Глава семнадцатая,

Глава семнадцатая,

в которой все друг на друга орут

В реальной жизни Красную Шапочку

все‑таки съели бы…

Говорят, что молчание – золото. Может быть. Даже платина. Например, когда общаешься с мамочкой, а она не в духе. Если папа, к примеру, попал в вытрезвитель, и его пришлось оттуда забирать. А мамочка, она не любит вытрезвителей. Людей оттуда выпускают со странным, весьма специфическим запахом, который потом очень трудно выводится. И потом, если папочку загребли туда с хоть чем‑то мало‑мальски ценным – все, пиши пропало. Что с пьяного упало, то пропало. И конечно, если говорить с мамой в такой момент, так лучше уж и не говорить вовсе. Затопчет. Так что молчи – за умного сойдешь. Но сегодня, так сказать, здесь и сейчас, я даже и думать не могла, чтобы молчать. Ну его, это золото. Потому что в тот момент, когда я закончила реветь, целовать напуганного Мусяку и прижимать его к себе так, что у него вполне могли остаться и синяки, я обнаружила, что мне очень даже есть чего сказать. А тут как раз очень удачно и Владимир собственной персоной вышел из кабинета, бледный и насупленный, как нахохлившийся попугай.

– Какого черта! – тут же вырвалось из моего рта. – Что тут происходит? Ты что же делаешь, паскуда? – вопрошала я.

– Диана, послушай… – начал было он неуверенным тоном и сделал шаг ко мне навстречу. Это было зря. Я подорвалась и бросилась к нему. Схватила его за грудки и заорала:

– Ты хоть понимаешь, свинья, что я тут пережила? А? И куда вообще ты его таскал? Убить тебя мало.

– Мало, – покорно кивнул он, но эта тактика сейчас никак не помогла ему. Меня было не остановить. Он только успел выставить из комнаты Мусяку, уговорив того немедленно посмотреть мультик, а я так и маячила у него за спиной, поджидая только удачного момента, чтобы вцепиться.

– Надо тебе по морде дать. Скотина, – заявила я, стоило нам остаться наедине.

– Ну, дай, – согласился он. Я осмотрела мельком предлагаемую морду, смущенную, бледную, постаревшую как‑то резко на несколько лет. Бить ее как‑то не хотелось. Но сделать что‑то было надо, тогда я пнула его по голени, отчего он вскрикнул и яростно сверкнул глазами.

– Хорошо? – спросила я.

– Просто отлично! – рявкнул он и запыхтел.

– Добавить?

– Изволь.

– Да, пожалуйста, – кивнула я, сдула челку, закрывшую мне глаза, и пнула другой ногой другую голень.

– Свихнулась? С ума сошла? Хватит драться! – закричал и он наконец. Господи, сколько времени я хотела, чтобы мой водонепроницаемый, покрытый броней, пуленепробиваемый Владимир вышел из себя. Что ж, кажется, процесс пошел.

– Я тебя ненавижу, я из‑за тебя действительно чуть не свихнулась. Как ты мог? Я тут чуть не повесилась!

– Я тоже, знаешь, не в простой ситуации, – визгливо оборвал меня он, на всякий случай чуть отступив назад. Уведя тело из‑под удара.

– Ты в ситуации? – разъярилась я. – В какой ты, к черту, ситуации? Ты хоть бы меня спросил, что у нас за ситуация. Я что – разве твоя сумасшедшая мамаша? Ну скажи, свинья, я похожа на твою бешеную мать? Есть у меня хоть один вавилон на башке?

– Что? – ошалело переспросил он. – Что ты имеешь в виду?

– Что ты – подлец! Гад ползучий. Ненавижу я тебя за все, что ты сделал. За эти три дня – ненавижу. Никогда не прощу, гад.

– А ты тоже, знаешь, не ангел! – взвизгнул он. – Чего тебя дернуло уходить? Почему я должен оставаться без сына? Думаешь, это легко?

– Да кто тебе сказал, что ты останешься без сына?

– Ты! – возмущенно пыхтел он.

– Я тебе сказала, мой дорогой придурочный друг, что раз так, ты останешься без меня. Без меня! И поскольку тебе на это наплевать, вообще не понятно, куда тебя понесло. А?

– Диана, – устало пробормотал он, – постой. Я…

– Ма‑ам, – раздался голосок из‑за двери. – Па‑ап?

– Да, золотко! – хором запищали мы с Володей фальшивыми голосами.

– А… а вы‑то вообще меня‑то любите? – вдруг спросил он с совершенно серьезным личиком.

У меня от стыда залило краской все лицо. Володя, кажется, тоже весь пошел пятнами. Мы переглянулись и хором задергали головами.

– Конечно, любим. Конечно, зайчик.

– Да? – с сомнением переспросил зайчик. – Что‑то непохоже.

– Ну, почему? Очень похоже, – защебетали мы.

Мусяка задумчиво постоял, потом поднял вверх указательный пальчик и хитро улыбнулся:

– Тогда купите мне щенка, а?

– Щенка? – растерянно посмотрели мы друг на друга. Потом Владимир собрался с духом, сцепил кулаки, сжал зубы, зажмурился, но все‑таки смог это произнести:

– Хорошо, Вань, купим щенка.

– Правда? – зашелся от восторга ребенок.

– Правда. Поедем на птичий рынок и купим щенка.

– Вау! – произнес ребенок с восхищением. Кажется, в этот момент он совершенно забыл о том, что родители ругались, кричали друг на друга впервые, кажется, за всю его долгую, почти трехлетнюю жизнь. Лицо его засветилось счастьем, он даже подпрыгнул на месте от радости и убежал к себе в совершенно другом расположении духа. Как говорится, настроение его улучшилось. Мы же остались в тишине. Драться не хотелось.

– Щенка? Ты уверен?

– А что еще я должен был сказать? – с отчаянием в голосе спросил он и поднял руки к небу. При аккуратности и педантичности Владимира пес в доме – это была целая катастрофа. Я знала его, за эти годы я успела все‑таки неплохо его узнать, так что понимала: то, что он только что сделал, – это самый настоящий подвиг.

– Ну, можно будет потом купить ему игрушку. Знаешь, сейчас таких продают, которые и лают, и бегают, и песенки поют.

– Нет, – помотал головой он. И закрыл лицо руками. – Придется покупать живого. Пластиковый его не устроит.

– Да? Ну тогда можно попробовать найти какую‑нибудь самую маленькую собачку на свете. С канарейку. И не будет таких уж больших проблем.

– Скажи, Дин, почему ты так хорошо ко мне относишься? Почему не пошла в милицию, не устроила скандал, на уши всех не подняла? – перевел тему он.

– Ну… во‑первых, я услышала тут недавно одну интереснейшую историю о том, как одна сумасшедшая мамаша десять лет не давала отцу увидеться с сыном.

– Откуда… – Владимир от неожиданности аж вскочил с места. – Откуда ты узнала…

– Лёвушка, – развела руками я.

– Трепло, – вздохнул он. – Всегда был треплом, треплом и остался.

– Да уж.

– А во‑вторых?

– Ах да. А во‑вторых, – продолжила я, делая загадочное лицо, – я как‑то, наверное, поняла, что ты… это ты сгоряча. Что ты вернешься, что не сможешь заставить меня так страдать. Ведь ты же хороший.

– Я? Хороший? – удивился он. – Я сухарь, я скучный, необщительный. Я придираюсь ко всему.

– И что? – возразила я. – Ты не сухарь. Когда ты не знаешь, что я на тебя смотрю, когда ты с Мусякой, ты так смеешься, так с ним разговариваешь. Хотела бы я, чтобы со мной в детстве так играли мои родители. А насчет общительности – знаешь, это же даже плюс, а не минус. Мой Сосновский был знаешь какой общительный? О, это что‑то. А теперь остался только злой пьющий мужик. Ну ее, эту общительность. С тобой… знаешь, даже молчать с тобой вместе мне всегда было интереснее.

– Да? Правда? – усмехнулся Владимир.

– А твои рассказы? Ты же знаешь все на свете. И так умеешь все объяснить, что сразу становится все понятно. Если бы ты хотел, ты был бы самым лучшим на свете преподавателем.

– Диана.

– Да?

– Знаешь, я все понимаю, и ты, наверное, никогда не сможешь меня простить.

– Я? – удивилась я.

– Ну, за то, что я вот так уехал, – пояснил он и грустно улыбнулся.

Я кивнула:

– Это было просто жестоко.

– Да. Я… испугался. Очень испугался. Мой отец… раз уж ты все знаешь, нет смысла что‑то скрывать. Когда я приехал в Москву, он уже был так болен. Мы с ним разговаривали, он столько мне рассказал. Он столько еще мог бы мне рассказать. Когда… когда ты сказала, что больше не можешь так и что уйдешь, я вдруг так, знаешь, живо представил, что и я проживу остаток своих дней в этой квартире, в этом доме, один, в горьких сожалениях о неудачной жизни. А он, Ванька, вырастет без меня…

– Но почему? Почему?

– Не знаю. Я не знаю, правда. Я даже не хотел задуматься, что ведь, по сути, когда я уехал, я сам поступил точно так же, как когда‑то поступила моя мать.

– Ну… что‑то в этом роде, да, – согласилась я.

– Да. Абсолютно. Я думал только о себе. Не о тебе, не о Мусяке, не о нас. Только о себе. И вчера, когда он спал, я вдруг понял: это же безумие. Он же никак не сможет и без тебя тоже. Без нас обоих. Да, пусть ты не хочешь быть со мной. Пусть у тебя там будет Алексей, хоть бы и Саша, Петя, Денис – неважно. Мы справимся. Мы будем договариваться. Мы будем видеться хоть каждый день, ведь не так же далеко мы живем. И он вырастет, зная, что и мама, и папа его любят.

– И обещали ему щенка, – усмехнулась я. – Слабые мы, быстро он нас сделал.

– Ну, ему есть в кого. Мы оба такие упертые.

– Ладно, Володь. Я все поняла. Ты все сказал? Или что‑то еще осталось? – поинтересовалась я.

Володя пожал плечами:

– Вроде все. Так ты простишь меня? Я обещаю, что больше никогда так не буду делать. Мы всегда обо всем сможем поговорить, все решим, да?

– Да, – кивнула я. – И давай‑ка начнем решать прямо сейчас.

– Хорошо, – с готовностью согласился он. И даже подался вперед, ко мне, чтобы показать, насколько он – весь внимание. – Давай. Что будем обсуждать?

– Нас, – сказала я. – Только не перебивай. Выслушай меня до конца и постарайся меня понять. Все то, что ты сейчас сказал, просто прекрасно, и мы все именно так и сделаем. Решим, организуем, договоримся. Но одной вещи ты упорно не видишь, стараешься не замечать.

– Какой? – нахмурился он.

– Я люблю тебя, Володя, я все эти годы тебя люблю. Я не хочу быть ни с Алексеем, ни с Сашей, Петей или Денисом – я хочу быть с тобой. Я все это время пыталась тебе это сказать, но ты не слышал. Ты затыкал уши, закрывал глаза и кричал: «Бу!», «Я в домике!», «Я не хочу любить!»

– Диана, – растерянно пробормотал он, но я только закрыла его рот ладонью.

– Слушай. И молчи. Обещал.

– Ладно, – беззвучно кивнул он.

– Я не хочу делать вид, что у нас с тобой «прекрасные отношения». Я и слова эти уже стала ненавидеть. Я хочу, чтобы они у нас с тобой были – эти самые отношения. Или уж тогда пусть вообще не будет ничего. Только вежливость двух незнакомцев, которые так и не решились любить. Да, мой дорогой, тебе надо решить. Либо бери меня такую, какая я есть, бери всю целиком, со всеми обещаниями, надеждами, страхами и со всей моей любовью. Или… скажи мне уже раз и навсегда, что тебе это не нужно.

– Ты правда любишь меня? – удивленно переспросил он и посмотрел на меня своими большими, усталыми, красивыми зелеными глазами.

Я помолчала несколько секунд, стараясь запомнить это мгновение, такое неуловимое, которое ускользало прямо у нас из‑под носа. Завтра будет другой день, будут другие разговоры, но этого разговора я ждала так долго, так устала ждать, что уже вообще не надеялась, что он произойдет. И вот мы здесь, в этот момент, сейчас. И решается вся наша жизнь.

– Да, люблю, – как можно серьезнее сказала я.

– А как же Алексей…

– Никак, – замотала головой я. – Никто другой не имеет никакого значения для меня. Я просто пыталась найти хоть какой‑то выход из той пустоты, в которой мы с тобой жили. Я понимаю, что это был не самый лучший выход из всех, но я не знала, что можно сделать еще. Ты сказал, что я тебе не нужна.

– Я такого не говорил, – слабо возразил он.

– Нет, говорил. Вспомни. «Мне ничего не нужно. Комфорт и спокойствие – все, что я могу тебе предложить».

– Я был глуп, – опустил голову он. Я увидела, что в волосах у него прибавилось белых искорок.

– Да, с этим я, пожалуй, спорить не буду, – усмехнулась я.

– Я… Диана, дорогая, я… господи Боже, как же трудно мне это сказать.

– Говорить глупости всегда легче, – кивнула я.

– Я… ты очень мне дорога, Диана. Нет, не так. Я люблю, да, черт. Я и всегда любил тебя, к собственному ужасу. Я поклялся себе, поклялся отцу, что никогда не стану любить женщину, никогда не стану верить женщине. И вот – пожалуйста. Что же мне теперь делать?

– Снимать штаны и бегать, – хмыкнула я.

– Что? – вытаращился он.

– Ну скажи, почему, в таком случае, мы, двое взрослых, видавших виды людей, любящих друг друга, не можем быть вместе? Я вообще не понимаю, что за ерунда. Так ты это серьезно? Ты любишь меня?

– Можно подумать, ты этого не знала, – фыркнул Владимир.

– Я не знала, – покачала головой я. – Я чувствовала, мне казалось, были какие‑то приметы. Иногда, когда ты думал, что я сплю, ты так на меня смотрел… но потом я открывала глаза, и ты вежливо интересовался, какие у меня планы. И спокойно отправлял меня в руки другого мужчины.

– Это было непереносимо, – вздохнул он.

– Но я‑то этого не знала. Как бы я могла узнать?

– Да, если я и сам не хотел этого знать. И что теперь? Диана? Что теперь?

– А чего бы ты хотел? – хитро спросила я.

Владимир прищурился, посмотрел на меня, а потом вскочил и подлетел ко мне. Он схватил меня, поднял с дивана, прижал к себе и долго, очень долго просто стоял, не отпуская, вдыхая аромат моих волос (шампунь + кондиционер). Я уткнулась носом в его спортивную грудь и молчала, боясь спугнуть это чудо, это чувство нереального, невозможного счастья, которое вдруг обрушилось на меня.

– Я люблю тебя, – прошептал он мне на ушко, тихонько целуя.

– Я тоже тебя люблю, – ответила я тихо‑тихо. И зажмурилась от счастья. Он поцеловал меня, склонившись, мы целовались долго, очень долго. Я не открывала глаз, только чувствовала, как крепко держат меня его сильные руки, как он счастливо и глубоко вздыхает, стараясь прижать меня к себе еще крепче.

– И чего я, дурак, боялся, – заметил он, разглядывая мое лицо.

– Нет, ты не дурак, – не согласилась я. – Это же на самом деле страшно. Любовь может ударить больней, чем удар автомобиля. Мы же ничего не можем знать заранее. Мы ничего не можем предсказать, как оно будет. Будем ли мы все время безоблачно счастливы? Нет, уверена, что нет. Ведь и жизнь – это не один сплошной праздник. Ты будешь приходить с работы усталым, Мусяка будет вредничать, я буду ругаться, ворчать. Мы, возможно, будем ссориться.

– Нет, ни за что.

– Будем, будем. Без этого никуда. Поорать‑то – оно всегда полезно. Я вот по мамочке с папочкой знаю, они как наорутся друг на друга, так не разлей вода просто. А Верка? Знаешь, как она на мужа орет? А он на нее? Он однажды так дверью хлопнул, что она с петель слетела.

– Верка? – подколол он.

– Дверь! А Верка – чуть с катушек не слетела по такому случаю. И ничего – обожает его, а он ее. Вот, кольцо ей подарил такое, что она своим бриллиантом огромным все колготки рвет. Но и не снимает, потому как подарок мужа.

– А хочешь, я тебе тоже подарю кольцо? Или два? – предложил Володя. – И еще какой‑нибудь браслет. Цепочку хочешь?

– Взятку предлагаешь? – рассмеялась я и чмокнула его в нос. – В особо крупном размере?

– А то! – согласился он.

– А знаешь, есть одно колечко, которое я, пожалуй, от тебя бы приняла. Сечешь, о чем я? – хитро подмигнула я. Володя на секунду в недоумении застыл, а потом кивнул и улыбнулся.

– Дорогая Диана, а что ты скажешь, если нам не побояться и на старости лет пойти в загс да и пожениться. Там и колечки полагаются! Или в нашем возрасте и положении этим можно только людей смешить? Как ты считаешь?

– Что‑то в этом роде нам с тобой просто доктор прописал, – расхохоталась я.

– Так что, ты выйдешь за меня замуж? – чуть посерьезнел он.

– Я? Замуж? – я сделала круглые глаза. И в тот момент, когда я хотела сказать то самое пресловутое «да», в моем кармане зазвонил телефон. Я как‑то автоматически вытащила его и приняла звонок, только чтобы он не мешал торжественности проистекающего момента, и тут же об этом пожалела. До меня донесся строгий голос Алексея.

– Спускайся вниз. Немедленно, – приказным тоном велел мне он.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 161718 Следующая ⇒