцев и словацкие партии в Чехословакии до 1939 г.; ирландская партия в Англии конца XIX - начала XX века; партии басков и каталонцев в Испанской республике; баварская христианская партия в Боннской республике (слившаяся с ХДС); алжирская или африканская партия в современной Франции, etc. Они представляют расу или регион, не приемлющие полного растворения в национальной общности. Одни из них - сепаратисты, другие - автономисты, третьи - федералисты, четвертые - просто регионалисты; все это нисходящие ступени одной и той же общей ориентации. Малые по масштабам национального парламента, эти партии весьма могущественны на локальном уровне; нередко они занимают там положение доминирующей или даже единственной партии. Партии религиозных меньшинств в западных странах, где религия не переставала играть значительную роль в жизни государств, сегодня находятся в процессе исчезновения - если только речь идет не о больших христианских партиях, соответствующих другому типу. Вместе с тем в Нидерландах деление партий на современные и консервативные имеет религиозное происхождение, и мы видели, как малые партии в 1919-1939 гг. создавались там вокруг протестантских сект. В Африке и Азии партии религиозных меньшинств, напротив, довольно распространены: наиболее типичным и исчерпывающим примером в этом отношении был бы Ливан.

Понятие политического меньшинства менее привычно. Так называют фракцию общественного мнения, выделяемую по ее идеологической позиции. Речь идет о некой "духовной семье", довольно замкнутой, весьма малочисленной, относительно стабильной и не сводимой [c.360] к основным течениям, характерным для данной страны. В Англии, скандинавских странах, Бельгии, Голландии и Западной Германии этому определению соответствуют коммунистические партии. Можно причислить к ним и американскую социалистическую партию и малые фашистские партии, созданные в Западной Европе до войны 1939 г. Во Франции почти подходят под это определение христиане-прогрессисты; они, впрочем, наследники старой, идущей еще от "Молодой Республики" [1] традиции, а та сама, в свою очередь, восходит к еще более ранним Временам. Происхождение малых партий различно. Одни представляют собой исторические реликты, последние следы исчезнувших крупных партий, подобных доисторическим ископаемым - таков монархизм во Франции. Другие - реликты географические, если можно так выразиться: эти партии стремятся укоренить у себя на родине доктрину, доказавшую свою силу в других странах, но неспособную самостоятельно развиться в неблагоприятной среде. Именно этому второму типу соответствует социалистическая партия в Америке, равно как и коммунистические партии в Англии или Северной Европе. Сюда же можно отнести и мелкие фашистские партии, созданные перед войной во Франции, Бельгии и в Скандинавии. Только анализ социальной структуры может объяснить неравномерность развития определенных течений в различных странах. Иногда (достаточно редко) дело просто в различии зрелости, в разном политическом возрасте: тогда эти партии имеют характер провозвестников. Это уже не останки, а эмбрионы.

Различию структур соответствует известное различие функций; однако жесткого соответствия здесь нет. Партии-личности - чаще всего правящие партии; партии-меньшинства - скорее оппозиционные. Первые нередко играют роль опоры по отношению к большинству: многие из них есть не что иное, как министерские корпорации. Их центристская позиция позволяет им служить защитой левой от правого большинства или, напротив, правой от левого большинства: они выполняют, говоря на языке военных, задачу прикрытия флангов. Благодаря их буферному положению между большинством и оппозицией им достается роль, далеко не соответствующая их количественному значению. Эти, как их называют, министерские питомники, одновременно и питомники председателей Совета министров; автономия по отношению к [c.361] большим партиям предрасполагает их к роли арбитров в рамках коалиций. Министрам из большой партии неудобно находиться под началом председателя - выходца из конкурирующей с ней другой большой партии; точно так же нежелательно для большой партии взять на себя общую ответственность за политику правительства в глазах общественного мнения, официально принимая руководство такого председателя: ведь любая другая, сотрудничая с ним, вольна играть роль Понтия Пилата. Председатель, происходящий из малой партии, избавляет от подобного дискомфорта; а если он имеет личный авторитет, то может гораздо легче заставить своих министров прислушиваться к себе, чем председатель, вышедший из большой партии, который обычно сталкивается со скрытым сопротивлением собственных сотрудников, принадлежащих к конкурирующим партиям. Во времена Третьей республики малые партии весьма часто выступали в роли поставщиков председателей: имена Пэнлеве, Пуанкаре, Бриана, Тардье, Лаваля доказывают это со всей очевидностью. На заре Четвертой республики можно было полагать, что жесткость партий, подкрепленная пропорциональной системой, упразднит подобный арбитраж малых личностных групп. Пример Плевена показывает, что этого не произошло [2]. Напротив, жесткость создала еще большие трудности в отношениях министров - членов больших партий и Председателя совета - выходца из другой большой партии; роль малых партий в качестве арбитров соответственно возросла. Крупные феодалы скорее стерпят правление какого-нибудь маленького короля из Буржа, но не другого крупного феодала. Возрастание роли радикальной партии частично объясняется именно этим чисто техническим мотивом: ведь по своей численности в Собрании 1946 г. она была средней, но своей децентрализованной структурой и внутренней раздробленностью напоминала скорее малую, нежели крупную партию.

Разумеется, отнюдь не все партии-личности имеют правительственный и министерский характер: роль сателлитов, например, зачастую иная. Они призваны как бы оттенять доктрины и позиции большой партии, чтобы привлечь к себе внимание парламентариев, которых они отпугнули бы, предстань они без этого прикрытия. В общем и целом они выступают в Собраниях чем-то вроде вспомогательных организмов национального масштаба. [c.362] Но в то же время они позволяют навести мосты и связи между двумя близкими большими партиями: их функции сходны с теми, что выполняют малые центристские партии в отношениях между большинством и меньшинством. Партии постоянного меньшинства, напротив, тяготеют к оппозиции. Выражая мнение тех, кто чувствует себя отделенным от государства и потому бессильным, они вынуждены встать в позу протеста и непримиримости; здесь действует тот же самый психологический механизм, который ведет от комплекса неполноценности к агрессивности. А с другой стороны, отсутствие обязанностей правящей партии и серьезных шансов однажды их обрести, лишают эту оппозиционность каких бы то ни было тормозов. Прирожденные демагоги, малые партии - самые большие демагоги среди всех других партий. Если они опираются на какую-то сплоченную и стабильную часть населения - территориальное или религиозное меньшинство, например, эта их направленность выступает еще более подчеркнуто, так как перегибы и непримиримость используются как средство сохранить базовую клиентеллу, поддержать ее сепаратизм по отношению к национальной общности и законсервировать ее своеобразие и инакомыслие. Если такая партия представляет крайнее меньшинство по отношению к населению всей страны, но выступает как партия большинства в некоторых ее регионах, она занимает автономистскую или даже сепаратистскую позицию, что может угрожать целостности государства. Весьма характерны в этом смысле примеры эльзасской партии в Германии, партии судетских немцев в Чехословакии.

Но есть малые партии, которые ограничиваются исключительно ролью арбитров, что делает их весьма влиятельными - будь то выборы или непосредственно парламентская деятельность. При мажоритарном голосовании в один тур они могут полностью изменить представительство в том случае, если две большие партии имеют настолько близкое число голосов, что достаточно всего нескольких голосов, дополнительно поданных малой партией, чтобы изменить соотношение сил. Эта позиция арбитра еще более серьезна на уровне парламента, когда разрыв между большинством и меньшинством настолько невелик, что перемещения малой партии с одного фланга на другой оказывается достаточно, чтобы нарушить равновесие сил в Собрании. Тогда судьба страны [c.363] попадает в зависимость от ничтожно малой и глубоко чуждой всей национальной общности в целом группы (если речь идет о партии постоянного меньшинства). Управлять без ее поддержки невозможно, но ее поддержка компрометирует тех, кто ее принимает. Подобную ситуацию в Англии в 1885, 1892 и 1910 г. создали ирландцы (табл. 33). В 1885 г. их союз с либералами (такова была плата за гомруль) спровоцировал в либеральной партии раскол с унионистами, что стоило ей утраты власти; и 1892 г. новый альянс закончился очередным поражением и явным ослаблением либеральной партии, что отстранило ее от власти уже до 1906 г. В 1910 г. ситуация повторилась, но уже в более серьезном варианте: поддержка ирландцев позволила провести либеральный бюджет и осуществить реформу Палаты лордов; в виде компенсации либералы должны были голосовать за предоставление Ирландии автономии. Но восстание в Ольстере и позиция унионистов осложнили положение: политические баталии приняли такой резкий характер, какого Англия не знала уже в течение веков; в Ирландии и Ольстере были созданы революционные армии; движение протеста проявлялось даже среди офицеров регулярных войск. Тяжесть кризиса, разумеется, была обусловлена главным образом извечным противостоянием Ирландии и Великобритании, а не той ролью арбитра, которую какое-то время играла ирландская партия: но последнее обстоятельство, несомненно, усилило этот кризис.

Пример менее яркий и значимый - некоторые голосования во французском Учредительном собрании 1945 г., когда позиция небольшого меньшинства депутатов-мусульман склоняла чашу весов в ту или другую сторону. Назвал же один юморист апрельский проект 1946 г. "мусульманской Конституцией Франции": это, разумеется, такая же гипербола, как и "ирландская Конституция Великобритании" в приложении к английскому Закону о парламенте 1911 г. Но эта ситуация вместе с тем иллюстрирует опасность, исходящую от партий постоянного меньшинства. Некоторые идут дальше и говорят об опасности малых партий вообще, равно осуждая и партии-личности и "министерские питомники"; но все же здесь нужно учитывать известные нюансы. Существование последних в качестве буфера и средства установления контактов, безусловно, необходимо: они зримо облегчают функционирование французского парламентаризма. [c.364] Иногда им ставят в упрек безликость и отсутствие динамизма, которые они придают ему, сея смуту в отношениях между партиями; но при этом отрицают их оригинальность и замалчивают наиболее сильные пункты их программы: критику, направленную против многопартийности и беспринципности альянсов, которые именно многопартийность - а отнюдь не малые партии! - делает неизбежными. Малые же партии всего лишь используют следствия этой системы и стремятся заставить ее функционировать: как говорится, не будем винить очки в неудобствах, причиняемых близорукостью. В то же время и у малых партий-личностей есть свои изъяны, и прежде всего это та легкость, с которой они позволяют финансовым кругам вторгаться в политическую жизнь. Лоббирование с помощью больших партий затруднительно: они слишком велики, чтобы купить их целиком, и слишком дисциплинированы, чтобы рассчитывать на эффективность индивидуальной коррупции. Все это куда проще и отношении малой группы, которую можно легко контролировать извне. А если эта малая группа к тому же играет роль третейского судьи, то мы вновь оказываемся перед лицом опасности, о которой уже шла речь выше: именно это "финансируемое меньшинство " приобретает решающее значение для судьбы правительства. Теоретически такая опасность очень велика; практически же объем ее определить трудно. Отметим, что большие децентрализованные партии, где нет дисциплины голосования, открывают для лоббирования не меньшие возможности, а подкуп влиятельных членов централизованных партий тоже весьма эффективен. Жупел финансовой группы (или иностранного капитала), контролирующей правительство страны посредством малой партии, занимающей позицию третейского судьи, разумеется, весьма соблазнителен; но реальная действительность не очень-то укладывается примитивные лубочные сюжеты.

Остается определить причины, порождающие малые партии. Влияние избирательного режима в этом отношении бесспорно. Мы уже говорили о роли системы пропорционального представительства и ее тенденции к умножению карликовых и нестабильных объединений, что хорошо видно на примере Нидерландов, Швейцарии, веймарской Германии или домюнхенской Чехословакии. Эта тенденция проявляется с большей или меньшей определенностью в зависимости оттого, насколько в чистом виде [c.365] принята пропорциональная система. Ее действие смягчается некоторыми принципами распределения мест на локальном уровне, что препятствуют малым партиям перегруппировывать голоса таким способом, чтобы искажался общий смысл волеизъявления страны в целом. Нередко принимаются прямые меры, чтобы помешать бурному размножению малых партий: это требование внесения залога, который не возвращается, если партийный список не получает определенного процента голосов; отстранение партии от участия в распределении оставшихся мест, если ее список не собрал установленной квоты или необходимой ее части, etc. Все эти процедуры доказывают, что влияние системы пропорционального представительства на развитие малых партий достаточно значительно, коль скоро возникла необходимость таких ограничений. Вместе с тем нужно уточнить, что эта система действует в довольно определенном направлении и благоприятствует лишь некоторым типам малых партий в ущерб другим. Она, по-видимому, противостоит партиям-личностям и благоприятствует партиям постоянного меньшинства. Сама природа коллективного голосования, принятого в этой системе, отодвигает индивидуальность кандидата на второй план после программы партии, противостоит независимости лиц, составляющей основу партий-личностей. Она к тому же плохо согласуется с характерной для них гибкостью и неопределенностью доктрин. Партии-личности явно предполагают индивидуальное голосование, когда доверие выражают персонально человеку, не требуя от него слишком четкого ответа на вопрос о том, каковы его идеи; направленность системы пропорционального представительства прямо противоположная. Само собой разумеется, что речь идет здесь лишь о тенденциях, пробивающих себе дорогу среди множества других факторов, к числу которых можно отнести местные особенности, твердость намерений избирателей руководствоваться при голосовании личным мнением, etc. Пропорциональный режим не исключает существования партий-личностей - он лишь осложняет его. И, напротив, развитие партий перманентного меньшинства оказывается в этих условиях куда более легким - по мотивам прямо противоположного свойства. Правда, следует сделать исключение для случал территориальных меньшинств, которые выступают в качестве подавляющего большинства в одних регионах [c.366] страны, но совершенно не представлены в других. Пропорциональная система может ослабить их позиции, позволяя соперникам быть избранными даже в зоне их влияния, тогда как мажоритарное голосование обеспечивает им в этом отношении монополию: вероятно, только пропорциональная система могла, например, допускать до 1918 г. избрание проанглийских депутатов в Ирландии; в Чехословакии до 1938 г. она разобщала немецкую оппозицию даже в самих судетских районах; точно так же она подавляла бы монополию демократической партии в южных штатах США, соответственно присущей ей общей тенденции укрупнению тех или иных мнений до национального масштаба. Эту тенденцию мы ниже еще охарактеризуем.

Влияние мажоритарного голосования на развитие малых партий просматривается менее определенно. Общие выводы здесь невозможны: необходимо учитывать и особенности многообразных разновидностей мажоритарной системы, и различия типов партий. Довольно существенное значение имеют, по-видимому, размеры округов. Небольшие округа (французские arrondissements) придают выборам индивидуальный характер, что выдвигает на первый план личность кандидата; партийные связи ослабевают, и независимость депутатов достаточно велика: они легко создают небольшие партии, которые позволяют им вести изощренную парламентскую игру и расширять свое влияние. Большие округа, где к тому же выборы проходят по партийным спискам, придают голосованию коллективный характер, аналогичный тому, который оно имеет при системе пропорционального представительства. Персоналии отодвигаются на второй план, и возрастает значение партийной дисциплины; шансы малых партий снижаются - по крайней мере тех, что принадлежат к первому типу; если допускается и практикуется заключение предвыборных соглашений, указанные последствия избирательного режима несколько смягчаются. Очень важно наличие или отсутствие второго тура. Выборы в один тур ведут к двухпартийности, то есть к вытеснению малых партий и появлению партий парламентского большинства. Однако этот "свертывающий" эффект наблюдается главным образом на местном уровне: единственный тур побуждает к поединку двух кандидатов в каждом округе, но разнообразие претендентов в масштабах всей страны допускает многопартийность на общенациональном уровне - значит, малые локальные [c.367] партии могут возникать (мы это видели на примере Соединенных Штатов и Канады). Тем не менее их развитию, очевидно, все же больше благоприятствует второй тур - за исключением партий региональных меньшинств, которым единственный тур зачастую позволяет полностью монополизировать представительство в своей территориальной зоне (ирландцы в Великобритании, демократы в южных штатах США). В целом мажоритарное голосование в отличие от пропорциональной системы, по-видимому, более выгодно малым партиям-личностям, если не принимать во внимание партии локальных меньшинств, которые к нему приспосабливаются.

Но влияние избирательного фактора остается ограниченным. Возрождение малых партий в Четвертой республике, которая несмотря на различие избирательных систем продолжила традиции Третьей, хорошо это показывает. Избирательные реформы, быть может, несколько изменили бы количество мест, полученных ирландской партией в Англии или немецкими партиями в Чехословакии, но никак не устранили бы ни той, ни других. Неравномерность развития малых парламентских партий левой и правой во Франции, несмотря на идентичность избирательной системы, дает тому дополнительное доказательство: почти отсутствуя слева (за исключением сателлитов коммунистической партии и социалистов-диссидентов), они весьма многочисленны и весомы в центре и справа. [c.368]

II. Изменение размеров

Чтобы определить размер партий, обычно рассматривают целый период времени, который позволяет получить среднее значение. И до сих пор мы рассуждали здесь именно о нем. Но такой статический подход обязательно должен дополняться динамическим анализом, раскрывающим колебания "веса" партий в рамках рассматриваемого периода. В каждой стране эти колебания позволяют раскрыть эволюцию политических сил и общественного мнения: социология выборов ведет в данной области интересные исследования. И точно так же можно провести сравнительное исследование эволюции партий в демократических странах в целом, чтобы попытаться определить общие ее формы. [c.368]

Типы изменений

Если рассматривать систему партий в целом, то можно выявить общие типы ее эволюции. Ограничимся здесь достаточно схематичным описанием главных из них: чередования, постоянного разделения, доминирования и синистризма. Чередование свойственно главным образом двухпартийным странам. Оно представляет собой маятниковое движение: каждая партия переходит от оппозиции к власти и от власти - к оппозиции. Классическим примером его по-прежнему служит Англия (табл. 33). В XIX веке парламентское большинство, в течение пятидесяти лет принадлежавшее тори, переходит к вигам (1832-1841 гг.); в 1847 г. оно вновь сменилось незначительным либеральным большинством (перевес в 2 голоса) и таким же консервативным в 1852 г. (8 голосов); либеральным (с 1857 до 1874 г.); консервативным с 1874; либеральным с 1880 до 1886 г. (при поддержке ирландцев в 1885); консервативным в 1886 г.; либерально-ирландским в 1892 г.; консервативным с 1895 до 1906 г. В 1906 г. парламентское большинство вновь возвращается к либералам, которые сумели сохранить его до 1910 г. лишь в союзе с ирландцами; они утратили его в 1918 г. - уже навсегда. Выход на политическую сцену лейбористов нарушает механизм чередования в 1923 и 1929 г., когда ни одна партия не добилась абсолютного большинства, тем не менее, маятниковое движение продолжает вырисовываться: консервативное большинство с 1918 по 1923 г., лейбористско-либеральное в 1923 г., консервативное с 1924 по 1929 г., лейбористско-либеральное в 1929 г. С 1931 г. вновь установилось чередование: консервативное большинство с 1931 по 1945 г., и с тех пор - лейбористское. То же самое наблюдается и в США: после гражданской войны между Севером и Югом республиканцы удерживали большинство в Палате представителей вплоть до 1875 г.; в 1875-1881 гг. им обладали демократы; в 1881 г. им вновь завладели республиканцы, в 1887 - демократы, в 1889 - республиканцы, в 1891- 1895 гг. - демократы,и затем его снова заполучили вплоть до самого 1911 г. республиканцы; демократы добились его в 1911-1921 гг. Между двумя мировыми войнами в 1921- 1931 гг. существовало республиканское большинство, а затем - снова демократическое. До введения пропорциональной системы пример такого же чередования являла и Бельгия (табл. 34). [c.369]

Это маятниковое движение служило объектом самых различных толкований. Гашек в своем исследовании английской политической системы2 сформулировал закон дезинтеграции партии большинства, связанный, как он полагал, с двумя основными механизмами. С одной стороны, отправление власти обязывает партию отступать от своей программы, не сводя ее целиком и полностью лишь к обещаниям, данным избирателям; в результате известная их часть, разумеется, чувствует себя обманутой и отдает свои голоса конкурирующей партии. С другой стороны, сама правительственная деятельность естественно вызывает разногласия внутри партии большинства: усиливается разрыв между непримиримой левой и более умеренной правой. Оппозиционной партии легче сохранить единство, чем правящей: каковы бы ни были расхождения между ее членами, они достигают согласия, чтобы бороться против правящей партии и занять ее место; когда же оно завоевано, эти расхождения вновь проявляются в полной мере. Таким образом, отправление власти имеет своим следствием процесс дезинтеграции правящей партии, что ослабляет ее в пользу соперника. Последний столь же естественно стремится занять ее место, но стоит ему там расположиться, как процесс дезинтеграции оборачивается против него и начинает благоприятствовать побежденной. В целом это описание соответствует действительности. Можно привести множество примеров, свидетельствующих об истощении и даже распаде правящих партий. Расколы английских либералов в конце XIX века, особенно в 1885 и 1892 г., непосредственно подсказали Гашеку его выводы; сюда же можно отнести и кризис лейбористской партии в 1931 г.; внутреннюю борьбу в либеральной партии Бельгии в XIX веке, из-за чего ей пришлось уступить место католикам, etc.

Однако чередование обнаруживается главным образом в двухпартийных режимах, а деградация правящих партий - явление всеобщее, поэтому второе все же недостаточно объясняет первое. Очевидно, весьма важную роль играет число партий: чередование предполагает дуализм. Но существенным фактором выступает и избирательный режим. Уже отмечалось, что мажоритарное [c.370] голосование в один тур имеет тенденцию к сверхпредставительству наиболее сильной партии (это означает, что в парламенте она получает процент мест, превышающий процент полученных ею голосов - по отношению ко всем поданным в стране) и заниженному представительству наиболее слабой. Как следствие, усиливаются колебания электората, но само по себе это еще не ведет к чередованию, а всего лишь делает его более заметным. Истинное действие избирательного режима проявляется косвенно: мажоритарные выборы с единственным туром ведут к дуализму партий, а уже сам дуализм ведет затем к их чередованию. Тем не менее, совпадение мажоритарного голосования с двухпартийностью не абсолютно: чередование можно встретить и там, где приняты избирательные коалиции. В Нидерландах, например, до введения пропорциональной системы отмечается почти правильное чередование партий консервативного большинства (образуемого католиками и антиреволюционной партией) и либерального (образуемого либералами и радикалами): консервативное большинство в 1888 г., либеральное в 1891-1901 гг., консервативное в 1901, либеральное в 1905, консервативное в 1909, либеральное в 1913 г. Такое же регулярное чередование, как и в Англии.

Чередованию партий у власти прямо противостоит стабильное ее разделение между ними: первое соответствует большей подвижности размеров партий, тогда как разделение - большей их стабильности. Стабильное разделение власти объясняется отсутствием значительных колебаний парламентского представительства партий в течение достаточно длительного периода. Два момента должны быть приняты здесь во внимание: малая амплитуда разрывов в количестве мест, получаемых одной и той же партией на двух следующих друг за другом выборах, и редкость каких-либо долговременных процессов. Ясно, что фиксировать точную количественную границу для определения первого момента затруднительно. Тем не менее наблюдение подсказывает, что разрывы, не превышающие 5% общего количества парламентских мест, следует рассматривать как малые, и от 5% до 10% - как средние. Если последние носят характер исключения, а малые выступают правилом, можно говорить о стабильном разделении власти, Нужно также, чтобы эти разрывы, как бы малы они ни были, не проявлялись всегда в одном и том же направлении: в противном [c.371] случае происходят глубокие изменения - медленные, но реальные. Ясно, что абсолютная неподвижность не достигается никогда, но в некоторых странах имеют место четко выраженные периоды стабильности. В иные моменты перегруппировку партий вызывают технические или политические причины: прежнее соотношение сил сменяется новым. Но равновесие затем имеет тенденцию восстанавливаться. Так, война 1939-1945 гг. вызвала перегруппировку партий в стабильных странах, как к этому привела в свое время и вой на 1914 г., а также избирательные реформы начала века. В период между двумя мировыми войнами, напротив, явно наблюдается стабильность.

Три страны в период 1919-1939 гг. производят впечатление особенно стабильных в политическом отношении: Нидерланды, Швейцария и Бельгия. В Нидерландах число парламентских мест, полученных одной партией, колебалось от выборов до выборов не выше 4% по отношению к их общему количеству. К тому же такое колебание в 4% происходит всего дважды: в 1925 г. у социалистов, когда они перешли от 20 к 24%, и в 1922 - у исторических христиан (с 7 до 11%). Колебания в 3% также редки - их всего пять случаев; наиболее часто они составляют 1-2%. С другой стороны, не наблюдается здесь и каких-либо медленных долговременных процессов, кроме ослабления либеральной партии, которая от 10 мест в 1918 перешла к 4 в 1937 г., что составляет только потерю 6% общего количества парламентских мест на протяжении 18 лет и 6 выборов. Стабильность Швейцарии еще более абсолютна. Там, правда, можно найти разрыв и в 5% (партия крестьян и буржуа в 1931-1935 гг.), но он единственный в своем роде. Закат последней обнаруживает точно те же параметры, что и закат партии голландских либералов: утрата 6% общего количества парламентских мест в период 1922-1939 гг. Совсем не встречается разрыв в 4%, и лишь однажды - 3% (социалисты в 1919-1922 гг.). В Бельгии фламандско-националистический и фашистский кризис 1936 г. вызвал довольно резкий скачок: он отнял 16 мест у католической партии (или более 8%, учитывая общее увеличение численности депутатов), и принес 21 место роялистам, которые их совсем не имели, а кроме того - 8 мест фламандским националистам (рост более чем на 4%). Если не считать этого кризиса, общая стабильность весьма велика; разрывы [c.372] приблизительно около 5% обнаруживаются всего лишь дважды: у социалистов в 1921-1925 и у либералов в 1936-1939 гг. Даже во время самого кризиса 1936 г. максимальный разрыв достигал всего лишь 10% от общего количества депутатских мест (21 у роялистов при 202 в целом) - величина незначительная.

Влияние избирательного режима представляется очевидным. Стабильность Голландии, Швейцарии и Бельгии - прямой результат системы пропорционального представительства (табл. 35). В странах старой демократии общественное мнение стабильно - это естественно; соотношение голосов, собираемых партиями, почти неизменно от выборов к выборам: адекватно воспроизводя в парламенте распределение голосов между партиями в стране, пропорциональная система отражает эту фундаментальную стабильность. "Плавающие голоса" слишком малочисленны, чтобы повлечь за собой ощутимые изменения в положении партий. Пропорциональная система, применяемая в странах, которые и сами по себе изначально стабильны, приводит к консервации представительства, почти полному его замораживанию. И не один лишь фактор избирательного режима тому причиной; он, кстати, влияет не столько своим действием, сколько нейтральностью. В том-то и дело, что в силу своего пассивного характера пропорциональная система лишь точно регистрирует сами по себе слабые - как оно и есть в действительности - колебания общественного мнения, ничего к ним не добавляя. Немаловажную роль играет и склад национального характера: примечательно, что жители всех трех рассмотренных нами стран от природы уравновешенны, невозмутимы, спокойны. И еще более примечательно, что разделение голосов между партиями стабильнее в Швейцарии, нежели в Нидерландах, и гораздо менее стабильно в Бельгии: эти различия представляются вполне соизмеримыми с различиями в степени национальной уравновешенности. Вместе с тем, даже в молодой и нестабильной Ирландии разрывы от одних выборов к другим в 1920-1939 гг. редко превышали 10%. Словом, стабилизирующая роль режима пропорционального представительства не абсолютна: далеко не все страны с этой системой могут быть отнесены к категории "стабильного разделения ", а вместе с тем, напротив, в эту категорию входят и страны не пропорционалистские. Первый вариант иллюстрирует [c.373] пример скандинавских государств, особенно - Норвегии, где пропорциональной системе сопутствуют явления доминирования. Второму соответствует пример Франции, где мажоритарное голосование в два тура в период между двумя мировыми войнами сопровождалось достаточно ярко выраженной стабильностью.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒