Выготский Л.С. 24 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 24 из 36Следующая ⇒

внешним влияниям изменяется ситуация, то в силу того же закона "или-или" он

гораздо легче, чем нормальный ребенок, переходит в новую ситуацию и совершенно

оставляет старую. Поэтому умственно отсталый ребенок чрезвычайно чувствителен к

внешним моментам, которые легко разрушают пр ежде всего близкую ситуацию и

создают новую. Наконец, из этих особенностей аффективной динамики отсталого

ребенка Левин выводит и важные отличия его интеллекта: интеллектуальную

недостаточность, или дефект, конкретность, интеллектуальную малоподвижность и

общий инфантилизм при сохранной способности восприятия.

Особенности аффективной сферы отсталого ребенка, найденные Левином,

объясняют, по его мнению, особенности интеллектуальных процессов этого ребенка.

Суть интеллектуального акта, как мы видели, в том, что два разделенных между

собой факта становятся нес амостоятельными частями единого целого или первичное

единое целое расщепляется на относительно самостоятельные области. В зависимости

от этого и происходит изменение структуры всего поля. Ясно, что недостаточная

общая подвижность психических систем до лжна затруднять интеллектуальный акт

этого рода, так как она решает изменения структурных целых в поле.

Опытные данные говорят о том, что умственно отсталый ребенок оказывается

наиболее несостоятельным перед такой задачей, которая требует подвижности,

изменчивости, перегруппировки структурных отношений. Эти задачи наталкиваются на

твердость и неподвижно сть однажды возникшей структуры, с одной стороны, и на

недостаточную подвижность психических систем-с другой. Отсталый ребенок

обнаруживает гораздо более прочные, косные и замкнутые в себе структуры, чем

нормальный. Эта же недостаточная подвижность пс ихических систем должна привести

к тому, что образование слабых изменчивых структур будет затруднено.

Мы видели, что недостаточная дифференцированность личности отсталого ребенка

равняет его с нормальным ребенком более младшего возраста, а, как известно,

конкретность и примитивность мышления составляют отличительные свойства младшего

возраста. Трудности, которые обнаруживает слабоумный ребенок в области

абстрактного мышления, сохраняются, однако, и в том возрасте, когда нормальный

ребенок уже оставляет позади себя конкретность и примитивность мышления.

Конкретность мышления слабоумного ребенка означает, что каждая вещь и каждое

событие получают для него свое значение, т. е. определенную ситуацию. Он не

может выделить их как самостоятельные части независимо от ситуации. Поэтому

абстрагирование, т. е. образова-ние группы и обобщение ее на основании

известного существенного родства между предметами, крайне затруднено у ребенка.

По своей сути абстракция требует некоторого отграничения от ситуации, которая

целиком связывает отсталого ребенка. Особенно трудны д ля него обобщения,

требующие наибольшего отвлечения от ситуации и располагающиеся в связях

фантазии, понятий и ирреальности. Самой существенной чертой этих детей Левин

считает отсутствие фантазии. Это не означает, что они лишены представлений. Дети

часто обладают хорошей памятью на конкретные факты. Но вместе с тем их мышление

лишено воображения, так как в нем отсутствует т а подвижность, которая требуется

в качестве предпосылки для всей деятельности воображения. Исследования фантазии

слабоумных детей с помощью тестов Г. Роршаха целиком подтверждают ее бедность.

Абстрактное мышление, как и воображение, требует особенной текучести и

подвижности психологических систем, и естественно поэтому, что обе эти области

особенно недоразвиты у слабоумного ребенка.

Остановимся еще на одном вопросе, непосредственно относящемся к центральной

проблеме нашего исследования, именно на проблеме восприятия умственно отсталого

ребенка. Недостаточная дифференцированность психологических систем у отсталого

ребенка приводит, наряду с конкретностью и примитивностью его мышления, также к

недостаточной дифференцированности воспринимаемого и переживаемого мира.

Расчленение и дифференцированность психической жизни обеспечивают богатство

способов восприятия действительности, которыми располагает личность. При

недостаточной дифференцированности личности мир восприятии и переживаний у

отсталого ребенка оказывается также гораздо более однообразным, косным и

застывшим, чем у нормального ребенка соответствующего возраста. В оп ределенном

смысле существует функциональная эквивалентность между более высокой степенью

дифференцированности личности и ее большей подвижностью в каких-то ситуациях и

задачах. Иначе говоря, характер восприятия действительности определяет и

характер д ействий по отношению к ней.

Нормальный ребенок располагает возможностью произвольно изменять

воспринимаемое поле. Это связано со способностью произвольно концентрировать

внимание на отдельных сторонах и моментах ситуации. Недостаточная

дифференцированность личности отсталого реб енка приводит к недоразвитию

произвольного внимания. В этом смысле недифференцированность личности играет

большую роль, чем свойства психического материала. Это подтверждается тем, что с

возрастом отсталый ребенок приобретает большую подвижность, так как степень

дифференцированности его личности возрастает, как и у нормального ребенка (хотя

не в тех же пределах и не теми же темпами), в то время как свойства психического

материала такого ребенка существенно не изменяются.

Этим мы можем ограничиться в изложении динамической теории Левина и перейти к

критическому исследованию фактов и теоретических принципов, лежащих в ее основе.

Динамическая теория умственной отсталости представляет, несомненно, огромный

интерес и продвигает все учение об умственной отсталости вперед. Она ставит

вопрос об умственной отсталости не только в узких рамках ингеллектуалистической

теории, но и в шир оких рамках теории психической жизни вообще. Этим самым

динамическая теория, сама того не сознавая, несмотря на заблуждения, закладывает

один из основных камней, на котором должно быть построено все современное учение

о детском слабоумии. Краеугольный камень образует идею единства интеллекта и

аффекта в развитии нормального и слабоумного ребенка. Сама эта идея в скрытом и

неразвернутом виде содержится в новой теории, с логической необходимостью

вытекает из всего построения теории, ее эксперименталь ного обоснования, но все

же остается совершенно не осознанной в ее истинном значении.

В этом содержатся уже все положительные и отрицательные стороны

рассматриваемой теории: все положительное связано с наличием основной и

краеугольной идеи, все отрицательное с тем, что эта идея остается неосознанной и

не доведенной до конца. Существенн ые недостатки динамической теории прежде

всего в том, что проблема интеллекта и проблема аффекта ставятся и разрешаются

антидиалектически, метафизически, вне идеи развития. Это отчетливее всего видно

в той части теории, которая посвящена проблеме инте ллекта.

Определяя природу интеллекта, Левин довольствуется тем содержанием этого

понятия, которое может быть введено на основании известных исследований Келером

интеллекта человекоподобных обезьян. Таким образом, интеллект берется не в его

высших и развитых ф ормах, а в самых начальных, примитивных и элементарных, и

то, что характеризует природу интеллекта на этой низшей ступени, принимается и

выдается за сущность мышления. Все многообразное и богатое развитие интеллекта

ребенка остается вне внимания иссле дователей. Природа интеллектуального акта

предполагается метафизически неизменной. То, что образует природу

интеллектуального акта в его низшей форме, в начале его развития, в

доисторический период ею существования, в зоологической форме его проявлени я,

принимается за неизменную сущность интеллекта, который остается всегда равен

самому себе и тождествен на всем протяжении развития. Все историческое развитие

человеческого мышления- от первого слова, произнесенного человеком, до высших

форм понятийн ого мышления,-оказывается, ничего не могло изменить в природе

интеллектуального акта или внести нового в эту природу. Ведь определение,

которое дает интеллекту Левин, одинаково относится к шимпанзе, к ребенку, к

взрослому человеку. Естественно, если и з интеллекта вынести за скобки только то

общее, что ему присуще на всех ступенях развития, мы можем, без всякого

сомнения, пополнить ряд образов Левина-шимпанзе, ребенка, взрослого человека -

еще одним звеном, включившимся в него, - умственно отсталого ребенка.

Что по природе интеллект умственно отсталого ребенка не стоит ниже интеллекта

шимпанзе и обнаруживает те существенные для интеллекта особенности, которыми

обладает человекоподобная обезьяна, об этом вряд ли может идти спор. Но прием

рассуждений, котор ый применяет Левин, совершенно лишает всякой ценности его

выводы. Какая цена, в самом деле, его заключению о том, что интеллектуальный акт

слабоумного ребенка по природе не отличается от интеллектуального акта

нормального ребенка, если при определении природы этого интеллектуального акта в

качестве единицы измерения, психологического эталона берется интеллектуальная

операция обезьяны? В сущности слова Левина означают не то, что он хотел сказать.

Он меньше всего показывает, что интеллект слабоумного ребенка по природе ничем

существенным не отличается от интеллекта нормального ребенка. Он только доказал,

что интеллект слабоумного ребенка по природе не отличается от интеллекта

шимпанзе. Если учесть, далее, что природа интеллектуального акта остаетс я для

Левина неизменной на протяжении развития ребенка, то станут понятными пустота и

бессодержательность уравнивания интеллекта слабоумного и нормального ребенка.

Сама постановка проблемы вне идеи развития, рассмотрение интеллекта как

метафизически н еизменной сущности, которая уже на первых ступенях развития

полностью содержит в себе всю характеризующую ее природу, уже неизбежно приводят

к этому уравниванию. Это становится особенно ясным, если проследить, как Левин

ставит проблему интеллекта и аф фекта. Обе проблемы оказываются у него не в

одинаковых условиях, хотя, как мы увидим ниже, и проблему аффекта он ставит

столь же антидиалектически и метафизически, как и проблему интеллекта, но все же

есть существенное различие между постановкой одной и другой проблемы.

В то время как Левин изучает аффект расчленение, различая особенности,

присущие материалу динамических систем, структуре этих систем, значению этих

систем, расчленяя далее эти отличительные особенности аффекта на более

конкретные и частные разновиднос ти, интеллект он берет суммарно, как единое,

однообразное, гомогенное нерасчлененное целое, как нечто преформированное, не

способное не только изменяться в развитии, но и не содержащее в себе никаких

внутренних расчленений, проистекающих из сложности построения и функционирования

интеллектуальной деятельности. При этом Левин упускает из виду и ту несомненную

зависимость, которая существует между интеллектуальным и аффективным процессами

и которая была открыта даже на самых элементарных формах инте ллекта,

наблюдаемых и изучаемых Келером у обезьян. Сам Келер неоднократно замечает

огромную подверженность интеллектуальной операции шимпанзе аффективной

тенденции. В зависимости интеллектуальной операции от актуального аффекта Келер

справедливо видит одну из существеннейших черт этой примитивной ступени в

развитии интеллекта.

К. Коффка, анализируя опыты Келера,- обращает также внимание на то, что

разумные действия обезьяны не могут быть названы волевыми действиями, но

остаются по динамической природе всецело в плоскости инстинктивного сознания.

Есть ли какой-нибудь смысл д ействие шимпанзе называть волевым действием? Коффка

показывает, что разумные действия шимпанзе находятся на противоположном полюсе

по отношению к волевым действиям. Очевидно, эти примитивные формы

интеллектуальной деятельности как-то иначе связаны с а ффектом и волей, чем

разумные действия человека. В частности, недооценка этой стороны дела и привела

Келера к ложному отождествлению действий шимпанзе с употреблением орудия

человеком. Очевидно, в ходе развития меняются и совершенствуются не только ин

теллектуальные функции, но и отношение интеллекта и аффекта.

В этом гвоздь всего вопроса. Мы к нему вернемся ниже. Сейчас мы хотели бы

показать, что Левин, рассматривая проблему аффекта в гораздо более расчлененном

и аналитическом виде, чем интеллекта, все же всецело сохраняет метафизический и

антидиалектический характер анализа и в этом вопросе. Аффективные процессы,

возникающие из истинных потребностей и неистинных потребностей и связанной с

ними побудительной динамической тенденции, рассматриваются Левином как нечто

изначальное и не зависящее от психичес кой жизни в целом. Он знает только

одностороннюю зависимость. Все в психической жизни зависит от ее динамической

основы. Но Левин не видит второй стороны зависимости, того, что сама

динамическая основа изменяется в ходе развития физической жизни и, в свою

очередь, обнаруживает зависимость от тех изменений, которые претерпевает

сознание в целом.

Он не знает того диалектического правила, что в ходе развития причина и

следствие меняются местами, что раз возникшие на основе известных динамических

предпосылок высшие психические образования оказывают обратное влияние на

породившие их процессы, что в развитии низшее сменяется высшим, что в развитии

изменяются не только сами по себе физиологические функции, но в первую очередь

изменяются межфункциональные связи и отношения между отдельными процессами, в

частности между интеллектом и аффектом. Лев ин рассматривает аффект вне развития

и вне связи с остальной психической жизнью. Он предполагает, что место аффекта в

психической жизни остается неизменным и постоянным на всем протяжении развития и

что, следовательно, отношения интеллекта и аффекта е сть константная величина.

На деле же Левин берет только частный случай из всего многообразия фактически

наблюдающихся в развитии отношений между интеллектом и аффектом, частный случай,

относящийся к закономерностям именно на низших и самых примитивных ступенях

развития, и этот частный случай возводит в общий закон.

Верно, что в самом начале развития интеллекта имеется момент, в котором

предполагаемая Левином общая закономерность проявляется как господствующая. На

начальных ступенях развития интеллекта действительно обнаруживается его более

или менее непосредстве нная зависимость от аффекта. Но так же точно, как

совершенно незаконно определять природу интеллекта по начальным, элементарным

формам, которые избирает Левин, невозможно принимать отношения между интеллектом

и аффектом, существующие на ранней ступени развития, за нечто неизменное и

постоянное, за нечто типическое и закономерное для всего процесса развития. Как

мы уже упоминали, В. Келер справедливо замечает, что нигде интеллектуализм не

оказывается столь несостоятельным, как в теории интеллекта. Д о последнего

времени несостоятельность интеллектуализма обнаруживали главным образом тогда,

когда интеллектуалистическую точку зрения пытались применять к объяснению

природы аффектов и воли. Но Келер не без основания утверждает, что эта точка

зрения о казывается еще более порочной, когда ее пытаются применить к анализу

самого интеллекта и, таким образом, вывести природу интеллекта и его развития из

него самого. Левин избежал этого упрека, поскольку он пытается вывести интеллект

и его природу из осо бенностей аффективной жизни. Но он при этом впадает в две

другие не менее серьезные методологические ошибки.

Как и большинство представителей структурной психологии, Левин склонен

отрицать, сам того не сознавая, наличие всех специфических закономерностей,

присущих мышлению. Верно, что интеллект нельзя полностью объяснить из него

самого, что он построен и дей ствует не по законам мышления, так как не является

искусственно созданным мыслью человека образованием, а представляет естественно

развившуюся функцию человеческого мозга, функцию человеческого сознания. Но

верно и то, что при изучении интеллекта и ег о особенностей невозможно

игнорировать специфические закономерности мышления и принимать их за простое

зеркальное отображение закономерностей, господствующих в аффективной сфере, или

тень, отбрасываемую аффектом.

Вероятно, и это самое главное, Левин, избегая опасности интеллектуализма,

попадает в другую опасность, совершенно аналогичную первой. В учении о воле он

впадает в волюнтаризм" Между тем мы могли бы с полным правом применить к

волюнтаризму то, что сказ ано Келером об интеллектуализме, и утверждать, что

нигде волюнтаризм не обнаруживает в такой мере своей несостоятельности, как в

учении о воле. Так же точно, как нельзя природу мышления вывести из него самого,

игнорируя всю историю мышления, систему связей, зависимостей и отношений, в

которых только и возникает мышление, нельзя вывести природу воли из нее самой,

игнорируя сознание в целом и все те сложнейшие связи и зависимости, в которых

фактически только возникает и развивается человеческая воля.

В сущности методологический порок интеллектуализма и волюнтаризма один и тот

же-метафизичность обоих учений, которая присуща им в одинаковой мере. Основной

грех интеллектуализма в том, что интеллект рассматривается как изначальная,

неизменная и самобы тная сущность вне реальной истории его развития и вне

реальных условий его функционирования. Основной порок волюнтаризма тот же. Он

рассматривает волю, эту первоначальную динамическую основу психической жизни,

так же, как самобытную, изначальную и авт ономную сущность, изолированную от

реальных условий его существования и не подвергающуюся никаким изменениям в ходе

развития.

Таким образом, критический анализ динамической теории детского слабоумия

заставляет нас сделать вывод, что общая несостоятельность теории интеллекта и

теории воли, как они представлены в современной структурной психологии,

обусловливает и несостоятель ность частной теории Левина. Но в теории Левина,

как мы уже сказали, и особенно в ее экспериментальной основе, содержится в

высшей степени ценное ядро, которое мы должны вышелушить для того, чтобы найти

более правильное построение нашей рабочей гипоте зы о природе детского

слабоумия. Это ядро, как уже говорилось, заключается в идее единства аффективных

и интеллектуальных процессов. Везде, где динамическая теория слабоумия проводит

более или менее последовательно идею единства, она продвигает вперед научные

знания в этом вопросе; везде, где теория изменяет этой идее, она возвращает нас

вспять к давно оставленным и имеющим лишь историческое значение научным

представлениям.

Для того чтобы вскрыть правильное ядро динамической теории и отбросить

шелуху, которой оно окружено, необходимо прежде всего достаточно ясно и

отчетливо выделить скрытые, содержащиеся в теории и не осознанные ее автором

положения о единстве аффекта и интеллекта. Для этого мы должны прежде всего

внести одно существенное изменение в теоретические выводы, которые делает Левин

на основании своих экспериментальных данных. Постараемся пояснить нашу мысль на

одном частном вопросе.

К. Левин рассматривает конкретность мышления как одну из существеннейших

особенностей интеллекта слабоумного ребенка, но самую конкретность мышления он

пытается вывести из тех особенностей, которые он экспериментально установил по

отношению к аффектив ным процессам. Он говорит, что динамические системы

слабоумного ребенка отличаются меньшей подвижностью и большей прочностью по

сравнению с динамикой нормального ребенка. Из этой тугоподвижности и косности

психологических систем можно вывести непосред ственную тенденцию мышления к

конкретности. Соображения, которые Левин приводит в пользу этого положения,

кажутся нам, конечно, убедительными, но здесь существует двойная зависимость, в

то время как Левин останавливается только на односторонней зависимости мышление

от аффекта.

Верно то, что конкретность мышления и тугоподвижности динамических систем

внутренне связаны и представляют единство, а не двойной случайно сочетающийся у

слабоумного ребенка признак. Конкретность мышления и действия умственно

отсталого ребенка означаю т, что всякая вещь и всякое событие приобретают свое

значение в зависимости от ситуации, что они являются невыделяемыми частями

ситуации. Поэтому всякое абстрагирование затруднено. Все, связанное с понятием,

воображением, с ирреальным, в высшей степен и затруднительно для такого ребенка.

Было бы слишком просто считать эту зависимость от ситуации, эту

затрудненность абстракции и образования понятий лишь Производной величиной от

тугоподвижности аффективных систем. В такой же мере верно и обратное. Ведь сам

Левин признает, что аффективны е системы и напряжение возникают в точке

пересечения какой-либо ситуации и какой-либо потребности, т. е. не иначе, как

при встрече ребенка с действительностью. От того, как осознается ситуация

ребенком, насколько она осмысляется, в какой степени обобщ ается, конечно,

зависит и то, какими свойствами будут обладать возникающие при встрече с данной

ситуацией аффективные системы. Если посмотреть все части теории Левина, которая

выясняет зависимость интеллектуальных особенностей слабоумного ребенка от е го

динамических дефектов, можно везде увидеть то же самое.

То, что действительно вытекает из экспериментальных данных Левина, есть

только факт связи, факт внутреннего единства интеллектуальных и динамических

особенностей. Ни более, ни менее. Это непреложно, это неоспоримо. Но нет

решительно никаких оснований, кроме предвзятой волюнтаристской точки зрения, для

того, чтобы в этом единстве одну его сторону- аффект- принимать за независимую,

а вторую сторону- интеллект-за зависимую. Напротив, теоретический анализ и

экспериментальные исследования, о которых мы скажем ниже, заставляют принять,

что единство интеллекта и аффекта имеет внутренние закономерности,

характеризующие его именно как единство. Только до тех пор, пока мы сохраняем

это единство как таковое, мы сохраняем и свойства, присущие этому единству. Как

только мы разлагаем его на элементы, так сейчас же теряем свойства, присущие

целому, и лишаемся всякой возможности объяснить их. Принимать аффект всегда как

причину, обусловливающую те или иные свойства интеллекта, столь же

неосновательно, как принимать кислород за причину тех или иных свойств,

обнаруживаемых водородом, если речь свойства, присущего воде. Если мы хотим

объяснить, например, почему вода тушит огонь, мы напрасно прибегнем к разложению

воды на элементы и с удивлением узнаем, что водород сам горит, а кислород

поддерживает горение. Только в том случае, если мы сумее м анализ, разлагающий

единство на элементы, заменить анализом, расчленяющим сложные единства на

относительно простые единицы, далее не разложимые и представляющие в

наипростейшем виде единства, присущие целому, мы можем надеяться, что наш анализ

приве дет к удовлетворительному разрешению задачи.

Итак, ближайшее условие для решения нашей задачи- нахождение неразложимой

единицы интеллекта и аффекта. Это мы можем сделать, если внесем одну

теоретическую поправку в рассуждения Левина. Согласно его теории, дело обстоит

так. Существует динамика двух сортов: с одной стороны, текучая, свободная,

подвижная и лабильная, с другой-связанная, тугоподвижная, косная, так же как

существуют два сорта деятельности-мышление, с одной стороны, и реальная

деятельность в актуальной ситуации-с другой.

Оба сорта динамических процессов существуют совершенно независимо от

интеллекта, как оба вида деятельности- совершенно независимо от динамики. Далее,

оба сорта динамики могут смешиваться в разных сочетаниях с обоими видами

деятельности. Тогда мы будем встречаться с различными сочетаниями динамического

и интеллектуального свойства в зависимости от того, какие динамические и какие

функциональные элементы войдут в состав рассматриваемого целого. На самом деле

это не так.

Сам Левин должен прийти к выводу, что мышлению вообще по самой природе

присуща динамика более текучая и подвижная по сравнению с динамикой реального

ситуационного действия. Это положение, конечно, имеет не абсолютное, но

относительное значение. Оно по казывает, что независимо от абсолютной степени

подвижности динамики относительная ее подвижность всегда больше в области

мышления, чем в области действия. Например, у слабоумного ребенка вообще

тугоподвижная динамика, но эта тугоподвижность выражена м еньше в мышлении, чем

в действии. Если исходить из огромного количества фактов, приведенных Левином, и

тех, которые мы могли установить в своих экспериментах (речь о них будет идти

ниже), необходимо допустить, что дело обстоит иначе, чем его показывает К. Левин.

Существует не два сорта динамики, независимых от характера функций, которые

приводятся в движение динамическими процессами, и не два сорта деятельности,

независимых от лежащих в их основе динамических систем, но существует два

единства динамических фу нкций: мыщление и реальная деятельность. То и другое

имеет свой динамический аспект. Это значит, что мышлению как определенному виду

деятельности присуща динамика особого рода, определенного типа и сорта, точно

так же, как реальному действию присуща своя система в динамических системах

столь же определенного типа и свойства. Вне определенного вида конкретной

деятельности не существует двух видов динамики. В абстракции (в целях

теоретического изучения) мы можем их отделить от связ анных с ними видов

деятельности, но при этом всегда должны помнить, что мы отвлеклись от

действительного положения вещей и что в реальности динамика не существует вне

той функции, которую она приводит в движение.

Но мы знаем также, что оба вида деятельности-мышление и реальное действие-не

представляют отдаленных друг от друга непроходимой пропастью областей; на деле в

живой действительности мы на каждом шагу наблюдаем переход мысли в действие и

действия в мысль. Следовательно, и обе динамические системы-более подвижная,

связанная с мышлением, и менее подвижная, связанная с действием,-также не

изолированы друг от друга. На деле должен наблюдаться и на каждом шагу

фактически наблюдается переход текучей динам ики мысли в твердую и застывшую

динамику действия и обратно-переход косной и скованной динамики действия в

текучую динамику мышления. Наметим несколько основных моментов, которые помогут

развить эту основную мысль.

Прежде всего на первый план выступает та принимаемая Левином за общую, а на

самом деле частная закономерность, которая обнаруживается в зависимости мышления

от аффективных и динамических процессов. Общая динамика психологического поля,

заставляющая нас думать и действовать, лежит всегда в начале интеллектуальных

процессов. Как наши действия возникают не без причины, а движутся известными

динамическими процессами, потребностями и аффективными побуждениями, так и наше

мышление всегда мотивировано, в сегда психологически обусловлено, всегда

вытекает из какого-либо аффективного побуждения, которым оно приводится в

движение, и направляется. Мышление, немотивированное динамически, так же

невозможно, как беспричинное действие. В этом смысле еще Спиноза определяет

аффект как то, что увеличивает или уменьшает способность нашего тела к действию

и заставляет мышление двигаться в определенном направлении.

Таким образом, динамическая обусловленность одинаково присуща мысли и

действию. Но динамические побуждения в мышлении отличаются, как это признает и

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒