ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

12 августа

Я проехал по лесу верст 80, но ни один дикий зверь не рассудил показаться. Посреди этой пустыни какой-то англичанин или шотландец выстроил себе деревянный домик и живет в нем с женой, с детьми и с 2 дюжинами индийцев и индианок. Он разводит кофе, сахарный тростник, мускатные орехи, гвоздику, кардамон, красный перец и т. п. Почва, отененная густым лесом, благоприятна для этих растений, которые плантатор посылает в Европу и продает очень выгодно.

Предваренный о моем проезде, он ждал меня на крыльце за приготовленным завтраком, предложил мне содовых порошков, теплую ванну, превосходную закуску, красное и белое вино, до которого я, впрочем, не дотронулся, потому что было очень рано. Он исполнил все эти обязанности хозяина как-то лениво, в его взгляде и на всем лице написаны были грусть, забота, расположение к сплину. Жаловался мне, что слоны опустошают его виноградники. Вчерашнюю ночь он был пробужден внезапным треском, подбежал к окошку с ружьем и увидел слона, который забавлялся над одной из колонн крыльца, обвив колонну хоботом, слон так сильно потряс ее, как будто бы хотел повалить целый дом. Животному, вероятно, удалось бы вырвать колонну, как дерево с корнем, если бы ему не помешал хозяйский выстрел. Однако же нужны были многие выстрелы, чтоб прогнать его в лес. Шотландец прибавил, что боится пускать в лес детей на несколько шагов от дому, и поэтому его дети бледны, слабы и как-то вялы.

Боюсь, что все мои описания слишком однообразны. Сегодня у нас 13° или 14°. Я в Кэлоне на Малабарском берегу. Воздух освежен недавними дождями; зелень словно помолодела. Я езжу в европейские дома и окружен европейцами и англичанами.

Вчера я возвратился из моей поездки в Тривандрум, [53] столицу Траванкора и местопребывание независимого раджи. Траванкор никогда не принадлежал ни голландцам ни португальцам, но и те, и другие завели здесь Риторы, имеющие большое влияние. Голландцы, верные своим привычкам, провели в Траванкоре множество каналов пересекающих зеленые поля по всем направлениям а португальцы оставили по себе прекрасное воспоминание — гробницу знаменитого мореплавателя Васко да Гамы, который умер в здешних окрестностях.

Из Кэлона ездил я в Тривандрум, частью в паланкине частью — водой; сделал всего верст 50. Траванкорского раджу, его брата и первого министра по разговорам ничем не отличишь от европейцев. Раджа принял меня на своем троне, в белой кисейной одежде, вышитой золотыми блестками; над его чалмой, украшенной драгоценными камнями, веял пучок перьев; вообще и видом, и одеждой он немного похож на нашего купца. Раджа объясняется по-английски, чрезвычайно вежлив, но, говоря со мной, был в необыкновенном замешательстве и, видимо, робел. Я полагаю, что эта робость — болезненное настроение духа: радже нечего было робеть передо мной; я и сам-то не знал, как мне быть в его тронной зале. На вид ему лет 25 или 27.

Его брат гораздо смелее, влюблен в европейские обычаи и очень досадует, что законы касты не дозволяют ему ближайших сношений с нами. Министр, или диван, очень образован и очень порядочен. Все они ходят по-индийски и в комнатах босиком, но ум их настроен чисто на европейский лад, по крайней мере так покажется с первого взгляда. Брат раджи, которого я посетил, выдумал даже себе полувенгерский наряд и очень в нем смешон. Иногда он присутствует на европейских обедах, в сопровождении своей голой свиты, но ничего не может есть и только жует бетель, к которому получил неодолимую привычку. Раджа и он подарили мне списки со своих портретов, писанных каким-то австрийским живописцем, который проездом снял портреты во весь рост с целого семейства раджи. При здешнем дворе меня [принимали] как нельзя лучше, присылали мне слонов с башенками, и я сделал несколько [набросков] с этих животных. Брат раджи посылал мне ежедневно кушанье со своего стола, состоящее единственно из плодов и овощей, но превосходных, и являлся ко мне сам потчевать этими лакомствами, которые подаются здесь на банановых листьях, заменяющих посуду. Подарил он мне также два [54] индийских рисунка; на одном был изображен синий бо_гсо своей белой кормилипей ³², а на другом — взятие Цейлона обезьянами Рамы ³³. Кроме того, он сообщил мне но, к крайнему сожалению, уже поздно, а именно когда я уже собрался в дорогу и сел в паланкин, что ему хотелось угостить меня театральным представлением и пляской, изображающими историю Адама, который во главе целого войска обезьян является в Цейлон и Траванкор, По крайней мере так он объяснил мне содержание этой пьесы и показал при этом употребляемые в ней наряды которые хранятся в его маленьком дворце. В жизнь свою ничего не видал я несообразнее и смешнее этого фантастического гардероба. Впрочем, я не теряю надежды, что где-нибудь мне еще придется поглазеть на эту историю Адама ³⁴. Никогда не забуду ласкового приема, сделанного мне в Траванкоре.

При Травандрумском дворе, как и везде в Индии, держат тигров и леопардов; здешние помещены в особых клетках, рядом с конюшнями.

Резидент при Траванкорском радже — человек очень любезный, скромный, добрый и ученый. В каждом городе здешней страны он имеет по дому, с мебелью, с необходимой прислугой и со всеми удобствами жизни; все это отдано в мое распоряжение с безграничным радушием. Резидента посетил я в Курталеме, а в Кэлоне заменяет его капитан Росс, который принял на себя труд доставить мне все необходимое для дальнейшего путешествия и вместе с тем возможность отдохнуть в его спокойном и удобном доме. Он меня представил своей жене, молоденькой и очень хорошенькой даме. Из их дома превосходный вид на лагуну (паровое болото, по-английски black-water) и на кокосовый лес. К сожалению, я сейчас же должен оставить это приятное общество: когда мысли заняты одним путешествием, нечего терять времени, а не то как раз упустишь благоприятный случай. Англичане, принимающие меня с таким радушием, очень хорошо понимают, что ласковый их прием только сокращает время, необходимое для приготовлений к дальнейшим поездкам.

[Ему же]

Мизор [Майсур], 5 сентября 1841 года

Картинка на первой страничке этого письма снята с окрестностей Мадраса, но я пишу тебе из Мизора. Я [55] провел 8 дней на горах Нилгири (по-английски Neclghirees), то есть на Синих горах, названных так, вероятно, потому, что индийцам, живущим в долинах, они кажутся синими, а на самом деле эти горы одеты вечной зеленью. Мне сказывали, что слово ниль означает и «синий», и «зеленый». Место на этих горах, застроенных множеством английских домиков, называется Утакаманд (по-английски Ootucumund). Вообще это место напоминает минеральные воды, и особенно кисловодские на Кавказе, только здесь больше строений. Все путешественники, истомленные жаром, останавливаются здесь для отдыха.

В Утакаманде я поселился у одного замечательного англичанина, доктора Бэкея, и принужден был остаться у него дней 8: очень было трудно найти носильщиков, потому что эти возвышенные и холодные страны бедно населены и очень редко посещаются индийцами. В горах обитает малочисленное племя, называемое года; все они исключительно буйволовые пастухи.

В самом уединенном, самом сыром, холодном и туманном ущелье этих гор мадрасский губернатор, лорд Элфинстон, выстроил себе дачу; меблировка этой дачи, оконные стекла, которые могут выдержать пулю, изящные каменные камины и английские материи, употребленные на отделку комнат, обошлись ему в 4 тысячи фунтов стерлингов. В саду растут чайные деревья. Я очень рад, что попал сюда: влажная жара Малабарского берега истощила меня до такой степени, что я не могу ни спать, ни есть, ни ходить, ни дышать свободно. Здесь дело другое! Здесь я как раз получил такой европейский насморк, о котором в тропических долинах не имеют и понятия.

Французские вина, привозимые сюда, необыкновенно Дешевы: нет бутылки дороже двух рупий. Правду сказать, что они не слишком хороши. Говорят, что большей частью их выделывают на мысе Доброй Надежды, а не во Франции; притом здешний климат скоро портит тонкие вина, а вдобавок различные насекомые точат пробки. Они точат даже и сигары, и, что всего страннее, более всех муравьи! Наемные слуги, туземцы, обходятся здесь очень дешево: за пятнадцать франков в месяц вы имеете проворного слугу, который очень доволен своим положением, кормится и одевается на эти деньги и еще содержит семейство и престарелых родителей.

Главнейшее удобство этих гористых стран — [56] возможность выходить днем на солнце и на воздух, которые такгибельны для европейцев на равнинах. Мой хозяин, доктор, знал нашего родственника князя N. D., когда тот был чрезвычайным послом в Персии ³⁵. Доктор бывал и в России, а теперь собирается путешествовать. Я тебе сказал, что он очень умный человек и более всего любит порядок и точность. Вместе со мной остановился у доктора капитан Ост-Индских войск Макдональд. Он не так-то здоров, но тоже умный и любезный человек. В Индии прожил он целых 25 лет и, несмотря на свою хворость, собирается прожить еще 5, чтобы иметь право на ежегодную пенсию в 17 тысяч франков; если ему вздумалось бы выйти в отставку в настоящее время, пенсия простиралась бы только до 12 тысяч. Болезнь принудила его взять отпуск и поселиться в этих горах на несколько месяцев. За отпуск; производится легкий вычет жалованья. Когда-то капитан изъездил Европу и бредит Парижем,

Гражданским чиновникам выдается больше жалованья, чем военным. В области населенной миллионом жителей, начальники департаментов административного и судного, то есть сборщик податей, (он же магистрат, collector and magistrate) и судья, получают от Компании одинаковое жалованье: тысяч до 70 франков в год. [...]

В Утакаманде меня продержали до вечера, а я располагал выехать сегодня утром. Причина этому была следующая: по дороге должен встретиться лес, по которому мне пришлось бы проезжать, ночью, а здешние старожилы предупредили меня, что в этом лесу слонов несть числа, что они бродят преимущественно в эту пору и что, следовательно, носильщики не решатся пуститься в путь. Делать было нечего: я остался.

Хотелось мне порисовать немножко, да москиты роятся надо мной и мешают; принимаюсь за перо.

Мизорский резидент в отлучке, и я поселился в его великолепном доме, при котором находится обширный сад. Двое его чиновников здесь, в Мизоре. Один из этих чиновников — судья. С 10 часов утра до 6 часов вечера он лежит в обширной зале, рядом с моей комнатой, и перед ним стоит целая толпа индийцев, которые возносят друг на друга страшные небылицы.

Мизор довольно большой и занимательный город; климат здесь изрядный, потому что город лежит на 2 тысячи футов над уровнем моря. Область управляется англичанами, которые покорили Мизор при Типу Султане и посадили на трон одного из потомков прежних [57] раджей Раджа очень дурно управлял своими владениями, вошел в неоплатные долги и принужден был уступить плавление комиссарам, назначаемым верховным правительством Индии ³⁶.

Прежде всего я отправился взглянуть на парадную карету раджи; она похожа на раззолоченную и раскрашенную беседку, поставленную на 4 огромных колеса; в нее запрягают 6 слонов. Этот экипаж показывается публично однажды в год, во время большого праздника. Я осмотрел карету и слонов.

У раджи слонов очень много. Хотелось мне взглянуть на черного тигра, который, по сказкам, находится в зверинце раджи; тигра я не видал, потому что он околел, а клетку его мне показали. Впрочем, я слыхал, что черные тигры здесь не редкость. Ты понимаешь, что я интересуюсь этими животными только потому, что они входят в состав двора раджей, а с раджами я чрезвычайно угодлив и ласкателен. Показывали мне дворец: низенькие комнаты, битком набитые уродливыми украшениями, игрушками, бесчисленным множеством всевозможных идолов с человеческим туловищем и слоновьей головой, с деревянными изваяниями женщин, раскрашенных и обвешанных поддельными драгоценными камнями; при этом удушливый запах от цветов и не знаю от чего еще. Раджа не показался: может быть, это не в обычае.

Затем меня свели с лестницы и повели показывать священных коров раджи. На дворе стояло чучело страуса. Мне показали в длинной конюшне более 100 коров и быков, самых лучших, самых горбатых (В Индии нет безгорбых коров, по крайней мере я не видал 49 одной в продолжение двухлетнего моего путешествия.): у некоторых коров были высеребрены рога, а шеи опутаны серебряными цепочками. Нескольким коровам наделаны стойла на крыльце дворца; кормят их на убой, и поэтому вход во дворец содержится не совсем в безукоризненной чистоте и опрятности.

Меня предупреждали, что вечером на дворцовой площади будут народные увеселения. Я отправился на площадь после обеда, часов в 10, и моим взорам предстало странное зрелище: толпа каких-то уродов с зажженными факелами, 2 слона, и на них барабаны, в которые немилосердно колотят голые люди; яркий свет на площади перед покоями сына раджи. Я пошел на свет и увидел актеров, в личинах и в уродливых нарядах, похожих на [58] те, что изображены на рисунках, подаренных мне Траванкорским раджей. Актеры представляют в лицах «Историю о Вампире». Посреди позорища копошилось какое-то черное чудовище с поддельными зубами и клыками, загнутыми, как у кабана; это чудовище лежало на другом уроде и сосало его кровь. Я подошел как можно ближе (место представления было оцеплено веревкой) и увидел под разорванной одеждой жертвы грубое подобие обнаженных костей, крови и разодранных жил. Насосавшись вдоволь, людоед лег и заснул. Пришел какой-то толстяк с женой, начали изъявлять знаки сожаления, принялись плясать вокруг мертвеца и убийцы, которого видимо, побаивались и ничем не тронули. Потом женщина также заснула. Людоед проснулся и при виде трупа почувствовал угрызения совести, в отчаянии бросился на труп и расточал ему всевозможные ласки. Однако же жажда крови начинала в нем снова пробуждаться, он забегал вокруг спящей женщины, скрежетал своими поддельными зубами, потирал желудок и готовился к новой закуске, выражая свой неутолимый голод сладострастной дрожью и громким, диким смехом. Он уже вонзил свои ногти в грудь жертвы и наклонил окровавленную пасть, как вдруг с дворцового балкона раздался крик: это был знак прекратить представление. В то же мгновение балкон задернули огромным занавесом и потушили лампы. Актеры вдруг остановились и также потушили свои факелы. Слоны медленно удалились, толпа разошлась, и я отправился в своем паланкине домой по пустым улицам Мизора, раздумывая об однообразной и скучной жизни семейства раджи в этих низких, удушливых покоях, при этих варварских развлечениях, доставляемых грубым язычеством. Мне пришло в голову, что на языческой Руси князья вели такую же жизнь, как индийские раджи. Улицы были мрачны и пусты; мне взгрустнулось. В Мизоре опять окружила меня роскошная растительность, по которой я вздыхал в горах, поросших только зеленым дубняком и рододендронами; рододендроны здесь огромные деревья, осыпанные превосходными пунцовыми цветами. Но ты не любишь ботаники.

Кананор [Кананнур] на Малабарском берегу, 10 сентября

Из Мизора я отправился по бамбуковому лесу, но слонов не видел ни одного.[59]

По живописной дороге я отправился до Тиличери [Телличерри] на Малабарском берегу. Тиличери — деревушка, состоящая из хижин и палаток, обитаемых полуобнаженными туземцами; женщины здесь очень красивы. Теперь я в Кананоре, который похож на Тиличери, но с той только разницею, что в нем стоит много солдат. Отсюда я отправляюсь в Маркару [Меркара], недавно покоренную англичанами ³⁷ и малоизведанную, так что я ничего не могу сказать о ней, кроме того, что она лежит на моем пути. Я очень плохо распорядился насчет переписки и не имею решительно никакого известия из Европы; со времени моего выезда из Лондона я получил от тебя только одно письмо, посланное из Парижа. Впрочем, в последнее время я принял свои меры, и, ежели есть на мое имя письма в Бомбее или Калькутте, я получу их дней через 12 в Бангалоре [Бенгалуру], в который думаю приехать дней через 8, взглянув мельком на Маркару и Серингапатам [Шрирангапатинамм].

[Ему же]

С борта купеческого корабля «Серингапатам», между Мадрасом и Калькуттой, 9 октября

После 4 или 5 дней плавания на прекрасном купеческом корабле прибыли в страшную жару к одному из многочисленных устьев Ганга, называемому Хугли. В середине устья находится Тигровый остров, необитаемый и покрытый густым лесом. Капитан рассказал мне, что один из его товарищей имел неосторожность бросить якорь невдалеке от этого острова и что тигры, подплыв ночью к кораблю, похитили нескольких матросов.

По обоим берегам тянутся Бенгальские равнины, одетые яркою зеленью лесов. Лодки Бенгалии пристают к нашему кораблю со съестными припасами, калькуттскими журналами и афишами. Все пассажиры с жадностью бросаются на печатные листки, горя нетерпением прочесть новости из Китая и узнать цену продающихся в Калькутте экипажей, лошадей, индиго, опиума и т. д. Наводят зрительные трубы на суда, вступающие в реку или выходящие из реки, на поверхности которой зыблются по временам человеческие трупы. Здесь существует обычай сжигать покойников или бросать их в Ганг.

Мы плывем мимо пагоды, стоящей уединенно в лесу [60] и до половины разрушенной. Однако же в этой пагод_епразднуется ежегодно торжество, привлекающее целы_етысячи народа, так что около храма мгновенно возникает обширный стан. Мне рассказывали, что существовал некогда обычай приносить в этот праздник человеческие жертвы и что даже матери бросали иногда своих детей в воду. Но с тех пор как англичане укоренились в этой стране, английская полиция не дремлет и хватает этих детоубийц, с которыми поступают как с убийцами вообще или как с теми, которые возводят на костер женщин. Во всей остальной Индии, не принадлежащей англичанам, варварский обычай сжигания существует в полной силе. Многие полагают, что вдовы восходят на костер под влиянием опиума, которым поддерживается их слабеющее мужество. Но я, со своей стороны, допускаю это средство как исключение: мне не хочется уменьшать достоинства этих несчастных жертв.

Мы приближались к Калькутте и перебрались на пароход. На берегах рисуются загородные домики англичан, выстроенные в итальянском вкусе. От устья реки до Калькутты не более 100 миль, и этот переезд совершается в 2, 3, а иногда и, в 4 дня, потому что нужно посылать за пароходом, и притом по ночам плавания не бывает. Вчера вечером случилось происшествие. К нашему пароходу прицеплена была маленькая бенгальская лодочка, в которой сидели 4 индийца, употребляемые нами для рассылок. Вдруг при сильном повороте парохода лодка опрокинулась. Трое из индийцев уцепились за обшивку парохода, но четвертый был унесен быстрым течением реки. Впрочем, он плавал как утка, и ему угрожала единственная опасность попасть в зубы акулы или крокодила. Спущенная шлюпка поспешила на помощь несчастным.

Мы бросили якорь перед Калькуттой. С первого взгляда город похож на Петербург: река, широкая, как Нева, ряды европейских зданий с большими промежутками, низменная местность и целый лес мачт. Ma che colora, che sudata [«Но какая жара, какая духота»].

Наконец я в Калькутте, в гостинице «Спенс». Тотчас же по приезде я послал к банкиру Бэгшау и К⁰ осведомиться о письмах. Ты помнишь, что я просил тебя адресовать свои письма в Бомбей на имя Лекки и К°, а им поручил переслать в Калькутту к Бэгшау и К°; но до сих пор нет еще ни одного письма. Вот уже несколько месяцев, как я обратился с подобными же просьбами к [61] Е[лизавете Салтыковой] и к моему управляющему, а все ничего... Не понимаю, что это значит?

[Ему же]

Калькутта, 12 октября 1841 года

Я получил твои письма из Бадена. Несколько дружеских слов оживили меня: благодарю тебя!

Ты мне пишешь, что выслал мне собственных твоих денег 10 тысяч франков, да мой управляющий выслал еще какую-то сумму; но дело в том, что я ровно ничего не получал: на все мои настоятельные требования, убеждения и просьбы из России ни ответа, ни привета. У меня остается всего-навсего 3 тысячи франков; а жизнь в Калькутте так дорога, что трудно поверить.

Я, слава богу, здоров, только страдаю от невыносимой жары. Иногда, во время прогулок, просто из сил выбьешься.

Был я здесь в английском театре; давали драму и комедию. Актеры очень хороши, зала красива, удовлетворительно освещена и постоянно освежается огромными опахалами, прикрепленными к потолку.

Каждый вечер здесь бывает гулянье по берегам реки, на протяжении целой мили. Это оживленное гулянье напоминает гулянье 1 мая в С.-Петербурге, только здесь вовсе не ходят пешком. Прогулка длится не более часа, во время солнечного заката. Каждый раз играет музыка; вчера играли Норму, «Nira Norma», и очень-очень изрядно.

Город красив: ряды дворцов, разделенных большими лужайками, которые обнесены чугунными решетками или каменными перилами. Деревьев мало: они мешали бы свободному движению воздуха.

Губернаторский дворец похож на Зимний дворец в С.-Петербурге, но, разумеется, вчетверо меньше. Остальные здания выстроены в итальянском вкусе, с колончатыми галереями и террасами. Чистота царствует повсюду.

Гостиница «Спенс», в которой я поместился, обширна и величественна с виду. Перед окнами, по лужайке и по террасам прогуливаются огромные птицы, называемые Философами. Я прежде никогда не видывал этих философов: пречудные![62]

Вчера я был на званом обеде у губернатора. За столом сидели недолго. После обеда все общество поспешило выйти на крыльцо; к крыльцу в, беспорядке подкатило несколько десятков экипажей, в которые гости разместились как попало и отправились в театр. В вечернем сумраке, при погребальном свете факелов скороходов резко выступали из темноты красные мундиры, шитые золотом и султаны губернаторских адъютантов; дамские уборы мерцали фантастическим блеском.

Аристократический квартал находится на городском выезде. Оставляя за собой величавые дворцы этого квартала и углубляясь во внутренность города, въезжаешь в узкие, оживленные улицы, по которым снуют толпы туземцев, длинноволосых и полуобнаженных, но не менее смуглых, чем в Мадрасе.

Здесь готовятся к большому индийскому празднеству, которое продлится 2 дня; шумные толпы индийцев будут бросать в воду идолов ³⁸.

P. S. Я получил приглашение на обед к одной очень миленькой даме, с которой познакомился у лорда Окленда. Ее дом один из лучших в Калькутте. Убранство комнат доведено до самой изящной простоты: здешняя мода не допускает излишних украшений. Главная цель — прохлада, и всякая утварь, без которой можно обойтись, служит только препятствием свободному обращению воздуха. Поэтому покои калькуттских дворцов кажутся пустыми.

[Ему же]

Калькутта, 15 октября 1841 годи

Хотелось бы мне описать тебе поподробнее столицу Индии, да жара [стоит] невыносимая: местность низменная, влажная, воздух удушливый... Просто не хочется ни за что приниматься. Все англичане, исключая геркулесов и крепких голов, встают в 5 часов утра на рассвете, когда по небу тянутся еще розовые полосы, а отдаленные леса подернуты сизоватым туманом, и отправляются на берега реки, кто в кабриолете, кто в коляске, кто верхом, но легкой рысцой. Всякое излишнее движение здесь гибельно, и после 6 часов солнце печет так жарко, что сердце замирает. Обитатели Калькутты спешат укрыться в дома, и панкха («опахала») приводятся в движение. [63]

В 5 часов вечера начинают показываться красивые экипажи на Корсо и на берегах Ганга; из экипажей выглядывают бледные, истомленные лица. Англичане по образу жизни находятся под постоянным страхом смерти_; туземцы, не употребляющие ни мяса, ни вина, — другое дело. Обыкновенная их пища состоит из рису, саго, овощей, плодов, молока и пшеничных лепешек. Пьют они единственно рисовую и кокосовую воду. Белая чалма защищает от солнца знатных индийцев, а простой народ обходится и без чалмы; впрочем, эта способность выносить жар не дается привычкой, а лежит в самой природе туземцев, потому что дети англичан, рожденные в Индии, не могут переносить здешнего жара и посылаются своими родителями в Англию более для подкрепления здоровья, чем для образования. Словом, индийское солнце действует на европейцев гибельно.

Вчера я нанял лодку, чтобы ехать осматривать лучший в мире ботанический сад. Садясь в лодку, я почувствовал неприятный запах, разлитый в свежем вечернем воздухе, осмотрелся и увидал на волнах труп индийца, который колотился головой о корму. Вообще по реке плавает много трупов, и к ним как-то привыкаешь.

В Калькутте проживают дети Типу Султана. Сегодня утром, случайно остановившись перед занимаемым ими домом, я попросил позволения их видеть, но меня просили прийти в другой раз, потому что их можно навещать только в указанные часы.

Я объезжаю город и окрестности в наемной карете с 4 индийцами: кучером, лакеями и двумя скороходами, которые то бегут перед каретой и остерегают прохожих, то, с моего разрешения, карабкаются для минутного отдыха на запятки. Эти же скороходы употребляются для рассылок и ходят за лошадьми.

Калькуттские туземцы довольно образованны. Один из них прислал мне письменное приглашение на нотчи ³⁹, или индийские пляски, которыми он желает угостить своих знакомых и которые продлятся 3 дня.

Сегодня утром я познакомился с превосходно образованным индийцем: он занимается торговлей и один из первых здешних богачей. Со временем он собирается вместе с одним англичанином объехать Европу и начать с Неаполя, чтобы постепенно привыкнуть к европейскому климату. Этот индиец называется Дварканат Тагор ⁴⁰, а англичанин — М. Паркер, славный малый, впрочем Женатый человек. Об этих господах ты услышишь.[64]

О чем же еще написать тебе? Кажется, не о чем. Теперь меня к себе манит Бенарес [Варанаси], очаровательный Бенарес, но надо взять терпения и подождать. Прощай.

Шакалы воют всю ночь на улицах Калькутты: это немножко странно. Я слушаю их из моей гостиницы, которая находится в самом аристократическом квартале бок о бок с губернаторским дворцом, с другими великолепными зданиями и магазинами мод. Есть, впрочем что-то обаятельное в печальных завываниях этих четвероногих сов, называемых шакалами: прислушиваясь к жалобному вою, можно вообразить себя в одной из самых диких пустынь. Вольней ⁴¹, описывая в своих «Развалинах» какое-то уединенное место, говорит несколько слов о шакалах... Помнишь, как эти строки поразили нашего брата Владимира? С тех пор мое воображение окружило шакалов какой-то таинственностью.

22 октября

Я надоел тебе моими просьбами о деньгах; но два часа [назад] я получил письмо от Гармана с векселем в 9600 рупий, который ему передан Штиглицем. Я посетил г-на Петье, приехавшего сюда для торговых оборотов. Это очень порядочный и любезный человек. В Шандернагоре [Чандранагар] ⁴² господствует совершенная свобода обхождения, весьма противоположная английской чопорности. Это маленький город, имеющий в окружности, если я не ошибаюсь, 6 или 7 миль, довольно многолюдный и веселый. В нем до 40 тысяч туземных жителей, французских подданных. Вскоре начнутся здесь празднества, о которых я говорил. Богатые индийцы приглашают европейцев на нотчи — пляски баядерок.

В Шандернагоре я 2 раза присутствовал на этих плясках. Посреди хорошо освещенной залы находилось возвышение, обнесенное перилами, на котором расположились плясуньи, музыканты, хозяева, почетные гости, любопытствующие европейцы; за перилами стояла толпа народа, потому что на эти праздники допускаются все желающие, что очень похвально. Эта толпа состоит из нагих людей бронзового цвета. У всех у них спокойные и приветливые лица, правильные и благородные черты. В конце зала стоял истукан богини Дурги, в честь которой давался праздник. Эта богиня огромного размера, выточена из дерева, украшена золотом и серебром и [65] расписана яркими красками. Газовая, разноцветная одежда баядерок своеобразна. Одна из танцовщиц очень важничала перед своими подругами. Во время отдыха она в гордом положении курила из посеребренной хукки. Ее панталоны из розового газа, плотно прилегающие книзу в виде юбки, были обшиты сзади тонкими галунами, по 3 на каждой ноге. Музыкант был красивый молодой человек, в узкой кисейной одежде; на голове у него была накинута легкая шапочка, из-под которой выбивались длинные густые пряди волос. Что касается женщин, все они были маленького роста, тщедушны и все с маленькими черными зубами.

27 октября

Мне сказывали, что все письма уже розданы, а ко мне нет как нет. Я не буду ждать следующей почты; она приходит через месяц, а я с первым пакетботом отправлюсь в Бенарес. К несчастью, этот переезд будет продолжаться дней 20, потому что ехать придется против течения. Впрочем, каюты удобны, притом можно будет каждый день выходить на берег.

По возвращении из Шандернагора в Калькутту я был на нескольких нотчах (notchs), или собраниях у богатых индийцев. Обширные дворы превращены были с великим искусством в комнаты с помощью устроенных над ними навесов с люстрами и разостланных на земле ковров. Почти все танцовщицы безобразны; одна только была мало-мальски сносна, да, пожалуй, и про нее нельзя было сказать этого, потому что она чересчур мала.

На этих собраниях я познакомился со многими раджами; все они стараются перенять английские привычки, и оттого некоторые из них надели какое-то несуществующее, уродливое платье и на гуляньях сами правят кабриолетом. Но между ними был один молодой человек в живописной туземной одежде, который как бы наперекор другим старался выставить себя истым индийцем, хотя все его родные братья приняли европейские обычаи. Между тем этот раджа, Кришна Бахадур, очень чисто говорит по-английски; ему 20 лет; он очень недурен собой, строен и носит длинные волосы. На нем было газовое платье в старом персидском вкусе и легкие матерчатые шальвары, чрезвычайно широкие внизу и такие длинные, что закрывали ноги, волочились по полу и даже немного мешали ходить.[66]

Нотчи продолжались 3 ночи, после чего уже занялис_ьидолами, в честь которых давались уже самые праздники; в каждом доме по этому поводу были сделаны огромные деревянные истуканы. Тут была богиня Дурга — розовая десятирукая женщина; слева находилась другая богиня — белая, соответствующая, по словам образованных индийцев, Минерве ⁴³, еще богиня — небесного цвета (Все эти божества представлены почти годами, и различны? кодеры обозначают цвет кожи.), желтый бог со слоновьей головой и какой-то темно-зеленый человек с усами и бакенбардами (бакенбарды в Индии существуют издревле), чрезвычайно злой с виду и, вероятно, за это пожираемый баснословно рогатым львом; он лежит на земле; богиня Дурга пронзает его окровавленную грудь посеребренным копьем, а лев терзает его брюхо ⁴⁴. Все это было окружено огромным полукругом различных низших богов индийского Олимпа.

В четвертый вечер все эти истуканы, в сопровождении многочисленной толпы, при ужасной разладице труб и цимбал, были отнесены к Гангу и брошены в воду. Я смотрел на это зрелище из кареты. Между народом пронесся верхом какой-то молодой человек с мосичьим лицом, одетый в узкий парчовый редингот, в вышитой золотом бархатной шапочке. Мой человек, сидевший на козлах, магометанин, быстро обернулся ко мне и сказал, что это внук Типу Султана, только не лучший, потому что их несколько братьев. Спустя несколько минут он показал мне на коляску, в которой сидели 3 человека в белых восточных одеждах, и сказал, что один из них хороший внук Типу Султана, вероятно тот, который давал денег больше других. «Он говорит по-английски», — продолжал мой турок и в то же время спрыгнул с козел и подошел к коляске принцев с той фамильярностью, которая, несмотря на рабство, существует на Востоке между всеми сословиями. Возвратясь, он сказал мне, что Тепу (так произносил он его имя) желает меня видеть и просит придвинуть мою карету к его. Я с ним познакомился. Он был в азиатском наряде, но с длинными волосами. Отец этих принцев не смог перенесть заключения и застрелился в Калькутте вскоре после смерти Типу Султана. Сперва он жил в Велоре, откуда, после [гибели] тамошнего английского гарнизона ⁴⁵, был переведен в Калькутту. Кажется, теперь его дети ездят куда хотят,[67] потому что одного из них, помнится, я видел в Лондоне. После этого Тепу, с которым я познакомился, приходил _ко мне и навязывал мне в спутники какого-то разорившегося магометанского вельможу, но я, разумеется, вежливо отказал ему в этом.

[Ему же]

Калькутта, 7 ноября 1841

Почта в Европу отходит только раз в месяц, а мне хочется писать к тебе каждый день. Нынче утром пришло известие о 10 тысячах франков, которые ты послал ко мне; я надеюсь получить их не далее как; через 5 или 6 дней, потому что после этого я отправляюсь в Бенарес, на пароходе готово для меня место, но я не могу уехать, не сделав распоряжения насчет могущих прийти на мое имя писем.

Я провел несколько часов в загородном доме Дварканат Тагора, согласившегося быть моим поверенным. Перед обедом, для возбуждения аппетита, мы прогуливались на слонах по саду. После обеда орган проиграл что-то из Мейербера и Доницетти; но Шакалы так громко выли возле дома, что музыку нельзя было расслышать. Вой шакала похож на крик испуганного ребенка. Хозяин дома был очень смущен этим не вовремя раздавшимся концертом, не понимая, сколько странной поэзии заключалось в этом для меня, европейца.

9 ноября

Через 4 дня я отправляюсь в Бенарес, если только пароход двинется, как назначено. Я послал свои вещи вперед с другим пакетботом, потому что на этом мало места; впрочем, он довольно удобен. Собственно, это не пароход, а большая барка со светлыми каютами, прицепленная к пакетботу. Переезд будет продолжаться 18 или 19 дней (Мы ехали 23 дня.).

В Калькутте я часто прогуливаюсь по берегам Ганга, весьма оживленным на протяжении нескольких миль. Всегда тут увидишь толпу купающихся индийцев. На Анях я набрел на какого-то бледного молодого человека, истомленного болезнью, худого, как скелет; он лежал возле воды на песке, а около него сидел печальный его[68] друг. Недалеко от них я встретил брамина средних лет со строгим лицом, который только что тщательно расписал себе красками лицо, плечи и грудь и смотрелся само, довольно в маленькое зеркало, сидя на деревянном балконе. На другой площадке, более обширной, устланной листьями и завешанной циновками, сидело целое общество браминов; один из них, чрезвычайно толстый, мылся. Далее встречались факиры с испачканными мелом лицами, с взъерошенными волосами. Какой-то несчастный, полумертвый старик велел вынести себя в паланкине, думая, вероятно, освежиться воздухом, но мутный взор и чрезвычайная худоба тела ясно показывали приближение смерти. Молодой человек, сильный и ловкий, выйдя из воды, расчесывал свои густые волосы и сушил свое бронзовое тело на последних лучах заходящего солнца. В усыпальницу несли покойника; на крыше усыпальницы сидела необозримая стая корморанов ⁴⁶; коршуны и другие птицы кружились в воздухе или ходили вокруг этого печального строения. Целая толпа браминов, тонких и гибких, живописно окутанных в розовую, зеленую или белую кисею, сходила к реке для вечернего омовения. Дальше жгли на кострах трупы; смрад от сжигаемых тел далеко разносился воздухом по этому берегу, оживленному такими разнообразными видами.

Вчера я снова увидел больного молодого человека; он сидел и с виду был гораздо здоровее. Это меня очень удивило, потому что в прошлый раз он лежал без движения, словно мертвый. Я подал ему рупию, он был этим очень доволен. Друга, а может быть и брата, с ним больше не было, он исполнил свой долг, удовлетворил влечение сердца и возвратился к своей обыденной жизни. Брамин, приходивший купаться со своей обезьяной, шел домой, неся с гордостью на плече животное. Оба они были расписаны белой краской. Изредка проезжает ка

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒