Выготский Л.С. 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 36Следующая ⇒

слуховыми и т. д. Только этим и отличается тифлопедагогика от общей педагогики.

Часть условных с вязей передается на кожный или другой какой-либо анализатор.

Слепой читает, ощупывая пальцами выпуклые точки, - важно, что он читает, читает

точно таким же образом, как и мы, а то, что он делает это другим способом,

пальцем, а не Глазом, конечно же, н е может иметь принципиального значения. Не

все ли равно: читать немецкий текст, написанный латинским или готическим

шрифтом. Важно значение, а не знак. Переменим знак, сохраним значение. Отсюда,

конечно, следует, что необходимо специальное воспитание слепых, специальная

школа, формирующая навыки этой особой символики. Разница символики при

абсолютном тождестве содержания всякого воспитательного и образовательного

процесса - вот основн ой принцип тифлопедагогики.

Однако специальная школа создает систематический отрыв от нормальной среды,

изолирует слепого и помещает его в узкий, замкнутый мирок, где все приспособлено

к дефекту, где все рассчитано на него, где все напоминает о нем. Эта

искусственная среда не им еет ничего общего с тем нормальным миром, в котором

придется жить слепому. В специальной школе очень скоро создается затхлая,

госпитальная атмосфера, больничный режим. Слепой вращается в узком кругу слепых.

В этой среде дефект все питает, все фиксирует слепого на его слепоте и

"травмирует" его именно в этом пункте. Слепота не преодолевается в такой школе,

но воспитывается и усиливается. Не только не развиваются в такой школе те силы

слепого, которые помогли бы ему впоследствии войти в обычную жизнь, но и

систематически атрофируются. Душевное здоровье, нормальный строй психики

дезорганизуются и расщепляются, слепота обращается в психическую травму. Но, что

самое важное, специальная школа усиливает ту "психологию сепаратизма", по

выражению Щерби ны, которая и без того сильна у слепого.

Специальная школа по своей природе антисоциальна и воспитывает

антисоциальность. Нам надо думать не о том, чтобы как можно раньше изолировать и

выделять слепых из жизни, но о том, как раньше и теснее вводить их в жизнь.

Слепому придется жить в общей ж изни со зрячими, надо и учить его в общей школе.

Конечно, известные элементы специального образования и воспитания нужно

сохранить за специальной школой или внести в общую школу. Но принципиально

должна быть создана такая комбинированная система специ ального и общего

воспитания, которую выдвигает Щербина. Для того чтобы преодолеть

антисоциальность специальной школы, необходимо провести научно обоснованный опыт

совместного обучения и воспитания слепых со зрячими, опыт, имеющий громадное,

будущее. Круг развития здесь идет диал ектически: сначала тезис общего

образования ненормальных с нормальными, затем антитезис - специальное

образование. Задача нашей эпохи - создать синтез, объединив в некоторое высшее

единство здоровые элементы тезиса и антитезиса.

Другая мера заключается в том, чтобы разбить стены наших специальных школ.

Теснее входить в контакт со зрячими, глубже в жизнь. Широкое общение с миром,

основанное не на пассивном изучении, а на активном и действенном участии в

жизни. Широкое обществе нно-политическое воспитание, выводящее слепого из узкого

круга, отведённого ему его недостатком, участие в детском и юношеском движении -

вот величайшие рычаги социальною воспитания, при помощи которых можно пустить в

ход огромные До сих пор в отчетах школ мы читаем, что "комсомол чурается"

слепых. Здесь уже задача не столько воспитания слепых, сколько перевоспитания

зрячих. Зрячим необходимо переменить отношение к слепоте и к слепым.

Перевоспитание зрячих составляет огромн ой важности общественно-педагогическую

задачу.

Надо в корне перестроить и труд в школах для слепых. До сих пор он строился

на началах инвалидности и филантропии. Слепого обучают обычно вспомогательным

средствам, ведущим к нищенству. В обучении музыке, плетении безделушек и пр., в

обучении труду не принимается в расчет то, что должно составить будущую основу

его жизни. Обычно труд в школах слепых преподносится детям в искусственно

препарированном виде. Из него тщательно удаляются все элементы

социально-организационного порядка, которые о бычно передаются зрячим. Слепые

остаются исполнителями. Вот почему такое "трудовое воспитание" готовит

инвалидов. Оно не только не' приучает к тому, чтобы организовать труд, суметь

найти для него место в жизни, но заведомо атрофирует это умение. Между тем

именно социальный и организационный моменты труда имеют для слепого большое

педагогическое значение. Трудиться - вовсе не значит уметь делать щетки или

плести корзину, но нечто неизмеримо большее.

Со стороны образовательной труд и обучение носят обычно индивидуально

ремесленнический, кустарнически-предметный характер. Ни достаточного

общетрудового политехнического фундамента, ни производственного

ние со зрячими, я труд окажется той узкой дверью, через которую слепой войдет в

жизнь. Создайте здоровый труд - остальное приложится.

Труд в школах слепых имеет еще одно огромное значение. Дело в том, что нигде

вербализм, голая словесность не пустили таких глубоких корней, как в

тифлопедагогике. Слепой все получает в разжеванном виде, ему обо всем

рассказывают. Здесь грозит особая о пасность помимо тех общих соображений,

которые всегда выдвигаются против словесного метода. Слова особенно не точны для

слепого, поскольку опыт его складывается иным образом (вспомним, как в старинной

и умной басне зрячий поводырь объясняет слепому, к акое молоко), слово для

слепого особенно часто "звук пустой". Преподнося все в разжеванном виде, мы

приводим к тому, что сам слепой разучивается жевать. Получая в готовом виде

всякое знание, он сам разучивается понимать его. Зрячий ребенок найдет, где

развить свои исследовательские способности, слепого же мы обрекаем на то, что он

вечно будет нуждаться в поводыре. Конечно, способы самодеятельного воспитания

труднее изыскать для слепого, чем для зрячего, но они существуют и должны быть

открыты. Мы д олжны все время помнить, что слепота есть" постоянное, нормальное

состояние для данного организма и не означает психологически ничего иного, как

только некоторое изменение в общей линии социального приспособления. Это

специальное обучение в сущности т ак легко, что не может создать очень

серьезного уклона в сторону от общей линии. Все же оно уводит в сторону от общей

дорога. Поэтому оно должно быть компенсировано удесятеренным выгибом в обратную

сторону к жизни. Воспитание слепого должно ориентиров аться на зрячего. Вот

постоянный "норд" нашего педагогического компаса. До сих пор мы обычно поступали

как раз наоборот: мы ориентировались на слепоту, забывая, что только зрячий

может ввести слепого в жизнь и что если слепой поведет слепого, то не об а ли

они упадут в яму?

Проблема воспитания глухонемых составляет, по всей вероятности, самую

увлекательную и трудную главу педагогики. Глухонемой физически более

приспособлен к познанию мира и к активному участию в жизни, чем слепой. За

исключением некоторых, обычно не очень значительных, расстройств в области того

чувства, которое дает сведения об определенных изменениях положения тела в

пространстве, в области равновесия (Н. А. Попов (6), 1920), глухонемой сохраняет

почти все возможности физических реакций, как и норм альный человек. Что самое

важное, глухонемой сохраняет глаз и благодаря этому возможность контроля за

собственными движениями, которые у него могут быть выработаны с совершенно

нормальной точностью. Как трудовой аппарат, как человеческая машина, тело

глухонемого немногим разнится от тела нормального человека, и, следовательно,

для глухого сохраняется вся полнота физических возможностей, телесного развития,

приобретения навыков и трудовых умений. В этом смысле глухонемой не является

обделенным, и поэтому он в неизмеримой степени счастливее слепого. Все виды

трудовой деятельности могут быть доступны глухонемому, за исключением очень

немногих областей, связанных непосредственно со звуком (настройка музыкальных

инструментов и т. п.). Если, несмотря на это, в сурдопедагогике до сих пор

пользуются обычно узким кругом большей частью бесполезных ремесел, то виной

этому близорукость и филантропически-инвалидный подход к воспитанию глухонемого.

При правильном подходе к делу именно здесь открывается широчайшая дверь в

жизнь, возможность участия в комбинированном труде с нормальными, возможность

высших форм сотрудничества, которое, избегнув паразитических опасностей, может

послужить социальному моменту, стать основой всей сурдопедагогики. Но об этом

ниже. Здесь же скажем до конца о труде. Изготовление безделушек и продажа их,

отсутствие расчета на последующую жизнь, кустарнически-ремесленный,

индивидуально-замкнутый труд является ничем не оправдываемым с научной Точки

зрения пережитком прошлого. Отсутствие слуха означает меньшее поражение, чем

отсутствие зрения. Мир представлен в человеческом сознании преимущественно как

зрительный феномен. Звуки в природе человека играют неизмеримо ме ньшую роль.

Глухой в конце концов не теряет ни одного существенного элемента мира. Казалось

бы, глухонемота и должна составлять неизмеримо меньший недостаток, чем слепота.

С биологической точки зрения так оно действительно и есть, и глухое животное, в

ероятно, менее беспомощно, чем слепое. Не то человек. Глухонемота человека

оказывается неизмеримо большим несчастьем, чем слепота, потому что она изолирует

его от общения с людьми. Немота, лишая человека "речи, отрывает его от

социального опыта, выклю чает из общей связи. Глухонемота-недостаток социальный

по преимуществу. Она прямее, чем слепота, нарушает социальные связи личности.

Итак, первая проблема сурдопедагогики заключается в том, чтобы вернуть

глухонемому речь. Это возможно. Дело в том, что глухота означает обычно

поражение только слуховых, но не речевых нервов или центров. Органы речи и

связанные с ними нервные пути и ц ентры обычно сохраняются. Таким образом,

немота здесь не органическое поражение, а просто недоразвитие вследствие того,

что глухой не слышит слов и не может выучиться речи. Поэтому обучение

глухонемого устной речи сводится не только к замене одного ан ализатора другим -

уха глазом, когда глухой научается считывать с губ говорящего и как бы слышать

глазами, но и к еще одному важному психологическому механизму, лежащему в основе

речи, именно механизму, возвращающему на самого говорящего раздражения е го же

речи и позволяющему контролировать и регулировать течение речи (Л. С. Выготский.

- В сб.: Психология и марксизм, 1925). Здесь этот механизм заменяется

кинестетическими ощущениями, возникающими при произносительных движениях.

Ощущения эти крайне слабы, движен ия губ далеко не точно передают все звуки,

артикулирование при речи требует невидимых движений внутри закрытого рта, и

поэтому обучение устной речи превращается для глухонемого в каторжно-тяжелый

труд.

Наряду с обучением глухонемых устной речи (так называемый немецкий метод) у

глухонемых существует еще два языка: 1) язык естественной мимики, язык жестов и

2) методический язык знаков, условная азбука, состоящая из различных движений

кисти рук и пальц ев, так называемая дактилология, или письмо в воздухе. Оба эти

языка неизмеримо легче для глухонемого; а язык жестов составляет его

естественный язык. Устная речь, напротив, противоестественна для глухонемого (Н.

М. Лаговский, 1911). Однако из этих тр ех возможных языков мы, несомненно,

должны отдать предпочтение самому трудному и противоестественному - устной речи.

Она неизмеримо труднее дается, но и неизмеримо больше даёт. В самом деле, хотя

мимика и составляет первоначальный язык немого и основу французского метода (Н.

М. Лаговский, 1910), тем не менее она должна быть отброшена, так как является

языком бедным и ограниченным. Она замыкает глухого в узкий и тесный мирок

знающих этот примитивный язык. Мимика очень скоро вырождается в жаргон, пон

ятный только данной школе, и допускает общение лишь с небольшим количеством

людей. Мимика позволяет давать только самые грубые предметные и конкретные

обозначения. До абстрактных понятий, до отвлеченных представлений она никогда не

доходит. Ведь речь есть не только орудие общения, но и орудие мысли, сознание

развивается главным образом при помощи речи и возникает из социального опыта.

Отсюда ясно, что мимика обрекает глухого на полнейшее недоразвитие.

Многие исследователи утверждали, что сознание глухонемых, лишенных речи,

немногим превышает сознание человекоподобных обезьян. Можно оспаривать это

утверждение, но во всяком случае согласиться с мнением Цеха, что "мышление

глухонемых, ограничивающееся его собственными наблюдениями, познанием и опытом,

есть только по форме, а не по материалу человеческое мышление" (цит. по кн.: Н.

М. Лаговский, 1911, с. 116). Прав П. Наторп, когда говорит, что "человек

становится человеком только благодаря человечес кой общности... Отдельный

человек - это, собственно, лишь абстракция, подобно атому в физике..." (1911, с.

76-77). Даже человеческое восприятие не развивалось бы у человека вне

человеческой общности. Именно речь является основой и носительницей такого

социального опыта; даже размышляя в одиночестве, мы сохраняем фикцию общения.

Иначе говоря, без речи нет ни сознания, ни самосознания. Что сознание возникает

из социального опыта, можно легко убедиться именно на примере глухонемых. Так ли

это или не так - во всяком случае обучать глухонемого речи означает не только

давать ему возможность общаться с людьми, но и развивать в. нем сознание, мысль,

самосознание. Это возвращение его в человеческое состояние.

Итак, мимика осуждена с научной и социальной точек зрения. Однако и

дактилология (письмо в воздухе, методический язык знаков, ручная азбука) сама по

себе оказывается недостаточной для обучения глухонемого. Она все же остается

языком, не понятным для о кружающих, и ставит между немыми и миром посредующее

звено в виде человека, понимающего эту речь и служащего как бы переводчиком ее

на общий язык.

Предлагалось вводить ручную азбуку и мимику в качестве вспомогательного

приема обучения речи. Таковы были теоретические соображения В. Штерна и других;

такова же была практика некоторых американских школ. Опыт с несомненностью

показал, что мимика несо вместима с устной речью, что по психофизиологическим

законам мимика вытесняет устную речь. И. Гейдзик (7), прежде сам горячий

сторонник мимики, позже называл мимику в школах глухонемых "лисой в курятнике",

а школы с комбинационными методами - "ни рыбой ни мясом" (цит. по кн.: Ф. Вернер

(8), 1909, с. 48), потому что в них нет метода. Ф. Вернер достаточно убедительно

показал, что средство мышления и средство общения должно быть одним и тем же

(1909). Аббат Ш. Делепе (9) говорил: "Наш язык - не их яз ык" (цит. по кн.:Ф.

Вернер, 1909). Задача чистого устного метода в том и состоит, чтобы привить

глухим наш язык. Итак, остается чистый устный метод как единственно могущий

возвратить глухонемого человечеству. Однако этот метод бесконечно труден для де

тей. Только благодаря исключительной жестокости он мог удерживаться и

развиваться в немецкой школе. Исключительная и неслыханная жестокость -

неизбежный спутник чистого устного метода, ибо, как признают сами его защитники,

"из всех методов обучения ус тный метод более всего противоречит природе

глухонемого, но ни один из методов не в состоянии возвратить глухонемого

человеческому обществу так, как это может сделать устный метод" (Ф. Вернер,

1909, с. 55).

Обучение глухонемого и строится в противоречии с природой ребенка. Надо

изломать природу ребенка, чтобы обучить его речи. Вот поистине трагическая

проблема сурдопедагогики. Гейдзик был глубоко прав, когда говорил, что

"следовало бы полиции закрыть все те училища глухонемых, в которых совершенно

Устранена мимика" (цит. по кн.: Ф. Вернер, 1909, с. 48). И в самом Деле, мимику

изгнать невозможно: она - естественный язык Ребенка. Ее запрещают, за ее

употребление наказывают, но это не значит, что ее побе ждают.

Мы специально остановились на этом труднейшем вопросе, чтобы показать, что и

этот центральный, но специальный вопрос обучения глухонемого есть вместе с тем и

общий вопрос социально воспитания и только как таковой он получает возможность

разрешения. Если мы хотим привить устную речь глухому ребенку, мы должны ставить

вопрос тире, чем только в плоскости обсуждения специальных свойств Метода. Метод

чудесен, но он заставляет выбивать зубы ученикам, он приводит к тому, что ученик

выучивае тся немногим словам, из которых обычно не умеет построить логическую

фразу, что ребенок тайком говорит мимикой, что преподаватели должны быть

полицейскими и ловить учеников, прибегающих к мимике, и т. д.

В чем же выход? Конечно, единственно в том, чтобы вынести вопрос из узких

рамок уроков артикуляции и поставить его как вопрос в целом. Ни один нож сам по

себе ни плох, ни хорош - все зависит от того употребления, которое ему дается в

руке хирурга или разбойника. Ни один метод сам по себе ни плох, ни хорош, только

в общей системе воспитания он получает свое оправдание или осуждение. В старой

системе устный метод был убийствен, в новой он может стать спасительным.

Конечно, мы должны совершенствовать самый метод, технику обучения. Мы должны

бороться против аналитического метода обучения отдельным звукам, должны бороться

за целую фразу, искать путей для подчинения мимики устной речи.

В этом отношении едва ли не самое интересное представляет собой моноральная

система Г. Форхгаммера (10), который прежде выдвигал письменную речь как

важнейшее средство обучения речи. Объединение рта и руки в произношении немого

тем и замечательно, что впервые ставит движения руки в подчиненное по отношению

к устной речи положение, вводя эти движения для обозначения невидимых элементов

звуков. Психологически эта система многое обещает, так как облегчает усвоение

устной речи, позволяет перейти к чист ой речи и т. д.

Но ни эта система, ни какая-либо другая сама по себе не есть выход из

положения. Нужно организовать жизнь ребенка так, чтобы речь была ему нужна и

интересна, а мимика не интересна и не нужна. Обучение следует направить по линии

детских интересов, а не против нее. Из инстинктов ребенка надо сделать своих

союзников, а не врагов. Надо создавать потребность в общечеловеческой речи -

тогда появится и речь. Опыт говорит за это. Когда ученики, выпущенные из школы,

приходят туда через 5-б лет, то обычно ок азывается, что жизнь довершает дело

школы. Если глухонемые бывают поставлены в такие жизненные условия, что речь для

них необходима, они ее развивают и овладевают ею всецело. Если же они на

задворках жизни остаются приживалами, то возвращаются к немоте.

Наша специальная школа не только не может "окунуть ребенка в речь", по

выражению Штерна, но все в ней организовано так, чтобы убить потребность в

устной речи. Речь рождается из потребности общения и. мысли; мысль и общение

являются в результате приспо собления к сложным жизненным условиям. А. Гуцман

справедливо говорит, что большинству выпущенных из школ глухонемых недостает

умения справляться с явлениями и требованиями общественной жизни (1910, с. 6).

Происходит это, конечно, от того, что сама школа изолирует детей от мира. Все

должно в общем оставаться по-старому, формулирует Ф. Вер-нер итог спора с

противниками чистого устного метода. Все должно быть перестроено по-новому для

того, чтобы устный метод мог принести плоды, говорим мы. Совместное обучение с

нормальными детьми, выдвигавшееся много раз (Гразер и др.), сейчас, к сожалению,

не может еще стать вопросом ближайшей очереди, но лозунг Гразера есть и наш

лозунг: "Мы должны дойти до того, чтобы каждый начальный учитель умел об учать и

глухонемых и, следовательно, чтобы каждая начальная юкола вместе с тем была и

училищем для глухонемых" (цит. по кн.: Ф. Вернер, 1909, с. 35). Пока мы не дошли

до этого, мы должны всячески приближать школу к жизни, училище глухонемых к

обыкнове нной школе (на последнем конгрессе социального обеспечения слепых,

проходившем в Штутгарте в августе 1924 г. (см.: "Жизнь слепых" 1924 г. №

5), немецкая система отдельного воспитания слепых была подвергнута

сокрушительной критике. Ей была против опоставлена американская практика

возможно теснейшего общения и сотрудничества со зрячими. То же несомненно

произойдёт и с глухими). Мы должны вернуться к положению М. Гилла (11) о том,

что следует развивать речь у глухонемого ребенка так же, как жизн ь создает ее у

нормального. Выход здесь не в немецкой, или французской, или итальянской

системе, а только в приближении к жизни. Г. Венде (12), делая обзор развития

обучения глухонемых в Германии, правильно отмечает три эпохи: 1) Am Anfang war

das Wor t; 2) Am Anfang war die Sache; 3) Аm Anfang steht die Tat, das Ereignis

(G. Wende, 1915). (1. Вначале было слово; 2. вначале было дело; 3. вначале стоит

действие или событие).

Ни речь сама по себе, ни наглядное, предметное обучение речи не могут

удовлетворить нас. Артикуляция не есть самоцель. Речь всегда есть плюс еще

нечто, речь как часть целого поведения, поступка, действия, опыта. Все остальные

и специальные и общие соо бражения о воспитании подчиняются этому главному

соображению и требованию раннего (с двух лет) обучения глухих детей речи и связи

речи с другими предметами и т. д. Участие в жизни, активное и трудовое, должно

начинаться в школе; на нем должно быть пос троено все остальное. Если школьников

будут учить делать тряпичных негров и продавать их на улице, дети никогда не

научатся устной речи, потому что просить подаяния легче немому. Через активную

организацию жизни в школе ученик придет к умению войти в жизнь. Нам надо

расстаться с идеалом немецкой школы - ее семейственностью, бесконечной мелочной

опекой над учеником (глухих детей в некоторых школах не оставляют ни минуты без

надзора), с ее механическим обучением артикуляции.

Вопрос обучения глухонемых устной речи, таким образом, оказывается не только

специальным вопросом метода, но и центральным вопросом принципиальных основ

сурдопедагогики. Только наметив центр, можно верно начертить окружность и

соединить ее радиусами о центральной точкой. Все определяющая центральная точка

сурдопедагогики есть социальное воспитание глухонемого во всем огромном значении

этого слова.

Понятие умственной отсталости есть самое неопределенное и трудное понятие

специальной педагогики. Мы до сих пор не имеем сколько-нибудь точных научных

критериев для распознавания истинного характера и степени отсталости и не

выходим в этой области за пределы самого приблизительного и грубого эмпиризма.

Одно для нас несомненно: умственная отсталость есть понятие, покрывающее

смешанную группу детей. Здесь мы встретим детей патологически отсталых,

физически недостаточных и отсталых вследствие этого. В этой группе мы встретим и

другие разнообразные формы и явления. Так, наряду с патологической отсталостью

мы увидим физически вполне нормальных детей, отсталых и недоразвитых из-за

тяжелых и неблагоприятных условий жизни и воспитания. Это социально о тсталые

дети.

Итак, отсталость далеко не всегда факт, обусловленный длинным рядим

наследственных изменений, но очень часто результат несчастного детства. В том и

в другом случае о педагогической точки зрения мы имеем, можно предположить,

довольно сходные явления, к оторые могут быть охарактеризованы как полное или

частичное недоразвитие всего организма, проявляющееся в самых разных степенях.

За исключением заболеваний, в явлениях детской умственной отсталости мы имеем

дело с фактами недоразвития, и ни с чем больше.

У таких детей основные жизненные процессы могут протекать вполне нормально,

так что они могут служить источником наших знаний о детской природе. Глубоко

верна мысль Трошина о том, что у детей в самом чистом, нормальном, прозрачном и

простом виде проте кают основные процессы и что изучение ребенка должно

начинаться с этих самых чистых и простых форм. Очень частая в педагогическом

обиходе и литературе формула определяет задачу воспитания глубоко отсталых детей

как формирование из них "социально нейтральных личностей". Речь идет о том, что

социальное воспитание в данном случае как будто может пресле довать чисто

отрицательные цели. Не говоря уже о том, что "социально нейтральных личностей"

вообще не существует, было бы величайшей ошибкой закрывать глаза на те

положительные задачи, которые встают здесь перед педагогикой. Жизнь бесконечно

сложна и дифференцированна, в ней всегда может найтись место для активного, а не

нейтрального, ребенка даже пониженной одаренности. В самом ребенке есть все для

того, чтобы стать активным участником социальной жизни. Легенда о пониженном

социальном инстинкте и ли "определенном понижении общественных импульсов" у

умственно отсталого (А. Н. Граборов, 1925) должна быть оставлена. Факт, что

социальная личность отсталого ребенка ущербна и не развита. Но нигде социальный

характер дефективности не обнаруживается с такой очевидностью, как им енно

здесь. Отсталый ребенок сам собой выпадает из среды сверстников. Клеймо дурака

или дефективного ставит его в совершенно новые социальные условия, и все это

развитие протекает уже в совершенно новом направлении.

Социальные последствия дефекта усиливают, питают и закрепляют сам дефект. В

этой проблеме нет ни одной стороны, где бы биологическое можно было отделить от

социального. Нигде это не видно с такой ясностью, как в вопросе полового

воспитания. Многие авт оры (например, А. Н. Граборов, 1925) высказываются за

раздельное воспитание полов во вспомогательной школе. Но половой инстинкт скорее

понижен, чем обострен и повышен у таких детей. Вся возникающая ненормальность их

сексуального поведения имеет вторич ный характер. Поэтому правильно

организованное социальное воспитание во вспомогательной школе предполагает

непременно совместное обучение мальчиков и девочек.

Центральная педагогическая проблема и в этой школе - связь специального

обучения с общими началами социального воспитания. "Психическая ортопедия",

"сенсорная культура", проходимые на особом дидактическом материале, должны без

остатка раствориться в и гре, в занятиях, труде. Классические уроки тишины

бессмысленны и тягостны, когда они преподносятся как уроки. Но при игре в

молчанку или при целевой тишине, когда дети знают, для чего надо сохранять

тишину, это прекрасное воспитательное средство. "Спе циальное" обучение должно

утратить свой "специальный" характер, и тогда оно станет частью общей

воспитательной работы. Оно должно пойти по линии детских интересов.

Вспомогательная школа, созданная только в помощь нормальной, не должна никогда

ни в чем порывать связи с последней. Специальная школа должна часто забирать на

время отсталых и возвращать их вновь. Установка на норму, полное изгнание всего,

что отягощает дефект и отсталость, - вот задача школы. Обучаться там не должно

быть стыдно, и на ее дверях не должно быть надписи: "Оставь надежду, кто сюда

входит".

Представим себе, что в какой-нибудь стране благодаря особым условиям

дефективные дети представляли бы исключительную ценность, на их долю выпадала бы

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒