Заткнись. 4 страница

Притулившись у маленького забора, я выпутал «маузер» из складок куртки и спрятал его под палой листвой, выкопав в грязи ямку стволом, как совком. Выпрямившись, я решительно зашагал к торговому центру, напустив на себя подобающее выражение боли, безнадежности и ожидания очередного унижения. Накладные усы и бороду я приклеил сильным фиксатором, выуженным из мусорного контейнера за магазином маскарадных костюмов, и очень надеялся, что они не поддадутся мощному рывку охранника на входе или порыву ветра.

– Ставьте сумки на ленту, – монотонно повторял сидевший за рентген-монитором офицер. В очереди я был двенадцатым. Единственный металлодетектор пропускал по одному. За мной встал молодой человек, прижимавший к груди крошечного шиатцу; пушистая собачка тяжело дышала, с каждым выдохом тонкая шерсть волнообразно колыхалась.

– Он плохо себя чувствует, – пояснил парень, заметив мой взгляд. Люди редко берут с собой домашних животных в торговый центр. Это считается крайне вульгарным и вызывает косые взгляды в любом отделе выдачи кредитов. Специалистов по кредитованию мало интересуют друзья человека. – Ему нужно легкое.

– Кому? – не понял я.

– Оладушке, – кивнул он на собаку, которая жалобно уставилась на меня большими карими глазами. – Да, моя лапочка, – проворковал парень своему меховому шарику. – Купим пупсику новое легкое.

– А почем они? – не удержался я. Ходили слухи, что некоторые покупают искорганы своим питомцам, но это были в основном знаменитости, способные выкатить всю сумму твердым наликом.

Парень покачал головой:

– Еще не знаю. Ветеринар обещает все устроить за тысячу восемьсот в месяц, но я хочу послушать, что здесь предложат.

– Удачи, – пожелал я и повернулся к началу очереди. Ему она сильно понадобится. Ни союз, ни производители не дадут кредита человеку, с которого нечего взять, кроме паршивой собачонки.

Кредитная система по искорганам построена на том, что обеспечением служит непосредственно тело заемщика. Поэтому когда встает вопрос о лишении права пользования, у клиента нет возможности увильнуть.

* * *

– Ставьте коробку на ленту, сэр. – Сидевший за монитором техник жестом показал на мою вазу и ленту конвейера, и я с готовностью подчинился. Шагнув в металлическую арку – маузер покоился под кустом снаружи, – я прошел рамку без сучка без задоринки и подхватил выехавшую коробку.

Мою руку схватили и придержали.

– Что в коробке, сэр? – Еще один охранник, на этот Раз с пистолетом. На его форме не было никаких знаков в отличие от лениво сидевшего в пяти футах коллеги, но у меня возникло ощущение, что его немного научили пользоваться револьвером.

– Подарок на день рождения, – объяснил я. – Моему консультанту. – Это было широко распространено и ничуть не выходило за рамки. Чтобы гарантировать предоставление кредита или низкую кредитную ставку, клиенты несли щедрые взятки своим консультантам, называя их подарками на день рождения или по случаю праздника, чтобы не всполошились наверху. Конечно, все знали, что происходит, но закрывали глаза, поскольку консультанты отстегивали супервайзерам, а те давали на лапу вышестоящему начальству. Длинная цепочка отката, как толстый слой смазки, облегчала скольжение по пирамиде вверх и вниз – второй Амвей,^{^[5]} может, чуть менее отмороженный.

– Он не просвечивается, – заявил охранник, хмуро глянув на монитор. – Вам придется открыть коробку.

– Это хрусталь, – терпеливо объяснил я, – с большим количеством оксида свинца. Поэтому он непрозрачен для рентгеновских лучей. Слушай, там все очень тщательно завязано, и если я начну…

– Откройте коробку, сэр, иначе мм сделаем это сами.

Я демонстративно вырвал коробку из рук охранника, хорошо сыграв возмущение потенциального покупателя, к которому прикопались на пустом месте, и начал тщательно развязывать запутанные узлы, которые сам накрутил не далее чем тридцать минут назад.

Прошла минута, другая, а очередь стоявших за мной жополизов не двигалась, ожидая, что меня либо пропустят, либо уволокут прочь, а я буду орать и сыпать ругательствами. Появились первые признаки недовольства – клиенты бурчали себе под нос что-то нелестное или вполголоса обменивались возмущенными репликами. Через три-четыре минуты бубнеж перерос в полноценный гул, на фоне которого то и дело слышались колкие замечания в адрес вашего покорного слуги, ретивого охранника и торгового центра в целом.

– А ну, поторопитесь, – угрожающим тоном начал офицер, и его рука двинулась к пистолету.

– Неужели застрелишь меня через коробку? – недоверчиво уточнил я. Стоявшие за мной отшатнулись, стремясь укрыться от брызг крови и мелких осколков хрусталя.

Но рука охранника, обойдя кобуру, нырнула в карман, и на свет появился карманный нож. Выхватив у меня «подарок», он мстительно перерезал ленту.

Из коробки на неподвижный конвейер с глухим звуком выкатилась пустая ваза. Над очередью прошла волна ощутимого облегчения. Секунду охранник пялился на глыбу хрусталя, решая, как действовать дальше, затем отошел от меня без всяких извинений.

– А мне теперь другую ленту покупать?! – повысил я голос, но он уже потрошил следующего хилого просителя.

Через тридцать минут я снова подошел к рамке. Та же очередь, тот же офицер за монитором, та же коробка у меня под мышкой, на этот раз еще более замысловато обвязанная. И вновь, когда я попытался пройти, подошел охранник:

– Опять вы?

– Мне пришлось заново все упаковывать! Вы же изрезали ленту!

Он уставился на монитор рентгеновской установки, на мутную серую тень на экране, и уголки его рта искривила гримаса.

– Ваза?

– Она самая.

Тупик. Я смотрел на охранника, он смотрел на монитор, зная, что никто никуда не двинется, пока мы не примем решение. Но если он попросит меня снова открыть коробку, развязывание узлов займет добрых пять-шесть минут, а если ленту перерезать, с меня станется и в третий раз появиться перед рамкой с упакованным подарком.

Я мог ждать хоть целый день.

Охранник – нет. Пока мы смотрели на монитор и коробку, лежавшую между нами, его окликали другие офицеры, прося помочь, словно они сами физически не могли заставить посетителей открыть сумки для осмотра.

Несмотря на напряжение и вполне реальную возможность быть разоблаченным и застреленным, чтобы мое вырванное из груди сердце плавало в каком-нибудь химическом дезинфектанте в лабораториях Кредитного союза, у меня на лбу не выступило ни бисеринки пота. Сотрудники отдела по возврату биокредитов – по крайней мере лучшие из них – не потеют. Десять секунд, которые меня промурыжил охранник, показались часом, но наконец я услышал:

– Проходите.

И, едва сдерживая раздражение, он вновь повернулся ко мне спиной – надеюсь, последний раз за сегодняшний день.

Я сгреб коробку с конвейера, робко улыбнулся офицеру за монитором и поплелся в глубь торговых рядов, опустив плечи, стараясь не выказать торжества и не выдать в себе хозяина положения.

Свернув в ближайший туалет, я уединился в самой дальней кабинке, разорвал ленту зубами, достал хрустальную вазу и извлек из нее девятимиллиметровый «маузер».

Моя четвертая экс-супруга Кэрол когда-то держала в торговом центре свой магазинчик, но продала место Кредитному союзу задолго до того, как мы познакомились. Мудрое решение. Немногие упрямцы, цеплявшиеся за семейное дело, моментально вылетели из любого кредитного досье на планете и быстрее, чем можно сказать «Эквифакс», лишились возможности заниматься бизнесом какого-либо уровня. А продавшиеся за кругленькую сумму процветали. Как всегда и бывает.

Магазин Кэрол назывался «Все вещи хороши». Помню, я заходил туда однажды, еще до нашего знакомства и соответственно до того, как она вышвырнула меня из дома и развелась по высосанному из пальца обвинению в адюльтере. Я зашел в магазин, если не путаю, во время одного из редких часов отдыха поискать подарок на полугодовщину свадьбы для Мэри-Эллен, второй из моих прелестных жен. Это была единственная дата, которую мы отпраздновали, но в то время я не ведал о предстоящем Разрыве, как-то не прислушиваясь к еженедельным угрозам Мэри-Эллен со мной развестись.

«Все вещи хороши» был декорирован тканью в красно-белую клетку с рюшами и плюшевыми медведями всех размеров, пялившимися на вас из витрин. По стенам висели свитера ручной вязки и плетеные коврики, а на пол стояли большие тяжелые деревянные лари, наполнены непритязательным товаром. Такое место встречи деревенской мыши с мышью городской, и я, помню, недоумевал, неужели это приносит какой-то доход.

Как позже я узнал, не приносит.

Но тогда, в магазине, за банками с домашними консервами и свежим хлебом, за брусками самодельного глицеринового мыла, от которого можно отрезать любой кусок и заплатить по весу, за пилеными фишками деревянных пазлов с ручной резьбой, пригодными для соединения тысячей способов, я нашел крайне заинтересовавший меня товар. За простеньким пологом оказалась маленькая стеклянная стойка с длинными прямоугольными пластиковыми коробочками с двумя тупыми металлическими зубцами с узкой стороны. Они показались мне знакомыми, но после купания в море деревенского барахла мой центр восприятия ощутимо деформировался.

Я подозвал продавщицу – не помню, была ли то Кэрол, ее сестра или одна из старшеклассниц, которых они нанимали летом, и спросил насчет пластмассовых штучек.

– Это тазеры, – просто ответила девушка.

– Тазеры?

– Чтобы оглушать людей.

Назначение тазеров мне было известно – я использовал их почти каждую неделю. Если клиент выходил из-под контроля, то есть находился не в закрытом помещении типа машины или квартиры, эфирный наркоз не вызывал необходимого эффекта и тазер становился вторым из лучших методов обездвиживания. Чего я не мог понять, так это как электрошоковое оружие попало в уютно-домашний магазин.

– А я думал, здесь продаются ремесленные изделия.

Продавщица покачала головой:

– Магазин называется «Все вещи хороши».

– Стало быть, электрошок – хорошая вещь?

– Безопасность, – поправила продавщица, накрыв мою руку ладонью. – Безопасность – хорошая вещь.

Я бы мог полюбить подобную женщину. Если это была Кэрол, так в итоге и вышло.

Очередь в Кредитный союз оказалась короче, чем обычно. Как всегда, она начиналась на улице, но длиной была всего футов тридцать. В напряженные дни, какой-нибудь вторник после праздничных выходных, когда матерые воители, потрясая пивными чревами, буквально взрывали себя, сглупу играя в игры, для которых не годились и двадцать лег назад, «хвост» тянулся от входа футов на сто, извиваясь и закручиваясь по проходам торгового центра, как чудовищный жгут, сплетенный из людей. Администрация приглашала известного дизайнера луна-парков, чтобы как-то упорядочить движение очереди, но даже он оказался бессилен укротить непредсказуемые выкрутасы и повороты людских несчастий.

Но сегодня своей очереди за сверкающими белоснежными двойными дверями Кредитного союза дожидались не более пятнадцати – двадцати человек – недостаточно, чтобы затеряться в толпе. Даже с фальшивой бородой и усами меня легко узнают, а я не мог позволить себе Роскошь засветиться.

Я прошел мимо Кредитного союза к туалетам в конце коридора, где, как мне было известно, находился запасной выход, ведущий к погрузочной платформе. Несколько лет назад курильщики, которым не разрешалось дымить в здании, сообразили, как отжать дверь, не потревожив автоматическую сирену, и никто с тех пор не удосужился ее починить. Я планировал зайти на бывшую работу с черного хода и сделать все необходимое.

К счастью, я увидел еще лучший вариант. На краю грузовой платформы сидел, болтая голубыми мохнатыми ногами, Ларри-Легкое, вернее, его нижняя часть. Безжизненный верх костюма стоял на полу, а подросток которого союз нанял поработать символом, устроил перекур. Он делал медленные, длинные затяжки, выпуская стресс из собственной сердечно-сосудистой системы.

Я подошел сзади и постучал долговязого пацана по плечу. Ростом он был примерно шесть футов и один-два дюйма и весил не больше семидесяти кило. Когда он повернулся, я вынул сигарету у него изо рта:

– Подаешь плохой пример, а?

– А тебе какое дело? – завел он. – У меня перерыв…

Тут он в первый раз поднял на меня глаза и намочил штаны – буквально, это не метафора. Несмотря на накладную бороду и усы, он сразу понял, кто перед ним, и его мочевому пузырю это не понравилось.

– Какая талия у этой фигни? – спросил я.

– Что?

– По поясу у твоих штанов какой размер, я спрашиваю?

– Двадцать восемь, – ответил он.

Вот чертов юношеский метаболизм… Я вырубил пацана локтем по башке и вытянул обмякшее тело из половины костюма. На нижних капиллярах Легкого проступили пятна мочи, но играть в брезгливость времени не было.

До дверей Кредитного союза оставалось не более тридцати футов, когда рыхлый толстяк с пример такой же пухлой подругой жизни подрысили ко мне, тряся сиськами.

– Ой, Ларри, – затрещали они, – можно с тобой сфотографироваться?

Меньше всего мне хотелось ловить незабываемые моменты с пленкой «Кодак», но нужно было подыграть, раз уж ввязался в этот фарс. Я расставил легочные руки, оттопырив большие пальцы, ходячие пудинги сгрудились вокруг меня, и какой-то потенциальный клиент щелкнул фотоаппаратом.

Отснявшись, толстяк не спешил уходить.

– Третья попытка за сегодня, – не очень весело сообщил он.

В здешних очередях люди часто откровенничают, я замечал. Делятся своими страданиями и способами победить хвори. Мечут бисер, так сказать. Все, что я мог сделать, это покачаться взад-вперед, изображая Легкое в печали. Примитивное искусство эта пантомима.

Толстяк бурно закивал, тряся вторым и третьим подбородками.

– Ей нужна поджелудочная. Сказали, рак. Мы утром два часа стояли к «Кентону», а они нам отказали. У «Гейблмана» тоже.

Есть же и другие фирмы, хотел я сказать. Вам нет нужды хвататься за союз как за соломинку. Компании-производители работают без посредников, там и проценты ниже, и, если до этого дойдет, льготные периоды больше. Всегда лучше попытать там, прежде чем идти в Кредитный союз.

Словно прочитав мои мысли, женщина пояснила:

– Мы уже получили много отказов. Еще один, и за нас никто не возьмется.

Да, здесь она права. Всякий раз, когда производящая компания или фирма-кредитор отказывали неперспективному клиенту, к его файлу немедленно прикреплялась черная метка, а сам файл выкладывался в информационное пространство для всеобщего ознакомления. Я не сомневался, что консультант Кредитного союза мельком взглянет на их досье, мягко покачает головой и нажмет кнопку «Не утвержден». Они могут обратиться в другие фирмы за частным займом на иных условиях, но надежды, честно говоря, мало. Мистер и миссис Пудинг свое отпрыгали. Ей осталось жить несколько месяцев.

«И сами лично выберем, сколько проживем!»

Не надо бы мне издеваться над отделами маркетинга: ведь это основной механизм, заставляющий крутиться колесики любой индустрии. Люди не понимают, что в бизнесе искорганов рулят маркетологи, а технология максимум нажимает на газ.

Скажем, корпорация «Таихицу» решила запустить совершенно новую серию искусственных селезенок. Решение принимается руководством, часто идея проекта – дитя мозгового штурма нового вице-президента, которому не терпится выделиться до почти неизбежного снятия с поста месяцев через восемь. Руководители голливудских студий ничем не отличаются от управленцев индустрии искусственных органов, когда речь идет о содержании резюме.

Но вернемся к селезенкам; сначала проект спускается в отдел маркетинга. Этих работничков не заботит медицинский аспект – какую роль селезенка выполняет, как она работает и почему, насколько может усовершенствоваться, потому что это проза жизни и для маркетологов скука смертная. Поэтому сначала они напряженно думают над деталями – какого цвета орган предпочтет клиент или должна ли селезенка обладать функцией антирадара. В бизнесе искорганов многое завязано на стремлении быть первыми; если одна компания предложит новую функцию, остальные непременно потянутся за ней. Насколько я понимаю, конкуренция в индустрии ожесточенная, отбирающая массу сил, так что занятые маркетингом товарищи то и дело уходят на ленч и не вылезают с конференций непременно на океанском побережье.

Разворачивается рекламная кампания, в ходе которой чаще всего обсасываются особенности нового дизайна. Можно устроить сенсацию на телевидении или засветить искорган в новом боевике, особенно если в сцене погони селезенка засекает полицейский радар. Печать возбуждает население, воздвигаются рекламные щиты, телевизор начинает трахать мозги каждые две минуты – кампания восхваления набирает обороты.

Сыплются заказы. Никто уже не хочет ходить со старым «Селезнем»; конечно, он помогает организму справляться с инфекцией, но что за польза в селезенке, если с нею нельзя безнаказанно выжать девяносто пять миль в час? Народ впадает в ажиотаж, и вскоре тысячи клиентов вносят резервные депозиты и платят аванс, а вице-президент, подбросивший идею новой селезенки, получает двухмесячный оплаченный отпуск на Фиджи.

Наконец идут к инженерам медицинской техники и говорят, что им придется создать чертову селезенку, используя рекламные листки в качестве рабочих чертежей. Очень важно, подчеркивают, сделать особый Упор на антирадар. Если не получится – все, проект накрылся.

Каким-то чудом инженеры ухитряются кардинально изменить дизайн селезенки так, что новая модель действительно работает, и уложиться в сроки, успев за считанные дни до Рождества. Теперь чья-нибудь бабуля может победить изнурительный кашель и тащиться по тротуару, не опасаясь штрафа за превышение скорости. А все благодаря корпорации «Таихицу» и ее невероятному сплину.^{^[6]}

Но прежде чем искорган будет доставлен и имплантирован в бабулю, он проходит через департамент безопасности «Таихицу». Здесь команда специально обученных ассистентов из службы по возврату биокредитов за смешные деньги вплавляет в корпус органа пассивный передатчик – прямоугольный чип не больше волоска на тыльной стороне ладони. Его помещают на незаметном, почти невидимом участке; даже получи клиент каким-то образом доступ к искусственному органу в своей брюшной полости, он не сможет найти и удалить чип.

И сидит этот чип спокойно и счастливо в бабулькиной новой селезенке, пока мимо не пройдет со сканером специалист отдела по возврату биокредитов и не активирует его радиосигналом. На экране сканера тут же высветится производитель искоргана, дата установки и фирма-кредитор. Если наш специалист идет не по селезенку или не по конкретную бабульку, он прошествует мимо, тронув шляпу, и продолжит сканировать окрестности, уверенный, что вскоре отыщет должника.

Но ежели бабка неаккуратно выплачивает бабки…

Вот почему я редко выхожу на улицу.

Спустя еще двадцать фотосессий и пару младенцев, которых мне пришлось поцеловать через двухдюймовый слой меха и лайкры, я прошел через двойные двери в чрево исполинского чудища – Кредитного союза. Именно здесь я мог пропасть ни за цент и едва не пропал, так что слушайте.

Я искал стенд «Разыскиваются» со своим портретом. Объявление о моем розыске. Считать собственную персону достойной списка ста самых разыскиваемых Кредитным союзом лице моей стороны было безумием и непомерной мегаломанией, но у меня возникло ощущение, что они захотят как можно скорее найти своего бывшего сотрудника. Покамест я избегал их лап вот уже три месяца, просачиваясь, как вода между пальцев, оставаясь в живых дольше, чем девяносто пять процентов злостных неплательщиков, и от этих сухих цифр у руководства наверняка вскипала желчь.

Тяжелое металлическое ограждение змеей вилось по залу, регулируя движение очереди с ювелирной точностью, невиданной по другую сторону раздвижных дверей. Это напомнило мне поездку на Ближний Восток по душу задолжавшего союзу шейха, который смылся из страны, унеся в себе кишечник стоимостью в шестьсот тысяч, ему не принадлежавший. Шейх предлагал взятку, обещал немедленно погасить кредит и озолотить меня в частном порядке, но я тогда переживал паршивый период между двумя браками и пребывал в отвратительном настроении, поэтому забрал то, за чем приехал, и оставил шейха на полу облицованной мрамором ванной в его дворце в пустыне.

Я это к тому, что по дороге на Ближний Восток меня провели чередой бетонных бункеров, построенных невероятно извилистой линией и на таком расстоянии, что границу невозможно было пересечь со скоростью свыше шестнадцати километров в час. Чтобы довести информацию до сознания последнего тупицы-туриста, на крышах бункеров размещались солдаты, поигрывая автоматами неопределимого производства. Одним нажатием спускового крючка они могли превратить мою машину в швейцарский сыр, поэтому я ехал медленно и осторожно, как хрупкая старушка из Пасадены.

Примерно так я чувствовал себя сегодня утром, зажатый между перилами высотой по пояс; наемники, бдевшие за безопасностью союза, расхаживали туда-сюда, погавкивая, чтобы мы приготовили бумаги и не устраивали чего не надо в вестибюле. Я кое-как просачивался мимо разношерстных страждущих, пританцовывая а-ля Легкое, подражая движениям, которые в прошлом сто раз видел у настоящего Ларри. Если бы не мысль о тазерах и пистолетах у окружавших нас людей, я чувствовал бы себя полным идиотом, но в сложившейся ситуации был только рад анонимности, пусть и столь жалкой.

Если я когда-нибудь увижу пацана, носившего этот костюм, то буду к нему добрее. Периферическое зрение в этой штуке практически отсутствовало, и я мог лишь догадываться, что по ходу пьесы свалил с ног несколько больных людей. В какой-то момент я наткнулся на барьер и отлетел, по ощущениям, к стене. Правда, у стены оказались толстые от каменных мышц руки.

– А ну, с…лся с дороги, – послышалось рычание, и, еще не повернув затянутые тюлем отверстия для глаз к источнику звука, я уже понял, что совершил большую ошибку.

Маленькие глазки Тони Парка и его гигантский нависающий лоб уткнулись в ткань и мех костюма, словно он решил в него втиснуться.

– Извините, сэр, – промямлил я, подделываясь под ломающийся подростковый голос.

Тони и не подумал отодвинуться и пропустить. Наоборот, уперся еще сильнее, пахнув несвежим запахом тела вроде гниющих водорослей.

– Пяль гляделки на дорогу, когда прешь, не то я выбью их из твоей сраной башки!

Я самым дружелюбным образом оттопырил пальцы в больших меховых варежках и торопливо пошаркал прочь, чувствуя, как Тони сверлит мне взглядом затылок – в смысле затылок Легкого, но не остановился и не обернулся. Не стоило давать новый повод для наезда. Не то чтобы я не хотел врезать Тони Парку – его давно следовало поставить на место. Я просто не мог расходовать пули – кто знает, когда они мне пригодятся.

В середине очереди ограждение шло ближе к стене, и я сумел изучить разнообразную информацию, вывешенную на гладком мраморе. В основном это были рекламные листовки, призывающие клиентов отказаться от природных органов в пользу более совершенных искусственных с длительным сроком службы. «А слабо вам пить, как в старших классах? – вопрошала темно-желтая, словно пиво, бумажка. – Попробуйте новую печень «Таихицу»!»

После рекламных листков и завуалированных угроз шла основная фреска этой мраморной стены – мрачные морды ста самых разыскиваемых клиентов. Каждый постер был примерно шестнадцать на одиннадцать дюймов, и, кроме цветной фотографии и основных данных дебитора, там значился последний известный адрес, номера телефонов, кредитных карт, записи из истории болезни, гигиенические привычки и размер ноги разыскиваемого плюс аналогичные данные на близких друзей и родственников. Когда в дело вмешивается союз, приватности можете сделать ручкой: бумаги, которые вас заставляют подписать в трех экземплярах, самым недвусмысленным образом дают это понять.

Неудачники висели рядышком. Десять десятков, коллаж из фотографий на документы. Лица юристов, плотников, стоматологов. Отцы, братья – не важно. Я немного удивился, увидев, что список возглавляет женщина – какая-то блондинка умудрилась чрезвычайно насолить союзу, однако вскоре мое внимание привлекла другая гримаса.

Двумя постерами ниже, во втором ряду слева я увидел знакомое лицо с широкой ухмылкой, в которой сквозила усталость, и выражение глаз типа «так-перетак этот мир и его мамашу»; все это принадлежало мне, и только мне, много лет назад. Снимок был из личного дела и отчего-то меня обожгла мысль, что эти ублюдки использовали часть моей прежней личности против меня.

Я двенадцатый из самых разыскиваемых союзом беглецов. Черт, этим можно гордиться.

Я значился в списках союза и раньше – правда, по другую сторону красной линии. Во время моего брака с Мелиндой меня дважды называли национальным работником месяца за выполнение двух заказов в очень продуктивные для союза периоды, когда прибыли утраивались, а расходы сокращались вдвое.

Обычно за неделю я изымал два-три искоргана, а в те сочившиеся баксами дни – минимум вдвое больше, рыская по городу каждую ночь и вылавливая нашу дичь. Расход эфира у меня вырос настолько, что дилер решил, будто я на него подсел и дышу парами. Лафа длилась пару месяцев; я профессионально обрабатывал поступающие заказы, принося до четырех искорганов за ночь. В качестве поощрения мне выделили место на служебной парковке.

Мелинда не пришла ни на одну из церемоний моего награждения. Она даже не ждала меня дома с праздничным обедом. Иногда зависть принимает на редкость уродливые формы.

При виде собственного лица с крупной надписью, даже не прочитав набранного внизу мелким шрифтом, я сразу понял – просто по расположению ориентировки, – что мне собираются присвоить пятый уровень сложности. Не так давно я и сам охотно взял бы такой заказ. Союз не жалел средств, чтобы меня найти; в тот момент я понял, что мне чертовски повезло так долго бегать и если я хочу продолжать дыхательный процесс и дальше, не стоит рисковать по-глупому, как, например, сегодня.

Но сейчас я был в стенах Кредитного союза; я был в стане врага. Здесь не принято гнать волну, если не хочешь нарваться на неприятности. Лезть без очереди – все равно что прыгать с «Титаника»: разобьешься ты или утонешь, по-любому кранты, но в последнем случае хоть побарахтаешься. Большинство бедолаг, которым требуется небольшое обновление организма, коней на переправе не меняют и чаще всего стоят до последнего, и, даже в обличье человеческого легкого, я решил не отставать от остальных. Покручусь по залу, помашу охране, продавцам и всем биокредитчикам, которых встречу, а затем в темпе свалю через служебный выход и забьюсь в свою гранд-дыру.

Я был уже в десяти жлобах от начала очереди, когда завыла сирена и в вестибюль вбежали крупные парни с автоматами. Десятка полтора – я не особо считал.

Из-за специфики профессии я постоянно имел дело со смертью, и хотя не совсем на ты с Потрошителем, мы много раз обменивались визитками и дружески кивали друг другу, приступая к работе. Поэтому кровь тяжелыми толчками пошла по венам не из-за шестнадцати карабинов, направленных в мою сторону, и не от вида вспотевших верзил, перепрыгивавших ограждение, как чемпионы мира в беге с препятствиями. Причиной тому стала реакция толпы – вроде бы собратьев по несчастью – на десант небольшой армии против беспомощных, безответных людей, набившихся в зал.

Они ничего не сделали. Никто не дернулся прикрыть голову и не тряс в ужасе растопыренными пальцами перед лицом, никто не съежился и не взмолился о пощаде. Я ожидал, что матери прикроют детей своим телом – в общем, типичной реакции добропорядочных обывателей, но тишину нарушали лишь приглушенные крики и плач, доносившиеся из кабинета выдачи кредитов, пол аккомпанемент которых я лез без очереди. Если не считать отдаленных стенаний, стояла полная тишина от людей веяло покорностью и печалью, и это меня ужаснуло. Даже овцы бегут спасаться, когда волки перепрыгивают через изгородь.

«Маузер» был у меня за поясом штанов, между давным-давно пустым животом и старым-престарым ремнем, который я стырил на домашней распродаже в каком-то гараже неподалеку. Едва охранники с хрюканьем и хаканьем начали сигать через барьер, целясь при этом в меня и держа пальцы на спусковых крючках, правая рука сама выскользнула из латексного рукава и плотно обхватила рукоятку «маузера», действуя быстро, точно и уверенно. Не отпуская пистолет, я сунул ствол в один из пальцев мохнатой перчатки – со стороны могло показаться, что Ларри-Легкое указывает на кого-то обвиняющим перстом. К тому времени, когда второй наемник Кредитного союза перемахнул через ограждение, мой палец уже чесался, лежа на спусковом крючке.

Подсчет шансов занял одну микросекунду. Шестнадцать бойцов, одиннадцать уже перескочили через перила, пятеро штурмуют барьер; новый отряд вбегает в зал из коридора, и каждый с оружием примерно в три раза мощнее моего «маузера». Считая народ вокруг себя группами по двадцать пять человек, я набрал одну, две, три с половиной – примерно девяносто граждански на пути, девяносто потенциальных щитов. Естественных особенностей рельефа, пригодных для укрытия, в офисе не было, а металлические части слишком малы, чтобы за ними прятаться. Может, я и отощал на своем помойном рационе, но за шваброй меня все еще видно за барьерами я бы задницу не спас.

Возможный план отхода: выстрелом в кнопку пожарной тревоги в пятнадцати футах замкнуть цепь, включить противопожарные спринклеры и устроить небольшой дождик. Сгрести за шкирку какого-нибудь доходягу и сделать сальто, подставив его спину под выпущенные в меня пули. На пути к выходу швырнуть обмякшее и скорее всего окровавленное тело в ближайшую фалангу атакующих. При необходимости повторить. Ловко уворачиваясь, пробежать по залу, как на отработке действий в условиях пожара, прикрывая собственное незащищенное тельце плотью гражданских, паля как попало в ходячие бронекостюмы, если они кинутся преграждать мне путь, стараясь попасть точно между глаз. Вывалиться в торговые ряды и организовать массовую панику с помощью пары выстрелов из «маузера». Воспользоваться всеобщим замешательством, избавиться от костюма, смешаться с толпой, вопя, выбежать из торгового центра с лавиной людей и раствориться в безымянных переулках, ведущих в мою надежную нору – заброшенную гостиницу.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 Следующая ⇒